Антон еще немного что-то вспоминал, даже иногда выбирался со мной, если дело было не опасным, а Кристал – наша талантливая ведьма, совсем пропала. Очеловечилась. Выкинула свой демонический облик, а он ей безумно шел. Эти розовые волосы, фиолетовые глаза… Ведьма из нее была лучше, чем человек. Правильнее что ли? Пожалуй.
– Да, – согласно кивнул он. – Дед не очень любил говорить об этих снимках. Только ближе к старости рассказал по мелочи. Поэтому мне приходится лишь догадываться, что он из себя представлял. И чем занимался. Каким был.
– Хорошим, увлеченным, добрым, – хмыкнул я. – Многим загорался. Языки учил, в школе преподавал, гольфом вроде как занимался. Любил ходить в театр и на выставки. В оперу по выходным. Хотя, это уже скорее страсть Марты, чем его.
– Но это уже ближе к сорока. После, – нахмурился парнишка. Это все он и без меня знал. И про оперу, и про выставки. Дед любил таскать его с собой. Особенно в тот маленький зал, где висят картины Янри и Роу – наших творцов.
И правда, все это было после. Наша жизнь разделилась на до и после.
– Пожалуй, – смысл отпираться? Нормальная, в человеческом понимании, жизнь началась у нас уже после того снимка. Тогда, когда мы отдалились. Когда я осознал, насколько на самом деле одинок.
Помню, как делалось каждое фото. Люди, звери, архитектура, наша тайна. Хотя вряд ли она вошла в семейный альбом. Марта, Антошина жена, ничего не знала. Он скрывал от нее свою настоящую жизнь. Вообще, не думаю, что он ее любил. Другое дело Вера. Да-а, Верочка, прекрасная милая Верочка. Вот ей бы он отдал и руку, и сердце, и душу. Но… Не срослось.
Верочка так и осталась для него не достижимой мечтой. Девочкой из его грез. Первая любовь вообще редко увенчивается успехом, есть у нее такое свойство. Она будто создана, чтобы дарить дурман и боль. Она пьянящая горечь, свадебное платье на похоронах.
– И многие фотографии мне непонятны. Особенно подписи к ним. Они… – парнишка отчаянно подбирал слова. Смотрел то на потолок, то на собаку, будто они знали больше, чем он, и могли выступать суфлерами.
– Странные, – подсказал я. О, это он еще другие не видел. А если бы мы показали ему нашу лабораторию? Все оставленные там архивы, видеозаписи, кассеты, диски и флэшки? Хе-хе. Боюсь, что он бы поседел раньше срока. Да, пожалуй, не стоит. Пусть подольше побудет юнцом. У него есть выбор, которого нам не дали. Нормальная жизнь, светлое будущее, возможно, что счастье. Все это забавно, если честно – рассуждать о чужой судьбе, думать, что и кому больше подходит, когда сам бы, скорее всего, ничего бы и не изменил. Ну, кроме одного. Или…
Вздохнул. Сложно все это. Порой хочется начать все сначала и узнать, как бы сложилась жизнь. Встретил бы я тех же людей? Был бы счастлив, любим? Не знаю.
Но я бы не хотел, чтобы у этого мальчишки был выбор, не хотел, чтобы та наша жизнь становилась вариантом для него. Пусть лучше будет обычным человеком. Таким, каким мои друзья мечтали стать.
Тем временем собака, вымыв мне пол языком, мирно свернулась у ног парнишки. Грета тоже так делала, когда все было хорошо. Значит, можно не беспокоиться. По крайне мере пока. А там кто его знает.
Но сейчас их нет за моей спиной. Мой дом настоящая крепость. До тех пор, пока я не приглашу кого-нибудь с той стороны.
– Да, – парнишка напряженно закусил губу. Черт. Я в нем до сих пор вижу своего друга. Похоже, что скучаю. А на похороны прийти не смог. Никто из нас не пришел. А кто вообще остался? И кто теперь может сказать, что мы когда-то были неразлучны? Готовы отдать жизнь друг за друга? Я не могу. – Особенно последняя. Вы дружили ввосьмером, да? На снимке вас восемь, еще на фоне такая вывеска странная, флаг и какая-то надпись на стене. Не на русском. Мне по крайне мере, непонятная.
Надпись? Честно, уже и не помню.
Мы долго настраивали старенький фотоаппарат, колдовали над ним и уговаривали снимать нас, а не все, что ему вздумается. Кайса последняя с ним возилась. Расставила нас, установила таймер и бежала, как могла, чтобы влететь в кадр. На снимке видно, как зависли в воздухе ее волосы, как топорщится край медицинского халата. Забавная такая с копной остриженных по плечи волос и очках химика. Если я точно помню, то ее волосы наполовину выкрашены в ядрено-зеленый.
Фотоаппарат успел снять нас за секунду до общего падения. Мы долго смеялись, что-то друг другу обещали, еще раз писали телефоны и адреса. Мы собирались разъехаться по городам и странам. Роу обратно в Китай, Кристал с мужем собиралась во Францию на время медового месяца, а так может и насовсем останутся. Я тоже куда-то хотел, вроде что-то найти. Или кого-то. Черт, его знает.
– Девять, – я покачал головой, отложив чай. – Изначально нас было девять.
– А что с ним или ней случилось?
Я помрачнел. Это явно не то, что я хотел вспоминать. Парнишка все прекрасно понял и задал другой вопрос:
– Вы занимались оккультизмом? Вызывали всяких духов и демонов? И… как?
Явно ведь не верит. В чем же тогда его интерес? Просто поговорить о наших странностях?
– Любопытно.
– А светлых звать пробовали? Или на них какой-то запрет?
– Не отвечают. Бог на связь ни разу не выходил. С ним обычно общаются уже сидя в палате с мягкими стенами. Под присмотром.
Эксперименты зачастую проваливаются. Психиатры же не верят в то, что не могут доказать. Им нужно увидеть, да и то не факт, что поможет.
– А вы сами то, что думали? Зачем? И вообще… – он резко выдохнул. – Александр Михайлович, не могли бы вы мне рассказать побольше? Я хочу знать. Я должен знать! – выпалил и чуть тише добавил. – Мне так кажется.
Случайно ли мы встретились?
Задумчиво помешиваю чай. Если в нашей жизни случайности? Порой мне кажется, что все продумано кем-то на множество ходов вперед. И ему известно, как сложиться вся наша жизнь: когда мы впервые пойдем, с кем подружимся, кого полюбим, как все закончится… Каждая деталь. Даже то, какой чай я буду пить.
– Мог бы. Но не сегодня. Что-то я слишком устал, – старательно обмяк в кресле. Стар стал и немощен. Да, именно так. Стар. Теперь мне многое можно. Давно хотел уходить от вопросов и разговоров так – нет сил и все тут. И хоть в колокол бей, ничего не поможет. Старики они такие, слабые. Засыпают в креслах, заправляют за ухо карандаш, носят вставную челюсть. Хотя зубы у меня еще свои, слава там кому-нибудь.
– Обещаете?
Кивнул. Почему бы и нет? Вполне возможно, что завтра я не открою глаза.
– Тогда я буду ждать. Вы только это, живите. А то, что-то странное. Дед, когда я его спросил, тоже отложил на потом, но…
Умер. Я понял его и без слов. А это был мой план. Эхх. Ну что ж, придется выбрать другой. Тут уже вариантов много. А с моим везением я и с собственных похорон смогу сбежать. Пуф и исчез, как фокусник.
– Доживу, – холодная улыбка. Но она тут же спала. А сам ли мой друг отошел в мир иной? Или наши знакомцы помогли? Хотя… Он же гораздо раньше отказался от нашего дела. Сразу же после снимка. Да, порой ходил со мной, но там ничего такого страшного не было. Все тихо и мирно. А на снимке нас все же не восемь, а девять. Тот и тогда был с нами. Именно поэтому я еще продолжал заниматься ремеслом. Искал. Надеялся. Он раньше всегда меня находил, а теперь я должен отыскать его. Думал, ждал, хватался за каждую ниточку.
Тщетно. Ничего так и не нашел. В итоге сдался и забросил. Теперь и вспоминать как-то неприятно, будто я его бросил. Снимки и то запрятал в самую глубь. А тут вот. Напомнили.
Но все же что-то не дает мне покоя. Что-то важное. И кажется, что вот оно, близко! Нужно только протянуть руку…
– Доживу, – повторил вновь, закрывая дверь. Рано мне еще на вечный покой. Рано. Мне нужно сначала найти ответ.
Прижался лбом к двери, опустив руку на ключ. Два оборота. Щелчок. На пороге насыпал соль из висящего на ключнице красного мешочка. Мало уже осталось. Надо будет сделать еще каленой соли. Или приобрести. Хотя… Он еще делает? Давно не заглядывал в его лавку. Хмыкнул, размашисто перекрестив дверь. Что-то меняется, а что-то вечно. И дело тут вовсе не в вере, а может и именно в ней.
Прислушался. Вот парнишка спустился, открыл входную дверь, запустил пса… Он дома. С ним все хорошо. Пока не интересуешься бездной, она не глядит на тебя. А Марта не даст ему часто захаживать ко мне. Эта женщина меня не особо жалует.
Я выдохнул и вошел в комнату, в свою спальню. Оглядел кровать, зашторенное окно, стол, африканские маски, картину с пасторальным пейзажем, журавля, написанного Роу на рисовой бумаге, арбалет, статуэтки… Не комната, а филиал музея. Ну и ноутбук, да, на тумбочке. Куда же без него? Все родное, свое. Дорого и грустно.
Сел за массивный письменный стол и невольно потянулся к нижнему ящику. Тут же одернул себя. Нет-нет. Только не снова. Я же не хочу возвращаться? Я обещал. И не один раз. Сколько? Сколько я клялся, что завязал?! Охотников больше не существует. Но я? Я есть. Возможно, что только я. С того снимка уже сколько минуло? Тридцать? Сорок? Я потерялся в годах. Забыл. Для меня все было вчера. Наверное, я слишком часто расплачивался временем, будущем, счастьем и… Дорогими мне людьми. Мне нет семидесяти, а выгляжу на все сто. И это не комплимент, ох уж…
Я ведь влачу сейчас никчемное существование. Я сам все уничтожил.
На меня ехидно смотрит лисья маска. В большом стеклянном шаре застыла балерина в красном платье. Она чем-то похожа на мою милую. Только она больше любила белые вещи. Так что платье балерины мне кажется запачканным кровью. Как и мои руки.
Я не хочу возвращаться. Не хочу начинать все опять. Так что нет. Хватит, Сашенька.
Хотя все же… Да. Да, черт возьми! Я скучаю! Скучаю по делу. Скучаю по друзьям, по своим чувствам. Или просто не знаю, как жить иначе. Без той тошноты, страха и власти. Без упоения и без азарта. Без адреналина. Разве можно так жить? В сером мире. Видеть и ничего не делать, знать и уговаривать себя быть как все?
Я закусил губу и резко выдвинул ящик. Мой чемоданчик лежал нетронутым. Да и кто бы посмел? Редкие гости не ступают в мою спальню. Делать им тут нечего. Это только мое место. Только для меня. И для той, что больше никогда не придет.
Выудил чемоданчик на свет, почувствовав колоссальное возбуждение, как только мои сухие пальцы коснулись приятной мягкой кожи, тугих ремешков с металлическими зажимами и выжженных символов. Меня накрыла волна дурманящего запаха трав и крови. Так пахнет моя любимая и ненавистная работа. А еще порохом и огнем.
Расстегнул. Руки дрожат, во рту пустыня. Нервно сглотнул, отгоняя подступившую тошноту. Как же давно я не брал его в руки.
– Я имею полное право, – сказал для себя. А может для тех, что уже поджидают в тени. Их никто не звал, но они и не нуждаются в приглашении. – Полное право.
Ничто не должно оставаться безнаказанным. Так меня научили. Тот человек. Тот самый, кого я ищу.
Кажется, что за окнами стало темнее. Они подобрались ближе. Их руки уперлись в стекла.
Пробежался взглядом по разномастным ключам, кинжалу с посеребрённой кромкой, револьверу, склянкам с эликсирами, гримуару, перевязанному бечевкой… Столько всего. Моя маленькая коллекция. Остальное в лаборатории. Правда, я там давно не был. С того фото ни разу. Боялся оживлять призраков минувших дней. Не хотел быть там один. Одному все равно не так. Одному там слишком тошно.
Коснулся стопки карт таро, перевязанной бечевкой. Ручная работа – все отрисовывал Янри тонкой кистью, наносил позолоту, заполнял тушью. Развязал. С каждой карты на меня смотрит демон. Там есть почти все, кроме одного. Свою карту он у меня забрал – она ему нравилась. На ней он был прекрасным, похожим на человека. И эти его желтые очки в сочетании с дорогим костюмом… Демон, как есть.
Вообще демонами греки называли божеств, Сократ именовал совесть. Оной у меня нет.
Я встряхнулся, как пес. Приводя себя в чувства. Не спать, Александр, не спать. Не время предаваться грезам о прошлом. Это как-нибудь потом.
Из чемоданчика достал рулон черной ткани, медную пластину печати, девять свечей и мел. Остался совсем маленький кусочек. Нужно будет приобрести еще. Подумал и испугался. Но не прекратил. На ткани еще был виден след меловой звезды. На каждую свечу по лучу. Я ее обвел четкими непрерывными линиями. Заключил в круг, по нему повторил имя того, кто не ограничивался одним прозванием, и вновь замкнул. Казалось столько лет прошло, но надо же – помню все. Словно только вчера делал то же самое: чертил, шептал, расставлял, зажигал пламя.
Я особо не заботился о соблюдении ритуала. Знал, что и так придет. Всегда приходил. Но традиции не позволяют звать просто так. Что-то должно быть. Это как привычка.
Сорвал с пальца кольцо и засмеялся. Я и правда, все еще его носил. Человека нет, а я все цепляюсь за безделушку. Такую жалкую, если подумать. Простое обручальное кольцо. Оно так ни разу и не пригодилось. Все же его пара глубоко под землей, покоится вечным сном, как и моя.
Покачал головой и вогнал в ладонь гвоздь. Боли не почувствовал. Слишком часто так делал. Слишком привык к виду крови. К тому, как она стекает с ладони, горячая, алая.
– … Приди, прославляя дальний Север – где луч света и тьма слились в одно целое, – кровь лилась куда-то мимо. Точнее куда угодно, кроме печати. Я не выдержал и положил ладонь сверху. Прижал.
Что-то явно делаю не правильно. Путаюсь. Смеюсь сам над собой. Так легко и спокойно на душе. Как будто с плеч свалился тяжкий груз.
Бывших охотников не бывает, да?
Тишина. Мягко горит огонь. Только резко похолодало. Прошлось ветерком по босым ногам, тронуло льдом руки, опустилось инеем на стены. Еще немного и, кажется, пойдет снег.
Задрожало, замерло над головой. Близко. Совсем близко. Такое можно спугнуть даже дыханием. Но я знаю, что он не уйдет. Не оставит меня наедине с просьбой, наедине с мыслями. Мне нельзя быть с ними, если никого нет рядом, иначе призраки прошлого заберут меня навсегда, сделают частью своего безумного хоровода. Так бывает, если слишком больно вспоминать.
– Так и не вернул себе крылья? – я не обернулся. И так знал, что все получилось. Зачем только кровь пускал? Он ведь вообще не принимает подобную жертву. Вспомнил видимо, старую привычку. Раньше думал, что все им нужна если не душа, то хотя бы кровь. Многое думал. В старости опять вернулся к началу. Не зря же говорят, что старики, как дети.
– Ты не Алистер, но наглеешь с невероятной для человека скоростью. Я восхищен. Хочешь, пожру твою душу?
– Прошло уже много лет, – заметил я, всматриваясь в неверное пламя свечи. Оно дрожит, и порою я ловлю себя на том, что вижу в нем знакомые облики. Иллюзия, как он и любит. Меня же от них воротит. Плавали, знаем. Ничего в этом нет хорошего. – Душу мою ты не тронешь. Траванешься, если она у меня еще есть.
Скорее всего, разменял на серебряники. Но я так смотрюсь даже лучше. Гораздо лучше, ведь ни одна из душ не пришлась мне в пору.
В огне Верочка танцует с Антоном. Что было бы, если бы они все же были вместе? Мой друг был бы счастлив. Да, он же любил ее больше жизни. И тогда…
Танцуют. Крутятся. Две марионетки. Сказочная принцесса и пухлый оруженосец. Им не быть вместе.
Машу на огонь, отгоняя образ. Кыш. Пошли прочь.
– Для тебя. Время существует лишь для смертных, – про душу он спрашивает лишь раз. В этот уже спросил.
– Тебя тоже можно убить, – я покрутил в руках и вновь надел кольцо. Так оно всяко лучше. Снимет потом, когда отойду в мир иной. Тогда мне уже будет все равно.
В огне вновь мелькают лица. Одно за другим, точно пламя не может определиться, кого показать. Изгибается вопросом. Мелькает вновь. Замирает на моей прекрасной и опять мельтешит.
– И что ты творишь? – возмутился мой собеседник. – Колечко-то…
– Мое. Напоминаю – те условия так и не были выполнены.
Тяжкий вдох. Он не любит говорить об ошибках. Честно, иногда мне кажется, что он считает, что их и вовсе нет. В остальное время я в этом уверен.
– Я не мог вмешаться, – обронил он тихо. – Бывает так, что и я бессилен. Не спас, да. Но и свое сокровище я не уберег. Однако ты ведь не ради прошлого меня позвал? – вскинулся. – Так бы мог пригласить иначе. Чай у тебя хорош. И плюшки. Люблю с яблоками и тем кремом. Сладкие. Вкусные.
Я знаю, что он мечтательно жмурится, как кот. Была у меня такая зверюга в детстве. Кажется лет в семь. Чисто моя. Потом были другие, но это уже не то. Свое – совсем иное. Оно греет душу. Остальное просто есть. Как данность. Некая ачивка в игре.
– Будет. Но после. Я стар стал. Немощен.
– Не смеши. Не люблю ложь.
Крылья за его спиной вздрагивают, обдавая меня жаром. Того и гляди по ним пойдут искры.
– Ни в коем разе. Просто указываю, что тело мое не то, что раньше. Да и от прежнего меня… мало что осталось. Сам же видишь.
– Ложь, – с нажимом повторил он. Наверняка нахмурил брови. Вообще он довольно красив. И явно не похож на козла. Скорее на изящную статую. Хотя и рогат, да. Один рог, правда, сломан. И с той стороны у него седая прядь в волосах, как напоминание об ошибках. Демон не может любить святую. Не должен. – Ты как всегда хочешь загрести угли чужими руками, мой милый Морриган. Признай. Ну же?
Я рассмеялся. Он ворчит, но я чувствую его жажду и некий азарт. Он понимает, что это все не просто так. За этим что-то последует. Понятия не имею что, но тоже ощущаю. Это как зуд под кожей, когда нестерпимо жжет руки. Они чешутся, ноют, требуют действа.
– Мое имя другое. Ты ведь помнишь, Агриэль? Или стар стал не только я? – лукаво прищуриваюсь.
– Кто знает?
– Ты. Иди уже. Будут тебе плюшки.
– С яблоком и кремом, – уточняет он, подавшись вперед. Коснулся меня крыльями, дыхнул в ухо. Жарко и холодно одновременно.
– Да-да.
Он исчез, и я выдохнул.
Имел ли я право распоряжаться чужими жизнями? Давно ли я возомнил себя богом? Уже и не помню. Легко было быть жертвой, но мне никогда не нравилась эта роль. Хотя под маской безобидности часто прячутся самые опасные звери.
Кролику гораздо проще убить, ведь этого никто от него не ожидает.
Но быть судьей не имел права, да. Просто хотел этого. Как раньше жаждал мести и крови. Жаждал расплаты. Хотя мог выбрать и менее жестокий способ.
Затушил свечи, смял ткань и поднялся. Чай надо поставить. Он любит только горячий.
Пока я шаркал на кухню, мой добрый милый Агриэль убивал, не обращая внимания, на мольбы о помощи. Он всегда слегка тянет с расправой, будто ему это нравится. Дает надежду и вскоре отнимает. Как кошка, забавляющаяся с мышью. Играет.
Так мне говорили. Я думаю иначе. Ему интересно прочувствовать. Понять, что есть человек в разных его ипостасях. Он с жадностью глотает, как боль, страх и отчаяние, так и любовь, счастье и надежду. Его привлекают не только муки, но и радостные улыбки. Наверное, потому что сам чувствовал всем своим естеством все это лишь раз. И от этого его ломает. Он не успел помочь, когда больше всего на свете хотел.
Теперь жаждет испытать все снова, но он никак не может отыскать замены. Все не то! Все эти люди – не она. Никто не может ее заменить.
Я понимаю, ибо сам чувствую нечто схожее. Я не смог, когда жаждал всей душой. Порою так бывает. Возможно, что это наше наказание. Проклятие, если угодно. Отдать самое дорогое, расплатиться этим. И в наших случаях самым ценным оказалась не жизнь, по крайне мере не наша.
Но…
Каждый должен получить по заслугам. Каждый. В этом вся суть.
Я так думал.
***
– Пожалуйста! Не надо! Прошу! – забивается в угол парень в толстовке с доберманом. Он выпучил глаза и обмочил штаны. – Забери лучше ее! – машет в сторону рыжей девчонки и плачет. Она глядит с ужасом и трясется. Падает, пытается отползти.
– Ее? Разве ты ее не любишь? – мягко шепчет монстр, облизывая раздвоенным языком когтистые пальцы. Наклоняется чуть вперед, выдыхая облачко пара. Его взгляд поверх желтых очков – само отражение бездны, ее пламени и ее холода.
– Люблю? Нет! – визжит парень. – Забирай ее! Их всех! Кого хочешь! Только не меня! Мне нужно жить, – пытается вжаться в стену, сидя в своей вонючей луже.
– А ты говорила любовь, – монстр поворачивается в сторону девушки. Та всхлипывает и пытается отползти.
– П-пожалуйста… Пожалуйста, не надо. Умоляю… Боже, – шепчет она.
– Я не бог. Он тут не поможет. Так что ты говорила о любви?
Ничего. Только просит.
– И как с вами тут поговорить? – поправляет очки и раскрывает поломанные крылья. Достает из кармана зажигалку и прикуривает. Выдыхает. Тонкая струйка дыма рисует силуэт бабочки. Вспархивает чуть выше и развеивается нимбом за головой монстра.
Тот шагает вперед. Переступает через чье-то тело с разорванным горлом и остекленевшим взглядом. Поднимает рассыпавшиеся монеты и вновь роняет.
Они катятся по земле, замирая у ног испуганного парня. Тот вздрагивает и сильнее вжимается в стену. Ему кажется, что с монет на него смотрят мертвые друзья, осуждают.
Монстр опускается на корточки перед рыжей девушкой. Разглядывает ее, точно старается запомнить, протягивает руку вперед и хватает за подбородок. Она не сопротивляется, лишь из глаз льются слезы.
– Ваша любовь не стоит ничего, – монстр подается перед, почти касается губами кожи девушки, но тут же отстраняется, чтобы заглянуть ей в глаза. – Все ваши чувства ложь, простая похоть. Или жажда наживы, да? Ты ведь хотела денег, много денег. Любой ценой.
Дрожит, плачет, смотрит умоляюще.
– Даже ценой собственной жизни. А теперь? Что ты можешь мне предложить?
– Себя, – едва шевелит губами. Бледная, испуганная. В ее глазах отражается монстр, которым ее пугали в детстве. Рогатый, клыкастый и когтистый, но с лицом человека. Ее страх дорисовывает ему безобразную пасть, идущую от носа до самого пупка, с сотней острых зубов и огромным языком. Но она готова провести ночь и с таким, если так он оставит ее в живых. Джей же оказался трусом, не заступился, наоборот предложил забрать ее. А ведь обещал ей прекрасную жизнь, клялся, что будет любить только ее. Всегда. Вечно.
Сейчас же скулит и гадит в углу.
Девушка плачет, от страха и злости. Никому нельзя верить. Никому… Как бы только выжить?
Монстр облизывается и смеется:
– И в чем здесь интерес? Ты и так в моей власти.
– Я могу любить…– ее трясет. Монстра? Смешно, но ведь он говорил что-то про любовь? Она ему может это подарить за жизнь. – Я могу выполнить любой приказ.
– Любить? Не умеешь. А что насчет приказа, – монстр задумчиво провел по ее щеке так, что ее передернуло. Опустил руку ниже и прищурился. – Сможешь убить? Своего друга? Или…
– Любого. Кого угодно.
– Вот оно как. Славно.
Дернул ее вверх. Рыжая не удержалась и упала на монстра, в его объятия. Затихла и стала ждать. Ей важно только выжить, а ради этого можно и убить. Это даже лучше, чем спать с этим созданием.
***
Достал из холодильника пирог. Песочный. С безе, а не с кремом. Переживет. Хотя я вообще никогда не делал с кремом. С чего он его вообще взял?
Пожал плечами.
Чай выбрал липовый с гречишным медом. Добавил пару цветков сакуры и листьев зеленого. Все цельные, звонкие. Собраны в горах, где воздух совсем другой, пьянящий и свежий.
Залил кипятком и улыбнулся.
Я знал, что Агриэль расправится с моими обидчиками к тому моменту, как чай настоится, как я налью его в чашку, перелью обратно в чайник, прогоню так несколько раз, чтобы раскрыть весь букет.
Так и произошло. Я уже давно перестал ошибаться.
Агриэль пришел, когда я разливал чай, напевая давно забытую мною мелодию. Она сама возникла в голове. Та самая, которую часто мурлыкала она, моя прекрасная.
– Ты все так же жесток, – он слизал с пальцев кровь, а я засмеялся. Хрипло, надрывно. Как раньше.
Ничто не должно оставаться безнаказанным. Ничто.
Он покачал головой и стянул зубами перчатку. Тонкую, кожаную, длинную. Сразу и не заметишь, если бы не ее черный цвет – доходит она ему почти до предплечья.
Устроился поудобнее. Оголенный торс, рубашка с подвернутыми рукавами застегнута на одну пуговицу, так что ее считай и нет. От шеи к груди тянется шрам. Да уж, потрепало его тогда. Даже немного стыдно.
Вздыхаю.
– Скучаешь? – демон прищурился.
– Как ты по небу.
– Значит, нет. Почему же ищешь?
– Верю, что найду.
– Тогда вспоминай.
Он всегда советовал вспоминать. Смотреть на прошлое и искать. Ну что ж вполне возможно, что все ответы и правда, находятся там. Все ключи у меня в руках.
Осталось их только достать.
Я подтолкнул к нему чашку, пирог возьмет сам, чай не маленький. Взрослый демон. Очень взрослый. Одно время он говорил, что гораздо старше бога.
Он подумал и забрал всю тарелку. Сладкое Агриэль любит. Оно приносит ему некую радость.
Я же откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, позволяя памяти возродить события давно минувших дней. Не нравится мне это дело, но надо. Тем более если что, мой демон защитит мое бренное тело.
– Чтобы двигаться в будущее, нужно ответить на вопросы прошлого, призыватель, – прочавкал Агриэль, долив себе еще чаю. – Не все ты пишешь в свои дневники. Там монстры, но нет самого главного – тебя.
Я его практически не слышал. Мое сознание окружило меня призраками прошлого, тех, кто восстал с моего личного кладбища. Тех, кто знает о моих ошибках. И тех, в чьих смертях я повинен.
Ну что ж, сегодня я добавил на него еще шесть могил. Трупом больше, трупом меньше… Какая уже разница?
Только тревога в душе и, кажется чей-то дрожащий голос.
– Убедись, что их нет рядом… Оглянись, – сливаются в унисон так, что я не могу их различить. Слишком много.
– Вас нет, – прошелестел я, но с губ моих не сорвалось ни звука.
Пламя свечи приняло облик меня и ее. Мы танцевали, а потом слились в поцелуе, чтобы погаснуть.
Глава 1. Призрачное метро
50 лет назад. 2000 год.
Я стоял чуть в отдалении от края платформы. Не люблю подходить близко, из-за возникающего ощущения давления за спиной, словно кто-то тихонько подталкивает, уговаривая пересечь черту.
Шаг, еще один…
И все.
Все!
Больше ничего не будет.
И меня прошибает пот. Все же я еще цепляюсь за свою жизнь. Могу сколько угодно говорить об обратном, но не хочу умирать.
Нервно оглянулся. Нет ли кого другого? Того, кто рождается из тени, того, кто живет за гранью. Нет. Люди кажутся вполне себе живыми и абсолютно безразличными. Типичные горожане и туристы. Хотя вторые проявляют некий интерес к статуям. Трогают, трут. Скорее всего, загадывают желания. Все так хоть раз делают.
Метро восхищает тех, кто в нем редко бывает. А чем чаще спускаешься вниз, тем меньше видишь вокруг. Упираешься в одну точку и все. Это, как найти нить опоры и за нее держаться, как привязанный.
Переключил песню в плеере и поправил норовивший сползти наушник. Музыка меня успокаивала, даруя некоторое ощущение покоя. Последнее время оно мне попросту необходимо. Особенно после полуночи.
Нет, я не боюсь темноты. Просто сны. Кошмарные сны, связанные с этой станцией, не отпускают меня. Я просыпаюсь в холодном поту, тяжело дыша и дрожа. Никак не могу успокоиться и избавиться от чувства тревоги и ощущения чьего-то внимательного взгляда, будто кто-то смотрит на меня со стороны. Глядит, прожигая в теле дыры, осуждая и насмехаясь. И я езжу так до четырех утра, чтобы это чувство отступило, и я смог поспать.
В этих снах нет ничего такого. Просто стою на краю платформы, в сотый раз перечитывая название станции. Площадь Революции. Что-то не так в этой надписи и оно мне не дает покоя. Буквы что ли не такие? Или цвет. А какой он там в реальности?
Я морщусь и отворачиваюсь. Поезд прибудет через двенадцать минут. Так долго. Почему? Обычно интервал составляет от двух до шести минут. Больше не бывает – я проверял. Но тут двенадцать. Правда, во сне мне это не кажется странным.
Вокруг спокойно стоят или ходят люди. Кто-то так же щупает статуи, прося об исполнении своего желания. Ежеминутного, а может и всей жизни. В первом случае это забава, во втором отчаяние. Всего в нишах каждой из арок установлено семьдесят шесть бронзовых фигур, запечатлевших советских людей. Я где-то читал, что раньше их было ровно на четыре больше, но в далеком сорок седьмом они были сняты в связи с открытием восточного наземного вестибюля. Образов же гораздо меньше. Если точно помню, то восемнадцать. Все они расставлены в хронологическом порядке, замершем между семнадцатым и тридцать седьмым годом прошлого века. То есть все они отображают дух тех, кто прошел гражданку, но еще не видел Великой Отечественной. Период, обещающий светлое будущее.
Люди его не увидели. Впрочем, как и статуи, которые пришлось восстанавливать после их путешествия в Среднюю Азию. Повезло, что они были не штучными. Жаль, что людей так возвратить нельзя – они уникальны. По крайней мере, абсолютно похожих точно нет. Даже близнецы имеют незначительные, но различия.
Почти все статуи, кроме пионеров, не стоят на ногах, а потому одно время ходила злобная шутка о том, что «на станции показано, что весь советский народ или сидит, или стоит на коленях». Мне она не нравилась. Была в ней некая горечь, и даже обида. Просто фигуры из того времени, которое не вернуть. А чем можно себя успокоить? Только злостью. И не важно, на кого именно злиться, главное спустить пар.
Так люди, пережившие ужас войны, пускали слух о том, что в каждую статую вмурован немецкий военнопленный. Чушь, конечно, но им душу грело. Делало эти фигурки чем-то особенным.
К тому же желания исполняет далеко не каждая – у них есть свой характер и особенности. Некоторые статуи трут просто за компанию, как, рабочего с гранатой. Исполняет ли его граната желания не известно, но люди активно начинают поиск своего счастья именно с нее. Натерли уже до блеска. Видимо, им виднее, как и что надо. А вот вторая скульптура – солдат с винтовкой – вроде как сулит хороший день каждому, кто к ней прикоснется, что и понятно – приклад натерт сильнее гранаты.
Финансисты и деловые люди отдадут свое предпочтение матросу с наганом. Не знаю, как связан наган и заключение сделки, но трогают. У второго же матроса сей инструмент просто-напросто воруют. Видимо, чтобы наверняка все прошло удачно.
Немного смеюсь. Мне кажется, что статуи наблюдают за людьми. Смотрят на них и решают, кому помочь, а кому нет.
Мечтатели, к которым я себя не особо-то и отношу, идут к сигнальщику. Он воплощает в жизнь сокровенное. Как поднимут флаг на судне, таков и будет день.
А самым известным можно назвать пограничника – почти все лавры ушли к нему. По-моему, из-за наличия собаки, ведь именно ее затирают до дыр. Лапы, бедра, нос. По поверью это приносит удачу. А особой любовью собачек окружают студенты. Правда, я что-то в это все не верю, впрочем, я и студентом-то еще не являюсь. Кто знает, может, поступлю, и тоже буду щупать собачьи носы, чтобы получить «зачет».