Тебе держать ответ

– Ты ставишь под сомнение работу моих егерей, Никто из города Эфрин?

– Что ж поделать, если они делают свою работу дурно.

– В таком случае мне придётся их казнить. Или тебя, если ты лжёшь.

– За что же меня, великий конунг? Я-то не давал присяги служить вам верой и правдой. Хотя, как видите, служу по мере сил.

– И где же, по-твоему, будет хорошая охота? – вполголоса спросил лорд Фосиган.

Эд указал по дороге на юг.

Грегор Фосиган хлопнул в ладоши.

– Слушайте все! Поворачиваем к югу!

– Но, великий конунг!.. – всполошились егеря, однако конунг был непреклонен. Его улыбка теперь напоминала оскал гончей, гнавшейся за зайцем и неожиданно учуявшей кабана.

– Ты! – указательный палец с конунгским перстнем ткнулся в молодого наглеца. – Мне не нравится имя Никто. У тебя есть другое?

– Эд, с вашего позволения.

– Отлично, Эд Эфрин, ты поедешь с нами, и если, со своей меткостью, не настреляешь мне на юге полную сетку дичи, я собственноручно снесу тебе голову.

– Как пожелает великий конунг, – ответил Эд Эфрин.

Они видели друг друга в первый раз, но уже тогда понимали без лишних слов.

На юге и впрямь было чем поживиться – целая стая диких уток вспорхнула с поверхности затоки, образовавшейся в петле реки.

– Раздери меня Молог, этот мальчишка приносит мне удачу! – смеялся конунг, перезаряжая арбалет. – Поедешь со мной, Эд Эфрин, пристрою тебя младшим учеником к моим егерям.

– Это очень милостиво, великий конунг, но чему, по-вашему, они могут меня научить? – возразил Эд, и конунг засмеялся снова, и придворные угодливо смеялись вместе с ним, а Эд не смеялся – улыбался, смело глядя конунгу в глаза.

К тому времени, когда Эд настрелял полную сетку, вернулись соглядатаи лорда Фосигана, которых конунг незаметно для остальных отправил с разведкой в то место, где изначально затевалась охота и откуда конунга отвадил Эд. И сообщили, что два десятка хорошо вооружённых людей в одежде без родовых цветов сидят там в засаде, ожидая явления разгорячённых и беспечных от запала охотников.

– Раздери меня Молог. Этот мальчишка приносит мне удачу, – уже без улыбки сказал конунг.

То, что случилось дальше, стало поводом для клубных разговоров на гораздо более долгий срок, чем два вечера. Вызвав подмогу из замка, лорд Фосиган стремительно атаковал заговорщиков и захватил тех, кто остался в живых. Егеря, проложившие путь конунга по тем местам, также были арестованы и допрошены со всем возможным тщанием. Эд Эфрин, по слухам, тоже не избежал ареста. По другим слухам, это больше походило на приближение ко двору, чем на арест: конунг якобы удостоил его личной беседы в своих покоях, и если Эду Эфрину и довелось погостить в темницах Сотелсхеймского замка, то совсем недолго, потому что уже через день его видели на улицах Верхнего города, куда имели доступ только дворяне, жрецы и самые влиятельные из торговцев.

– Так ты знал о заговоре? И нарочно попался мне на пути, чтобы предупредить? Ты заранее продумал всё это?

– Продумал что, великий конунг? Возможность спасти вашу жизнь и заодно заслужить вашу признательность? Да. Так и было. Казните меня, если в моём поступке есть что-то преступное, предосудительное или неестественное для человека моего положения.

И говорили, что в ответ на эти немыслимые слова конунг расхохотался и хлопнул Эда Эфрина по плечу. «До чего же ты наглый, Эдо, – сказал он, но этих слов в клубы не передали, потому что их никто не слышал. – До чего наглый, искренний и верный мальчишка».

Все егеря, составлявшие в основном цвет клана Макатри, и заговорщики, как и следовало ожидать, имевшие связи с Одвеллами, были казнены на той же неделе. Это обрадовало многих, так как при дворе немедленно освободился целый ряд завидных должностей. Но многих и огорчило, ибо Эда Эфрина в числе казнённых не оказалось. Более того – именно ему, этому Никто из города Эфрина, конунг предложил место главного егеря. На что Никто из города Эфрина в своей обычной очаровательно-нахальной манере ответил беспечным и совершенно невообразимым отказом.

– Всё же я стреляю лучше, чем ваши придворные, мой конунг, и уже назавтра взвою со скуки, – якобы ответил он, но это-то уж выходило за всякие рамки и наверняка было досужим вымыслом. Одним из многих, которыми фигура Эда Эфрина стала стремительно обрастать с этого дня.

Потому что даже не став егерем конунга (говоря по правде, само такое предположение вообще было сомнительно – пост этот был слишком почётен и мог быть занят только представителем клана Фосиган, так что слухи об этом вряд ли имели под собою реальную основу), Эд Эфрин тем не менее остался в Сотелсхейме. И не просто в городе – в самом замке. До случая с охотой конунг благоволил клану Макатри и частенько коротал вечера за бокалом вина с юным лэрдом Питером, который в числе прочих заговорщиков сидел на дереве с арбалетом между колен. Вырезав клан почти подчистую, конунг лишился привычных собеседников и заскучал. Слухи ходили разные, но всерьёз никто и помыслить не мог, что место собутыльника, компаньона и (это добавляли сперва пугливым, а потом возмущённым шепотом) фаворита лорда Грегора займёт безродный выскочка Эд Эфрин. Эд остался жить в замке, и хотя ночевал с челядью, его положение в Сотелсхейме и при конунге оставалось поводом для жарких споров в салонах Верхнего и клубах Нижнего города. Никто ничего не видел, не понимал и не знал наверняка – даже вездесущие слуги, какими бы щедротами их ни соблазняли, не могли сообщить ничего вразумительного. Оставались домыслы, сплетни, временами граничащие то с откровением, то с клеветой, и постепенно ошеломлённый город осознал, что тот самый безродный выскочка не только продолжает говорить с конунгом так, как не смели с ним говорить его собственные дети, но и прочно обосновался в Верхнем Сотелсхейме.

Зимой следующего года Эд Эфрин получил личные апартаменты в западной части замка Фосиган. На первом весеннем балу он появился в свите конунга, одетый в белое с золотом, с волосами, заплетёнными в короткую косу на морской манер, и ярким, беспредельно наглым блеском голубых глаз. Все женщины Сотелсхейма, включая леди Лизабет, в тот день не могли отвести от него взгляд. Некоторые мужчины уже понимали, что это значит. И тем не менее ещё целый год никто не смел задавать вопросов, а когда конунг отдал за Эда свою дочь Магдалену, задавать вопросы стало поздно. Эд Эфрин был официально и законно принят в клан.

К этому времени Северина из аптеки «Красная змея» в Нижнем городе уже досконально разобралась, что именно находилось в баночках непрозрачного стекла, которые оставил ей в наследство погибший муж.

Эд также успел разобраться во многом – гораздо в большем, чем могли предполагать остальные, которые, к слову сказать, до сих пор крайне мало в чём разбирались.

Но никто – ни септы клана Фосиган, ни дети лорда Грегора, ни сам Эд – не знал, в чём успел, а в чём не успел разобраться конунг.

И может статься, что теперь наконец пришёл день, когда Эду придётся за это незнание заплатить.

Арестовывать его пришли не через два часа и не через три, а уже под вечер, когда весь город прознал об утренней дуэли и, ошеломлённый, украдкой подтягивался к таверне «Три сестры» на площади Тафи, где Эдвард Фосиган ставил дармовую выпивку всем желающим. Он не праздновал, а просто проводил время, что охотно пояснял каждому, кто с нервным смешком поздравлял его, фамильярно хлопая по плечу. Таких смельчаков, впрочем, сыскалось немного: большинство сходилось на том, что на сей раз выскочка из Эфрина перешёл все допустимые границы. Сам Эд был спокоен и одинаково любезен со всеми, пил не больше и не меньше обычного, язвил тоже – словом, этот день ничем не отличался от всех прочих, за исключением того, что уже к трём часам пополудни обычно сдержанный в выпивке Рико Кирдвиг надрался как свинья и, взобравшись на стол, красноречиво рассказывал всем желающим об утренней дуэли, временами разыгрывая события в лицах и изрядно при этом привирая. Даже явившаяся конунгская стража не заставила его слезть со своей трибуны – впрочем, это потому, что Кирдвиг её просто не заметил, как и большинство его благодарных слушателей.

Зато стражу заметил Эд, скромно сидевший за угловым столом и давно переставший быть центром внимания. В зале галдело и хохотало не менее тридцати человек, шум стоял страшный, от винного пара и дыма табака вошедшему с улицы человеку было трудно дышать. Начальник стражи, шедший впереди двоих сопровождающих, остановился на пороге, и на его лице появилась гримаса мимолётного, но неудержимого отвращения. Не дожидаясь, пока стражники проложат себе путь, Эд залпом допил вино, сделал последнюю затяжку и, сунув трубку за пояс, направился прямо к ним.

– Доброго вечера, мой лорд, – поприветствовал он начальника стражи. – Я в полном вашем распоряжении.

– Хорошо, – коротко ответил начальник стражи, и они вышли.

Прошло немало времени, прежде чем в «Трёх сёстрах» заметили, что Эд исчез.

Впрочем, всё оказалось не так страшно. Его не связали и даже не велели отдать оружие – только уже в замке, перед входом в покои конунга, пришлось оставить меч, что Эд и сделал без колебаний.

– Лорд Фосиган ждёт вас, – сказал камергер конунга, которому начальник стражи препоручил арестанта.

Эд откинул полог на двери и вошёл.

Конунг принимал его там же, где обычно, – в небольшой уютной комнате, увешанной гобеленами и фамильными портретами Фосиганов, где из мебели был только небольшой стол и два кресла. Резная дверь вела в личную библиотеку конунга, ещё одна – в опочивальню. Маленькое окно, спрятавшееся в нише, было забрано такими же резными ставнями и даже днём почти не пропускало света. На столе стояло всего два тройных канделябра. Эд знал, что с возрастом лорд Фосиган стал плохо переносить яркий свет.

Во всём Сотелсхейме вряд ли нашлось бы больше дюжины человек, которые видели эту комнату изнутри.

– Заходи, Эдо, – сказал конунг.

Он сидел в кресле, находившемся ближе к двери – как обычно. Одет был по-домашнему, в простой чёрный костюм, скупо украшенный золотой нитью. Голова конунга была непокрыта, и глубокие залысины в побитой проседью шевелюре поблескивали на свету.

Эд вошёл и поклонился, остановившись от конунга в трёх шагах. Тот небрежным жестом пригласил его подойти ближе и указал на кувшин, стоявший на столе между канделябрами.

– Сделай одолжение, побудь сегодня моим виночерпием. Себе тоже налей.

– Благодарю, мой конунг, но я уже пьян, – вежливо отозвался Эд.

– Правда? – удивился тот. – С виду и не скажешь. Зачем ты напился?

– Со страху, наверное.

– Руки не дрожат?

Эд вытянул руки перед собой ладонями вверх. Конунг придирчиво осмотрел их.

– Хм. Ты точно пьян? Как бы там ни было, гляди не разлей вино. Это тартоллон семьсот шестидесятого года. Робрин – ну, знаешь, мой хранитель вин – выл и рыдал, когда я уносил бутылку из погреба.

Эд серьёзно кивнул, давая понять, что осознаёт ответственность поручения, и ловко и аккуратно разлил вино – сперва конунгу, потом себе.

– Садись, – сказал лорд Фосиган.

Эд сел. Они молча выпили. Вино оказалось достойным своей легендарной репутации.

– Я вот весь день думаю, – проговорил Грегор Фосиган, – кто же ты всё-таки: дурак или предатель. Как полагаешь, к какому выводу я в итоге пришёл?

Эд задумался на мгновение. Потом ответил:

– Ни то ни другое.

– М-да? Почему ты так думаешь?

– Если бы вы решили, что я дурак, то не стали бы звать меня для разговора. А если бы сочли предателем, то не доверили бы разливать вино.

Конунг широко ухмыльнулся.

– Ты дьявол, Эдо! И откуда ты всё всегда знаешь?

– Не всё и далеко не всегда, – честно признался Эд. – Вот, к примеру, я понятия не имею, зачем вы меня сейчас позвали.

– Но повод-то тебе известен.

– Повод никогда не имеет значения, мой лорд.

Конунг вздохнул, рассеянно поглаживая ножку кубка. Драгоценные камни на его пальцах ярко и болезненно вспыхивали в свете свечей.

– Он умер? – спросил Эд.

– Нет. И это, видимо, чудо и милость Гилас… или жестокосердие Молога, как посмотреть. Если бы твой клинок вошёл хоть на полдюйма глубже, то пронзил бы его мозг. Но ты всего лишь разрубил ему челюсть и скулу, отсёк большую часть языка и лишил правого глаза. Мой лекарь шесть часов зашивал ему рану. Она не опасна, хотя и сильно кровоточила.

– Что ж, слава богам, – сказал Эд и залпом осушил кубок.

Конунг посмотрел на него так, как будто он только что снял штаны и опорожнился прямо на ковёр.

– Ты что творишь, поганый смерд?! Кто же так пьёт тартоллон?! Одного кубка должно хватить не меньше чем на час!

– А-а. Я не знал, – сказал Эд и налил себе ещё вина – оно ему действительно понравилось.

– Посмотри на меня, Эдо.

Эд поставил кувшин на стол и взглянул в чёрные глаза конунга.

– Ты хотел убить Сальдо Бристансона?

– Нет, мой лорд.

– Ты знаешь, что я собираюсь отдать за него Лизабет. Ты понимаешь, что это означает?

– Да, мой лорд.

– Неужели? И что же?

– Это означает, что после Квентина – он второй ваш наследник.

– Да. Второй, – повторил конунг и смолк.

Эд виновато покосился на кубок.

– Можно, я выпью? – попросил он.

– Нет. Ты не умеешь пить хорошее вино. Просто удивительно, за три года так и не научился.

– Таким хорошим вы меня раньше никогда не поили.

– И правильно делал, как теперь вижу. Нет, не трогай. Я велю принести тебе какой-нибудь дряни вроде аутеранского.

– Не надо. Я бы, с вашего позволения, лучше закурил.

Конунг поморщился, но кивнул.

– Молог с тобой, кури.

Какое-то время Эд раскуривал трубку от свечи, а конунг рассеянно потягивал вино. Потом лорд Фосиган сказал:

– Лизабет была у меня сегодня. Требовала твоей казни.

Эд, только что сунувший мундштук трубки в зубы, застыл и посмотрел на него с изумлением.

– Я тоже удивился, – кивнул конунг. – Она всегда хорошо о тебе отзывалась. А теперь говорит, что ты убийца и изменник.

– Почему убийца? И почему изменник?! – возмутился Эд и, не дожидаясь ответа, тут же спросил: – А что со свадьбой-то теперь?

– Да ничего. Сперва думали отложить, но лекарь заверяет, что лорд Сальдо будет как огурчик уже через неделю, когда спадёт опухоль. Эд, я надеюсь, между тобой и моей дочерью ничего нет, – спокойно добавил конунг, словно это было естественным продолжением сказанного раньше.

Эд вытащил трубку изо рта.

– Есть, мой лорд. Я на ней женат. И, между прочим, это была ваша идея.

– Ох, Эдо, Эдо, – вздохнул конунг. Он сидел откинувшись на спинку кресла, и на свету была только нижняя часть его лица – кончик носа и губы, почти терявшиеся в бороде. – Эдо…

– Что, мой конунг?

– Ты не боишься выйти отсюда прямо на плаху?

Эд обдумал ответ, неспешно попыхивая трубкой. Сладковатый дым белёсой дымкой колыхался между двумя мужчинами, сидевшими по разные стороны стола.

– Нет, – сказал Эд наконец. – То есть, вполне вероятно, однажды именно это и случится. Но не сегодня. Просто рано или поздно я вам окончательно надоем, и тогда вас начнёт раздражать то, что раньше забавляло… словом, ваше терпение иссякнет, и вы казните меня. Но это будет, если ненароком я оскорблю вас, а не одного из ваших слуг.

Повисло недолгое молчание.

– Всё верно, – сказал конунг. – Всё верно, Эдо. Но ты кое-чего не учёл. Мои слуги – это члены моего клана. А в случае с Сальдо Бристансоном – это и члены моей семьи. Сперва мой клан, потом боги, потом конунг, потом я – это святой закон для каждого, кто родился дворянином или стал им. И тот, кто оскорбит мой клан, трижды оскорбит меня. Подумай об этом как-нибудь на досуге.

– Вы бы хотели, чтобы я отверг вызов лэрда Сальдо? – спросил Эд.

Конунг нахмурился.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что, отвергнув вызов или поддавшись во время поединка, я бы оскорбил ваш клан. И трижды оскорбил бы вас. Мой лорд, скажите, что, по-вашему, я должен был сделать?

– Этого я не знаю, – спокойно сказал конунг. – И не это меня тревожит. Меня тревожит то, что я не знаю, что ты хотел сделать. И удалось ли тебе это.

Эд не ответил. Конунг продолжил, так же ровно и невозмутимо:

– Пойми меня верно, мальчик. Если ты поссорился с Сальдо Бристансоном, дрался с ним и едва не убил – я могу это понять, хоть и не одобрить. Но ты один знаешь, была ли это обычная ссора, был ли это обычный поединок и что двигало тобой – оскорблённая честь или расчёт. Сальдо, возможно, знает ответы на эти вопросы, но сейчас затруднительно получить их от него.

Он смолк, будто приглашая Эда объясниться. И любой на его месте принялся бы возмущённо и пылко заверять, что это была самая обычная ссора – тому два десятка свидетелей, бывших позавчера в «Серебряном роге», что это был самый обычный поединок – тому свидетели секунданты и жрецы Дирха, и что это была самая заурядная, хотя и трагическая случайность – тому свидетели боги. Закончив свою пламенную речь, любой на месте Эда умолк бы, тяжко дыша, а завтра утром был бы казнён.

Эд знал всё это, а потому сказал:

– Я их ненавижу, мой лорд. За то, что они меня презирают, и презирали бы, даже если бы вы отдали мне Лизабет, а не Магдалену. Даже если бы вы произвели меня в главнокомандующие – проклятье, тогда бы они презирали меня втрое сильнее!

– Нет. Тогда бы они тебя боялись. Ты и жив-то до сих пор только потому, что не проявляешь интереса к придворной карьере… ты ведь не проявляешь его, не правда ли, Эд?

– Это вы мне скажите, – фыркнул тот. – Я тут уже три года, и до сих пор не могу понять, зачем. Милорд, ответьте честно: вы сами меня разве не презираете? Только правду.

Конунг рассмеялся.

– И за что я только люблю тебя, не знаю.

– А я знаю, – откликнулся Эд. – Но вам не скажу, и не просите.

Лорд Фосиган засмеялся снова.

– Ладно, юный ты безбашенный поганец. Можешь идти. Магда знает, где ты?

– Нет. Я не был дома с утра.

– Извелась, должно быть, бедняжка. Ты не очень груб с ней?

– Совсем не груб. Она разве жаловалась?

– Нет, это меня и тревожит. Ладно, убирайся вон, пока я не одумался.

– Разве вы всё ещё меня подозреваете? – беспечно спросил Эд, зная, как опасен этот вопрос, и именно поэтому совершенно не в состоянии от него удержаться.

И ответ стоил риска.

– Нет, – помолчав, проговорил конунг. – Я ни в чём тебя не подозреваю. Ты действительно должен был убить Сальдо, и ему просто повезло выжить, хотя и остаться изуродованным… и, откровенно говоря, я боялся, что именно это и было твоей целью. Но, уж прости, ты недостаточно хорошо владеешь мечом для такого мастерского удара. Арбалетом – да, но не мечом.

– В других обстоятельствах, я бы смертельно обиделся, – заметил Эд.

– Если, обидев тебя, я спасу твою башку, то лучше уж быть обиженным, верно?

– Верно, – согласился Эд.

И конунг снова зашёлся смехом – коротким, искренним и бесконечно презрительным.

– Вот в такие-то минуты я действительно верю, что ты безродный смерд, – беззлобно сказал он и небрежно махнул рукой, показывая, что аудиенция окончена.

Эд как раз докурил трубку. Поднявшись с кресла, он поклонился конунгу и направился к двери, ступая легко и пружинисто.

– Эдо, – позвал лорд Фосиган, и Эд обернулся.

Они смотрели друг на друга. Эд понимал, что надо уходить. Просто уйти сейчас – поклониться и уйти, и, да, это было бы дерзостью, но которой же по счёту из тех, которые он себе позволял за эти три года? Счёт шёл на тысячи – и конунгу это нравилось, поэтому надо было уходить, просто уходить, сейчас…

Но он не ушёл. И конунг сказал, глядя на него из глубины своего кресла:

– Я действительно люблю тебя, мальчик. Люблю, как родного сына. Но ты не моя семья. Помни об этом… прошу тебя.

Эд поклонился. Сделал положенные этикетом три шага назад, потом медленно повернулся и вышел из комнаты, пропахшей вишнёвым табаком и смертью, прошедшей так близко, что кончики её прохладных пальцев задели его лицо.

В коридоре было пусто. Эд остановился и тяжело привалился плечом к стене – его не держали ноги. Отсчитал двадцать ударов бешено колотящегося сердца, потом заставил себя выпрямиться и, подобрав с подставки у двери свой меч, двинулся дальше. Камердинер мог появиться в любую минуту.

И так было всегда. Уже три года из раза в раз он входил в эту комнату и не знал, куда отправится из неё. Он не однажды видел, как конунг, улыбаясь, собственной рукой отрубал головы неугодным, которые не позволяли себе и десятой части того, что Эд. И ещё он знал, что у него есть фора. Но не имел ни малейшего представления, где её предел, и близок ли он. Поэтому Эд не любил эту комнату – но ни в одном месте на земле не испытывал такого восторга, как здесь, в такие дни, как этот, когда он в очередной раз играл с огнём и снова выходил из него необожженным. Это было лучше, чем соитие, чем трубка после соития, лучше, чем Лизабет… лучше, чем разрубить самодовольное лицо Сальдо Бристансона.

«Всё-таки он не знал», – думал Эд, чувствуя головокружение от этой мысли. Получается, Магда действительно не доносит отцу о том, как проводит время её беспутный муж. Потому что, хотя Эд был осторожен и спускался в фехтовальный зал в основном ночами (кроме дня накануне дуэли – но это как раз было понятно и не могло вызвать подозрений), однажды она застала его за отработкой удара – невероятно сложного из-за ювелирной точности, которой требовал размах. Клинок должен войти под нижней челюстью, на глубине не более чем полдюйма, и выйти из правого виска, не задев ни мозга, ни черепной кости. Приём, совершенно бессмысленный в обычном бою – личное изобретение Эда, который действительно никогда не был виртуозным фехтовальщиком. Его только и хватило, что придумать удар, который можно использовать лишь один раз, пока он ещё может сойти за случайность.

Эд спустился на два этажа. Был поздний вечер, большинство дворян отдыхало в Нижнем городе, и никто не встретился Эду по дороге. У последнего лестничного пролёта он снова остановился и привалился к стене, прислонив пылающий висок к голому камню. И в этот миг на него навалился страх – весь страх, который он должен был испытывать в последние часы. У Эда Эфрина был договор со страхом: страх ждал, пока всё останется позади, и только тогда являлся, в единый миг изливая на него всю свою звериную мощь. Эду показалось, что его сейчас вырвет, он с силой зажал рот ладонью и стоял так с минуту, пока спазм не прошёл. Потом расправил плечи и с усилием поднял голову. Ничего. Так уже было. Так было три года назад, в тот день, когда он встретил конунга, и так было множество раз до того дня – гораздо чаще, чем могли бы вообразить те, кто его знал… Эд принял этот страх, пережил его и отбросил прочь – до следующего раза.

Потом он выпрямился, глубоко вздохнул и продолжил свой путь.