Два полюса
Вот есть ровные люди – не в плане не косые, не кривые, а ровные по настроению. Случилось плохое – горюют, хорошее – радуются. Но среди моих знакомых такого нет – там либо все в плюс, либо в минус. Либо счастье всей жизни, либо трагедия ее же.
Вот есть у меня подруга, назовем ее Жанна, ведь для такого солнечного оптимиста подходит что-то экзотическое. Так вот, в один день ее бросил парень, уволили с работы и не дали кредит. а кредит нужен был на машину, которая очень необходима Жанне, так как живет она в такой Тьмутаракани, что из нее общественным транспортом можно добраться, только если ты обладаешь 32, нет, не зубами, часами в сутках.
Сидим мы с ней на кухне. Казалось бы, сейчас ей выдавливать в рот огромными порциями взбитые сливки, запивая водкой и таблетками от стресса, а она радостная чаек попивает.
– Работу давно сменить хотела, смелости не хватало с места насиженного уйти. А парень, знаешь, что самое смешное – он все забрал, все подарки, и даже мешок картохи, который принес на зиму. Я говорю: ну картошку-то оставь! А он: еще чего, я на нее заработал. Вот такой мелочный мужик оказался. Я радоваться должна, что не вышла за него замуж и детей не понарожала. А то оставил бы он нас одних на зиму без картошки.
Сидит, и смеется, зараза. Как ни в чем не бывало. И действительно, через пару дней находит работу, в другом банке берет кредит, ну а личная жизнь – она же так быстро не строиться, отойти надо от мешка-то с картошкой.
А вот другая подруга, назовем ее, Лена, наоборот. Звонит мне в слезах. Я уже думаю – пожар, крыша рухнула, хомячок любимый помер. Нет, у нее вскочил прыщ на губе, а у нее собеседование.
– Как я пойдууууу, они сразу подумают, что я бомжихааа, за собой не ухаживаююююю.
– Лена, им нет никакого дела до твоего прыщика, если ты им подойдешь по компетенциям.
– Толстых на работу не берут, даже если они подходят.
– Но ты же не толстая.
– Хуже, я прыщавая…
И так далее. И да, на работу ее не взяли, но, уверена, не из-за прыща.
Вы думали, только женщины такие? Ни фига.
Вальдемар, страшный мудак иногда, но очень обаятельный. Лежит в больнице после операции на желчном, встать не может, писает в мешочек, исколот иголками от капельниц и в голос смеется, что теперь при знакомстве с девушками будет в лоб заявлять, что он инвалид, перенес операцию и его надо пожалеть. И щиплет свободной рукой медсестер, ну, за то, до чего дотянется. Чаще всего это попа.
А есть Гога, он же Гоша, он же Георгий Алексеевич, один из моих бывших начальников. У него всегда то трава недостаточно зеленая, то кофе не слишком кофейный, то работаем слишком мало, то слишком много, то солнце не вовремя выглянуло, но вечер на одну минуту раньше начался.
А самое страшное, ребята, что я отношусь ко второму полюсу. Спасите!
Как я зарабатывала в больнице
Было это незабвенных лет 20 назад, когда лишь наступала утренняя заря сотовой связи и те из нас, кто обладал этим чудом, считались мажорами или гламуром, ну или «наворовали, ироды».
В тот год я попала в больницу, причем надолго так, месяца на два. Не буду вдаваться в подробности, они тут не важны, факт был лишь в том, что среди всего женского отделения я была единственным счастливчиком, имевшим мобильный телефон, несмотря на то, что среди пациентов были и такие же молоденькие девушки лет по 17, и добротные, хорошо одетые дамы за 30-40. Возможно, они боялись, что телефон сопрут, что мне сейчас кажется наиболее вероятным.
Надо заметить, что на телефон я накопила исключительно сама, работая актрисой в кукольном театре (ну как актрисой, голосом и руками куклы, это тоже нагрузка будь здоров, не мешки ворочать, но все же). Заработок мой составлял ровно 800 деревянных, и, с учетом питания и стоимости телефона в 2000 руб., за год я таки накопила и купила мой первый Самсунг, беленький и округлый, как бедро девственницы.
Началось все с того, что девушка Оля, с которой я подружилась в больнице, и которая меня, не курящую, таскала с собой в курилку, начала регулярно запрашивать у меня позвонить своему бойфренду, причем делала она это, когда все уже ложились спать, включая меня, и уходила в коридор, откуда возвращалась минут через 20 и с огромным минусом на счете (тогда еще связь была жутко дорогая и в долларах).
Я, конечно, добрая душа, но и у нее (души) терпение не могло быть бесконечным и резиновым. Я потребовала оплатить мне свои переговоры, после чего Оленька назвала меня собакой женского пола и перестала общаться.
Но плохая реклама сработала на меня. Ко мне начали подваливать различные мадамы различных же возрастов и просили позвонить за деньги. Произведя несложные подсчеты, я выставила ценник – пять минут – 10 рублей.
Не то, чтобы я сильно нажилась на желании поговорить женской половины отделения, но, по крайней мере, у меня была денежка купить себе мороженое, когда меня отпускали погулять по городу, и принести себе на обед не блевотную тушеную капусту с тухлым мясом, а нормальный такой пирожок, пусть тоже с сомнительным мясом, но, хотя бы вкусно пахнущий – все, что нужно растущему организму.
С бабушек за 60 я принципиально не брала деньги, но иногда они просто клали мне в карман пресловутую десятку и никак не хотели забирать ее назад:
– Пироженку купишь, деточка. – Говорили они и скрывали лица за платочками, которые носили даже в помещении.
Долго ли, коротко, но пришла пора выписываться. И оказалось, что я заработала, с учетом всех трат, ни много, ни мало, аж 200 рубликов.
Да, это были, можно сказать, легкие деньги, но моя коммерческая жилка крякнула вместе с болезнью. Надо было поступать в университет, и я выбрала филологию, о чем до сих пор не жалею.
А тот сотовый до сих пор лежит в коробочке, как напоминание о светлых юношеских деньках.
Бросать – это больно
Так много пишут о том, что чувствует человек, которого бросили. Целые тома написаны об этих страданиях. Как льет слезы девушка, несправедливо оставленная парнем ради длинноногой блондинки в мини, как напивается брутальный мужик в коже, засыпая на барной стойке и отвозимый закадычным другом домой в полубессознательном состоянии. Как миллионы брошенных и покинутых ровным слоем намазывают свои страдания на музыку, поэзию, прозу, живопись. И очень-очень мало произведений от лица тех, КТО бросил. Они априори монстры, не знающие жалости и любви, не способные почувствовать и понять.
А вы знаете, каково просыпаться с человеком, родным, к которому ты больше ничего не чувствуешь? Знаете, такое двоякое ощущение: это мой любимый человек, от которого меня тошнит. Ты думаешь, что вот теперь вы связаны на всю жизнь, и всю жизнь, до конца этих гребаных дней, ты будешь видеть каждое утро, как его лицо размазано по подушке, как течет предательская слюнка от сладости сна, как перекошен рот. И дело не в том, что это противно, а в том, что то, что тебя умиляло в нем всю дорогу, вдруг становиться раздражителем.
Ты просыпаешься, резко встаешь и идешь заваривать кофе. Пьешь его быстрыми глотками и обзываешь себя всеми бранными словами, какие только можешь вспомнить. Ведь это предательство, чистой воды предательство. И возвращаешься в спальню. И смотришь, смотришь, и стараешься заставить себя любить.
И тут он просыпается и говорить тебе: «Доброе утро, любимая». И ты начинаешь реветь. А ему говоришь, что просто любишь. А на самом деле, как раз наоборот.
Ты не понимаешь, как жить дальше: бросить – это все равно, что убить. Но если не бросить – это то же самое, что суицид. И так и так дело закончится смертью, и только ты выбираешь, чьей.
Ты начинаешь задерживаться на работе, делать какую-то дичь, которая никому не нужна, чтобы, когда ты пришла, он уже спал. Или хотя бы уже собирался ложиться. И начинаешь устраивать скандалы на ровном месте, надеясь, что он сам тебя бросит. Но он просит прощения, и ты вынуждена прощать.
Наконец, ты не выдерживаешь, потому что между тобой и им уже настолько страшная пропасть с ужасающе неровными краями, что ты понимаешь, что если все не закончить, то вы оба туда упадете.
Ты собираешься с мыслями, целый день ничего не ешь, начинаешь вдруг курить, хотя давно бросила, и он застает тебя с сигаретой во рту.
– Что случилось, никто не умер? – пугается он с порога.
– Нет! – говоришь ты. – Хотя да, умерла моя любовь.
И вы потом долго говорите, ты просишь прощения, он сидит с каменным лицом и тоже закуривает, хотя давно бросил. Потом вы смотрите в пустоту, ты собираешь вещи и кладешь ключ на стол. Он не оборачивается. Ты уходишь.
Дома ты пытаешься все объяснить родителям, но они ничего не понимают и говорят, что ты зажралась и такими темпами вообще в девках останешься. Ты прячешься и плачешь. Тихо, чтобы никто не слышал, как рвется внутри все, что может и не может порваться.
Берешь больничный и лежишь на кровати, как будто болеешь. Через три дня он звонит и говорит какую-то чушь про то, что не может без тебя, что он все осознал и теперь не будет (разбрасывать носки, не закрывать пасту, свой вариант). И ты снова ревешь и кладешь трубку.
Это проходит не быстро. Всем нужно успокоиться. У всех все будет хорошо, только порез останется кровоточить, пока его не затянет новыми отношениями.
Но ты навсегда запомнишь себя, как самовлюбленную эгоистку, которая не смогла стерпеться-слюбиться, и, возможно, сломала чью-то жизнь. Даже если это совсем не так.
Журналистские перипетии.
Алексей Иванович расхаживал по кабинету, потягивая дорогую сигарету. Только ему, как редактору, можно было курить в помещении. Точнее, ему тоже нельзя, но можно. Потому что он здесь хозяин: от вытоптанной мыслями блестящей лысины с тремя одинокими седыми волосками до дорогих кожаных ботинок, привезенных супругой из Парижа.
– Димочка, вы просто обязаны поехать в Турлы и сделать журналисткое расследование. Да, скорее всего, они там все перепились, но нам поступил запрос и мы не можем его игнорировать. Это не в правилах журналистики. Вы же хотите стать хорошим журналистом?
Дима, хрупкий, почти хрустальный парень в заношенном, связанном мамой свитере и круглыми очками на переносице, грустно посмотрел на редактора, вздохнул и наконец выпалил:
– А если там и правда вампиры?
– Димочка, вы взрослый парень, а верите в эти сказки.
– Но…
– Никаких но… – наклонил плешку к парню редактор и дохнул сигаретным перегаром в лицо. – Поедешь, как миленький. Мне послать некого.
Димочка сглотнул и вышел из кабинета с полным ощущением безысходности бытия.
До Турлов его довез редакторский водила. Потом он несколько километров шел до тех домов, где объявились вампиры.
Все дело было в том, что жители самого центра деревни начали каждый день названивать в редакцию и сообщать о том, что видела вампира –двух, как в фильме Дракула, вот с такенными зубами, а хари кирпича просят и бледные, как из гроба. Никого не кусают, но курей всех поели уже. Этим и успокаивался Дима, что никого вроде не кусают. А вдруг он будет первым. Бррр.
Его встретил бравый усатый мужчина и проводил в дом. Вечерело. Электрическая лампочка Ильича тихо потрескивала на низком потолке, больше света не предвиделось.
Усач рассказывал про вампиров, а Дима глотал слюну от голода и страха. Хорошо хоть не забыл включить диктофон.
– А эта штука может вампира записать? – тыкнул румяный палец усатый молодец в диктофон.
-Не..не знаю.
– Вот и проверим. Давай, для храбрости! – и налил парню в стакан какой-то мутной жидкости.
Димочка отнекивался и трепетал руками, но его чуть ли не силой заставили выпить и закусить краюшкой хлеба. Жена усача только вздохнула и спряталась за печкой.
Они вышли во двор. Дима дрожал, как «лист осенний на ветру». Бравый мужик положил ему огроменную лапу на плечо, отчего парень совсем осел.
– Не боись, они нас сами обходят. А, вон, смотри, бежит один.
У Димы в глазах зарябило, захотелось в туалет. И он увидел: белое существо с вот такенными клыками смотрело на него и смеялось. Пульс ударил в голову, парень наделал в штаны и вырубился от страха.
Когда на утро приехал врач из райцентра (все-таки из города журналиста не последнего издания прислали), первым делом начала узнавать, что ели-пили. Понюхав мутную жидкость, врач потребовала отвезти ее к тому, кто эту жидкость сделал.
Баба Нюра сначала не хотела раскрывать секрет пойла, но засушенные красношляпные грибочки на подоконнике ее выдали.
– Баб Нюр, ты что это, опять за свое? Опять на мухоморах настойку делаешь? Ты в своем уме или мне тебя в психушку сдать.
– Прости дочка, больше не буду. Но она же такая вкусная получается. И я сплю, как убитая, от нее. И всем нравится,– грузная старушка в платке, повязанном на манер современной банданы, начала, охая, выливать в отхожую яму весь свой запас.
Дима вернулся и написал отличную статью. А в Турлах вампиров больше не наблюдали.
Секрет на миллион
Когда мне было лет 18, моя мама снова засобиралась замуж. Да, я была уже взрослой, половозрелой дылдой, которой не должно быть дела до того, что мать тоже хочет счастья, несмотря на то, что ей глубоко за 40. Все женщины ее возраста казались мне безнадежными старухами. И да, мне абсолютно не понравился ее избранник. Не то, чтобы он был плохим человеком, а вот просто не понравился, ауры не совпали, планеты не сошлись или что там еще может быть?
Дядя Алик был приличным, и прилично зарабатывающим мужчиной лет пятидесяти. Он всегда носил костюм, брился каждый день, не позволял себе держать ногти грязными или неподстриженными и баловал мою маму цветами из ближайшего магазина. И не какими-нибудь занюханными «то, что осталось по скидке», а свежими розами в красивой упаковке, мамиными любимыми белыми.
– Вот увидишь, этот хмырь тебя и нас подставит, дома лишимся или что-то еще. – Каждый раз говорила я маме, когда мы завтракали. Дядя Алик к тому моменту уже уходил на работу в свою фирму. – Ну подумай сама, ты старая, некрасивая, что ему от тебя еще может быть нужно?
– Ну спасибо, дочь, что считаешь меня старой и некрасивой, – обижалась она и уходила допивать кофе в свою комнату.
Надо сказать, что от покойничка отца осталась неплохая трешка, которую он получил, будучи партийным деятелем и не совсем честным путем. Каким чудом она осталась у нас после того, как он по пьяни разбил себе голову до смерти, не понятно. Хотя, может, ему помогли, а квартирку оставили на бедность. Хотя я и не верю в такую щедрость. Но как-то так. Бабушки и дедушки по обеим линиям всегда помогали, и платить за жилплощадь было не совсем в напряг.
Вся семья, кроме меня, встретила нового маминого ухажера чуть ли не с фанфарами. Баба Люба, мамина мама, сказала даже:
– Ну Катька, наконец-то нормальный мужик тебе попался. Стоило помучаться большую часть жизни.
Но я как не верила ему, так и продолжала демонстративно уходит в другую комнату, как он заходил и игнорировать все его попытки со мной поговорить.
Все бы так и продолжалось, если бы у моей подруги не случилась беда и нужны были деньги, много денег. Подруга была не из обеспеченной семьи, но помощи не просила, я узнала случайно. Конечно, своих денег у меня не было. Чем я думала, когда пошла на это – не знаю, но, возможно, тогда бы мы не пришли к тому, к чему пришли.
Дядя Алик подарил маме очень красиво кольцо с бриллиантом, крупный такой. И я решила стырить и продать это кольцо, чтобы помочь Рите. Ну а что, а кольцо куда делось – ухажер твой продал, я же говорила, что он аферист.
Сказано – сделано, пока мама мылась в душе, я забрала кольцо и под видом факультатива в институте помчалась в ломбард, где мне пришлось два раза поругаться с тамошним приемщиком, который впаривал мне, что бриллиант – подделка. Я уже думала, что он прав, но пришел хозяин и все расставил по своим местам.
Вырученную сумму я отдала Рите в тот же день и поплелась домой.
Там, как и полагалось, мама не могла найти кольцо, а дядя Алик успокаивал ее, что купит новое.
Я с порога обвинила его в воровстве и тут началось. Мама накинулась на меня и стала обвинять собственно в том, что я и сделала. Я кричала, что она сошла с ума и тут…
– Да, это я взял кольцо. Я его продал, чтобы отремонтировать машину. – Потупив взгляд, сказал дядя Алик.
Мама растерялась, а потом заплакала, и ушла в комнату.
– Зачем вы это сделали? – спросила я его.
– Зачем ты взяла кольцо? Я верю, что у тебя были на то причины? – спросил в ответ он и я все рассказала.
– Значит, я правильно сделал, – наконец сказал он. – Не переживай, я Катю уломаю, она забудет про кольцо. Я только боялся, что ты с плохой компанией связалась и не хотел тебя выдавать, чтобы она не узнала раньше времени и самому с тобой поговорить.
– Спасибо, – только и сказала я.
С тех пор в нашей семье воцарился мир и покой. А кольцо – Алик подарил новое, с бОльшим бриллиантом.
Ночное окно
Павел Иванович не считал себя алкоголиком, хотя иногда выпивал в одиночестве. Ему доставляло удовольствие разложить газетку, поставить на надоевшие лица политиков запотевшую пивную кружку, вяленую воблу положить, распотрошить ее на радость коту, которому полетят неподвластные трясущимся рукам кусочки, откусить ломоть свежего, еще горячего хлеба из пекарни и выпить залпом кружку, крякнув от надвигающихся чувств. И никаких тебе нравоучений, что ты, Паша, ничего не понимаешь, вон оно как, а не так, как ты говоришь. Не любил Павел Иванович своих собутыльников, они были для него слишком шумные, а он любил тишину и покой.
Только жена, Варвара, периодически мешала ему насладиться комфортом. Не зря же она Варвара, как варвар, выхватывала бутылки, отдавала коту воблу целиком, да еще и обругать могла, а то и подзатыльник отвесить.
Вот что Паша сделал не так – дом построил, сына вырастил, можно же теперь на старости то лет и для себя пожить?
Шел Павел Иванович в магазин, жена послала за батоном и колбасой, и думал, что вот прилетят сейчас инопланетяне, заговорят с ним и скажут: «Паша, все ты правильно сделал в жизни. Мы – самые разумные во вселенной и забираем тебя с собой, будешь сидеть на берегу кремниевого океана и пить кремниевое пиво хоботом. А как ты хотел – у нас с человеческой внешностью пропуск не дадут». Стоп! – хотел закричать Павел Иванович, но гуманоид подтолкнул его к кораблю:
– Мужчина, вы хлеб брать будете или место освободите, не пролезть из-за вас! – Крупная тетка, из тех, что так любят всех отпихивать, рвалась в бой за румяным батоном. Павел отошел и она чуть ли не с криком ура схватила самый поджаристый. А мужчина пошел по магазину размышлять дальше, пока внутренний голос в голове твердил: «Ну Паштет, ну возьми нам пивка с водочкой, вон, даже инопланетяне сказали, что ты все правильно делаешь, ну не тупи, вон, на пиво акция». Ну как Паше не послушаться собственного внутреннего голоса, который никогда его не подводил?
И вот уже вместо колбасы он нес домой аппетитную чекушечку и стройную полторашку только из холодильника. Чему Варвара была крайне недовольна и выставила мужа за дверь, несмотря на надвигающиеся сумерки. Даже воблу забрать не дала, вот же живодерка.
Паша сел в подъезде, постелил газетку, что завалялась в сумке, поставил на напечатанные рожи аппетитную чекушку и стройную полторашку, вывалил из пыльных карманов пару шоколадных конфет «Мишка на Севере» и задумался.
Перед его глазами проходила вся жизнь: вот он в армии, вот он делает Варваре предложение, вот забирает ее из роддома, вот сын идет в школу, в институт. Куда это все делось, куда ушло? Друзья или спились, или ничего не понимают в этой жизни, только кряхтят да матерятся, жена давно уже не любит и живет по привычке, сын в Москве, ни звонит, ни пишет. Не жизнь, а сплошное мучение, бессмысленное и беспощадное. Он шлифанул водочку пивом, и такая тоска накатила, что хоть ложись и лежи, пока инопланетяне не заберут, да хобот ни отрастят с прочими причиндалами. Полежал – не прилетают.
Тут окошко скрипнуло от ветра. Забрался он грузным телом на подоконник и посмотрел вниз. Смеркалось, как пишут в романах, даже стайка подростков уже все допила и допела, и рассосалась по домам, одинокие собачники уже загнали псов домой, улица пуста, как душа Павла Ивановича.
Он долго смотрел и не мог насмотреться на пустой, весь в рытвинах, как лицо после ветрянки, асфальт. Нога сама начала невольно скользить в пустоту, мужчина обернулся в последний раз на несъеденные конфеты и недопитые напитки, вздохнул, попрощался мысленно с миром и…
– Паш, ну что ты, на старости лет, полетать задумал? Слазь, высоко же, еще упадешь, а кто тогда твои любимые вареники с вишней есть будет? Я их целую кастрюлю наварила.
– Варенька, да я так, посмотреть на город решил, – промямлил Павел Иванович, слезая, и такая теплота у него в душе разлилась, что подумал: «Брошу пить, на фиг, и поеду жене на даче помогать. Надо быть ближе к природе, и к вареникам»…