Сказка про жизнь
Лето. Вечер набухает спелой ягодой за окном. С ногами забравшись в плюшевое кресло, словно на спину пантере, я слушаю бабушкины сказки. Ее рассказы нельзя назвать выдумкой, но и правдивостью они вовсе не отдают. Словно из глубин старческой, набрякшей со временем, памяти выползают полулегендарные образы, сами позабывшие, существуют ли они на самом деле.
Особенно одна история полюбилась бабушке. Она рассказывала ее с настойчивостью лектора, наверное, потому что я девочка. У нее был только сын – мой папа и она была в свое время лишена возможности женского нравоучительства. Я помню ее наизусть, так как детская память, словно губка для посуды, вбирает в себя все самое замысловатое и менее всего нужное.
«Я была молода, когда началась война – полушепотом говорила бабушка, сложив руки на животе на манер Будды. – Тогда я еще не знала, что такое любовь, и какая любовь самая настоящая на свете. Я говорю не о любви мужчины и женщины, нет. Эту любовь испытывает большинство или думает, что испытывает. Я говорю о любви, доступной только женщине. Ей одной дано испытать подобное.
Меня забрали санитаркой на фронт. Я плакала на плече матери, а она говорила, что все мои сестры уже там и я должна выполнить свой долг перед отечеством.
Нас погрузили в огромный, словно кит, поезд, отражавший на своем боку копоть и смерть. Я забилась в угол вагона и сидела тихо, как мышка, прижав к груди скромные пожитки.
Его я увидела сразу. Он вошел, словно герой кинофильма. Статный, русые волосы аккуратно, по-киношному, пострижены, квадратный волевой подбородок, орлиный нос. Он бросил на меня усмехающийся взгляд и сел рядом.
Не скажу, что я была красавицей. Наверное, это было не так. Но у меня были некоторые черты, которые так ценились в наше время – толстая коса до пояса, румяные щеки, раскрасневшиеся еще больше от волнения, и большое, сочное тело.
Мы болтали с ним до ближайшей станции. Потом нас выгрузили, как дрова, и заставили перейти куда-то на ночь. Там все и случилось.
Он пах березой. Не смейся – это родной наш запах, запах нашей земли. Он был, словно только что срубленное дерево, не ставшее еще поленом, но уже и не живое. Он двигался, словно автомат – точно, четко, по плану, известному ему одному. Я не боялась, я знала – он все может, ему можно доверить свою жизнь.
Наутро нас погнали в какой-то Богом забытый, разбомбленный город, в котором остался только госпиталь, да пару домов с уцелевшим скотом. Госпиталь походил на осьминога, окаменевшего за тысячелетия, с добычей во рту. Он словно отрывал куски от вопящих раненых, а медсестры выполняли роль зубов. Эти обшарпанные стены отваливались кусками штукатурки, словно сквозь иллюзию светлого будущего выступала жестокая, местами смертельная правда жизни.
Нас заставили переодеться в грубую одежду, а мужчин зачем-то направили сдавать анализы. Все ровной очередью выстроились в больничный туалет. Моего любимого схватил за руку один из пациентов и сказал, что если тот не хочет ждать, он может сходит в туалет в соседнем крыле. Но пусть пеняет на себя, если не вернется. «Что за чушь – отмахнулся он.» «Туда никто из нас не ходит – был ответ- никто из мужчин оттуда еще не возвращался, пропадали все». Любимый посмеялся над глупыми суевериями, и мы направились в соседнее крыло, потому что я не хотела оставлять его одного, точнее, я прилипла к нему, как осенний лист к подошве.
Мы без труда нашли нужные двери.
«Не пугайся, кнопка. Это же просто туалет, а не старый английский замок» – улыбнулся он и вошел. Больше я его ни разу в своей жизни не видела.
Я проработала медсестрой всю войну, кроме нескольких месяцев. Сначала я думала, что поправляюсь от голода. Но более старшие товарки просветили меня, отвели к врачу нашего госпиталя. Я родила мальчика. Часто я просыпалась ночью и слышала собственный крик. Но не от постоянных взрывов, стрельбы, стонов раненых и крови, а от того страха у дверей туалета, которою я не смогла открыть и за которой навеки исчез мой любимый. Его записали в дезертиры и мне потом строго-настрого наказали не указывать имя отца. Да я его и не знала полностью. Только то, что он – Алексей, Лешенька. Такое отчество я и дала твоему отцу.
Я твердо решила вернуться в то место, где потеряла любимого, когда закончилась война. Сын спал у меня на руках, а сердце колотилось, словно желая опередить меня. Здание готовили к реконструкции, но еще документы не были готовы, и я вошла без проблем. Рука, открывавшая дверь, похолодела, словно был мороз. Я вошла, и дверь захлопнулась за мной, словно от ветра.
Я плохо помню этот момент. Было темно, а в моей голове раздался голос: «Ты сейчас умрешь! Боишься смерти?» У меня в голове вертелась одна мысль: «Только бы ребенок остался жив, сынишку сохраните». Потом меня нашли у закрытой двери в общем помещении. Сын плакал и дергал меня за рукав.
С тех пор я так и не вышла замуж. Я не жалею. В то время с войны приходило много одиноких девушек с детьми или в положении. То было время коротких встреч. Одно я могу сказать точно – только любовь к сыну сохранила мне жизнь. Дети – главное для женщины. Главнее ее собственной жизни».
Завтра мне исполняется восемнадцать лет. Я давно уже взрослая. Вспоминая эту историю, я тихонько смеюсь над бабушкиной выдумкой.
Вечер. Лето набухает, словно желатин на кухне.
Что такое любовь?
Она вошла как-то по-солдатски в маленький прокуренный начальником кабинет, поморщилась. Анастасия Дмитриевна, хоть ее только потерпевшие и обвиняемые так и называли, а все остальные Настенька, была из тех, что прячут свою красоту на все пуговицы – на все пуговицы застегнутая рубашка, ни приведи Господь кто-нибудь заметит грудь 4-го размера, на все пуговицы застегнутая душа, не открывавшаяся никому, кроме своего жениха. Но еще эта душа верила в справедливость, наверно, была еще слишком молода.
Привели женщину с бегающими глазами, следами былой красоты, и одетую как-то очень уж аляповато. После изучения дела Анастасия Дмитриевна начала допрашивать женщину, но у той как прорвало сливную трубу:
– Вы не понимаете, вы просто не понимаете. Он был как картинка, в костюме, Шанель не Шанель, но что-то такое, пах вкусно, а не как мой обормот, пил только сухое вино и никогда не напивался. А еще он поэт, понимаете, поэээттт!!!!!! У вас было такое, что вам посвящали стихи? Понимаете, настоящие стихи, с рифмой, ритмом, и что там должно быть, как в книжке в школе. Белеет парус одинокий… только там про меня, про мои голубые глаза…
– У вас серые глаза, – поправила Анастасия.
– Про мои голубые глаза, – как будто не заметила женщина, – ну и интимные части, ну вы понимаете.
– Нет! – строго сказала следователь.
– Эх вы, молодая еще, не понимаете. Мужик хоть у тебя есть? – наклонилась обвиняемая к Анастасии, как бы спрашивая тайну.
– Не фамильярничайте! – отстранилась следователь. – Вы ударили мужа ножом пять раз. Вы были пьяны, он тоже. Давайте вернемся к делу. Что вы делали вечером 28 сентября, когда все произошло?
– Он сказал, что я шалава, и ему изменяю. А я сказала, что я уйду от него к Вальдемару (это мой поэт). Он схватил меня за руку, больно, и тряханул, я упала, а он развернулся и пошел из кухни. Я схватила нож и начала бить его им, куда попала. Потекла кровь, руки в крови, он упал, а я бросила нож и побежала из дома к Вальдемару. Он жил рядом, в соседнем квартале. Но пока я бежала, меня поймали ваши, потому что руки у меня были все в крови. Спросили, что со мной, и я все сказала, не знаю почему, и вот я здесь сижу уже три месяца, ко мне только сын приходит, но ваши долго с ним говорить не дают.
Когда женщину увели, после еще некоторых вопросов, позвали мужчину лет 45, весь потрепанный, как будто перемолотый жерновами жизни, с лысиной и редкими волосами пыльного цвета на затылке, выглядящий много старше своих лет, он вошел, согнувшись, будто волок тяжелый мешок на плечах.
– Отпустите ее, – неожиданно пискляво взмолился он, – отпустите, я ее люблю, у нас сын.
– Она вас чуть не убила, и сын уже совершеннолетний. – Возразила Анастасия. – Давайте вернемся к материалам дела.
– Эх ты, молодая еще, ничего не понимаешь.
– Ну и парочка! – выдохнула Настенька, – а вы, Семен Алексеевич, не курили бы в моем присутствии, вы заставляете быть меня пассивным курильщиком.
– Лучше ты будешь пассивным курильщиком, чем пассивной женщиной, – возразил начальник, туша сигарету. – Вот как сможешь сама справляться, я и не буду тебе в кабинете курить.
– А когда наступит этот светлый день? – улыбнулась молоденькая следователь.
– Когда ты перестанешь думать, что ты лучше их. Никогда не знаешь, что подкинет тебе жизнь на следующем этапе. Думаешь, вот эти муж и жена всегда такими были. А вот теперь у них любовь – вот такой вот кадавр. Меньше свои инстаграмы смотри на идеальных людей.
– Я не смотрю…– попыталась возразить Настя.
– Смотришь, я сам видел. Ну да ладно. Дай Бог тебе гладкий путь, хотя, с нашей профессией, думаю, не даст…
И старый следователь вышел из кабинета, а у Насти уже звонил телефон, жених. Она быстро забыла, что ей говорил старый служака.
Как я искала смысл жизни
Вот ты живешь, живешь, и тебе бац и 36: у тебя ничего, кроме хронического геморроя на всю голову, километров порванных нервов и вот эта маленькая, сморщенная, нет, не попа (попа не маленькая) – изюминка, которая на фиг никому не нужна. И вот ты начинаешь судорожно искать, где же ты прое… ошиблась. Вроде все, как у всех – детсад, школа, институт, работа, замуж, а где я потеряла этот гребаный смысл жизни – не ясно, и не понятно.
И вот начинаешь сначала – терапия у психологов. Психолог с очень умным лицом объясняет тебе про детские травмы, незакрытые гештальты, осознанное потребление (а не как ты – зашла за шампунем, вынесла полмагазина, а другую половину решила отложить на завтра) и так далее. Но ты-то хочешь результат здесь и сейчас, а не проработка, глубокое понимание, работа над собой. Сидишь, слушаешь и думаешь: «Хорошо тебе, собака сутулая, а я зайду в магазин, и вместо того, чтобы попросить хлеба и молока, хочется заорать – мне покоя два мешка, нервишек новый моточек, а лучше два и пофигизма на кончике ножа, чтобы пережить эту всю хрень, а, да, и таблеток, не, не от жадности, от синдрома Туррета, по вкусу». И, после первого же разговора, записываешься на йогу.
Там тебе пытаются раскрыть чакры, завернув таким узлом, что раскроются даже те, которых у тебя никогда не было, расскажут про шум прибоя и море на медитации, где ты только и думаешь, как у тебя затекла спина и вообще, разогните мне ноги кто-нибудь, а то я домой на заднице попрыгаю, так и не обувшись. И, не получив желаемого, идешь к потомственной колдунье, девственнице в седьмом поколении и видящей сквозь время и пространство как на далеком заборе нарисован детородный орган. Она поводит руки над стеклянным шаром, раскинет карты, сделает еще множество манипуляций, предложит снять сглаз, порчу и до кучи родовое проклятье, на сдачу, и томным, не терпящим возражения голосом скажет: «С вас пять тыщ».
Похудевший кошелек требует от тебя того же, и ты увлекаешься здоровым питанием и веганством. Муж пищит в бесполезном протесте, организм посылает тебя на фиг, отказываясь просыпаться по утрам, но ты похудела на 500 грамм, а, значит, движешься в правильном направлении, и, только когда ты падаешь в обморок прямо за компьютером, держа в руках клок вылезших волос, тебя осеняет, что эти 500 граммов, видимо, относились к мозгу.
Астрология, стояние на гвоздях, лежание на углях, нумерология – ничего не дает тебе ответа, как прийти к гармонии с этим гребаным миром и поймать за причинное место дзен. Ты даже думаешь пойти в секту, но вовремя вспоминаешь, что ругаешься матом и квартиры у тебя своей нет, заложить нечего будет.
И вот идешь такая, лупит дождь, ветер ласково срывает железные щиты и уносит в сказочную страну Оз, на ногах сапоги, которые неимоверно трут ноги, поскольку новые (опять вынесла полмагазина), тушь потекла, ты вваливаешься домой, а муж тихонько подхватывает твое бренное тело и увлекает на кухню:
– Сейчас чаю попьем, я булочки купил.
И тут ты понимаешь, что не зря жила эти 36 лет.
Собака
Лана пила кофе и перебирала бухгалтерский отчет, когда Витя снова принес ей полевых цветов, ее любимых, между прочим.
– Вить, ну не надо, мне их и ставить-то некуда, ни одного свободного стакана.
– В следующий раз принесу в горшке, и природу портить не буду, и посуды не надо, – улыбнулся мужчина. Лана легонько ответила на улыбку, и пошла искать, куда поставить букет.
Витя был другом ее коллеги, они познакомились на корпоративе, когда он подвозил их домой. И с тех пор парень стал ненавязчиво ухаживать за девушкой, то букет принесет, то конфет или фруктов. Пытался рассмешить, рассказать что-то забавное. Но Лану не особо радовало такое внимание.
С тех пор, как погиб ее муж, ее ничего уже не способно было развеселить, как раньше. Раньше она смеялась заливисто, громко, над каждой ерундой. Владик, муж, мог просто скорчить рожу, и она уже ухохатывалась. Они планировали детей, купили квартиру, и прожили всего три года вместе, как пьяный водитель сбил Владислава, когда тот после работы спешил домой по пешеходному переходу. Водила получил, конечно, срок, но разве это может вернуть человека. Полгода Лана не выходила на улицу, кроме как в магазин или аптеку, свекровь помогала ей, чем могла, ведь теперь, кроме Ланы, у нее тоже никого не осталось. Она заменила ей мать, которая давно спилась, и не хотела даже слышать о дочери с самого ее совершеннолетия. И даже на свадьбу не пришла.
Потом Лана стала потихоньку приходить в себя, ведь жизнь продолжалась, не смотря ни на что. Но как только видела парочки в парке, особенно с детьми, в горле становился ком размером с Фудзияму, и она начинала глубоко дышать, чтобы не разревется. Так прошло еще полгода, за которые Лана нашла новую работу (с прежней она уволилась, когда муж погиб, потому что не было сил ходить на нее, жила на накопления).
На работе девушка была очень прилежной, и выполняла все от и до, ни одной придирки от начальства. Коллеги всегда обращались к ней за помощью, но дружить не спешили, слишком уж Лана была необщительной и невеселой и не поддерживала женские сплетни.
На корпоратив Лана пошла только потому, что ее очень просила это сделать свекровь. Она сказала:
– Хорош себя хоронить заживо! Ты еще молодая, и этим моего сына не вернешь. Ты у меня теперь вместо дочери, а мать надо слушаться!
В этот день все задержались до позднего вечера. Надо было сдавать все отчеты, хвост горел, и весь состав коллектива сидел в мыле до последнего. Витя пришел проводить Лану, но Серега, его друг, сказал, что для надежности пойдем втроем. Идти было недалеко, всего три-четыре квартала.
Весна благоухала во всю, ночь была темная и бархатная, как нарядное платье. Но, не дойдя до дома каких-то пару домов, троицу встретила пьяная компания из семи человек, которая явно имела недобрые намерения.
– О, девку дашь поиграться? – заржал выщербленным ртом самый высокий и наглый, и они начали обступать ребят со всех сторон. Сергей, перепугавшись, бросился бежать, сбив одного из нападавших с ног и исчезнув за поворотом дома. Хулиганы заржали и вплотную подошли к ребятам. Витя не отличался крепким телосложением, но в его лице проступила решительность если не выжить самому, то хотя бы забрать пару хулиганов с собой на тот свет. Он крепко схватил дрожащую руку девушки, а второй начал нащупывать лежавший в кармане складной нож.
Неожиданно, неизвестно откуда, появилась черная, крупная собака, которая с диким рычанием кинулась на толпу нападавших. Несмотря на то, что собака была одна, она без труда разогнала хулиганов, так как те не смогли причинить ей никакой вред, на все удары она только больше злилась, и кидалась на обидчика. Лана с Виктором уже не знали, кого бояться больше, так как собака была очень сильной, раз справилась с семерыми, и что у нее на уме – не знал никто. Но вот, наконец, свора пьянчуг отступила и ретировалась. Собака перестала рычать и посмотрела строго, как-то по-человечески, на ребят. Постояла, посмотрела и убежала, исчезнув в ночи.
Виктор проводил Лану до квартиры, и девушка пригласила его зайти. Они перевели дух, попили чая с мятой, и только потом смогли говорить:
– Откуда, интересно, взялась эта собака? – наконец озвучил Витя.
– Не знаю. Только вот это был доберман – любимая собака моего мужа… покойного, – уточнила она, так как Витя не знал, что она была замужем, а только, что она одна. – Он всегда говорил, что хотел бы быть красивой большой собакой, если бы не стал человеком.
Она заплакала, и парень первый раз обнял ее. И первый раз она не отстранилась.
Генеральная уборка
Ищете способ поссориться с семьей и возненавидеть весь мир? – Начните делать генеральную уборку. Статус Владислава Цепеша вы заслужите просто как бонус ко всему перечисленному.
Началось это в славный день под конец лета. Муж спокойно лежал на диване и листал новостную ленту паблика о компьютерных играх, кошка так же спокойно драла коробку от микроволновой печи, в которую до этого залезла и не давала вынести на мусорку. Ничто не предвещало звездеца. Но тут мне в голову красной кнопкой пришло сообщение – «Мы за лето ни разу не постирали шторы». Я сначала отмахнулась от мысли, но она верещала, как раненая лошадь, на всю черепную коробку.
– Ссссаш.
– Че?
– Надо снять шторы.
– Оль, ну может, завтра, – в надежде на милость богов промямлил муж.
– Нет.
Он очень медленно встал, всем видом показывая, как ему неохота, но встретив мой взгляд, немного поторопился. Кошка заинтересовалась происходящим и перестала драть коробку.
Муж встал на стул, начал отсоединять застежки или как там они называются. Я решила пока подмести кухню, ну что зря время терять.
– Ох ты мать твою! – услышала я грюк и отборную обсценную лексику.
Прибежав в комнату, я не обнаружила мужа. На его месте лежало нечто, похожее на шевелящуюся кучку тряпок, подозрительно напоминавших штору, а сверху сидела наша кош и изображала борьбу с монстром и спасение этого бренного мира.
– Оль, ну где ты там, блин! – муж выбрался из кучи. – Я туда больше не полезу.
Я подняла стул и без проблем сняла вторую штору. Саша тем временем стоял, изображая ученика перед мастером, но глаза упорно косил в смартфон.
На этом приключения не закончились.
«Передвинь диван, мне нужно под ним помыть», и вот уже мужчина кряхтит и изображает инфаркт жопки и спины. Но двигает. Собака мордой вниз, а затем шавасана от усталости. А затем все как в тумане.
Вещи летали по квартире в поисках лучшего места для обретения покоя, кошка с надсадным «мяу» металась по всем комнатам, мужу удавалось в перерывах между «Сссаааш, сделай это и то» проверять новости паблика и оплатить подписку на онлайн игру, я наорала на запасные тапочки за то, что они попались мне под ноги, наорала на кошку, за что та укусила меня за ногу, наорала на мужа за нерасторопность и в конце наорала на отражение в зеркале за то… не, просто так.
Когда все включено было все выключено и квартира начала нездешне блестеть и переливаться чистотой, я успокоилась и предложила мужу выпить того самого вина, которое нам подарили три года назад, и которое стоит целое состояние. Поэтому мы его и не открывали.
Мы расположились за сверкающим столом, достали бокалы… и тут кошка запрыгнула на стол, зацепилась за скатерть, полетела вместе с вином на пол, облилась и изображая вышедшую из пены морской Афродиту, обтреслась и стала себя облизывать, вона какая вкусняшка.
Пока бутылка вина за 12К красиво разливалась по только что вымытому полу, буря у меня в голове вдруг сменилась полным штилем и принятием, и вообще полной осознанностью, и я оказалась в ресурсе, как это модно сейчас говорить.
И притихшему мужу я просто буднично сказала:
– Зато шторы постирали.
Фотография 9x12
Осторожно! В тексте присутствуют сцены полового акта, табакокурения и немотивированной агрессии. Не рекомендуется для прочтения лицам младше 18, ортодоксальным верующим и лицам с нетрадиционной сексуальной ориентацией.
Так уж получилось, что еще в подростковом возрасте я увлеклась фотографированием. Цифровых фотоаппаратов тогда еще или не было или они еще только выходили на рынок и не были массово доступны, но это не важно. На отцовский «Зенит» я фотала все, что считала красивым или интересным, иногда даже неплохо получалось. Вечерами после школы сидела в нашем сарае и проявляла полученную продукцию, а затем безжалостно уничтожала большую половину, пытаясь привить себе вкус и безжалостность к браку.
Не удивительно, что к 25 я стала неплохим фотографом, с уже цифровиком от Nikon. Меня приглашали на выставки и тому подобное, в местном масштабе, но денег не платили, или платили копейки. А кушать хочется всегда, как известно. И я пошла работать в студию, снимать на камеру дамочек тургеневского и бальзаковского возрастов в почти рубенсовских позах. К тому же я иногда снимала свадьбы, что приносило гораздо больший доход, чем дамочки. Но от студии шел стаж.
Жизнь текла, как положено в моем возрасте: подруги, друзья, загулы до утра, ухажеры с цветами или бутылкой пива. Я всегда была разборчивой, хотя особой красотой не отличалась. Так, обычная девушка с обычной внешностью, каких сотнями можно встретить на улицах.
Это случилось ранним (10 часов утра для меня рано) утром в самом начале рабочего дня в салоне. Оговорюсь, я делала еще фото на документы. Он вошел практически строевым шагом и уверенно направился ко мне.
– Девушка, мне нужно четыре фотографии 9х12. Сколько с меня?
– Вам цветные или черно-белые? – привычно спросила я.
– А какие вам больше нравятся? – усмехнулся он.
Я подняла глаза и получила тяжелый ожег – его радужки, абсолютно черные и слитые со зрачками, впились в меня мертвой хваткой. Его глаза смеялись, наблюдая мое смятение, хотя губы по-прежнему были плотно сжаты. Я пришла в себя и продолжила:
– Смотря, для каких целей вам фотография.
– Без разницы, мне на анкету. Делайте, чтоб я не сильно старым выглядел.
– Тогда предлагаю черно-белую, она ретуширует некоторые моменты и делает человека более «картинным», более образным, что ли.
Он улыбнулся:
– Давайте попробуем.
У него была строгая военная выправка, будто он долгое время служил в армии. На вид ему было под пятьдесят, может, от 46 до 49. При этом не было обычной расхлябанности пожилых мужчин: стройная, подтянутая фигура, которой некоторые двадцатилетние бы позавидовали, гладко выбритое лицо с правильными чертами. Может, стрижку ему бы сменить на более длинную, чтобы волосы, местами выбивающиеся из ровно причесанных, не торчали одинокими колосьями в поле, но это, как говориться, дело вкуса. В общем, мужчина был довольно приятной наружности, и фотографировать его было удовольствием. Ему не надо было говорить выпрямить спину, поднять или опустить подбородок, он чувствовал интуитивно, как он должен максимально хорошо получиться. И тут закралась мысль, уж не ошиблась ли я, и это не военная выправка, а годы работы мужчиной-моделью? Внешность соответствующая.
Я сделала фотографии и вывела на комп. Он подошел ко мне со спины, облокотился на спинку моего стула и легонько положил руку мне на плечо.
– Девушка, фотографии отличные! Это не я, а какой-то Марлон Брандо, если вы, конечно, знаете, кто это?
– Марлона Брандо снимали профессионалы, возможно, исходник был хуже, чем вы. Я ведь простой студийный фотограф. – я улыбнулась и опустила глаза, в лучших традициях любовных романов. – Подождите, пожалуйста, десять минут, я распечатаю вам фото.
– А зачем десять минут?
– На обработку. Видите, сколько шумов, да и цветокоррекция нужна, хотя я в ч\б и перевела. Да и вам надо бы нос немного выровнять, он вправо загребает чуть-чуть – хихикнула я и осеклась.
-Ну если загребает, подожду – рассмеялся мужчина и вышел, видимо, покурить.
Я закончила меньше, чем за десять минут. Там не требовалось почти никаких изменений во внешности, разве что на фото повылезали возрастные мешки под глазами. Но и они были куда меньше, чем у многих помоложе.
Он вернулся и я вручила ему конверт.
– С вас 180 рублей.
– Так дешево? Вы что-то скрываете, у нас уже нет таких цен.
– Да и таких зарплат, как у меня, уже тоже нет – усмехнулась я.
– Вас, наверное, муж поддерживает.
– Муж – объелся груш – грубо ответила я. – Мужа нет, детей, собаки, кошки и крысы тоже.
– Я вас обидел? – спросил он, но вовсе не сочувственным, а скорее насмешливым тоном. – Женщины все время торопятся выйти замуж, а потом говорят, что потратили на нас лучшие годы и не видели ничего хорошего. – он помолчал немного, я тоже. – Кстати, о женах. Сколько вы возьмете за семейную фотографию? Я и мои девочки – жена и дочка.
– Прейскурант висит на стене. – неохотно ответила я. Мне не улыбалось размещать в маленькой студии целых троих людей, не считая меня и выкорячиваться, чтобы хоть что-то путное получилось. Обычно, мы специализировались на одиночных портретах.
– Нет, вы меня не поняли. Я не в студию приду, а лично вам заказываю. Выйдем на улицу, сделаем памятные снимки у каких-нибудь достопримечательностей, и посидим все вместе где-нибудь, чтобы компенсировать затрату вашего времени. Это, не считая оплаты, конечно.
Я задумалась. Подработка, вроде, неплохая. Можно взять тысяч пять или шесть за десяток фоток. А это полмесяца работы в студии за пару часов.
– Хорошо. Пишите мой телефон и скиньте свой.
– А как же вас записать?
– В смысле? – не поняла я.
– У вас же есть имя. Оно у всех есть.
Я засмеялась.
– Вика.
– Максим Алексеевич. Но можете звать меня просто по имени. Но не Макс, не люблю этого сокращения. И давай на ты.
– Ок.
– Тогда пока, на выходных позвоню, как согласую время с семьей.
Он позвонил не на выходных, а в середине недели. На субботу у меня уже была свадебная съемка, и я предложила воскресенье. Максим согласился.
Они пришли в парк, дружно держась за руки, прям, как будто собирались тянуть репку. Максим за жену, жена за дочку. Надо признать, что это была на редкость красивая семья. Про Максима я уже писала. Его жена, Ольга, отличалась хоть и немного увядшим, что не удивительно в ее возрасте, но и сохранившим не только остатки, но процентов 70 былой красоты. Я бы даже сказала – 50 % былой и 20 % вновь приобретенной возрастной, когда женщина становиться не нежным цветком, а опасным плодом.
Ольга была со вкусом одета в деловой по крою, но при этом приятного персикового цвета, костюм: жакет плюс юбка карандаш, под жакетом прогладывала светло-голубая блуза из шифона, на ногах классические лодочки в тон блузке и черная замшевая сумочка, затягивающаяся шнурком и образующая такую конфетку. Кажется, она как-то так и называется. Взгляд у нее был одновременно спокойный и ровный, как бы излучающий вселенскую любовь, но когда пробегал по мне, становился неприятно надменным.
Дочка Юленька являла собой чудесное ангельское создание и чудо селекции, так как при кареглазых и темноволосых родителях она была удивительно белокура и голубоглаза, удивительно белокожа при смуглых Максиме и Ольге, и неприлично худа по сравнению с довольно грузной и отяжелевшей фигурой матери. Она была одета в легкое летнее платьице на бретельках в мелкий горошек и красные балетки, на ее длинноволосой головке красовался обруч, украшенный какими-то цветами. Лицо без грамма макияжа было свежим и цветущим. Юленька была похожа на девочку-подростка, хотя, как позже выяснилось, этой нимфе было 27 лет.
Максим являл собой классический образ главы интеллигентного семейства, вышедшего на прогулку: синяя однотонная рубашка и брюки из легкой черной ткани, такие, как носят директора летом.
Я поздоровалась и представилась обеим женщинам. Ольга сухо кивнула мне, а Юленька прямо зашлась от радости, что их сегодня сфотографируют. Ее жизнерадостности можно было бы позавидовать, если не заподозрить легкую умственную отсталость.
Я сделала больше хороших на первый взгляд фотографий, чем рассчитывала. Предупредила Максима, на что он сказал, чтобы я делала все, а там рассчитаемся. Я недоверчиво протянула руку и сказала, что требую хотя бы 30 % от суммы. Это было нечестно и опрометчиво с моей стороны, однако, прокатило. Максим достал кожаный зажим для денег и, произведя несложные подсчеты, положил на мою протянутую руку положенную сумму. Я загробастала деньги и хотела ретироваться, но Максим легко, но настойчиво придержал меня за локоть.
– Кто-то, помниться, обещал посидеть с нами.
– Брось, Максим, Виктория уже, наверняка, по своим делам торопиться, а ты ее задерживаешь – проговорила жена и посмотрела на меня.
– Нет, я никуда не тороплюсь. Пошли – выдала я и пошла рядом с Максимом по левую руку. Получалась странная картина – красивый зрелый мужчина в центре, по одну сторону жена и дочь, по другую сторону я с фотоаппаратом и рюкзаком за плечами. Ах да, я же забыла описать себя, это не честно по отношению к читателю сего.
Значит я – невысокая блондинка, не настолько блондинка, как ангел Юленька, скорее светло русая. Я достаточно стройная, но не худая, при этом не обладаю увесистыми достоинствами моделей для мужских журналов. Такая себе среднестатистическая девушка в классических черных брюках и клетчатой блузке, украшенной брошью. На ногах синие лодочки, прическа – высокий хвост.
Мы сидели в кафе для уверенного среднего класса – не тот шик, что в ресторанах, но и не та убогость, которая царит в кафе быстрого питания, не смотря на все их выделывание с дизайном. Я пила капуччино, закусывая чиз-кейк и слушала эту красивую семью. Звучала семья, надо сказать, красиво, но иногда фальшивила. Не часто так, а как будто выпускник музыкальной школы сдает экзамен, но очень волнуется.
Ольга старалась, (или просто была такой) показать, как она любит мужа. Она не выпускала его руки, облокачивалась на плечо и постоянно подливала ему молочный оолонг из чайничка. Юленька вертела головой по сторонам, рассматривая посетителей и делая несвойственные ангелу едкие замечания по поводу внешности или наряда того или иного гостя. Я с ужасом подумала, как она разложит мой наряд и мой длинный нос (не в плане любопытства, а в плане физиологии).
Максим единственный, казалось, был естественным – нагловатым, борзоватым и при этом ироничным и интеллигентным. Как это удерживалось в одном человеке – ума не приложу.
Оказалось, что оба моих предположения насчет происхождения осанки и походки оказались верными. До того, как посвятить жизнь военной карьере, Максима приглашали многие модные дома, или как там это тогда называлось, для показов мужских коллекций рабочей и повседневной одежды. Он думал связать свою жизнь с кино, благо внешность покорителя женских сердец обеспечила бы его прохождение хотя бы во второй тур, но строгий отец поставил ультиматум и отправил непутевого отрока служить отчеству и Советскому Союзу.