Есть кто живой?

Глава третья

– Слушай сюда, десятый «Б», дважды повторять не буду!

Пронизывающий осенний ветер заставил химичку поднять воротник плаща и напялить на голову что-то смешное, по форме и цвету напоминающее папаху. Повернувшись к нам лицом, она принялась активно жестикулировать, а я почему-то мысленно пририсовал у нее на лбу красную пятиугольную звезду. Вылитый революционер! Когда мы их по истории проходили, я именно так и представлял.

– Больных не распугиваем, входим через запасной выход и сразу по лестнице наверх, на третий этаж, в пульмонологию.

– Чо за извращение входить через выход? Это негигиенично!

Блатная часть поддержала Чибиса дружным хохотом.

– Чибизов! – Наш командир перешла сначала на визг, потом на шепот. – Еще одно слово – и отправлю тебя в психоневрологическое, санитаром. Будешь там гигиену пропагандировать!

На этот раз, прикрывая рты, скромно хихикали ботаники.

– Значит, так! Я вас вручаю куратору, и, минуточку, больше вы не мой класс! Я никого из вас не знаю и до следующего понедельника знать не желаю. Единственная человеческая просьба: постарайтесь навредить бедным больным по минимуму, оставьте их живыми – просто держитесь от них подальше. Но если вы кого-нибудь все же придýшите, заколете, до инфаркта доведете, с этими проблемами не ко мне. Суть ясна?

Класс молча топтался на месте. Я удивился: как много, оказывается, среди наших тех, кому перспектива посещения больницы так же, как и мне, явно не доставляет удовольствия.

– Я спрашиваю: всем понятно?

– Ясно, – ответил я. Кому-то ведь нужно было ответить.

Химичка смерила меня пренебрежительным взглядом и спустя пару секунд наконец произнесла:

– Чудесно, Ильин.

Запасной выход больницы напоминал именно то место, о котором высказался Чибис. Стены, грязные и обшарпанные, с оставшимися островками краски всевозможных оттенков зеленого на синем, хранили увлекательное описание личности человека по имени Жека. Дойдя до третьего этажа, я узнал, что Жека – лох, слабак и дерьмо (что было вполне логично), но, оказывается, и такого можно любить. Об этом скромно сообщало маленькое сердечко, нарисованное рядом с его именем. Вот и пойми этих девчонок…

Первое, что я услышал, войдя в отделение, было обращение к Богу:

– Боже, как вас много!

Постовой медицинской сестре пришлось приподняться со стула, чтобы получше разглядеть ввалившуюся толпу новобранцев во главе с запыхавшимся командиром.

– Мы ждали не больше десяти человек, – строго обратилась она к химичке.

– Фу-у-ух! Ничего не знаю, сколько дали, всех привела. Не нравится – разбирайтесь с начальством.

– Но сами подумайте! Сколько их?

– В классе двадцать восемь, двое болеют.

– Сами подумайте, – повторила медсестра. – Двадцать шесть человек на одно отделение! Что нам с ними делать?

– А мне с ними что делать? По домам разводить? Нет уж, простите, у меня урок через сорок минут.

Их спор, наверное, продолжался бы еще очень долго, но из ординаторской выглянул молоденький доктор в высоком колпаке, больше похожем на поварской головной убор. Если бы не эти стены, я легко принял бы его за кондитера или повара из суши-бара. Внимательно оглядев химичку, он улыбнулся и обратился к медсестре:

– Ну что вы, Вера Павловна, устроили. Отпустите уже девушку, не видите: она торопится.

– Большое вам спасибо, – произнесла Снежана.

А я, кажется впервые, увидел ее смущенно улыбающейся. Да и просто улыбающейся увидел впервые.

– Вот не умеете вы, Верочка, извлекать выгоду из сложившихся обстоятельств, – произнес доктор после ухода нашей классной, – все бы вам чуть что конфликтовать.

– Но Антон… Вячеславович, ты подумай, сколько их! Тут и трех процедурных не хватит.

– А кто говорит о процедурных? Зачем процедурные? Нет, это невозможно… Процедурные… хм… Там и так тесно, всего одна кушетка. Но ведь у нас полно других помещений, да?

– Это уж вам решать, – бегло ответила Вера Павловна, – у меня гора работы накопилась. Вот! – Она хлопнула ладонью по толстой стопке исписанных от руки листов. – А еще кварцевание, и Копылова на УЗИ вести, и того, из третьей палаты, новенького с не приведи господь фамилией.

– Девочки, у кого самый красивый в мире почерк? – с улыбкой поинтересовался доктор.

Девчонки, очарованные докторской харизмой, скромно молчали, хотя, наверное, каждая мысленно умоляла, чтобы мы додумались назвать ее имя. Разрушив девчачьи надежды, из толпы вытолкнули очкастого Лаврентьева. Лаврентьев попятился назад, но его место тут же заняли, так что доктору осталось только растерянно добавить:

– И мальчишки…

Спустя несколько минут Лаврентьеву и самовыдвиженке Машке Самойловой было поручено аккуратно заполнять истории болезни прямо тут, на посту. А остальных доктор пригласил спуститься этажом ниже, «туда, где нам никто не помешает».

– Это наша будущая гордость, – говорил он, по-хозяйски обводя взглядом отделение. – Вот доделаем ремонт, и можно начинать гордиться. Представляете: одиннадцать дополнительных палат и даже собственный рентген-кабинет! Четыре года мы выбивали деньги на этот проект – и вот оно! Почти готово! – Он повернулся к нам лицом и, словно дирижер, поднял обе руки вверх. – Сейчас и вы можете внести свой вклад в развитие медицины нашего города. Вот с этой стороны, – он взмахнул рукой вправо, – очень нужно вымыть окна. Девочки, ну, вашим оболтусам такое не под силу, так что вся надежда, как всегда, на сильный женский пол.

Лица всех без исключения девчонок растянулись в широченных улыбках.

И как у него это так гладко выходит?! Помню, во время летней практики я попросил Ленку чисто по-женски за меня один ряд помыть, так она меня в припадке феминизма чуть на месте шваброй не заколола, а сейчас вон с Пекиной за последнюю тряпку готова драться.

– Ну а вы, орлы, давайте вперед, за мной, на разборку интернационального хлама.

Кучка ботаников безропотно повиновалась, остальные не двинулись с места. Сделав пару шагов, но так и не услышав за спиной дружного топота, доктор обернулся.

– Не понял, что за раскол?

Еще бы! С нами сложнее! Это тебе не облака из зефирок и не китайскую лапшу на девчачьи уши мотать.

Чибис начал первым:

– Вообще-то я не в строительный поступал и уборщиком не устраивался.

– Серьезно? – воскликнул доктор. – Неужели ошиблись?! А где же ты учишься?

– Вы сами знаете. В медицинско-биологическом, а тяжести мне таскать вообще противопоказано. У меня поясница травмирована и по физ-ре освобождение.

– Биологический, говоришь… Не, ну ты прав, стопроцентно. Считай, тебе крупно повезло. Мне как раз нужен человек на биологические массы. Короче, нужно эти биологические массы освободить из биологического организма. Всё по твоему профилю. Организм, конечно, тяжелый, под центнер, но поднимать его не нужно, на правый бок он сам может улечься. Как тебе? Согласен?

Пацаны дружно заржали. Рожа Чибиса перекосилась, а потом, когда пришла в норму, он выдавил из себя:

– Нет уж, воздержусь.

– Ну, как знаешь. Тогда остается ликвидация завалов мусора. Там, кстати, среди него не только строительный, биологического тоже много, если хорошо покопаться.

Мысленно матерясь, я подозвал Антоху, и мы первыми подошли к носилкам. В отличие от других, я твердо намеревался свалить после третьего рейса, так что не видел смысла затягивать с работой. Мы поспешно нагрузили носилки обломками кирпичей, кусками отвалившейся штукатурки и прочим хламом, соорудив приличную кучу, и, пошатываясь, направились в сторону выхода.

– Вот! Передовики, отличники! Молодчики, пацаны! Подождите, я вам покажу, куда нести, – обрадовался доктор и поспешил распахнуть перед нами входную пластиковую дверь.

– Нам обещали, что уколы делать научат! – неожиданно для всех заныл сын школьной медички Ванька Филиппов.

Доктор резко остановился перед распахнутой дверью, загородив собой проход.

– И научат! – воскликнул он. – Обязательно научат, просто не здесь. Не в нашем отделении. Для нас, как видите, важен физический труд. А вы не переживайте, вам еще по всем медицинским заведениям города гастролировать. Всего насмотритесь, всему научитесь. Так что будете этот день с благодарностью вспоминать, как самый светлый на вашем нелегком пути! Ну… – Он наконец посторонился, уступая нам с Антохой дорогу. – Не стоим – работаем, работаем!

После второго спуска к мусорной куче я понял, что выбрал неверную тактику. Во-первых, я забыл о табеле успеваемости, а это означало, что исчезнуть раньше положенного срока не удастся. Во-вторых, каторга заканчивалась ровно в три часа, следовательно, оставалось чуть больше двадцати минут, которые умнее было бы провести спокойно, без лишней суеты. Дождаться, пока доктор отметит явку на моем листе, и с чистой совестью навсегда покинуть отделение. Да, так и следовало поступить. Только, не спеша поднимаясь по лестнице, я вдруг услышал хриплый свист. Сначала подумал, что шаркаю подошвами ботинок, но затем, прислушавшись, поднял голову и между вторым и третьим этажами увидел пожилую женщину. Она тяжело облокотилась прямо на пыльные перила. Я растерялся и замедлил шаг, не зная, как поступить. К счастью, она сама обратилась ко мне с просьбой.

– Сынок, помоги подняться, – прошептала она, едва дыша, и, словно оправдываясь, добавила: – Хотела воздухом подышать, да что-то не вовремя бабку прихватило.

Я ужасно испугался, что она может умереть прямо здесь, на лестнице. Попытался вспомнить технику выполнения искусственного дыхания, но в голову лез сплошной бред, сопровождаемый жуткими картинками. Дрожащей рукой я взял ее под локоть, и медленно, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы передохнуть, мы поднялись в пульмонологию. Усадив бабушку на ближайшую кушетку, я рванул в ординаторскую, распахнул дверь и, не зная, к кому обратиться, заорал прямо с порога:

– Там бабушке плохо, она это… задыхается, по-моему!

Три человека разом уставились на меня так, будто я совершил что-то сверхвыдающееся, типа признался, что у меня птичий грипп или еще какая-нибудь опасная зараза. Только в том случае они обязательно повскакивали бы со своих мест, а сейчас оставались сидеть неподвижно, испепеляя немым негодованием. Первым заговорил самый толстый, самый взрослый и, скорее всего, самый главный из здешних врачей:

– Молодой человек, «по-моему» – это не повод вот так врываться. Закройте дверь, у нас совещание.

– Вы же чай пьете?! – Голову я включил уже после того, как ляпнул, и моя констатация событий оказалась вовсе не к месту. Чтобы как-то смягчить, я добавил: – Ей правда плохо, она еле шла! Вы должны что-то сделать! Разве нет?

– Давайте я посмотрю, что там. – Доктор-кондитер привстал с дивана.

Но главный тут же остановил его:

– Антон Вячеславович, соблюдайте субординацию. Это моя больная, скорее всего, из десятой палаты. У нее капельница, – он посмотрел на часы, – через три минуты. Вера Павловна в курсе. А вас, – он указал на меня пальцем, – я настойчиво прошу покинуть ординаторскую и впредь не примерять на себя роль лечащего врача. Нужно уметь контролировать свои эмоции; вы в больнице, а не в цирке!

«Не примерять роль врача…» – фу, до чего противно звучит! А что мне оставалось делать?

Закрыв дверь, я вернулся к кушетке. Моя подопечная либо ушла, либо резко помолодела: сидящей вместо нее женщине я не дал бы и сорока. Увидев меня, она протянула мне баночку йогурта.

– Вот, это тебе. Баба Лиза просила передать. Ей самой капельницу прикатили, не смогла тебя дождаться.

От вида йогурта меня затошнило. Я молча взял его, вернулся на пост, вытащил свой рюкзак из недр огромной общей кучи и, перепрыгивая через две ступеньки, выбежал на улицу. Здание больницы отбрасывало на землю гигантскую черную тень. Тогда я думал, что смотрю на него в последний раз. Выбросив йогурт в ближайшую урну, я бегом направился к автобусной остановке. Сейчас совсем не важно, какой маршрут придет первым. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. В кармане настойчиво вибрировал телефон. Звонил Антоха. Я не стал брать трубку. Я злился на всех, с кем сегодня пришлось общаться, даже на него. За что на Антоху? Не знаю… За то, что водится с таким недоумком, как я…

Дома я рассчитывал побыть один, но, судя по ключу, вставленному с внутренней стороны дверного замка, мама уже успела вернуться. Значит, опять поменяла график.

– Ну? Как ты, Максимушка? Как первый день в больнице? Хотя вас, наверное, не сильно нагружали, но ведь что-то показали, да? – Она радовалась, как ребенок, нисколько не пытаясь скрыть свои чувства, и, казалось, даже подпрыгивала от любопытства и нетерпения.

Интересно, ей тоже приходится сдерживать эмоции, находясь на работе? Зная маму, с уверенностью могу предположить, что это дается ей с большим трудом.

В отличие от нее, я свои чувства предпочел не афишировать. Нужно быть последним дебилом, чтобы вот так взять и разныться, что работать заставили. И уж тем более не стоило рассказывать о том, каким неврастеничным идиотом показал себя ее сын. Я терпеть не могу разочаровывать родителей, поэтому долго возился с ботинками, чтобы успеть состряпать на лице подобие улыбки. Судя по маминой реакции, получилось неплохо.

– Да в первый день ничего особенного… – промямлил я.

– Ну… ладно. Главное, не переживай и не делай поспешных выводов. Начало всегда такое, ознакомительное.

От этой мысли моя поставленная актерская улыбка внезапно превратилась в натуральную. Если сегодня у нас было введение в специальность, то после выпускного спокойно смогу подаваться в гастарбайтеры. Неплохая, кстати, идея. Или вообще уборщиком в больницу устроюсь – и, считай, в медицинской сфере. Почти по стопам знаменитых предков. Мама по-своему поняла мое веселье и на радостях поделилась со мной тем, о чем я предпочел бы не знать.

– Мы с папой так тобой гордимся! Я рассказала о тебе заведующей, и та очень удивилась существованию подобных классов. Она даже предложила вам попрактиковаться в нашей поликлинике, представляешь?!

– Тоже ремонт намечается?

Блин, я снова ляпнул не подумав.

– Что? Нет, с чего ты взял?

– Так просто, ничего…

Пританцовывая, мама упорхнула на кухню ставить чайник, а я принялся отмывать перепачканные по локоть руки. «Почти что хирург!» – усмехнулся я своему нелепому отражению. «А точнее, лошара, не умеющий аккуратно обращаться с отходами», – ответило оно.

Глава четвертая

Кроме продавцов с центрального рынка, который не работает только по понедельникам, никто больше этот день не любит. Вот и я не исключение. Первым уроком алгебра с ее озверевшими логарифмами, вторым – химия с озверевшей химичкой. То есть сначала я сам пойму, что я тупой, а затем мне об этом настойчиво сообщат, и, скорее всего, не один раз.

– По поводу пятницы… – Снежана Анатольевна, любитель начинать без прелюдий, произнесла эти слова прямо с порога, вместо обыденного приветствия. – Все справились, все молодцы. Кроме Ильина, конечно. Я не пойму: ты, Ильин, какой-то особенный?

Я молча покачал головой.

– Тогда с чего ты взял, что можешь отдыхать, пока остальные вкалывают? Что за вседозволенность?

– Но он работал! – вступился за меня Антоха. – Честное слово, мы вместе таскали.

– Антон, это похвально, наверное, выгораживать друзей, но не в стенах школы. У меня на руках табель, в котором Ильин – единственный из всего класса с неотмеченной явкой. Где ты был?

– Человека спасал, – ответил я, глядя на нее в упор.

Химичка поправила очки, вероятно, чтобы лучше видеть мои лживые глаза, и, медленно выговаривая каждое слово, спросила:

– Кто-нибудь может это подтвердить?

Я пожал плечами и отвернулся к окну, давая понять, что большего она от меня не добьется.

– Спасти, значит, не удалось… Мой тебе совет, Ильин, берись за ум. Только не думай, что мы на этом закончили, – после урока продолжим.

– А правда, ты на фига смотался? – пригнувшись к парте, шепотом спросил Антоха. – Докторишка этот тебя искал, просил, чтобы ты ему свою ведомость занес. Он нас даже раньше отпустил в итоге, расписался у всех, удачи пожелал и по домам отправил.

– Надоело – вот и смотался.

– Странный ты какой-то в последнее время…

– Это вы все странные! – Я сам удивился тому, как громко сказал эти слова – почти проорал, затем посмотрел на Антохино изумленное лицо и, пытаясь что-то исправить, шепотом добавил: – То есть они.

– И хорош химичку бесить, – деловито посоветовал Антон.

– Я ее не бешу, она сама от меня бесится. Что мне сделать, если я тут сижу? Извините, бесследно испаряться, как ртуть, еще не научился.

А про себя я подумал, что было бы неплохо испариться и травануть ее разок парами. Не сильно, но чтобы до тошноты. Только для этого придется разбить стеклянный колпак, под которым я все время нахожусь на ее уроке, и извлечься наружу. С другой стороны, кто знает: может, химичку и так от меня постоянно тошнит, от одного только вида?

– Возьми тетрадь да списывай с доски. Что сложного? – продолжил Антоха свои нотации. – Мне, наоборот, со Снежаной Анатольевной проще, чем с другими учителями. Она лишнего вообще не спрашивает. Только что сама задала, слово в слово. Не то что твоя Нина Васильевна – начинает с биографии Толстого, заканчивает правами каких-то крестьян. Попробуй пойми, докуда учить.

Повернувшись к нам спиной, химичка старательно выводила на доске тему урока. Я сощурился, пытаясь соединить размытые плавающие буквы в одну четкую линию, и еле удержался, чтобы не расхохотаться в голос. Слушая мои короткие судорожные смешки, Антоха поинтересовался:

– Сейчас чего ржешь?

– Алкаши! – Я пальцем показал на доску. – Это она нас приветствует?!

– Алканы, баран! На той неделе же предупреждала, что по углеводородам самостоялка будет.

– И что, готовился?

– Ну, так… – Глаз у Антохи предательски дернулся. – Немного совсем.

– Везунчик! – добавил я.

Жаль, что алканы. Про алкашей я бы ей целый доклад накатал. Теперь получается – без шансов. Перспектива будущей двойки не сильно меня пугала (одной больше, одной меньше), а вот видеть в очередной раз торжествующее лицо химички и слышать свою фамилию, произнесенную ее коверкающей интонацией, – это просто испытание для моих нервов. И как у нее получается: произносит «Ильин», а звучит это вроде «Ишак»? А может, это я к ней цепляюсь? Может, и вправду нужно что-то делать? Только сам я уже не справлюсь – больше года учебник толком не открывал. Да и сдача пустого листка после контрольной не лучший способ произвести впечатление.

Хорошенько подумав, я понял, что сближение с химичкой временно недоступно, но при этом отметил для себя необходимость каких-то шагов. В первую очередь к знаниям, во вторую – к оценкам.

– Я не сдал, – честно признался я, проходя мимо ее стола.

– Я не сомневалась, – так же честно ответила она. – Две двойки.

– Почему сразу две? – возмутился я. – Что еще за клонирование?!

– Считай! Одна – за урок, вторая – за пятничный прогул. Все справедливо.

– Ну да…

– Знаешь, – добавила химичка после некоторой паузы, – будь я рядовым учителем, я бы глубоко наплевала на твою успеваемость, но пока я, к несчастью, несу ответственность за ваш класс, вынуждена сказать тебе…

«О нет! Типичное начало занудной и бесполезной лекции, – успел подумать я перед тем, как в дверях появилась Нина Васильевна. – Только не перед ней, пожалуйста!»

– Добрый день! – Она улыбнулась нам с химичкой одновременно. – Представляете, в кабинете литературы слесари колдуют над лопнувшей трубой, поэтому урок перенесли к вам. Вы, Снежана Анатольевна, уже закончили? Я не помешала?

– О, конечно! – спохватилась химичка, хватая со стола свою сумочку. – Пожалуйста, присаживайтесь. С Ильиным у меня давняя история, подождет.

Не вдаваясь в подробности, химичка вышла из кабинета, и мы с Ниной Васильевной, не считая парочки умников, остались практически один на один.

– Что там у вас за история такая? – спросила она, лукаво подмигивая.

Я только улыбнулся в ответ.

– Молчишь, значит. А мы сейчас сами всё узнаем… О, я смотрю, продолжаешь коллекционировать химические двойки… Ого! В чем дело, Максим? Я… Прости, что вмешиваюсь, но я просто не могу понять. Почему ты? Ну иди сюда, посмотри. – Она перевернула журнал, чтобы мне было удобнее разглядеть. – Даже у Сафина трояки. У Сафина, который за всю жизнь ни одного стихотворения от начала до конца не рассказал, потому что у него память дырявая, который из пяти учебных дней три прогуливает? А, Максим? Должна же быть причина. Ну если действительно сложно, хочешь, я помогу?

– Как? – снова улыбнулся я. Глупо было отрицать свидетельствующие против меня факты.

– Ну не сама уж! Есть один знакомый. Он сейчас, конечно, редко берет ребят, но, я думаю, пойдет навстречу. Давай соглашайся! Мне еще в прошлом году нужно было вмешаться, пока вы были моими, но надеялась, Снежана Анатольевна сама с тобой справится. Правда, Максим, ты ведь умный парень. Ты понимаешь, что дальше валять дурака не получится? А отец? Ничего не говорит?

– Он не знает.

– Вот пока не узнал, начинай заниматься. Андрей Михайлович тебя за пару занятий подтянет. Гарантирую! Вечером ему позвоню.

– Ну, я, конечно, думал… – промямлил я, все еще сомневаясь.

– «Думал» он! Тут действовать давно пора.

Нина Васильевна говорила настолько убедительно, что к концу разговора у меня сложилось ощущение, будто я сам просил ее найти мне репетитора.

– Спасибо.

Я прекрасно знал, что она не успокоится, пока не передаст меня в цепкие лапы какого-нибудь фанатика, а значит, секунду назад я добровольно подписался под тем, что буду слушать химическую муть весь учебный год.

– Не за что! А, погоди-ка! По поводу благодарности… Ты почему, голубчик, драмкружок прогуливаешь?

– Ну… я думал, в этом году нету… – растерялся я.

– «Думал, нету»! – Нина Васильевна передразнила меня голосом кота Матроскина. – Лентяй ты стал! Жду в субботу после двенадцати в восьмом кабинете. У нас, к твоему сведению, Шекспир горит!