Обдает теплотой скулы, едва наклонившись, и бархатно шепчет:
– Вот видишь, ты вновь меня чувствуешь.
Накрывает глаза плотной тканью, заставляя до конца сомкнуть ресницы. Аккуратно завязывает узел, стараясь не тревожить затылок. Жду. Смиряясь с поглотившей темнотой. Сдерживая прокатившуюся по телу вибрацию, порожденную пугающей неизвестностью. Ощущаю тяжелый взгляд, словно лежащий на мне непосильным грузом. Легкое прикосновение пальцев в области талии. Берёт на руки. Ухмыляюсь.
– Расслабься, если пойдешь сама с закрытыми глазами, свернешь шею на крутой лестнице, и останутся мои старания невостребованными.
Усмехаюсь, для удобства обхватывая его шею руками.
– Заменишь той, которая оценит.
Выдыхает, покрывая губы испариной.
– Само собой, но на это уйдёт время, а обед ждать не станет.
Послать бы его к чёрту с серьезным видом. Спрыгнуть на пол и громким хлопком двери высказать своё недовольство. Да куда уж… Контролирует каждый жест. Сомкнув руки в оковы сильнее, удерживает в изначально принятом положении.
Слышу звон дверных колокольчиков, отдающийся эхом, скрип половых досок террасы, прогибающихся под тяжестью нашего веса… Резкий порыв ветра покрывает кожу паутинкой мурашек. Чувствую себя слишком беззащитной, видя лишь темноту. Наперекор желанию утыкаюсь лицом ему в шею, практически целуя. Вжимаюсь всем телом, будто ища незримой защиты.
Другой бы, наверное, сжал крепче объятия, а он… лишь меня отодвинул, ослабив хватку.
– Игра в кошки—мышки, не иначе… "Прибежала? А я вроде и не зову"… – вытирает текущие от смеха слезы разум, стоящий в сторонке.
Раздражение доходит до кончиков пальцев, переполняя сосуд, грозя разорвать его изнутри, усыпав песок цветными осколками. Отдаляюсь сама насколько возможно, размыкая руки и уводя губы от вкусно пахнущей кожи. Окруженные лишь гулом ветра и звуками бьющейся о берег волны, утопающими шагами, поглощенными белой мукой. Остановка. Наклоняется вниз, опуская на что-то слишком мягкое, теплое. Развязывает глаза, накидывая на плечи тонкий плед, и с хитрой улыбкой усаживается напротив. Оглядываюсь, завязывая ткань узлом поверх плеч. Небольшой навес от палящего солнца, но беззащитный от ветра.
Белое тканое покрывало на мягком матраце, большие подушки, образующие подобие спинки мягких кресел, темный деревянный столик, разделяющий оппонентов… Хрустальные бокалы, тонкий фарфор посуды, белые свечи, горящие под закрытыми стеклянными куполами, заботливо спрятанные от ветра. Льняные салфетки, перевязанные небольшими букетами из нежных молочных орхидей. Серебристое блюдо, закрытое огромной крышкой, приковывающее взгляд и вызывающее учащенное слюноотделение.
Облизываю губы. Рассматривает, удовлетворенный реакцией. Улыбается с небольшой хитрецой.
– Что скажешь?
Дарю свою самую шикарную улыбку, добавив поволоки взгляду… Так и не сумев отойти от неожиданного удара недавним отчуждением. Чеканю каждое слово. Как и он, бью наотмашь, крепко сжав кулаки.
– Visa Gold творит чудеса.
Замечаю вспыхнувший злостью взгляд. Прыгающих чертиков, явно придумывающих для меня более изощренную пытку, чем банальное равнодушие. Теряю интерес к еде. Скидываю маску, убирая любое присутствие чувств с лица. Развязываю узел, удерживающий плед. Отбрасываю его на песок и выхожу из-под давящей крыши навеса. Быстро направляюсь к морю, переходя на бег, ища утешения, утопая ногами в волнах, словно и оно не пускает, отталкивает меня, не разрешая войти… Пробираюсь с напором, ныряя под волны, сопротивляясь течению, тратя силы на борьбу со стихией, резко выбрасывающей назад. Всплываю на поверхность и понимаю, что проплыла лишь пять метров, не больше, на этом растеряв оставшиеся силы, удерживающие на хрупкой поверхности назревающей истерики. Не оборачиваясь, упорно держу путь к горизонту, топя в надвигающихся волнах свои тихие всхлипы, грозящие вырваться из горла оглушающим криком, разбудив тихий, спящий, живописный уголок.
Слышу звук своего имени, повторяющийся с усиленным раздражением в голосе. Медленно плыву вперед, давясь слезами и не желая возвращаться назад.
Куда угодно, только сейчас не к нему! Не хочу! Не смогу! Не вынесу! Останавливаюсь перевести дыхание и слышу за своей спиной его приближение.
Не оборачиваясь, ныряю, пытаюсь уйти влево и сделать небольшой разворот.
Не хватает воздуха – всплываю раньше, чем было задумано… Задумано? Да какие мысли могут быть в этот момент? Чистая попытка бегства, заранее обреченная на провал. Стиснутая изнутри оковами, не позволяющими далеко уйти. Перехватывает буквально в секунды, крепко удерживая в руках.
Отрезвляя взглядом. Охлаждая льдом вырывающееся из груди сердце.
Спокойно уточняет, будто просит положить пару кубиков сахара в чай:
– Куда ты? Бездумно ныряешь, не зная дна. Здесь риф, врежешься и не всплывешь.
Скидываю руки, срываясь на крик:
– Никогда не задумывался над тем, что может именно этого я действительно и хочу?
Разворачиваюсь, слыша в ответ уже привычное:
– Идиотка.
Подталкиваемая к берегу волной, вскоре вылезаю на мокрый песок и пытаюсь отдышаться. Утыкаюсь глазам в уютно обставленный уголок… Нервно смеюсь над красиво возвышающейся сценой с паршивым сценарием заурядного спектакля. Театр абсурда, при отсутствии хотя бы единого благодарного зрителя. Поорать что ли? Всё—равно никто не услышит. Не увидит боли, закидав помидорами за недостоверную игру. Не вытрет слезы, мгновенно высыхающие на палящем солнце. Оставляющие лишь белесую соль на щеках и маленькие, едва заметные линии, разрезающие реальность на части. Рывком закидывает на плечо, не реагируя на мои попытки освободится. Истошно брыкаюсь, бью кулаками по спине, не сдерживаясь, выпаливаю с чувством:
– Как же я тебя ненавижу!
Скидывает на то же место, с которого тщетно пыталась сбежать. Будто разговор был лишь поставлен на паузу. Лирическое отступление, должное слегка обтесать углы, а сработавшее в точности да наоборот. Припечатывает взглядом к подушкам, сдержанно подводя итог:
– А вот это как раз довольно неплохо. Успокоилась и поела!
Явно с ненормальной улыбкой тянусь к сигаретам, откидывая подушки, чтобы видеть лишь укрывающий от солнца навес. Выкуриваю одну за другой. Так и не притронувшись к еде.
– Можно я пойду? – спрашиваю где-то на пятой, стряхивая пепел на край тонкого матраса и не отрывая взгляда от аккуратно сшитого, большого, белого зонта.
Красивый всё—таки! Минут двадцать кряду разглядываю и всё нахожу новые детали: то вкрапления на материале, то завитки на деревянной ручке… Главное не думать о чём-то другом. И так уже высказалась…
– Пока не поешь, и шагу не сделаешь.
Усмехаюсь… ей Богу…
– Тогда, пожалуй, ты иди, а я останусь здесь.
Словно вспышка, заслоняет собой уже полюбившийся зонтик, нависая всем телом, удерживаясь на руках, меж которых как-то ненароком затесалась я… Звеня сталью в голосе, уточняет:
– Уверена, что не голодна?
Сглатывая, сдержанно киваю в ответ и стряхиваю тлеющий пепел с сигареты, которая осталась в руке где-то в небольшом промежутке между мной и им.
– Хорошо… – улыбается, привстает, заставляя сесть и начать сомневаться в произнесенных словах.
Одним движением переворачивает деревянный столик, разметая по песку остатки с любовью оформленной кем-то сервировки, смешивая воедино напитки, морепродукты и легкие закуски, затушив свечи и разбросав на ближайшие пару метров посуду.
Жалким взглядом осматриваю новоиспеченную свалку – и вроде составляющие те же, что и раньше, а выглядит теперь отвратительно.
Вот так же и люди в один момент теряют свою привлекательность.
Зависит лишь от того, с какого ракурса взглянуть да с каким соусом подать…
С обилием любви – и перед тобой истинный идеал. С ложечкой нежности – и розовые очки откроют для тебя его новые грани. Но стоит лишь добавить капельку ненависти… и горечью выжжет всё ранее известное о данном объекте.
Перекроет. Перепишет. Перерисует. Оставив после себя самое страшное – полное недоверие к людям и заранее обреченную на провал любую попытку к сближению. Пребываю в недоумении после его ухода. Недолго думая, аккуратно поднимаю столик и ставлю его на противоположную сторону матраца. Собираю посуду и мелочи, когда-то ловко сочетавшие в себе уют и дополнявшие друг друга, как пазлы единого целого. Стараясь не шуметь, аккуратно ступая по играющим доскам, приношу с террасы небольшое мусорное ведро и пытаюсь привести изувеченный варварским набегом берег в предшествующее утопичное состояние. Искренне улыбаясь завершенной работе, иду в воду охладиться от палящего солнца и вновь возвращаюсь под полюбившийся зонт. Раскинув подушки, решаю отдохнуть, насладиться природой, не возвращаясь в бунгало, не пересекаясь со взбешенным мужем.
Закрываю глаза, и, плавно откидываясь, утопаю в окружающей мягкости.
Через какое-то время замечаю излишнее припекание солнца и сменившую своё положение тень. Главное не заснуть, иначе сгорю за минуты. На островах всегда так… Здесь вовсе нет дымки. Солнце отражается от зеркала прозрачной воды, становится слишком активным, нежно лаская горячими лучами не подозревающих подвоха людей. Без специальной защиты за час награждает оголенную кожу обширным ожогом, после буквально снимая её по частям.
Главное не уснуть… Зная это, устало прикрываю глаза.
Резкое прикосновение чего-то холодного вырывает из небытия.
Вздрагиваю, поворачивая голову, и натыкаюсь на нахмуренные брови мужа, заботливо перекинувшего на другую сторону зонт, укрыв нас в тени. Ловко манипулирует кремом на моей спине.
– И почему ты вечно не слушаешься?
Не отвечаю, решив оставить этот вопрос риторическим. Вновь уткнувшись носом в подушки, сдерживаю легкую улыбку, появляющуюся на губах. Всё как-то слишком запуталось… И нет уже четких граней меж белым и черным…
Кидает из стороны в сторону, словно лодку с неправильно закрепленным парусом, а ведь стоит лишь по—умному потянуть нить, сделать пару нужных узлов, и вот ты опять на плаву, с четко выведенным курсом. К чему он сейчас пришёл? Высказать своё беспокойство? Наблюдал, чтобы я не сгорела на солнце? Или решил внести ещё большую сумятицу в наши отношения?
Наши… Есть ли они ещё? Именно "наши"? Плавно скользит пальцами по уже слегка затянувшимся царапинам, увлажняя горячую кожу. Чувствую разницу температур, инстинктивно морщась, но находя это действо довольно приятным.
– Успокоилась? – тихо спрашивает, будто сторонний зритель, не участвовавший в предшествующих актах спектакля.
Отвечаю коротким:
– Да.
Переходит на плечи, мягко массируя мышцы, освобождая от напряжения лопатки.
– Я бы сам всё убрал.
Фыркаю. Слишком долго пришлось бы ждать, оставаясь в нервирующем хаосе. Да и было не сложно. Разбиваю тишину:
– Мне было здесь некомфортно.
Немного усиливает нажатия.
– А что ты чувствуешь сейчас?
Улыбаюсь. Ему не видно, но голос явно передаёт оттенки эмоций.
– Безразличие…
– Подумай лучше. До этого ты меня ненавидела, а эти понятия никак не вяжутся вместе.
Мысленно соглашаюсь. В очередной раз проклиная себя за срыв эмоций, произношу:
– Извини…
– Так что ты чувствуешь в данный момент?
Запрокидывает за голову руки, сжимая и расслабляя предплечья, лаская движениями, щекоча смазанными пальцами ладошки.
Закрываю глаза…
– Чувство вины…
– Лучше. А ещё?
Возвращается на плечи, массирует шею, переходя на ключицы. Словно ощущаю звучащий хруст…
Вырывается непроизвольно:
– Страх…
Усмехается.
– От чего?
Странный вопрос… При том, что в данный момент он имеет прекрасную возможность свернуть мне шею одним резким и четким поворотом рук, или усыпить, будто нечаянно зажав сонную артерию.
– Я не знаю, чего ожидать…
Кроткое молчание, добавляет крема на руки, опускаясь ниже – на бедра, к ногам.
– Но всё же ты ждёшь… Я бы назвал это недоверием. А ещё?
Начинаю млеть под массирующими движениями. Резко, но негромко выпаливая:
– Не знаю…
– Это сомнение. Ещё?
Смеюсь.
– Ты меня бесишь!
Повеселев, выдаёт:
– Ну, это взаимно, причём с первого взгляда. Могла бы и не озвучивать. Дальше?
Переходит на икры, вызывая напряжение во всём теле, от которого хочется избавиться раз и навсегда.
– Я запуталась…
– Вдобавок смятение. Есть что-то ещё?
Хмурюсь от сильных нажатий на мышцы, вздрагивая, словно от сводящих электрических уколов.
– Сейчас мне больно!
– Мм. Хорошо. Добавишь оттенков?
Ослабляет напор, передвигаясь на ступни. Улыбаюсь от щекочущих движений…
– Интересно, а там ты тоже могла сгореть? Или благоверный слегка заигрался? – прыскает со смеху разум.
Да пусть продолжает! Приятно! До жути! Все эти точечные нажатия, манипуляции с пальчиками… Растекаюсь, как масло на блюдечке, готовое на жаре вот—вот закипеть.
Выдаю искреннее, буквально мурлыкая – подловил всё же, гад!
– Мне приятно…
Слышу легкий смешок в ответ. Доделывает молча, не спеша, вознося к вершинам эйфории, даря несколько минут присутствия на самом пике.
Едва не отключаюсь, чувствую дыхание на своей щеке – осаждает наземь.
– А вот теперь соедини всё вместе, хотя это ещё довольно неполный список… И попробуй сама себе объяснить, как можно испытывать такую разнообразную гамму чувств, в присутствии человека, который тебе безразличен? И усиленное домашнее задание, так сказать на отлично.
– Попробуй хоть раз представить себя на моём месте, задуматься над тем, что чувствую я, и после этого найти хоть одно весомое оправдание тому, почему я до сих пор не свернул тебе шею!
Нервно сглатываю, переворачиваясь на спину и смотря ему прямо в глаза.
Купальник медленно сползает вниз, потеряв сдерживающие, заботливо развязанные мужем веревки. Логика в ступоре. Разум заходится истерическим смехом, явно демонстрируя принадлежность к мужской солидарности.
С довольной улыбкой кидает крем к моим рукам, иронично заявляя:
– Грудь и живот намажешь сама, я обещал тебя не трогать.
Выпаливаю сгоряча, от обиды:
– Да пошел ты!
Поднимаю крем и швыряю в след уходящему мужу. С замиранием сердца наблюдаю, как тюбик пролетает буквально в сантиметре от его головы. Даже не оборачивается и, смеясь, завершает:
– И твое желание дерзить тоже многого стоит. Кстати, дорогая, обед на веранде.
1:0… Или 10:0??? Выиграл в сухую! Разгромил, даже не дав открыть счет. На своём поле, используя банальную комбинацию… Вызнал бурную реакцию болельщиков и судей. Вытеснил напрочь соперника из турнирной таблицы!
Падаю в подушки, усмехаясь своей неопытности вести подобные беседы, пытаясь натянуть злополучный купальник, вновь оттягивая время, чтобы не идти в дом.
Ем, не чувствуя вкуса, словно нахожусь где-то далеко от этого места. Не замечаю пения птиц, легкого бриза, качающего деревянные качели внизу, запаха орхидей, растущих на террасе, свежести фруктов, лежавших на тарелке огромной горой.
"Попробуй представить себя на моём месте и подумать, что чувствую я."
Усмехаюсь… Я бы свихнулась, хоть на минуту рискнув влезть в его шкуру. Сколько всего успела натворить, думая лишь о себе. Принося взамен… ничего, кроме пренебрежения и боли. Паршиво чувствовать себя ничтожеством… Особенно, когда на самом деле им и являешься. Сколько времени гоняю мысли по кругу? Жалея его, дочь… вызывая отвращение к себе…
Вечереет. Солнце клонится к закату, а на тарелке ещё полно еды. Не лезет. Всё—равно, что бумага. Без запаха, вкуса… серая масса, которую для чего-то надо проглотить. Приоткрывается дверь. Проходя мимо, словно приветствуя, проводит рукой по моим волосам. Садится напротив.
Саркастический тон:
– Чем занимаешься?
Копаюсь вилкой в тарелке в надежде во что-то её воткнуть. Поднимаю голову.
– Думаю.
Кивает.
– Это иногда даже полезно.
Улыбаюсь.
– Ты слишком многого требуешь от своей блондинки жены.
Выдыхает спокойно.
– Ничего. Осилишь.
Тянусь к сигаретам, вдыхая дым. Вновь отрешаясь от всего и всех, нахожусь в укромном уголке подсознание, куда не проходит ни запах, ни свет, куда нет входа ничему, кроме вихря мыслей, окружающих, окутывающих, ослепляющих своим напором и силой. Вечер. Побережье утонуло во мраке. На трассе, словно светлячок, одиноко горит блеклая лампа. Вдалеке, разрезая водную гладь и перемещаясь по кругу, светит маяк. Тишина, и лишь маленьких крабы бегают по бесцветному песку, едва шурша клешнями, обозначая своё присутствие рядом. Вроде как ты тут не одна и не надо корчиться от сводящего сердце одиночества.
Ухожу в спальню, закрываю дверь. Не включая свет, долго лежу, кутаясь в плед. Не нахожу удобного места на огромной кровати. Спрятанная балдахином от пробивающегося из окна света луны, ворочаясь, нервничая лишь сильнее от неспособности уснуть. Усталая. Изможденная. Дрожащая изнутри. Не стоило всё—таки долго лежать на палящем солнце. Крем может и спас, но до конца не помог. Мучаюсь, изнемогая ещё в течение часа, так и не найдя обещанного мужем удобства в широкой и красивой кровати.
Брошенная, словно невеста в своем красивом убранстве в день свадьбы, нелюбящим женихом. Завернувшись в плед, ступаю босыми ногами по прохладному полу, чувствуя отголосок холода, пронизывающий насквозь. Дрожу, пытаясь совладать с собственными эмоциями, побороть нерешительность, усмирить самолюбие, гонящее в неприглядную, одинокую постель. Отодвигаю дверь, слыша легкий скрип колесиков по полозьям. Звук тихо работающего телевизора, транслирующего незнакомый фильм…
– Не спится? – спрашивает с мягкой улыбкой.
Дрожа всем телом, сильнее запахивая плед в попытке сохранить драгоценное тепло, подхожу к нему. Аккуратно заправленный темным постельным белый диван, стоящий у светлой стены, словно воздушное безе, политое густым шоколадом, невесомое и аппетитное, в отличие от моей кровати, вызывающей одну неприязнь. Полулежа опирается на подушки, внимательно прослеживая взглядом каждый мой шаг. Такой расслабленный и в тот же миг собранный. Присаживаюсь на край, подгибая под себя ноги, и пытаюсь укутать их в мягкий плед. Касается щеки рукой, становится слишком задумчивым.
– Ты вся дрожишь.
Киваю.
– Меня знобит.
Кожа на спине горит огнём, а внутри, будто, огромный кусок льда, поражающий поверхность инеем.
– Иди сюда, – произносит ласково, слегка приподняв уголки губ.
Ложусь рядом, свернувшись клубочком. Укутавшись в кокон не спасающего от холода пледа.
Поджимаю губы, усмиряя стук клацающих зубов.
Нежно касается пальцами лба, констатируя с грустной ухмылкой:
– Всё—таки сгорела.
Утыкается в волосы, раскинутые по подушке, глубоко вдыхая, обдавая горячим дыханием открытую шею. Меня слегка передергивает от разницы температур.
Разворачивает плед, усиливая дрожь обволакивающим холодом, хватаюсь за край, пытаясь сохранить ускользающее тепло.
Фыркает.
– Учись доверять, я тебя быстрее согрею.
Отпускаю руки. Накрывает своим одеялом, убирая разделяющую тела ткань.
Прижимается крепко, оплетая ногами, скрепляя замком руки на моей груди, даря своё тепло, будто специально накопленное ради меня. Успокаиваюсь, благодарно принимая.
Чувствую размеренное дыхание, отражающееся от кожи, блуждающее в волосах и окутывающее спокойствием. Согреваюсь, перестав содрогаться, и, удерживаемая на плаву крепкими объятиями, плавно проваливаюсь в сон. Впервые за долгое время, чувствую себя настолько легко. Вижу во сне эпизод из раннего детства… Мама, нежно держащая меня в своих хрупких руках, баюкает песенкой при тусклом свете ночника после ночных детских кошмаров. Уверяет родным, ласковым голосом, что это лишь игра воображения, которая не имеет ничего общего с реальной жизнью. Мама всегда рядом и защищает от всего и вся. А снился мне огромный кролик в красной жилетке, с большой корзиной сочной моркови, пытающийся утянуть меня в устрашающую нору под высоким, нависающим над зеленой поляной деревом. Игра воображения, обратившая персонажа Кэрролла в ужасного монстра, преследующего детские сны. Я просыпалась с отчаянным криком, судорожно хватая воздух, и находила утешение лишь в согревающих маминых руках, бархатном голосе, утешающем и дарующем вожделенный покой.
Мне было всего пять лет… сейчас двадцать шесть, но за эти десятилетия я так ни разу и не открыла устрашающую сказку, не решаясь вновь столкнуться глазами с кошмаром, оставшимся в памяти маленькой девочки. Осторожно обходя все эти годы любое упоминание о бедняжке Алисе, попавшей в искаженную реальность, оставляющее холодок в несозревшей душе…
И вот опять то же чувство. Глотая слезы, топящие тихие всхлипы, я чувствую мамины руки, защищающие от терзающих подсознание картин. Мягкие прикосновения, ласкающие щеки, вытирающие текущие ручейки, убирающие налипшие волосы с лица. Тихий родной голос, полушепот, почему-то меняющий тембр… Глотая ставший тяжелым воздух, приоткрываю глаза.
Начинает светать. Вижу слегка освещенный профиль мужа, гладящего по волосам. Крепко прижимается ко мне, встревоженным взглядом блуждая по остаткам моего сна.
Подавляет дрожь в теле обеспокоенным голосом:
– Тише, родная, я здесь, всё хорошо.
Затуманенными глазами смотрю на него, пытаясь улыбнуться.
– Что тебе снилось? – спрашивает не спеша, нарушая хрупкое пространство.
Отвечаю честно:
– Мама и детство.
– И поэтому плачешь?
Грустно улыбаюсь.
– Я слишком редко говорила ей спасибо, а она всегда была рядом, даже в те моменты, когда я, не желая того, обижала её.
Нежно поглаживает по волосам.
– Так ещё не поздно всё изменить. Ведь пока мы живы, при желании всё возможно.
Переворачиваюсь, утыкаясь носом в тяжело вздымаемую грудь.
– Перед тобой я тоже во многом виновата. Прости.
Отвечает молчанием, нарушая тишину лишь движением губ, остановившихся где-то в районе затылка.
Не выдерживая паузы, отклоняюсь и, разрывая скрепление рук, вылезаю из теплой постели. Накидываю его толстовку, лежащую рядом, хватаю сигареты, телефон и иду на веранду.
– Что собралась делать? – слышу выроненное вслед.
– Позвоню маме.
– Лиз, разница четыре часа, ты лишь её напугаешь ночным звонком.
Усмехаюсь.
– Тогда напишу смс.
– Может лучше утром?
Качаю головой.
– Именно сейчас, пока так накрывает. Давно пора научиться благодарить.
Смотрит с нескрываемой грустью.
– Тебя погубит твоя импульсивность.
Стою, не шелохнувшись, начав по привычке от нервов прикусывать губы, зачем-то тихо произнося глазам напротив:
– Я тебе не изменяла…
– Чисто физически, – поправляет зевающий разум.
Не услышав ответа, ухожу прочь, топить голос подсознания в белом табачном дыме.
Предрассветное зарево.
Сижу на влажном песке, крутя в руках телефон. Отправила банальное смс со словами любви, слишком редко произносимых в обычной жизни. Мы так редко благодарим близких, вечно оставляя всё на потом… Забываем об этом, думая, что ещё успеем… А потом рыдаем, глотая пыль у могил, будто слёзы могут что-то исправить, донести нашу любовь, давно похороненную в шкафчиках памяти. Не облаченную вовремя в поступки и слова, обесцененную в безразличие при взгляде со стороны.
А мамы прощают нам всё. Редкие звонки и желание прервать разговор из-за более важных дел… Наши капризы в период взросления. Прощают, вытирая горькие слёзы, залечивая нашу душу своей безграничной любовью. А мы в ответ обижаем, не замечая своей вины… Помню, я пришла к ней рыдая, уткнувшись с порога в каштановые волосы, пахнущие корицей и свежей ванильной выпечкой. Разрывалась изнутри слезами. Всхлипывая, как маленький ребенок, в свои двадцать два.
Не дав сказать и слова, обреченно выпаливая с порога:
– Мам, я беременна… я не знаю, что делать. Не хочу. Не планировала. Не готова!
Она усадила на стул и, стоя передо мной на коленях, стянула с ног длинные сапоги. Вытерла ласковой рукой слёзы, грустно улыбаясь, не замечая ручейков, скатывающихся по своим щекам. Ласковым, дрожащим голосом сказала:
– Дай Бог тебе никогда не попасть в такую ситуацию, когда твоя дочь придет просить благословение на убийство своего ребенка.
Мы проревели, обнявшись, больше часа, в полном молчании, пока истерика не угасла сама собой. Умыв меня, как в детстве, повела отпаивать горячим чаем со свежими булочками.
Осторожно спросила:
– Ты ему сказала?
Безразлично киваю в ответ, пряча взгляд, упираясь в рисунок обоев, словно он интересует меня намного больше, чем данный разговор.
– И что? Не поверю, что муж послал тебя на аборт, пусть ребенок и получился случайно.
– Нет, – нервно смеясь, качаю головой. – Он сказал, что нормальной замужней женщине никогда не придет в голову избавиться от своего ребенка… но у меня учеба, другие планы… мне ещё рано… – почти кричу. – Я никогда не стремилась стирать пеленки и безвылазно сидеть дома!
Лезу за сигаретами, разгребая завалы сумки непослушными руками. На что мама отвечает, утешая взглядом и ласково улыбаясь.
– Знаешь, если бы я в своё время решила, что учёба дороже, мы б с тобой сейчас здесь не сидели. Это твоя жизнь. Но ни ты, ни он этого себе не простите. Взвесь всё и заканчивай курить. Дай себе хоть небольшой шанс.
С того разговора я не тянулась к сигаретам больше года, послушно выполняла все наставления врачей. Улыбалась, глядя на мужа, которого приводил в восторг мой буквально по дням растущий живот. Завораживали пиночки… И пыталась хоть немного прочувствовать всё это самой.
Я ждала дочь, где-то в глубине души… но, по большей части, порой даже забывала о своём положении, натыкаясь на улыбки знакомых, расспросы. Лишь переводя взгляд вниз, буквально вспоминая о причине всеобщего сюсюкания.
Ждала дня, когда чувства проснутся. Надеялась, что накроет огромной волной…
И вот дочь родилась. Мне по здоровью запрещают кормить. Видя сочувствие в глазах врачей и новоиспеченных мамочек, я лишь вздыхаю с большим облегчением, отгораживаясь ещё более высокой стеной от материнского инстинкта. Нет, я полюбила её… как-то тихо, смиренно, не показывая чувств никому, кроме дочери, когда оставались наедине. Пела песенки, читала на ночь сказки и вела себя образцово. Баловала, заменяя этим недостаток любви. Натыкаясь на молодых мамочек, визжащих от восторга при виде того, как ребенок "удачно" сходил в туалет, кривилась от непонимания их реакции. Ограничивала общение с ними, в частности, сводящие с ума разговоры о своих детях, игрушках и новых супер подгузниках. Я не любила свою дочь так, как любила меня моя мама… Безропотно. Безвозмездно. Всепоглощающе.
О чём, смотря сейчас на зарождающийся закат, думала, жалела и горько плакала. Всему можно научиться… возможно, и я когда-нибудь смогу.
Показывать эмоции, не подавляя их. Разговаривать открыто, не скрывая истинных чувств… Он подошёл абсолютно бесшумно, укрыл пледом и обнял, сев сзади. Молча встречаем рассвет. Озаряемые восходящем солнцем и новым днём. Сижу, вдыхая морской воздух, смешанный с до боли знакомым запахом.
Глотаю слёзы вместе с застрявшим комком невысказанных фраз.
– Я плохая мать…
Слышу сдержанную улыбку в голосе:
– Абсолютно никудышная.
Всхлипываю, прижавшись сильнее, буквально вдавившись в него спиной.
– И отвратительная жена…
Обнимает ещё крепче.
– Хуже не придумаешь. Вечно треплющая мне нервы.
Грустно вздыхаю.
– Так что тебя держит со мной?
Целует в висок, выдерживая минутную паузу, казавшуюся нескончаемой.
– Наверное, то, что я не могу представить свою жизнь с кем-то, кроме тебя.
Вновь реву, не понятно кого больше жалея. Поворачиваюсь, разорвав сцепление рук, вылезая из пледа, стоя, как и он, на коленях на мокром песке.
Вытирая слезы, гляжу в полные грусти глаза и нерешительно произношу:
– Поцелуй меня, пожалуйста…
И он, улыбаясь, целует, собирая уголками губ соль с лица, очищая, освобождая тайные коридоры в глубине души. Мягко. Нетребовательно. Ласково. Под утренним солнцем, наполняющим берег золотым свечением. Раскрашивающим песок ослепительным сиянием, отражающимся яркими красками от мельчайших камней, наполняя сердце надеждой и согревая своим теплом.
Запах нового утра всегда уникален. И не важно, где ты находишься. Каждое настроение позволяет прочувствовать его по—особенному. Найти в нём что-то родное, личное, своё. Дает возможность улыбнуться или взгрустнуть. Раскрасить эмоции в неповторимые оттенки и цвета. Когда на душе хорошо, всё сверкает, словно в волшебном калейдоскопе. Кусочки мозаики, пронизанные солнечным светом, создают причудливый рисунок, от которого не оторвать взгляд. Сейчас даже песок, мягко принимающий в себя колени, пахнет по-особенному приятно. Впитавший в себя и запах лилий, активно открывающийся под покровом ночи, и свежесть моря, гонимую на остров легким, освежающим бризом. Откуда-то вкусно пахнет ванилью, корицей и сладостью, хотя в этом маленьком мирке, нашем мирке, в радиусе одного километра нет ни одного человека. Отчего-то именно в этот момент данную мысль очень приятно осознавать…
– Значит, ты мне не изменяла? – уточняет тихо, едва касаясь пальцами лица, уткнувшегося в его грудь.
Закрываю глаза, не желая отпускать ускользающий покой. Вот как правильно тут ответишь? Покусываю многострадальные губы.
– Естественно нет, – подсказывает, нахмурившись, логика, поддерживая чисто по—женски, – ведь не было никакого контакта.
– И слюнки не пускала при одном взгляде на Стива, едва не кончив от первого прикосновения, – подтрунивает весельем разум. – А ты б, родная, вообще помолчала, "естественно нет"… кто-то в этот момент распластался у ног хозяйки в полной отключке. Логика отворачивается в обиде. Как-то грустнею и я. В ответ на вопрос мужа лишь слегка отрицательно качаю головой, пытаясь увести разговор от болезненной темы. Нападаю, слегка ощетинившись.
– В отличие от тебя.
Начинает смеяться, чуть отстраняется, приподнимая мою голову вверх. Смотрит прямо в глаза, топя в них свой повеселевший взгляд.
– Кого ты имеешь ввиду? Мою секретаршу? – прыскает со смеху. – Ты же знаешь, что её силиконовая грудь меня не заводит. Сидит себе девочка, развлекает клиентов. Я тут причём?
Улыбаюсь, повеселев.
– И кофе она варит ужасный.
– В этом умении ты её обойдёшь! – смеётся, уже не сдерживаясь. – Всегда поражался твоему мастерству настолько испоганить хороший напиток.
Хмыкаю в ответ, изображая обиду на довольном лице.
– Чтобы суметь сварить его, как я, нужен особый талант.
Скрепляет ладони, обрамляя моё лицо.
– Но я его люблю. Он помогает проснуться с первого глотка.
– Потому что второй сделать просто не можешь?
– Верно. На второй меня редко хватает, – звонко смеется, заражая своим настроением. – Но теперь плохой кофе ассоциируется у меня только с тобой! – нежно касается губ, оставляя на них влажный отпечаток, хранящий неповторимый, принадлежащий лишь ему вкус.
Хитро прищуривает глаза.
– Так кого ты имеешь ввиду?
– Твою вечную спутницу, навеки завладевшую сердцем. Сколько тебя знаю, работа всегда была на первом месте и… более горящих глаз, чем после заключения хорошего контракта, я у тебя не замечала.
Улыбаюсь грустно, буквально опустив уголки губ вниз.