– Девок …-взгляд на жену. – девушек было много разных, кто письма писал, кто у подъезда караулил, чтобы я их проводил, ну как тогда было. Не как сейчас. Но Оленька мне единственная приглянулась. Мы с ней уже 28 лет вместе.
Сопоставив в голове некоторые цифры, я поняла, чем Оленька приглянулась, но решила промолчать.
Дослужившись до полковника, Максим получил травму на учениях, после которой вполне мог продолжать службу, но не захотел. Сейчас работает на одну московскую контору в административной должности (конкретней не уточнялось). Судя по тому, что он может себе позволить угостить незнакомого человека в не дешевой кафешке, можно сделать вывод, что уровень его зарплаты явно выше среднего. Но, это уже не мое дело.
– Пойдем, покурим! – обратился ко мне Максим, доставая пачку.
– Ну, пойдем.
Мы вышли на улицу. Уже теплый майский ветер трепал мою челку, мешая закурить. Максим опять взял меня за локоть, но уже настойчивей.
– Пойдем подальше от окон.
– Это еще зачем? – вырвала я руку.
– Узнаешь. Кстати, ты в курсе, что курить вредно.
– Мне вредно, а тебе не вредно?
– Всем вредно, но я уже не смогу бросить.
– Я тоже, и этот разговор закрыт.
– Мужика на тебя нет – бросил он, заводя меня за угол кафе, где располагался черный вход. Но сейчас было много народу, и никто из персонала не курил на черной лестнице. Мне стало страшно, хотя был яркий день и кругом полно снующих туда-сюда людей. Просто от этого мужчины исходила какая-то опасность. И еще, я поймала себя на мысли, что меня это заводит.
Он смотрел на меня своими угольно-черными глазами, в которых, как будто, горел огонь. Сигарета застряла на полпути ко рту, не выдохнутый дым сочился из носа, как у дракона. Его сигарета потухла, и он держал ее в руках, как тело умершего товарища, не в силах бросить. Мы так стояли, и я не знаю сколько. И я не знаю, как это произошло, но мы начали целоваться. Он целовал меня так, как, я думаю, целовались бы герои фильмов, будь они настоящими – страстно, умело, неистово. А я так и не поняла мозгом, что происходит, но мое тело подумало за меня и отвечало на поцелуй. Внезапно он отстранился от меня.
– Пошли, нас ждут. – сказал он так, будто мы действительно просто вышли покурить и поцелуй – плод моего больного воображения или галлюциногенной сигареты.
Мы вернулись, но я уже не могла все воспринимать так же, как до этого. Я извинилась, взяла вещи и ушла, обещав сообщить, когда фотографии можно будет забрать.
Со мной творилось что-то пугающее и непонятное. Я не могла делать фотографии, потому что, смотря на Максима, в моем сознании всплывал поцелуй, горячие руки и тесно прижатое красивое мужское тело.
Здесь я сделаю небольшое лирическое отступление. Пусть меня предадут анафеме, но то, что женщину не интересует секс, или интересует в меньшей степени, чем мужчину – миф, созданный и взлелеянный сотнями поколений. Девушку всегда воспитывают, как нежное, неземное существо, которое должно мало кушать, приятно пахнуть цветами и свежестью, скрывать то, что ходит в туалет и, конечно, не дай Бог, не думать о сексе и получать от него удовольствие, кроме того, что она может от этого забеременеть и воспроизвести потомство. Кем был придуман этот миф, сейчас уже сказать сложно. Даже в наш век нескольких сексуальных революций женщина, желающая секса, сразу заносится в шалавы. Думаете, как воспринимаются те же пресловутые модели для мужских журналов? Правильно – шлюхи. А что делают со шлюхами? Не буду писать, но именно то, что вы подумали, и делать это надо хотя бы в своем воображении. И на таких не женятся. Женятся на тех, кто воскрешает в душе образ непорочной матери, кормящей грудью, не как сексуальным объектом, а как источником питания, как хлеб, например, или стейк. Мать не может трахаться. Поэтому девушкам приходится скрывать от парней, что они тоже хотят их не меньше, чем они их. А некоторые настолько умело притворяются, что даже начинают действительно охладевать к сему действу, а то и вовсе становясь фригидными. Девушка вынуждена быть не собой, а тем образом, который ей навязывает общество – сиди и жди принца, не кури, не пей алкоголя, не занимайся интеллектуальным трудом, это удел мужчин, будь красива, но не сексуальна, а то мужчина подумает, что ты – не хорошая девушка и замуж не возьмет. И, как это ни прискорбно, но на женском желании всегда будет табу, сколько бы сексуальных революций не познала история, и как бы ни изменились отношения полов и гендерные различия. Увы и ах, но я отношусь к тем женщинам, которые не умеют или не хотят скрывать, что хотят, извините за повтор, мужчин и секса. И это моя беда.
Не буду распоэзиваться о прошедших днях и моих мучениях, но в конце недели Максим позвонил. Я ему честно сказала, что фото не готовы, на что он ответил, что это не важно, у него ко мне есть другое дело. Он так сказал «другое дело», как будто это был тайный код. Он продиктовал адрес и через 40 минут я стояла у старенькой хрущевки и звонила в домофон.
Квартиру с указанным номером открыл Максим. Больше никого не наблюдалось. Он стоял с обнаженным торсом и в джинсах-варенках. Я вопросительно на него уставилась, а он втянул меня в квартиру и захлопнул дверь.
– Только не говори, что ты этого не хочешь! – засмеялся он и далее последовал совершенно безумный секс сначала прямо в коридоре, затем на приятно удивившем меня в такой квартире, удобном диване, затем, опять же, как в низкопробных романах, на кухонном столе.
Совершенно обессиленные, мы затянулись сигаретами. Максим хотел закурить прямо в комнате, но я вытащила его на балкон.
– Я с женой не разведусь, имей это в виду. Если ты захочешь большего – я тебя брошу.
Наверное, я его напугала своим смехом, да и сидящую мирно бабульку на скамейке под балконом, тоже.
– Максим. Я хочу с тобой трахаться, долго и классно, как сегодня. Замуж за тебя я сама не пойду. Улавливаешь?
Он уставился на меня с искренним удивлением.
Мы встречались месяц или два на этой квартире друга, уехавшего по работе на севера, а семью отправив к родителям.
Максим много говорил о себе. Как и предполагалось, Ольга женила его на себе с помощью беременности. Как думал Максим, она это сделала специально, это не был случайный залет. Но, теперь уже без разницы. Дочка, как мы помним, родилась совершенно не похожей на родителей, что Максима очень смущало и не давало первое время спокойно спать, а ДНК-экспертизы тогда еще не было. Он успокоился и принял девочку, но чем старше она становилась, тем страннее.
Обегав с ней кучу врачей, целителей и экстрасенсов (последние из юрисдикции Ольги), Юленьке был вынесен неутешительный диагноз – маниакально-депрессивный психоз, осложненный задержкой в развитии. Она могла то носиться, как угорелая, то сидеть часами, уставившись в одну точку и ковыряясь в носу. Но и сомнения по поводу отцовства рассеялись – Юленька оказалась альбиносом. Не таким прямо полным альбиносом, но с очень большим недостатком меланина. С горем пополам она закончила школу, но дальше категорически проваливала экзамены. Ей купили корочку дизайнера и она мало помалу втянулась в трудовую деятельность, выполняя несложную работу в Фотошопе и Короле, типа, открыток на день рождения. Платили ей соответственно, но хотя бы не тунеядка.
Семейная жизнь так же протекала с диагнозом маниакально-депрессивный психоз – то наступали моменты счастья и гармонии, то они ругались вдрызг и не разговаривали.
Максим никогда не испытывал недостатка женского внимания, а с годами стал особенно умелым любовником. Послужной список покоренных им женщин занимает всю память его ай-фона. О внебрачных детях ничего не известно, так как надоевшая женщина отправлялась в игнор, и о ней оставалась лишь память и фотография.
Сначала мне было жалко Максима, да и хотела я его, как кошка. Но, с течением времени, между нами стала вырастать перегородка, сначала картонная такая, как между дальними родственниками, но чем дальше, тем больше она обрастала кирпичной плотью.
На наше поколение часто возводят напраслину. Что мы неграмотные, ничего не знающие игроманы, для которых Великая Отечественная война – тема компьютерной игры. Не спорю, такие тоже имеются в анамнезе. Но у нас с Максимом все было с точностью до наоборот. Нет, конечно про войну он все знал. Но для него имена, имеющие для меня значение, звучали, как название неведомого экзотического блюда. Жан-Поль Сартр, Франц Кафка, Альбер Камю, Милош Кундера были для него пустым звуком. Он даже не знал, что Иосиф Бродский – поэт, а не архитектор. С музыкой было еще туже – он вообще был к ней равнодушен и воспринимал исключительно, как фон, тогда как я наслаждалась музыкой и для меня она была неотъемлемой частью моей жизни. Однажды включив «Rammstein», я услышала отповедь о том, что немцев слушать нехорошо. На мое возражение о том, что качественная музыка не имеет национальности, он, видимо, пошутил, чтобы я попробовала включить ее на параде победы.
Недопонимание росло, как чужие дети. Мы обменивались ядом и сарказмом. Начинал обычно он.
– То есть ты хочешь сказать, что твой, как его там, Кафка, не был неудачником? За ним бегали пять женщин, не самые страшные и бедные, даже наоборот, а он ни на одной не женился или хотя бы не сделал ребенка. Это же все равно, что иметь достаточно денег, чтобы купить сочный, спелый, вкусный арбуз, но, вместо этого, погладить его упругий бок и каждый раз брать одну вишенку.
– А я смотрю, ты ежедневно арбузами питаешься. Только арбузы имеют диуретическое свойство, проще, мочегонное. Вот ты и бегаешь туда-сюда, ища, где отлить, пардон, спустить.
В один из вечеров я сидела за компьютером, обрабатывая очередные свадебные фотографии. Конечно, как любой уважающий себя свадебный фотограф, я никогда не сделаю готовым и не отдам клиенту плохой кадр. Но пересматривая гигабайты отснятого, я обнаружила, как выглядят на самом деле лица молодоженов – они растеряны, напуганы, а вовсе не счастливы. Они смотрят друг на друга каким-то новым взглядом, и этот взгляд полон отчаяния и боли. Они пытаются скрыть это за маской радости, они целуются по пять минут, пока гости орут «Горько», а сами в душе плачут. Не потому, что сделали неправильный выбор, а потому, что никто им не гарантирует, что этот выбор правильный. Что там, за чертой штампа в паспорте? Есть ли там жизнь: встречи с друзьями\подругами, гулюшки до поздней ночи, разрешения заворачиваться в одеяло трубочкой и спать по диагонали. Никто этого не расскажет, как партизан на допросе. Все делают счастливые мины.
Я решилась на очень некрасивый поступок, пока делала фотографии. Решилась и не жалею до сих пор, хотя это вряд ли что-нибудь изменило.
Семейные фото Максима я давно отдала и получила за них положенный гонорар. Но я делала тайком фотографии наших утех и записывала на диктофон его голос. Я это делала не со злым умыслом, а скорее, для себя.
Но теперь я распечатала их, скрыв свое лицо, перевела диктофонную запись в мр-3, положила в подарочный конверт и отправилась на работу Ольги.
Она узнала меня и холодно поздоровалась, как бы не понимая, что я здесь делаю. Я протянула ей конверт:
– Ольга! Это подарок от меня вашей семье. За эти фотографии вы мне ничего не должны. Всего доброго.
Я отправила телефон Максима а черный список и, наконец, уволилась из салона. Не знаю, пытался ли он меня найти, мне об этом ничего не известно. Я уехала из этого города, нашла неплохую работу, правда, на личном фронте без перемен. Но, какие мои годы. Программа, вложенная в женщин самой природой, хоть и не совершенна, но неистребима. Когда-нибудь я тоже выйду замуж и испорчу кому-то жизнь…
Словоформа
Я иду по летнему городу, вдыхая топленый жаркий воздух и чувствую себя шоколадкой в руках ребенка, растаявшей в теплых ладошках. Я растекаюсь, пачкаю нежные ручки, которые хочется облизать, потому что пахнут они детством и сладостью. Какой сегодня день, какое число – не знаю. Я просто иду и пытаюсь не думать, пытаюсь не впускать мысли в черепную коробку, пусть они лучше вьются, как мотыльки над моей головой, я лишь отмахнусь.
Город застыл, как на открытке. Здесь протянула за квасом руку женщина в льняном платье ниже колен, складка которого выгнулась на легком ветерке, словно потекший на горячем бутерброде сыр. На руке перстень с горящим сапфиром, синим, как ее глаза. Продавщица, грузная обмякшая от жары женщина, застыла с измученным работой и температурой воздуха лицом, застыла и струя кваса, наполняющая пластиковый стакан. Застыла маленькая собачка, принадлежащая женщине в льняном платье. Хвост собачки остановился на правой стороне, что явно говорит о вилянии и хорошем настроении, ведь, скорее всего, ее очень любят в семье женщины, поскольку из сумки торчит щенячья игрушка и большой пакет дорогого корма. А вот тут очередь на маршрутку. Женщины, дети, большие вспотевший мужчины в клетчатых и полосатых рубашках, вытирающие пот со лба платком. Водитель вышел и стоит возле своей машины с остановившимся дымом сигареты изо рта. Я моргаю и все снова приходит в движение.
Мысли – как дети, если им дать волю, они сядут тебе на шею и будут требовать все больше и больше. Не пускать в голову, не думать о том, что может или уже произошло. Только вперед, взять большой кофе в кофейне и идти с ним по городу, прихлебывая и пританцовывая свой странный танец под музыку улиц. Не думать. Жить настоящим моментом и почувствовать его вкус на губах, как растаявшей и потекшей по нежным пальцам шоколадки. Быть моментом.
Школьница
Надо сказать, что мы с мужем друг с другом не скучаем. То он орет, то я, то за дело, то просто так, для профилактики. Он, в основном, за то, что у меня руки из всем известного места, я – просто потому, что женщина. И доверяем мы друг другу тоже, все пароли и явки открыты.
Но вот заниматься, так скажем, любовью со мной – целая история. Я не люблю вот этих всех ролевых игр, фантазий, и прочей лабудени, без которой почти все мужики жить не могут. В общем, трудно со мной трахаться.
После ужина залезаю я в его телефон, чтобы одну фишку в гугле посмотреть (мой разрядился) и обнаруживаю заказанное платье школьницы в истории. Размер мой, и белые, мать его, носочки. Ну, думаю, попала я. Опять он за свое. Но, то ли ПМС уже прошел, то ли слишком хорошо на работе все было, никто кукушку не сношал, но я промолчала и не стала ничего Сереже говорить. Думаю, приедет, тогда и вынесу мозг, что деньги потратил зря и вообще, я стара для таких выкрутасов. А пока подожду.
Долго ждать не пришлось – сайт был московский, приехало за пару дней. Сережа, сияя, как медный таз, пришел с почты и спрятал пакет где-то в спальне. Если бы я не знала, что это, возможно, начала бы пытать, но я затаилась.
Вечер, мы поужинали, завтра выходной и любимый, как бы невзначай, начинает:
– Светуля, ты же хочешь новые сережки? – начал он издалека.
– Что я должна для этого сделать? – не подала я виду.
– Примерь, твой же размер? – и выносит из спальни уже распакованное платье с фартуком, такое, советское, из нашего детства. Жаль, ткань совсем не та, а то я бы понастальгировала о первом классе, и первой школьной любви.
– Зачем? – не унимаюсь я, продолжая изображать святую простоту.
– Давай в школу поиграем? Я буду учитель…какой предмет тебе больше всего нравился?
– Древнегреческий.
– В школе?
– Ну, блин, Сереж, а догадаться? На буя я на филолога поступала?
– Значит, литературы.
– И что, ты будешь ко мне приставать?
– Да, а потом мы с тобой поиграемся в спальне.
Я переоделась. Фигура у меня, может быть, и школьницы, а вот лицо, конечно, уже давно не то, но моего учителя это не остановило. Мало ли какие школьницы бывают, они в 17 уже на 40 выглядят. Я обиделась, что мне еще нет 40 и вообще до этого возраста далеко, но он усадил меня за стол, положил тетрадку и ручку и сделал серьезный вид.
– Ты бы хоть костюм надел. А то так и будешь в майке-алкоголичке? – удивилась я.
– В костюм, милая, я не влезу благодаря твоим вечным пирожкам и булочкам. Сама ведьма – ни на кг не поправилась, а я уже по лестнице с трудом поднимаюсь.
– Жопу надо чаще от дивана отрывать! – разозлилась я.
– Парамонова, что ты себе позволяешь, записывай тему урока. – он стукнул бамбуковой палочкой, оставшейся от недавнего ужина с роллами, по столу.
– А, мы уже начали?
– Разговорчики! А тебе, Парамонова, надо бы подтянуть твои знания. А то не в курсе, кто написал Мастера и Маргариту.
– Некрасов? – решила подыграть я.
– Как ни стыдно, это же Чехов, Антон Павлович.
– Сергей Вадимович, Вы же шутите. Мастера и Маргариту написал Булгаков, Михаил Афанасьевич. Он начал писать роман еще в 1920-х годах, и только после смерти писателя его жена собрала все черновики воедино…
– Да заткнись ты! И убери телефон.
– Нет, Сергей Вадимович, я буду снимать, как Вы ко мне пристаете и заявлю о педофилии.
– Я к тебе еще не приставал.
– Но собирался. Ты хотел реализьм, получи.
– Да я же видел, что школьницы только и мечтают трахнуться с учителем.
– Во-первых, это ты видел в своей вечерней порнухе, во-вторых, ты уже далеко не торт, а пузо 6 размера не возбудит ни одну школьницу, а в-третьих, у меня критические дни и я вообще не собиралась с тобой ничем заниматься.
– Светка, какая же ты бываешь сука! – муж сломал бамбуковую палочку, выкинул в мусорку, и матюкаясь, пошел играть в танчики.
Жаль, сережки новые я не получу. Но о чем с ним трахаться, если он Чехова с Булгаковым путает.
Яблоки мандрагоры
В детстве, как только начали резаться коренные зубы и молоко нравиться, как продукт питания, Антон начал писать стихи. Неумелым детским почерком, коряво, будто яблоня в саду. Коряво и в плане формы, и в плане содержания. Что-то про ежика, который потерял детенышей, а потом оказалось, что эти огрызки пошли на речку. И перепугали папашу до инфаркта, если конечно, у ежей бывает инфаркт? Должен быть, ведь сердечная мышца присутствует.
Подрастая, он научился смотреть на себя более критично. Сначала отказался от гуманоидных животных, затем общечеловеческих тем и наконец сузился до собственного эгоцентризма, в первый раз влюбившись и познав плотскую любовь. В общем, прошел все стадии взросления на этапе детства и юности.
Закончив институт, Антон пошел работать в библиотеку, чтобы быть ближе к литературе. Но он был молод и амбициозен, поэтому решил, что свои сопливые (он их таковыми не рассматривал) опусы нужно пристроить в литературную газету.
Антон был из тех людей, что умеют стлать не мягко, но красиво. Кровать словно покрыта нежнейшим лебяжьим пухом сверху тончайшего шелка, а под всем этим великолепием – дешевое ДСП, без простыни и матраца. Но и это умение не помогло юному дарованию пробиться. Ложась на ДСП, невольно задумываешься, чего тебе не спалось в проверенных местах, поэтому редакторы литературных газет наперебой отказывали юному бумагомарателю. «Слишком смело», «Слишком консервативно», «Не прошло цензуру», «Слишком мягко». Газетка, под названием «Новь» взяла пару стихотворений Антона (видимо ей было все равно, на чем спать). Одно из которых начиналось примерно так:
Ты мой Эдем, моя обитель,
Я твой несносный повелитель.
И вот когда свеженький, еще горячий номер «Нови» оказался в руках вьюноша, он тут же захотел вступить в Союз писателей. И, не долго думая, отправился прямиком туда с пахнущей свежей краской газетой.
Есть такие люди, которые родились старыми. Создается впечатление, что они – продукт чудовищной селекции. Как Бенджамин Баттон, с тем лишь различием, что они не молодеют.
Они вышли из чрева матери именно такими: с морщинами на лбу и в уголках рта, в очках в роговой оправе, в льняном пиджаке и в вытянутых на коленях брюках. Удивительно, как они вообще могли выйти не ногами вперед.
Они смотрят так, будто повидали весь мир, а на самом деле им день от роду. И вот такой новорожденный старик смотрит на вас и вы понимаете, что он никогда не умрет, потому что он не живой. И от него вам нечего ждать чего-то хорошего.
А Антон ждал, пока не увидел новорожденного. И все понял.
В библиотеке настали нелегкие времена. И юный рифмоплет, 23 лет от роду, решил, что пора перебираться с глаз долой, из сердца вон, а то бишь в столицу.
Он собрал свой немногочисленный скарб, нажитый посильным, а иногда и халявным трудом, погрузил в клетчатую «челноковскую» сумку и сел в ближайший поезд.
Как удивительно думается ни о чем, когда едешь долго и нудно. Голова пуста и одновременно полна настолько, что кажется, мысли сейчас полезут из ушей и носа. Мимо проносятся леса, скелеты многоэтажек, одинокие деревни и многочисленный стелы и памятники всеми забытых войн, о которых нам говорят лишь телевидение и учебники истории. Читать в поезде – роскошь для тех, кто ценит собственные мысли. А так же для тех, кому не хочется блевать от качки, усиливающейся мельтешением букв и смысла.
Антон не делал ни того, ни другого, то есть не читал и не думал. Кол-во часов, помноженное на тупое умствование, прошло не заметно и он оказался в цитадели, которую желают многие, тысячи тысяч голозадых провинциалов, но улыбается она только тем, кто оскалит на нее зубы. Пока Антон об этом не знает и крепко спит на клетчатой сумке под головой на Беларусском вокзале.
Пять лет он работал то сторожем, то ночным грузчиком, перебиваясь от одного заработка к другому, поочередно увлекаясь грудастыми полными девками из галантерей, пока не попал к одному писаке из известных в уборщики. Он, критично осмотрев опусы Антона, решил дать ему шанс стать журналистом.
Имея всего одну пару приличных джинс и футболку, в которой не покажешься гастарбайтером, Антон умудрился сменить свои вкусы на навязываемые массовой культурой. То есть стал любить худышек. На одной вечеринке он познакомился с НЕЙ, дочерью директора крупного издательства. Ее костлявое, анорексичное тело, лишенное всех вторичных половых признаков, одурманило его разум и заставило пульсировать кровь. Поимев ее несколько раз и кончив в нее, он зародил в ее анабиозных недрах новую жизнь, и был вынужден сделать ей предложение стать его навеки. Под наблюдением двух ее братьев, отслуживших в горячей точке. Как тут можно не согласиться?
Любовь априори создает детей. Более того, она была придумана, чтобы человечество не вымерло. Любая тварь, и в том числе человек, испытывает инстинкт размножения, когда сливается в экстазе. Подспудно все мы думаем о детях, даже когда это не входит в наши планы, это сидит внутри и руководит гениталиями.
Когда живот новоиспеченной жены, настолько непропорциональный ее комплекции, что она походила на улитку наоборот, все рос и рос, Антон испытывал такое глубокое чувство самоудовлетворения и счастья, что сам себе удивлялся. Еще вчера, фигурально говоря, он и думать не думал о детях, а только о славе и деньгах, а теперь все это у него есть, и он может задуматься о потомстве. У него будет сын! Он даст ему то, чего не было у отца. Он сделает его самым счастливым мальчиком на Земле, если это будет в его силах.
Будущая мамочка же, заботясь о своей нескладной фигуре, старалась мало или вообще ничего не есть, тайком курила, проветривая туалет до прихода мужа, а если срывалась на еду, то использовала американскую диету. Муж тоннами покупал ей витамины и разные биодобавки для беременных, слушал ее живот и нежно гладил его.
Но, то ли ее нутро было настолько маленьким, что задушило ребенка, то ли сказались образ жизни и другие немаловажные факторы, но сын даже не смог родится, не то что живым, даже мертвым. Пережив операцию, не состоявшая мать килограммами поедала фрукты с подругой по палате и с ней же ходила курить, перемывая косточки мужу, который никогда у нее надолго не остается.
А Антон сидел в парке, затянутый в рюмочку, и смотрел на молодые семьи с детьми. В его горле стоял ком размером с Эверест, и никакая сила на свете не могла его оттуда извлечь.
Жена перестала прятать сигареты и давать ему. Она все чаще пропадала вечерами, приходя с запахом дорогого пива и мужского парфюма. Он решил развестись.
Теперь его судьба вновь неопределенна. Популярность, что он приобрел в литературных кругах, могла бы дать ему множество плюшек, несмотря на козни бывшего тестя. Но Антон не мог больше смотреть на этот зловонный, кишащий город, где его жизнь рухнула, и вернулся на малую родину к маме.
Там его, к величайшему удивлению, ждала золотая пора славы. Он стал председателем местного Союза писателей, его книги выходили большими тиражами, все больше воняя мертвечиной, что так нравилось старшему поколению. Антон потерял вкус и запах жизни, хотя у него было все, что только можно было пожелать творческому человеку. Он так и не женился больше.
Олег родился в 90-е годы, когда любой мальчик, будучи даже задохликом и астеником, мечтал стать бандитом. А Олег мечтал стать известным певцом, как Сергей Жуков из «Руки Вверх». Но ни мать-природа, ни родная мать, не удосужились наделить мальчика голосом, хотя уже в пять лет он умел складывать слова в такие замысловатые конструкции, что отец перепугался и отвел сына к психиатру. Тот пожал плечами и сказал, что это пройдет. Но не прошло.
Мальчик закончил школу с золотой медалью и поступил в экономический ВУЗ. Но его душа рвалась к поэзии. Поэзия Олега была настолько авангардна, что даже его сверстники и однокурсники качали головами. Одна газетка, под названием «Новь», напечатала пару его стихов с такими строками:
Я б в ворота Рая стучал кулаком,
Бум! Рассыпались звезды по полкам.
Окрыленный таким поворотом, Олег решил, что можно попробовать ступить на путь официальной поэзии. С газетой в кожаной папке он направился к председателю Союза писателей, Антону Ивановичу.
Есть такие люди, которые родились старыми. Создается впечатление, что они – продукт чудовищной селекции. Как Бенджамин Баттон, с тем лишь различием, что они не молодеют.
Они смотрят так, будто повидали весь мир, а на самом деле им день от роду. И вот такой новорожденный старик смотрит на вас и вы понимаете, что он никогда не умрет, потому что он не живой. И от него вам нечего ждать чего-то хорошего.