Юлия Ник. Хроники любви провинциальной. Том 1. Ушедшая старина

Глава 6. Жрецы и они

Два ведуна по лестнице крутой неспешно поднимались. На некое подобие балкона в высокой темноте. Над ложем молодых оно располагалось. Сокрытое от всех ненужных любопытных глаз. И тихо голос раздавался:

– Ты слышал всё?

– Ты тоже всё слыхала. И неча говорить. Пред нами чистые листы. Дай, Боже, мудрости, и сил, чтобы увлечь, чтоб чудо сотворить. Ещё один костёр зажечь, чтобы зеленый столб его высоко поднимался. И, как фонтан, на Землю проливался Велением Сварога. И всех питал своей зеленою волной, что есть вокруг живого.

Вулканы успокоятся и волны. Наступит в мире тишина, в ней злаки прорастут, зерно наполнив, колосья станут тяжелы и полны. Для дел великих мудрость тишины нужна. Прольются животворные дожди, всё исцеляя на своём пути, что попадёт под воды животворны, которые способны глупость, тлен и грех волной нести. На месте их взрастут густые травы. Большого урожая жди и злаков, и людей, и подрастут ещё тенистые дубравы.

Светильники горели так же тускло вкруг ложа распростертого пред ним. Поставил плошку где-то за подушкой, набитою пожарника душистым пухом. И вдруг увидел он со стороны другой…Она стояла, глядя на него…, нагой! Он к ней рванулся прямо через ложе, что есть духу.

В траве душистой чуть не утонул, но справился, был ловким он, как кошка. Встал пред нею молча. Она была сейчас на птенчика похожа. Она глядела в пол, где плат лежал, предохраняя плошку.

Вдруг в ухе у него задребезжала мошка: « Ей косы распусти, расправь по телу. Пусть волосы прикроют наготу. Её большой стыдливости причину. Лицо её, обнявши, подними, попробуй ей в глаза взглянуть. А если нет, и руки прикрывают грудь, тогда целуй, как мотылёк, касаясь век ея и щёк, и губ. Потом ладонь раскрой и в центр поцелуй.

Потом другую так же. К лицу себе, к пылающим щекам прижми их. Обязательно посмотрит. – всё делал Клён, что мошка в ухе повелела. – Вот видишь? Прав я, посмотрела! Взгляд глазок не теряй. А если снова опустила веки, лицо ей смело поднимай и жадно, страстно в губы ей впивайся. Ей поцелуем ротик открывай.Прекрасную живительную влагу ощути.

Коль у неё глаза закрыты будут, на верном ты пути. Прижмись всем телом, нежно обними, её закинув руки на себя. И так застынь, её целуя. – о чём-то тихо там ещё шипела мошка, но Клён её не слышал, язык в Малашин ротик углубя.

– Эй, парень! Время слишком не тяни. Целуй, пока ты не почувствуешь движенья, её движенья губ. Хоть робкого, но встречного движенья. И в это время… чувствуешь? Взгляни! Меж ног твоих растёт дубок, натягивая кожу и мошонку. Пускай себе растёт, коль есть, куда расти. Но если он в неё упрётся, её ты просто подними, легка она, сродни тяжелому ребенку. Ему дай место развернуться, там где-то между ног её. Иль на руки возьми, своё скрывая чудо. Ты ложе обойди с ней на руках. И возложи её на ложе, на руку левую свою ей голову положа.

Пусть правая рука свободна будет. Ей нравится уже смотреть в твои глаза. У человека в этот миг глаза, как звёзды светят. Такими же глазами смотрят дети. Не разрывай волшебного мгновенья. И молча, нежно волосы раскинь с её грудей. Невольно она локтями их прижмёт. Ты нежно левый локоть разжимай. Не сделай больно, и в нежный сгиб его целуй, её ласкать рукой не забывай.

Целуй довольно страстно, тихонько поднимаясь по плечу, но будь нежней. А впереди ещё одно мужское счастье – женская подмышка! Уж как тепла она! Там пахнет женщиной всего сильней. Любое горе растворит она до дна, всё сладостью своею переварит. Недаром дети, плача, носами тычутся в подмышку матери своей. Наверное, отец им это чувство по наследству дарит.

Малаша сжалась вся в комок: «Откуда это всё он знает? Разгорячить её как смог?!»

А ей в пупышке голосок:: «Не дергайся, лежи спокойно. Вдыхает нос его твой чудный аромат. Впервые носом он её нашел, и съесть готов сейчас своё он счастье. А если очень уж щекотно, отвлеки, чуть-чуть, рукой свободной сожми его соски. Увидишь, вмиг переключится. И на тебя посмотри он … как волк голодный.

Клён и не думал, что темный крошечный сосок, так может сбить его с пути, и так его увлек, что вмиг подрос ещё дубок!

– Не торопись! – зашелестел знакомый тихий ветерок. – Смотри, рука её прижата к другой груди. За голову и эту руки заведи. И пусть в одной твоей руке они теперь теснятся. На сгибе локотка, внутри, опять уста сомкни. И можешь не стесняться! Все поцелуи здесь ударят в цель. Вздрогнёт все тело, она ж почти распята! Как камень жертвенный сейчас её постель. И ноги – точно подожмёт, Ей просто спазм покоя не даёт. Ладонь горячую свою ей положи пониже, чуть придави, но властно. И глаз своих от глаз её не отводи, иначе потеряем время мы напрасно.

Ладонь сама по животу ея скользила, довольно сильно этим согревая. Затем на ноги перешла. И их расправила легко и дерзко. На ноги девы свою Клён ногу положил, чтоб вновь она не содрогнулась резко.

– Не дергайся, расслабься. Смотри, как нежен он, смотри ему в глаза. – Малаше тихо шелестела мошка-егоза.

Тут начал Клён соображать, что губы можно облизать – они сухими были от волненья. Пред ним лежало тело девы юной, и было так сильно его стремленье, что он не мог решить – с чего начать?!

– Рукою правой грудь её поправь, – затрепетало в ухе, – и тот целуй сосок, что высится к тебе поближе – и наискосок. При этом изогнешься ты дугой, пока, прижав её, не перейдёшь к другой. Здесь два ключа у женщины лежат, и оба надо взять, никак нельзя лениться. Иначе ниже нам с тобою не спуститься.

Взяв в губы розовый сосок, Клён от волненья сразу взмок. Во рту его надулся возбужденьем…совсем не крошечный сосок! От груди удивленно отслонясь, увидел, что венчает грудь её, лоснящийся и темный бугорок. Второй же явно в рот его просился. Он жадно взял его…И тело девы вдруг прогнулось. К нему оно невольно потянулось. Послушно парень шел на шепот старика. И дерзко грудь лобзали губы, и дерзко мяла грудь младой жены младого мужа дерзкая рука.

– Соски не обдери от страсти, дурень! Старайся-ка давай помене. Куда летишь? Иль убегаешь от кого? Там кожа так нежна, как у тебя на члене. – прошелестело в ухе у него. – В глаза ей посмотри, спокойно, нежно. Убравши ногу, тотчас правою рукой начни ласкать ей бёдра плавно. И опять – спокойно! Чтоб буря первого сумбура улеглась, сумбур – всегда нам враг, освободи ей руки. Посмотрим, правильным ли будет этот шаг. Ты, слава Сварогу, уже свой стыд оставил, нет никакой докуки…Лежишь спокойно гол и наг. Хотя … ещё не вовсе. Ну, попробуй.

И Клён, приободренный, что успешен, легко по бёдрам стал рукой порхать. И тише стал дышать. Она ж дышала бурно, и не хотела уходить от схваток страсти. И эта молчаливость Клёна, дрожание его рук и чернота зрачков, её рвала на части.

– Что ж ты лежишь, страдая и томясь? – заговорил вдруг в ухе нежный голос. – Дай знать ему, что хочешь, не стыдясь. Чтоб без сомненья жест он понял твой. И через малое мгновенье уйдешь ты в наслажденье с головой.

Чуть веки вожделенно опустив, она руками груди сжала. Ему что ж делать оставалось? Только ответить на призыв! Грудь стала так упруга, что он с трудом сосок держал…

К нему она прижалась так, что Клён едва не задохнулся. Спас шелест ветерка, он вовремя вернулся: «Ты отвлеки её пока от этого лобзанья, хотя оно обоим вам приятно. Скользни рукой меж ног её, легко, но неотвратно. Не смей уже ту руку вынимать. Чуть ей раздвинь колени и гладить продолжай. Её же попроси: «Меня погладь ты тоже. И посмотри, как я богат».

И в ухе у неё залепетало: «Присядь, Малаша, пора и увидать его – твоей вселенной бога твоего».

Она присела в изумленье, ещё колени разведя, и обо всём забыв, Не понимая, что и как тут гладить. Копьё смотрело на неё!

– Клён, развернись ты поперёк, – зашелся в ухе ветерок, – Так развернись и сядь, чтобы цветок меж её ног и ты увидеть смог.

– Сейчас, Малашенька , я лягу половчей, к тебе поближе. И ноги ты согни, чтоб до меня легко ты дотянулась. Иль хочешь, сяду я, – чтоб вовсе ты не гнулась?

– Пожалуй, лучше сядь меня напротив. А я сначала лучше погляжу. Я никогда такого не видала. Что же тут ласкать? Всё так огромно и ужасно волосато!!

– То, что огромно, как ты говоришь, то –это счастье. А волосато там не всё. Везде меж ног ты разве волосата? – подсказывал ей в ухе голосок. – Ты попроси его, чтоб он тебе помог. Научит пусть, как поласкать его. Одна сейчас не сможешь ничего.

–Ты ж видишь, – растерялась девочка твоя, сейчас не испугай, всё делай осторожно. – зашелестело в ухе молодого мужа. – Ты помоги ей отодвинуть плоть, увидеть тело нежное твоё. Да не спеши… у-у, ё-моё…пострел!

– Ну ладно, старикан, сам бы попробовал, а я бы посмотрел… Дай руку мне, Малашенька, вот так, всё трогать можно. Сейчас он …твердый и большой.

– Что есть – то есть! – Малаша присмирела. – А мог бы быть он не такой?

– Он моему не подчиняется приказу…

– Какой же он большой! Я так его боюсь, не видела такого я ни разу. И бабы, как назло, между собой шептались, что, «если что», – я кровью изольюсь.

– Не бойся, мудро нас природа сотворила, и от всего плохого оградила. Смотри, любимая: легко твоя рука с моею вниз скользит. Нежно и ласково там всё, чего же ты боишься?

Ей в ухо голос зашептал: «Нагнись и поцелуй, почувствуй аромат мужской любимой плоти». – нагнувшись низко, касаясь грудью ног, она его слегка губами сжала. И аромат ей голову вскружил. И страстно, полным ртом она его поцеловала, Всю мягкость и пластичность ощутив. А голову подняв, с его глазами встретясь, открыла рот навстречу поцелую. А нежная её рука, зажатая в его ладони, ещё водила там то вверх, то вниз …

– Стоп, стоп! – зашелестело дуновенье ветра Клёну. – Её оставить можешь ты ни с чем, ведь он уже не закрывается… совсем. Почуял? Куда летишь?!

И в ухо зазвенел ей голосок: «Оставь его покуда, и ляг на спину около него. Позволь теперь ему тебя ласкать, иначе не получишь ничего». – она легла на спину перед ним, чуть ноги пораскинув. Его рука там чутко сторожила, ещё немного их раздвинув.

Зашелестело снова у него: «Колени нежно разведи руками так далеко, как только сможешь. И властно их прижми, рукой, ногой. Пусть так лежат. Ей очень нежно грудь ласкай губами. – минуты наслажденья шли неторопливо, пока опять пупыха в ухе не просипела чуть ворчливо: «Ну, хватит увлекаться, ближе к делу. Пора собраться. Ты на секунду оторвись, и белый плат, что сзади на полу, ты под неё просунь горячими руками. Вот так. Он будет пропуском твоим на пир. Ты языком своим, священно влажным, раздвинь её пылающее лоно. Но только очень нежно. Очень нежно. Как говорил уже тебе – оно слегка солоно. Все лепестки цветка любви твоей, разгладь, свою с её сливая влагой. И там вначале самом, сверху устья, нежнейшим языком нащупай твёрдый бугорок. Помнишь? То самое зерно пшеницы или чечевицы, как давечь я сказал. Почувствуй, как её дрогну’ло тело, прижатое твоей десницей, когда ты бугорок ласкал. Тотчас оставь цветок, пусть он пылает.

Оставь пшеничное зерно. Оно, запомни, мальчик, всё воспламеняет в любви телесной в женщине. И огниво, и трут костра любви оно. И если пользоваться им умело, страстно, нежно, – любить друг друга будете всегда. Когда она устанет даже. Это неизбежно. И эта страстная любовь двух тел и отдых даст вам, даст вам наслажденье.

Всё даст тебе любовь, что б ты ни захотел. Ты тот костёр любви святой сложить учись. И языком, рукой, губами, про ноги не забудь, – идёт всё в дело. Но только ты не торопись… – минуты снова шли в томительных лобзаньях, казалось, больше им не надо ничего…

Но жрец толкнул свою подругу: «Полночь уж. Уснула что ль? Пора. Сюда пришли мы для чего?»

И нежный голосок пропел Малаше в ухо: «Ты обними младого мужа своего, пусть вы сольётесь в поцелуе». – и голос тот воспринимая, как шепот ветра, Малаша вся прижалась к мужу. Клён дернулся, схватил её в объятья, зажегся… И губы их слились.

– Дождись, животик ей целуя, когда она сама тебя к себе потянет. Поддайся. Ляг на неё. Вот так. – согласно голос прошипел. – Твой член меж вашими ногами будет где-то. Но знаешь ты, а значит, знает он, где бугорок с зерном. Пусть член в него воткнется, раздвинув там под волосками створки. Лежи, целуя губы ей. Твой член при этом будет содрогаться, то он пойдёт чуть-чуть вперёд, то вниз, назад куда-то будет устремляться. Куда и как не зная притуляться. Пускай его…

Целуй ещё за ухом, шею, грудь,… всё снова повтори… про локти и подмышки не забудь…И вдруг почувствуешь, под силой ног твоих, ведь, всё равно ты будешь ими упираться, расслабится она, желанью прекратив сопротивляться… Ты помнишь ли ещё, как дальше надо? Немного маслица возьми, чуток плесни, Ей руки подложи под низ спины, и чуть приподними. Зев девы сам навстречу устремится, желая пламенно с тобой соединиться.

Про боль она забудет и про стыд, так чрево у неё горит. Так хочет плоть её пустая твоей горячей плотью наполняться. Наставь свой член туда, где чувствуешь провал, и устремись в неё неумолимо, не торопясь, но поспешая. От лишних избавляя мук. И тут начнет проваливаться член.

Не чувствует своё Малаша тело, горела голова в огне, и тело извивалось, ловя охотно то, что именно ему сейчас предназначалось.

– Вот-вот! Вот так! – шепнул довольно в ухе голосок.

– Вот как! – воскликнул в изумленье тихо Клён.

И тихо вскрикнула Малаша в изумленье, почувствовав, как Клён её распял. Ногами и руками взял, обнял и плоть её наполнил членом распалённым. И успокоенно вздохнув, она глаза закрыла… и как он в ней горит, и явственно дрожит от нетерпенья, предельно ясно ощутила. Про боль она забыла и про стыд, и чрево у неё горит. И хочет плоть её пустая горячей плотью мужа наполняться. И тело начало под Клёном извиваться, ловя и втягивая член в себя…

– Вот это уж на женщину похоже. – раздался в ухе скрип жреца седого – Но ты ей воли не давай. Зажми её за низ руками. Прижми! И сильными упорными толчками, не торопясь ты наполняй её. И ты пойми, что в первый раз наполнишь… ох, не быстро…её пустой и жаждущий сосуд. Но я ж предупреждал: тут нужен труд и труд…

… Но что это?! Не медленно, а быстро, работать начал муж младой! И дышит он рывками, и вдруг впивается он в губы молодой!

Хотя давно кричит, скрежещет в ухо: «Куда ты?! Стой! Постой! …Постой……. куда там…вот проруха!!»

И падает, простреленный насквозь любовным жаром, Клён в сиротском, упоенье на грудь ея, её оставя в горьком изумленье. И кровь слегка струится на платок… он чрева усмирить её… не смог…

Низ живота её, казалось, весь пылая, стонал, взывал…Увы…, его уже никто не наполнял. И вспомнила она слова старухи (ну, быстро ж предсказания её умели в жизни воплощаться!): «Тебе ещё и мало может показаться!» Лежит она, глотая тихо слёзы: «Да неужели это всё? О Боги, небеса!… И, что ли, только глупые про наслажденье грёзы меня питали три часа?»

Вдруг слышит в ухе голоса: «Не плачь. Он просто молодой и слишком уж горяч, не удержал коня, понесшегося вскачь. Пройдёт лишь полчаса, и он в себя придёт. Ты всё своё возьмёшь. Тебе не только долг вернет, он всю испьёт тебя до дна. И напоит своим хмельным и сладостным вином, и будешь ты полна его любовью. Займись-ка делом.

Не прячься от него нимало. Мазь в плошке в головах возьми, намажь ей между ног себе, всё нежное, что так страдало. Вся боль твоя от этого уйдёт и кровь совсем утихнет.Ему ты улыбайся, пусть видит он, что рада ты ему. По голове погладь, глаза его целуя, спустись пониже мимо рта, на шею. Здесь знак твоей любви запечатлей.

И посильней… кусни его!…Сильней! Не бойся, не жалей, всё это только подбодрит его. Рукой нечаянно по груди проведи, соски задень, пожалуй. Но руки на себе его не слишком жалуй. Пусть лучше их сжимает в кулаки. И так умнеют люди. Не все, ведь, быстрые, как ветер, дураки. Ты лучше грудь свою сама себе погладь, и талию оправь. И вся прогнись, тряхнув власами, закинув их вперёд, под ними скрывшись. Плат также под собою переверни ты чистой стороною. К нему сиди лицом, опершись подбородком о колено. Так видно всё ему. Но так закрыто всё, что вечер открывал, и тупо потерял. Сгорев, как щепка-береста, а не горя поленом.

Ну ладно. И так бывало. Будем исправлять. Учиться сами будем и мужа вразумлять. Ты пальцем по носу его води играя. И снова улыбнись. Или вокруг соска его кружочек обведи, на что-то нежно намекая. И тут же, как бы убегая, за плечи обними себя, иль пальцы в волоса…Увидишь, будет что. Что дальше делать, сама поймешь». – сказали так и вдруг совсем исчезли голоса.

Присев на чистый плат, немного взявши мази, себя умаслила она, как ей сказали. Прям, на виду у мужа своего. Соски распухшие помазала себе. И гибко выгнув спину, огладила себя: и шейку нежную, и грудь, живот с ногами. И волосы златою гривой бросила на грудь, укрылась ими вся. Как будто всё с себя стряхнув. И подбородок уперла в колено, руками голень обхватила, как будто бы на время упорхнув. Закрыто было всё, на что он силы тратил. Уткнулся носом в ложе он и чуть не плакал.

И дурости своей он ужаснулся: «Какой же я дурак. Всё так изгадил! Но как же было хорошо!! Как сладко,.. А ей!??»

Кричали, ведь, ему «остановись!!» Клён на затылке руку ощутил, и резко повернулся. Она смеялась, только добрым смехом. По носу щелкнула легонечко ему. И по губам, смеясь, пальчонком пробежала. Вокруг его сосков кружки нарисовала. И черточку по груди провела вниз на живот и чуть ещё пониже…И застыла взглядом!.. Почти пропавший, маленький и синенький огурчик…Рос на глазах!!! В глазах любимого вдруг замерцали звёзды. Потом совсем огнём глаза его зажглись. На члене быстро складки кожи разошлись. Он сел неё напротив, её ладони развернул и стал их целовать. Моля прощенье взглядом. Потом он каждый пальчик целовал на ножках.Потом за ушком снова, снова плечи…

Пупышка в ухе, как комар, звенела, как будто жрец был рядом: «Не всё потеряно, вперёд, жеребчик!» – Малашины он ступни приподнял и начал целовать, невольно лечь её заставив, на локти опершись. Глаза не расставались. Целуя ноги, снизу вверх, над нею он склонился… Откинул волосы назад… и удивился… Соски торчали вверх! Их будто не терзали…, и губы мужа явно ждали! Обняв её, Клён рядом лёг, и пальцы нежные её, с своей ладонью он замком сцепил… За шею нежно укусил… – кобылку так кусает нежный жеребец. – Она его сосок губами теребит, в глаза насмешливо, немного дерзко, но ласково, как женщина, глядит. Пожалуй, смело можно повторить, как и в начале… Да только член слегка свербит! Вот не было ещё печали!

–Про мазь ты позабыл? – зашелестело в ухе. – Ты попроси её, пусть густо плоть твою открытую намажет. Понянчит пусть её, позакрывает. Когда впитается вся мазь, он должен будет плохо закрываться. Так и след. И боль исчезнет быстро. А чтоб верней её зерно нажать, гораздо лучше голым член держать.

У Клёна дух опять зашелся. Хватило сил на ушко ей сказать: «Мне помоги своей рукою нежной. Похоже, я перестарался малость. Намажь мне тоже всё, чтоб всё впиталось, твоей рукой, боль успокой. Он, правда, чуть разбухнет, говорят. Но ты, ведь, не боишься больше?»

– Я?! Да ничуть! И пусть он будет больше. Во мне вполне он поместиться, Когда уже способен будет жить. – Она ласкала мужа, ей от волненья было трудно говорить. Всё снова с ней всё ладом… Вся боль прошла от благотворной мази. А он по ней глазами лазал, пока она лечила плоть его, коленочки калачиком сложив и сидя рядом… И плоть её ему глаза застила. И, отойдя от боли, от страсти вожделенья застонав, Малашу он на спину опрокинул, ногами ноги ей раздвинул. Сомнений – ни у одного! Лишь выгнулась, ему подставив чрево, чтобы губами затушил его. Его язык горячий гораздо холоднее был, чем складки губ и зев её манящий.

Всё было то ж.. .Едва лишь тело милой задрожало, он под себя его увлёк,Легши поверх её разверстых ног. Но только в этот раз ей в рот сосок попался (не окарала жрица).Второй же в ея пальцах оказался.(Урок запомнила девица.)

О! Это был огонь, его терзающий и рвущий на содрагающие части! И уловив её зерно, он чуть не зарыдал от счастья. Зерно набухло, он явно чувствовал его. Да, третий ключ помалу открывался.

Ногами упираясь, Клён дрожал, зерно толкая и толкая. И губы раздвигались от толчков его, и ноги милой тоже раздвигались. На этот раз он опытной рукой их сам достаточно раздвинул, Нырнул под ягодицы ей рукой и приподнял. Цветок любви пред ним сиял открытый, весь жаром воспаленный желанья нестерпимого её. По краю зев был весь изранен.

Его Малашенька звала и взглядом страстным, и грудь в неистовстве своём вздымала вверх руками.

В неё он тихо, медленно вошел, склонившись, стоя на коленях. И, сжав за талию, её к себе он тесно притянул, её распластанное тело. И сидя так, он ей смотрел в глаза, держал её за бедра и медленно качался. Боялся боль ей причинить, но сам себя не мог остановить. Остановить не мог, но в этот раз не убыстрялся. Разглядывал её, смотрел на грудь, соски её тугие, на губы, пухлые, от ночи поцелуев. Он даже видел, как её полнится тело, когда он вглубь него заходит. И как живот спадает при выходе его. И это страшно возбудило.

И снова захотелось тело сжать и наполнять его бессчётно! Быстро! И потом дрожать в мужском неистовом блаженстве…

Но в ухе голос строгий зазвенел: «Постой! Да стой ты! Ты не один. И если телу своему ты господин, остановись! Ты выйди из неё и остудись. А чтоб её не мучить пустотою, оставь лишь кончик самый в зеве у неё. Возьми её за руки, подними. Пусть всё сама увидит, насколько он велик, и как в неё он входит. Не торопи. Тогда получишь вдвое против прежнего соитья. А если сможешь долго так стоять за раз один она получит от тебя дрожаний пять. И каждое сильнее содроганье, чем прежнее. Поверь мне.

А чтоб пока сильней остыть, дать ей великое, не торопясь, блаженство, считай овец в загоне, или начни верёвки вить. Иль вспомни, как отец порол, за стог сожженный сена. Иль, как орала тогда мать, швырнув в тебя поленом: «Ну, только попадись, уж в этот раз тебя я точно вздену, сынок! Ведь я не так проста!»

И правда… – помогло, когда гусей ещё он сосчитал… до ста! Почти что отлегло! Клен, чуть замедлив свой порыв, совсем остановился.

– Я на тебя хочу налюбоваться. Сядь на колени ты ко мне лицом. Тебя хочу чуть-чуть я прикасаться, чуть в твой цветок входить и выходить. Хочу, чтоб видела и ты глазами, своими трогала руками, и ощущала мой жар любви в себе.

–Да, милый, нет прекраснее на свете картины этой ничего. Во мне ты. И ещё осталось очень много. Неужли всё войдёт?!

– Войдёт любимая. Я наклонюсь назад, а ты ко мне приблизься. Дай в губы мне твой правый холмик, – он указал на грудь, – и опустись на ёбало моё, раздвинув вовсе ноги.

От страсти бледная, она к губам его всей грудью потянулась.., – но член чуть не ушел из-под неё, она его терять не захотела, и ноги по бокам поставив на колени, села…И он пронзил её своим копьём!!! Пронзил, совсем не больно, но пронзил… Стремительно, ничем не задержавшись! А сильный муж её за спину обнял, и грудь упругую губами захватил. Впервые ток любви её сразил, от груди к члену пробегая. А член его влагалище качал слегка вперёд – назад и снова так. А ей казалось, грудь предательски скользнет из губ его…И их она руками поднимала… Неистово он целовал соски тугие. Ток нарастал и нарастал… А член меж тем качал, качал…, качал… её разобранное тело…

– Где грудь? Влагалище…. огромное такое? Что с животом? Там так приятно что-то шевелится! Где Клёна рот, с которым хочется так слиться?

А членом, спрятанным внутри неё, её размеренно качало и качало… И оторваться было невозможно… Клён увидал, она, чуть запрокинувшись, полуоткрытым ртом хватает воздух… И вдруг! Как молнии разряд всё осветил!!! Не видел в жизни он такого действа… Зубами губу прикусив, Малашенька забилась, застонала. Остановился, было, он…

– Нет! Нет! – она почти рыдала. – Дай мне ещё! – её он опрокинул, чтобы скольженье мог добавить к качке …

Теперь он думал больше про неё. Ему ещё раз захотелось, чтоб также в голове всё завертелось, и стон её возник… И он возник! Не стон – почти что крик! Его губами был охвачен, заглушен, её глаза не открывались… Глаза его сквозь страсти пелену от женушки теперь не отрывались, Ведь обещал старик дрожаний пять… и вдвое против прежнего блаженства, стремленья жажду утолить… Тут стоит подождать, чтоб испытать себя, и, главное, Малашу в её беспамятстве любовном, жгучем – до тла спалить! И довести восторг до совершенства!

Покрыл всё тело пот блаженства. Затихла женушка в руках, прижал к плечу головку. Она его руками обняла устало и неловко. Но вот дыхание восстановилось, и тело напряглось, как в тетиве стрела… Клён понял, только передышка сейчас короткая была.

Качнулся пару раз проверить, и проверил…!Снова вспышка! Она вдруг широка глаза раскрыла, зашлась в протяжном стоне. Не знал он, видит ли его, но чувствует, уж точно, в своём распнутом лоне.

И он спустился с тетивы, чтобы её усилить стон. И он его-таки усилил! И заглушил его почти, издав неведомый ему дотоле рык .И смертный страстный стон. Себя не чуял он, не ожидал такого полного в Малаше растворенья. Ни ног. Ни рук. Ни мышц.

Единым было тело у двоих, оно освободилось от границ. Согласно, медленно на Землю возвращаясь, дыша порывисто и сладко содрогаясь. Клён понял, наконец, чтО обещал ему храмовный жрец .

Совсем другое дело: иль одному дрожать, от страсти трепыхаться, Или в руках держать её, тобой трепещущее, тело. Их к жизни возвращало время.