Юлия Ник. Хроники любви провинциальной. Том 1. Ушедшая старина

Глава 4. Он и жрец

Глаза привыкли к полумраку.

В густейшей темноте на дальний тусклый свет он нес свою невесту. Лишь ближе подойдя, он увидал в бесстыдной наготе, огромный белый круг – совокупленья место. Святое брачной ночи ложе. Невеста увидала это тоже.

Здесь слабый свет мерцал от плошек с маслом, стоявших где-то на полу, подальше, чтобы случайно не погасло. Он только светлый контур тел давал. Невольно ужас молодых сковал.

И Клён сильней прижал к себе Малашу – серьёзную им предстояло выпить чашу. Исчезли серые куда-то тени. Он ждал, никто не отзывался.

Он озирался, и, не видя ничего, он, честно говоря, немного растерялся. И тут же услыхал, нет, не услышал, – шелест уловил у уха: « Её ты положи сейчас на ложе. Чуть погодя за ней придёт старуха. И уведёт с собою тоже. А ты иди вослед за мной на голос. Не бойся за неё.С неё не упадет и волос.

Он шел на шорох тени, было страшно. Казалось, за стеной шумит река. Но скоро ясно услыхал – плеск небольшого ручейка. Зелёная и тусклая лампада здесь освещала нечто, вроде водопада.

И снова «тот» зашелестел, как ветер теплый пролетел: « Разденься, Клён, и скинь здесь всё. Другое утром принесут.»

Едва скрывая нетерпенье, упрямо Клён спросил: «Ты кто? Кто тут?» – и сам ответил: «Да кто бы ты ни был, ты меня не трожь! Никто ещё такого не просил. Ишь ты! Разденься! Моргни тут только в темени такой. Вмиг барахло уволокут! Моё – оно моё, чужого мне не надо!»

Но голос резко возразил: « Уж коли ты сюда пришел, так слушай…, чадо! Скидай, кому сказал, порты! Рубаху тоже! Да аккуратно положи всё рядом! Как в бане».

– Да мылся в бане я вчерась, вдвоём с папаней!

– Ты не перечь! Не о мытье веду я речь! Тебя я должен осмотреть, ты – гож, или – не гож, для дел ночных с женой, мужских забав, – хорош, иль не хорош?

– А чо тебе судить меня? Ты хочешь зубы у меня смотреть, как у коня? Смотри! – юнец осклабил рот на всю возможну ширь.

– Ты пасть свою закрой, совсем другое нужно… Вот , ведь, штырь! – (Жрец про себя расхохотался: «Давно с таким задирой не встречался!») – Способен ли к работе мужа надо знать?

–Ты что? Меня на поле мог не увидать? – Клён нехотя, но раздевался. –Уж точно, о моей работе в поле не мог совсем ты не слыхать. Я в поле, брат, – не я, коль в пахоте всех не сумею обогнать. И в сенокос опять же! Кто сможет стог быстрей меня сметать?!

– Всё «я», да «я». Себя ты хвалишь так, как будто – сам себе жених. Тогда – к чему такой переполох? Женись сам на себе! Что замолчал, затих? Иль я совсем оглох? – меж тем, угрюмый старикан с завешенным лицом, вкруг парня тихо обошел уж не одним кольцом. – Хочу тебя спросить, ты знаешь, ночью, как свою жену любить? И был ли с бабой ты когда?

– Я?! С бабой?! Ерунда! Свою Малашу я люблю…

– И сильно?

– Навсегда!

– Ты спал с ней, признавайся, вурдалак? – из под накидки стрельнули глаза.

– Ей-ей! Ни-ни. Не враг я ей! И не дурак! И матушка моя … на этот счёт – така гроза!!

Старик измерил парня взглядом: « Поди-ко! Эка каланча! – ему как раз я буду до плеча.

Пусть радуются предки – растут у нас, как сосны, детки. – Эх, паря, да если б в росте только было дело – тебя я мужем сразу б объявил. И смело. Ну, ладно! Чего порты к себе прижал? Штаны – вон выбросил! – как я сказал, и быстро показал!

– Кого?

– Кого-кого… Любимца, ясно, своего… Которого ты пуще глаза стережешь. А если стукнут, пнут ли невзначай, как бык ревешь! Ну?! Уяснил?!

Штаны на пол упали. (Клён их на, всякий случай, к себе поближе уронил).

– Вот пристал! Вот не было печали! – и губы у парнишки мелко задрожали. – Да что ли я щенок какой, чтоб так меня смотреть?

– Гораздо… хуже! Ты дел, смотрю, тут…можешь наворочать, как шатун-медведь! Открой мне быстро плоть. Вверх-вниз её подергай, давай быстрей! Меня не заставляй всё это делать невзначай. И вообще – смирись! Теперь, ведь, каждый день так будет не по разу. Иль вовсе не женись. Предупреждаю сразу. – старик жестоко наступал, и явно преуспел.

Наш голый Клён, стыдобушку прикрыв, от слов его оторопел. И, вроде, даже оробел. Исполнив все приказы, совсем парнишка сник:« Быть может, убежать? Да засмеёт старик… Да и куда? Там матушка на воле. Как даст – поддаст! Бя – да!! И где-то рядом тут, поди, Малаша плачет? И вкруг неё старуха злая, вот этак же, поди, орёт и скачет?»

Вдруг мягким голосом старик сказал: «Да ладно, не кручинься. Всё у тебя в порядке. И ты с Малашенькой твоей детей сажать, пожалуй, будешь в грядки. Я дело говорю. И на меня так не смотри. На лавку сядь и пододвинься. Сегодня ночью слушай нас, чтоб всё случилось ладно.

Возьми травы пучок душистой и быстро тело разотри. Потом обмоешься струёй прохладной. И не забудь, как след помыть, что между ног. Чтоб запах уловить никто не смог, стоящий рядом. Меня ты понял, дурачок? – насмешливо спросил старик.

– Чего тут не понять? Чай, не впервые в бане. И моюсь там не так, как тут, а парюсь лАдом.

– Сейчас распаришься покруче, чадо! Держи жбанец. – и Клёну явно показалось, что усмехнулся жрец. – Немного в горсть возьми вот это масло, да тщательно вотри в укромные места везде.(«Эх! Как бы нам не окарать на самой первой борозде. Уж больно норовистый жеребец») – почти неслышно усомнился жрец.)

Согретое на коже масло вдруг запахло сеном, да не просто сеном, а в самую медовую пору.

– Присядь-ко милый. – вновь зашелестело, как листья на ветру. И вовремя старик сказал, чтобы присел – иначе Клёну бы упасть пришлось. Как будто жаром обнесло младого мужа! Куда девались страх и стыд, и злость? Как будто раньше было всё не с ним, всё робкое куда-то унеслось.

– Скажи-ка, Клён, от мужиков ты что-нибудь слыхал про брачну ночь?

– Куда там! Спрашивали раз в ночном ребяты – вожжами их погнали прочь. А Овсей вовсе пригрозил, прийти и проучить меня отцу помочь. Так ничего и не узнали. Потом сказали, что есть всему черёд. И нас всему научит старый Под.

– Ага. А видел ты, как бык ведёт себя в охоте? Как прыгает с кобылой жеребец?

– Видал! Ну, как не видеть? Как взбесится!!И свой конец всё норовит засунуть ей под хвост. А после этого всегда приплод бывает. Всё стадо в рост. И у людей, я думаю, всё также… Но…сомневаюсь. Вот где у женщин хвост?! Скажи, старик, кто это «старый Под»? Он всё должон сказать.

– Под – это я. Тебя сегодня научу я. Твой черед. А хвост? Да нафига он нужен? Ей есть чем удивить тебя. И кое-что хвоста получше, как я смекаю, ты сможешь увидать. Сейчас ты должен слушать, что скажет старый Под. Не лезть с вопросами вперед и – не перебивать. – от слов жреца невольно тело Клёна застонало, особенно живот. Кровь в голову ударила и застучала. Стало жарко!

Под мерно и спокойно продолжал, меж тем, как Клён дрожмя дрожал: « Вот выпей толику питья, свежей, чтоб стала голова и мысли чисты. Глаза не затуманены, свободны от стыда, лучисты. Слушай дальше и мотай на ус, да, чур, – не путать! У женщин между ног – и у твоей Малаши тоже – прекрасная лагуна есть.

Ни с чем её не спутать. На розу красную похоже. Среди волос лобка она раскинута привольно. Её для жертвы брачной берегут, для молодого мужа, все матери невест.И сами девы. Но – далеко не все. У нас – всё добровольно.

Но если сохранят, то это –честь. Отсюда пир – честной. Ну ладно. Я отвлёкся прозой. Так… что дам дальше? А! Самый вход для члена твоего чуть ниже центра этой розы.И до поры он запечатан плевой. – старик сказал, как по спине ожег лозиной!

Мороз продрал по телу молодца. Так возбуждающе была картина. И вдруг почувствовал Клён всей своею кожей…. рост своего конца… Поменьше был он, чем у жеребца… но всё же…! Казалось, – тело порвалось на части! Невольно Клён не то рычал, не то мычал, из-за внезапно накатившей страсти.

– Спокойно, парень. – голос вдруг возник, который, было, сгинул. – Малаше этак плохо будет от тебя, лишь мучить будешь ты её любя. Возьми горошину вот этой мази, – старик другую плошку пододвинул. – Ты растопи её меж пальцев и успокой свою головку ты меньшую, что вертит головой твоей большой.

С трудом уже удерживая разум, одной рукою Клён открыл, другой –помазал. Слегка зажгло, но… – напряженье отлегло. Вернулся слух, качало, правда, тело. Но буйная и яростная дрожь, куда-покуда улетела.

– Когда пойдешь обратно к ней, возьми две эти плошки. В них тут лежат и масло и горошки. Меня ты слышишь? – Не забудь!

– Не беспокойся, жрец. Возьму! Уж, как-нибудь!

– Тогда, пожалуй, к главному приступим. Всё, что сказал я, возбудило страсть и тела твоего мученье. А цель конечная – глубокое слиянье тел, и этого слиянья наслажденье.

Ты ощутил лишь дальние раскаты явленья грозового страсти. По-настоящему всё это ощутишь с Малашей только. Ей тоже наслажденье подарив, и бабье счастье. Его раскаты громовые вас будут ослеплять и оглушать по многу раз. Опять, опять и снова, и опять. Но надо этому учиться. Иначе может ничего не получиться – одно мученье, а не наслажденье. По-всякому то сделать можно. Но если хочешь счастье получить, всё делать надо умно. Осторожно.

– Так в чём тут сложность? Нужна какая осторожность? – нетерпеливо Клён спросил, стремительно вставая, от переизбытка юных сил.

– Ты сядь. Уж через пять минут должны с тобой мы возвращаться. А я тебя ещё не обучил, как там тебе впервой с твоей женой сношаться.

– Давай скорее, жрец, я рвусь туда, как рвётся жеребец к кобыле. Спасу нету!

– Ничего… Ещё успеешь взять её до свету раз восемь-десять. Коль слушать будешь ты совета моего, а не головку члена твоего. Она из тех ещё – болтунья. Она – твой первый друг и первый враг. Запомни, паря, это твёрдо. Вот прямо так … – и старец крепко сжал кулак. – И в жизни это – не пустяк. Что будет говорить она тебе, всегда потом ты должен будешь взвесить. Раз десять. И ещё раз десять.

Ну ладно. Сейчас мы о другом…Туда придя, её нагой увидишь. И сам ты будешь наг кругом. Её твой вид, твой член, я чаю, испугают. Но ты мне врал, или не врал, что ей не враг?

– Ни-ни, ни голый я и ни одетый, я ей – не враг. Скажи, что дальше делать лучше? Не томи!

– За руки ты её возьми, лицом к ней стоя. Скорей всего, на член она уставится глазами, пусть посмотрит. Он мно-о-о-ого ей скажет до того, как на неё возляжет. Не торопись и ласково лицо ей подними, чтобы глаза в глаза смотрели не мигая. В тот миг себя почувствуешь ты господином. Всё сущее в твоих окажется руках: любовь в ней вечную родить, иль муку ада, иль нехоть, или тяготу и страх.

Смотри в глаза внимательно и нежно, и взгляд её держи, не уставая. Потом тихонько привлеки к себе, тихонько, но – неотвратимо. Твой член толкнет её в живот. Ему не уклониться мимо. Ея он мимо не пройдёт. Она вздрогнёт, тихонько ахнет, вот это – то, что нужно. От живота её ты тоже задрожишь. Ну и дрожите дружно.

Не слишком медля, рот её на вдохе, закрой нежнейшим поцелуем. За низ спины её к себе прижми, чтобы почуяла героя твоего. Не бойся, не сломаешь ничего. Вдоль ваших тел, и наверх глядя, твой член расположиться. И будет дергаться слегка и биться, стучась ей в чрево. Всё это делая, ты наслаждайся, смотри, руками гладь.

И ей, Малаше, всё позволь, коль сможет отойти она от онеменья. Закинь ей руки за спину твою, и подними на руки. Поменьше говори, пусть тело говорит, сейчас его уменье тебя умнее. И этот разговор двух ваших тел – важнее для серьёзных дел.

Скорей всего, она немая будет. Свалилось ей на голову всего: от ложа брачного, до члена твоего. Неси её уже на ложе, где в изголовье плошки две положил. Надеюсь, хватит у тебя терпения и сил?

– Не смейся, старец, мне силы хватит хоть куда её нести – нет ничего дороже.

– И то… – святая простота… По центру сядь, взойдя туда ногами. И, обнимая тело нежное дрожащее её горячими руками и губами, целуй её, не отнимая рта. Ей губы поцелуем разомкни, чтоб для начала воедино здесь, во рту соединиться. Почувствуешь, как сердце у неё начнет ещё сильнее биться.

На грудь ей руку положи, чуть сжав. Когда ласкаешь грудь – почти ласкаешь розу. Грудь поцелуй, нагнувшись и сменивши позу. Случайно, как бы, и небрежно, её ты на подушки положи, и несколько минут, прижавшись к боку девы, ты лежи, её целуя нежно.

Рукой своей почувствуешь, и сам поймёшь, что и её любовная бьёт дрожь. Её живот прижми своей ладонью, и нежно сильно гладь. И прежде – гладь курчавенький лобок, чтоб ножки дрогнули ея, зашевелились.

Тогда тихонько руку положи меж ног. В глаза ей долго и спокойно посмотри. А бедра ей внутри рукой горячей нежно три. Они широко разойдутся. Не торопись, а лучше бы – совсем остановись. Пусть жаждет. Жаждет тренья твоего. Пусть овладеет ею страсти плен.

Ты сядь, заставь её невольно смотреть на член. Он будет очень неспокоен, давая ей понять, что большего достоин. Скорей всего, она несмело возьмёт его руками. А, может быть, коснется и губами. Тут надо потерпеть. И не забыть ей бедра и колени, и спину нежно гладить и тереть.

Как будто бы нечаянно коснувшись, раз-другой, пока закрытой розы. Все ласки повторяй, но время быстротечно. Дождись, когда она, как будто невзначай, тебя потянет на себя.

Такие ласки легкие всегда конечны. Потянет – знать природа потянула! Почуяла Малашенька твоя, что что-то есть покрепче поцелуя.

Её ты на колени положи и властно руку между ног вложи, усиль её охоту. И нежно пальцами ей розу разведи, почувствуй, как цветок желанный, горячий, нежный, влажный, трепещет, страстью обуянный.

А наверху, у самого истока, чуть в глубине, есть зернышко такое – с чечевицу. То – главное зерно цветка. Нажми чуток, не сильно и не слабо. Увидишь, как вздрогнёт девица, и – ноги разведёт наверняка. И если дальше не сомкнет их, скажу, как на духу, она готова тебя в себя принять.

И ей не жаль цветка, и просто ласк уже ей не довольно. Ты не забыл, что есть девичья плева? Войдя в цветок, ты разорвешь её, и сделаешь ей больно.

Здесь боль и радость рядышком живут. Но может и вскричать младая дева. Она упреждена, но должен ты понять, что первый страх способен слишком боль усилить. Горшочек с маслом есть, чтоб страх девицы пересилить и боль потом унять.

Когда увидишь, что готов цветок тебя принять в своё пылающее лоно, Ты нежно чистоту его целуй, оно слегка солоно.

Когда совсем она свои раздвинет ноги, из плошки масла малу горсть туда налей.

Да не попутай плошки. И гладь ей, нежно груди гладь и бёдра, и – помогай вам боги! Она играть рукой немного будет х*ром, свыкаясь с видом и с размером.

Немного погодя, назад за голову ей руки заведи. Ляг на неё, ещё пока на ноги. И молча грудь целуй, одну, другую… Снова возвращайся. И потихоньку между ног ты членом шевели и углубляйся.

Она должна раздвинуть ноги шире. Цветок почти перед тобой. Не торопись, потише. Обоим вам не навреди. Встань на колени. Под ягодицы руки заведи. Приподними пылающий цветок повыше. И медленно, но неотвратно и твердо член свой наводи на самое податливое место розы девы. Там плева.

Можно и рукой его дослать, коль не уверен ,что сможешь без учений лишних разорвать, ту пелену, что ход к блаженству прикрывает. Начало самое я рассказал тебе, пока довольно. Ну, что ты приуныл?

– Я не хочу ей делать больно!

– А иначе никак. И надо осторожно – быстрым быть. Не потерять великой страсти пыл. Да ты – не первый, мальчик. Не смущайся. Покуда соберись и к ложу возвращайся. Всё от тебя зависит в эту ночь, она темна, чтоб взор не отвлекался, от чувствованья тел. Не расслабляйся.

Поменьше слов – побольше дел. Будь ласков, нежен, но настойчив, и дальше слушайся меня. Уж как ты ни востер, но сам ты вряд ли сможешь, как гляжу, разжечь любви высокой негаснущий костер.

Молчавший это время юный муж, бесстыдных слов горячую глотая вереницу, вдруг приподнял свою дрожащую десницу: « Постой, старик. Что дальше? На полпути ты, чай, остановился? Как я тебя услышу? Не будешь же ты рядом там стоять?! Уж это слишком! Я не хочу такого лиха!»

– Не буду. Ясно. Вот возьми, пупыха. Воткни её-ка в ухо. Через неё меня ты будешь слышать. Но, правда, очень тихо.

Поднявши плошки, задыхаясь, о ноги собственные спотыкаясь, пошел наш Клён.

Глава 5. Она и жрица

Жених ушел куда-то в полумрак, лишь беспокойно оглянулся второпях . А деву юную сковал немалый страх.

Но тут услышала она приятный женский голос: «Не бойся, с головы твоей не упадет и волос. Пойдём со мной, родимая, пойдём. Плат белый здесь оставь. Потом его возьмём».

Едва рукой касаясь, чего-то, вроде платья, она пошла на легкий звук шагов. Зелёная и тусклая лампада вдруг вырвала из тьмы поток воды. Поток воды навроде водопада.

– Разденься, на скамейку здесь сложи, – промолвил тихо голос, удаляясь.

Она разделась. На душистую траву ногой босой ступила… Безмолвно тьма её, нагую, обступила.

– Эй, голос! Что ты замолчал? Куда ты делась? Я всё с себя сняла. Давно разделась.

– Я вижу, здесь я, рядом. Тебя, хоть ты меня не видишь, окидываю взглядом. Что, девонька, решилась замуж по любви ты выйти? Или уже пришла нужда?

– Сама?! Какое там! Нужда! Жить не могу я без него совсем. Совсем беда!

– Он, что ли, приставал к тебе?

– Ещё как пристава-ал! Иду с подружками гулять, иль водим хоровод , смотрю, – опять стоит! Амбал! И так вот – целый год! Пока не скроюсь в тятин дом, так и идёт за мной следоОм. Ну что возьмёшь с него? И я уж вижу целый год в большой толпе его. Его, лишь, одного.

– Так любишь, значит?

– Ох, матушка, люблю, да так, что день не вижу – плачу!

– А знаешь ли зачем сюда вас привели?

– Ещё б не знать! Жениться вместе будем. Я буду замуж выходить. Не знаю только я, где дверь?

– Какая дверь?

– Ну, та, в котору выходить? Ведь, выходить куда-то замуж надо? Ты не подскажешь мне?

– А ну, присядь на лавку эту. Какое лето на сегодня разменяла?

– Шестнадцатое уж. Такая вот проруха! Мой младший братик говорит, что я – уже старуха!

– А братику-то сколь?

– Уже четыре года.

– Купала ли его когда?

– Их всех купаю с мамой в бане. Как проклятые, каждый вечер стадо отмываем, они орут, пищат, как поросята, и грязными улечься норовят! Вот пропасть! Постилки-то мы тоже с мамонькой стираем!

– А сколько братьев у тебя?

– Ещё штук пять. Уж так они мне надоели, что неохота и считать. Их точно – пять! Погодки все, старшому тоже пять. И все на батюшку похожи. Я, вот, одна – вся в мать! И тут! – Малаша указала на грудь свою – и здесь! – на пуп. – Ну всё, как у неё! Побольше только груди. И сама потолще.

– Так, значит, мальчиков нагих ты видела? Их вид тебе претит?

– Ещё бы! Все без портов. Рубахи – как навоз! «Уж больно много ссутся», – мама говорит.

– Ну, а мужчин нагих видала?

– Ясно дело! Видала, как их не видать? Ведь, плавают в реке, и сети без портов заводят, лишь задницы блестят. А нас, девчат, пред тем – куда подальше гонят, да всё ворчат, ворчат… Как будто рыбу их возьмём! Вот – больно надо! Сами нарыбачим!

– Так, так. Бывает, значит, и такое чудо… – ( Задумалась невольно жрица. Дитя сидело перед ней – не взрослая девица).

– Бывает, как не быть? Да за меня не бойся. Умею рыбу я ловить!

– Про жениха-то мать, что говорила?

–Да что? Почти что ничего… Чтоб не боялась. А чего-о? Его бояться!?!? Он сам боится взгляда моего! Ещё, чтоб делала, как скажет, когда ляжет. Но это бабка надвое сказала – кто скажет! И делать будет что, и кто тут ляжет!

– Ещё чего тебе маманя рассказала? – с трудом ведунья смех сдержала, не в силах дальше говорить.

– Да больше, знать-то, ничего. Нет, вот ещё… Она немного что-то говорила, что больно это – замуж выходить. Что надо потерпеть и не орать стараться. Ну, я уж лучше постараюсь. Как-нибудь. Об эту дверь не ободраться.

Не знала жрица, плакать, иль смеяться. Ведь, замуж собралось дитя, святая дева. И ни про член не знает ничего, и ни про плеву. Пришлось ведунье с духом собираться. Начать придется издалёка…Всё ведьма вспомнила: и кур, и петухов, свиней, баранов…И, в конце концов, призвала духов-мудрецов. И… сразу вспомнила про жеребцов! Вот где оно наглядно! И просто! И понятно!

– Ложись-ка, девочка , на лавку, – Малаше голос приказал. – И ноги ты вот так поставь. Читай молитву Ладе! – и было что-то в голосе ведуньи такое доброе… и в голосе, и взгляде… Таким был ласковым и властным голос, что вмиг она ему беспрекословно, охотно даже, подчинилась. И ноги – врозь! И чьи-то руки мягко и проворно по телу бегали её. То грудь помяв, а то – вдавив живот, запястье сжав, сгиб локтя, горло, рот.

– Созрела, девонька. Раздвинь-ка ноги. Да ещё, ещё. Пошире. – и балахон пониже наклонился, лампаду взял, и теплою рукой, бедра её слегка касаясь, что-то там пошарил, поискал. – Ну, слава Богу-Сварогу. И ладно всё, и чисто. Возьми – ка, милая, пучок травы душистой. Всё тело оботри. Особенно закрытые места: подмышки, складочку под грудью, между ног. Чтоб тела аромат, был, как твоя душа, чиста. Вот этим маслом разотрись. И между делом слушай, что буду говорить тихонько.

Малаша обтиралась, пахло мёдом, и лесом пахло, и морской водой… Немного жрица помолчала, решала что-то про себя, качая головой.

– Твоя утроба для любви готова. Желанья ты уже полна. Дай руку. Ею буду прикасаться к твоим местам заветным. И буду всё подробно объяснять. Потом – твои вопросы и мои ответы. Тебе всё это надо знать, чтоб выйти замуж. И мужа научиться понимать. Всё расскажу тебе я, полагаю, что нужно девичьему сердцу. И ты туда пойдёшь, совсем нагая. И он стоять там будет, тоже наг, хлебнувши жреческого перцу. Пришла пора, когда открыть он сможет дверцу.

– Да дверца-то та – где же?

– А дверца, девонька, всего одна. И та в тебе, малыш ты несмышленый.

– Во мне?! Вот это жалость! Ни разу у меня она не открывалась. И не видала даже. Где ж она?

– Да там же, где и у него. Меж стройных ног твоих. И то – не просто дверь. То счастье для двоих. Ты у него увидишь между ног, что ни на что другое не похоже. Вообще похоже больше на сучок, округленный с конца. В обхват – с твою в запястье руку, длиной в ладонь…, нет… полторы! Поменьше, чем у жеребца,… но… всё же… Ладно. С размерами пока останутся загадки, но только до поры. Ты ко всему сама приноровишься. Аз есмь. Дай руку. Ну? Чего ты суетишься? Нажми легонько пальцем здесь. – Малаша чуточку нажала. – Что? Что чувствуешь?

– Щекотно, как-то, мягко, как провал.

– Всё правильно. Провал и есть. Заветная пещерка, куда пока закрыта дверка.

– Не чувствую я дверь нигде! И где ж ей поместиться тут? Куда, ж, уж?!

– Та дверь – лишь пленка тонкая. Её порвать вдвоём и значит – выйти замуж!

– Вдвоём?! Чего тут рвать? Одна я справлюсь, только покажи. – и дева на локтях поднялась.

– Нет, ты пока лежи, лежи. Меня ты слушай и запоминай. – не так всё просто ведьме оказалось. – Вблизи ты жеребцов видала, что за кобылою идут?

– Вида-а-а-ала! Кусает, ржёт, на спину громоздится. Такая суета! Всех, инда, гонят пастухи, чтоб под копыта не попалась.

– А палку у него видала, что вниз свисает с живота?

– Видала. Да только не могла понять, как умудрится жеребец такое чудо не сломать? Куда она потом девалась?!

– Его сломать бы он не смог. – под капюшоном жрица рассмеялась. – Ведь у кобылы тоже есть отверстье, откуда жеребята вылезают. Вот в это-то отверстие свою он палку метит и вставляет. Кобыла же, как вкопанная встанет, заржет, чтоб долго не шалил. Чтоб побыстрее вставил он в неё огромное орудие своё. И ей в утробу семени налил, чтобы от семени его она зачала жеребенка. И люди точно так родят ребенка.

– Как, – точно так?! – Малаша чуть не потеряла дара речи! – У мамоньки нас шестеро. Ни разу с мамой не видала жеребца!

– О, дитя! Да твой отец – для мамы – тот же жеребец! Но… человечий. Каурка ваш лишь для Игреньки приспособлен.

– А-а-а! А где ж та палка у отца!? Её я тоже сроду не видала.

– Глупышка. Когда хотят зачать дитя, иль просто так понаслаждаться телом, что делают гораздо чаще, хоронятся от всех муж и жена, иль в темноте ночной, иль в сумраке зеленой чащи….

– А палка-то? Где же лежит она? Откуда он её берёт и к пузу приставляет?

–Она сама собой из тела вырастает. Из маленькой и сморщенной пиписки, Которая сама растянет кожу … Поменьше, чем у жеребца,… но… всё же… Её у Клёна ты увидишь между ног, когда пойдёшь обратно к ложу… Я ж говорила, – похоже на большой сучок. В конце он гладко закругленный. В обхват с твою в запястье руку, Длиной ладонь иль полторы. Бывает, правда, много меньше. Ну… , то есть…, маленький сучок. То не горе.С ним тоже можно чудеса творить, коль правильно постичь науку. Хотя,.. – задумалась ведунья, – сморчок и есть – сморчок!

– С руку?! – девчонка, онемев, на руку дико озиралась. – И куда ж суёт он этакую штуку? Чтобы дитя зачать мне сразу! И чтобы я ещё и наслаждалась?!! Вот,… зараза!!

– Ну…, ты так не тужи. Ещё мне дай-ка руку, запомни – вот лобок. Пониже щель меж пухлых губ. Раздвинь их. Влагу ощущаешь?

– Да…

– Ты дальше пальцем не ходи. Там плева. Она для чистоты тебе дана. На первом брачном ложе расстанешься ты с ней. То – лучший из подарков мужу, что может приготовить юная жена. Когда к соитию жена готова, здесь влажная всегда она. А дальше, – там провал, закрыт девичей пеленою. Ты услыхала? Я говорю – она и есть заветная та дверца, куда войти бы надо, чтоб замуж выйти.

– Зачем меня дуришь ты, жрица? Мне это не понятно. Хоть слушать мне тебя и ощущать рукой приятно. Ну, посуди сама, как я туда войду? Смеешься что ли?!

– Да нет, – не ты, а Клён. Твой муж младой туда войти должон. Нет слаще для него такой неволи. А ты, должна всё сделать, чтобы он, своим упругим членом ту пелену прорвал. И медленно, не торопясь, не причинив особой боли, заполнил твой провал. И с небольшой, немного резкой болью, с девичьей ты простишься пеленою, Разорвана твоя им будет пелена, иль девственная плева. Довольно это неприятно, но потерпеть должна ты дева, Когда впервые он войдёт в твою вагину. И станешь в тот же миг его женою. Ну, вроде…, вот и всё пока… ну, да… Нарисовала, вроде, первую картину. Той боли будет малое мгновенье. Через минуту, две, иль три, почувствуешь ты неземное наслажденье.

– Так он меня же напрочь разорвет! Какое же тут, нафиг, наслажденье?!

– Послушай, глупая, когда ты начинаешь дело вновь, каким-то неизвестным инструментом, почти всегда порежешь палец в кровь. Но если дело стоит этой жертвы, научишься и будешь это делать вновь и вновь…

– Вот то-то бабы ночью в коляду, на жениха тогда Парашеньке гадали. И говорили: «Кровь, да кровь!» Она, бедняжка, так потом стыдилась. На краешек скамьи, лишь половинкой попы скромнешенько садилась.

– Не торопись несчастье звать. У всех по-разному бывает. Параше, правда, трудно было. Но ей о том заранее дано было узнать. Как видишь, – ходит весела. И год тому назад мальчонку родила. Тебя ж природа щедро одарила, и в животе твоём есть пустота, Куда легко вполне, вагину растянув, поместится у Клёна член, тебя заполнит. Тебе ещё и мало может показаться. Ещё попросишь. Слова мои запомни. – пыталась жрица не смеяться, и балахоном запахнулась.

– Я всё равно боюсь! – девчонка на живот перевернулась. – Как страшно жить на свете! Неужто только так заводятся все дети?! Да, ведь, верно! …Точно! У мамоньки с Петром живот был – снесть немочно! Какой здоровый уродился!! И весь, ведь, в животе до родов поместился.

– Так я и говорю. Тебя потом не испугать, когда научишься владеть ты инструментом. Ты будешь пользоваться им любым моментом. И от уменья наслажденье получать. Вот так и тут. Чтобы пришла к тебе твоя огромная волшебная любовь, должна ты будешь испытать и боль, и мужу жертву принести, пролив девичью кровь. Сегодня ты поранишься, но знай, ничтожной, в общем, будет эта боль. Затем ты к небу воспаришь. Потом вернешься. Раз десять это до утра ты с Клёном повторишь. Чего ты жмёшься?

– Ты знаешь, что-то вдруг я задрожала. Так вот о чём вчера мне мама толковала! А если я не захочу ни боль, ни кровь, а захочу я, как сейчас остаться? То будет это замужем считаться?

– Навряд ли… – (жрица поперхнулась, смеясь под балахоном, она едва не задохнулась). – Какая ж ты жена, коль ты – девица?!

– Скажи-ка мне, – вдруг встрепенулась дева, – а мой жених об этом…, обо всём всё знал?!

– Ну…, знал… – не думаю. Я думаю, что что-то слышал. Но точно знаю, свой сучок, ни разу никуда он не совал. И никакую дверь не открывал.

– Ого! Да он про это, значит, знает меньше моего!? Так мы друг друга сдуру точно покалечим. Боюсь я очень. Обними меня за плечи.

– Ты веришь мне?

– Да, я тебе поверила. Уж слишком всё на истину похоже. Уж я и так,… и этак всё примерила…

– Так вот, ещё разок поверь. И ничего не бойся. Расслабься. Совершенно успокойся. Я обещаю, что сама ему прикажешь: «Пусть кровь моя прольётся» ! – и всё случится. Он тоже, ведь, боится. И для него впервой с тобой так глубоко соединиться. Запомни, милая, всё мужу можно говорить, всё трогать. И Клёну тоже ты позволь собой налюбоваться, натрогаться, нацеловаться. Единственная это в жизни ночь – Вселенная откроется пред вами. И он сегодня сын её, а ты – Вселенной дочь. Меня не видишь в темноте ты взглядом, но слышишь. И если что пойдет не так, я буду где-то вдалеке, но рядом.

И Клёном будем тоже мы руководить, чтобы ничем не навредить. И научить жену любить, как завещали боги. Я думаю, вы любите друг друга. Костер зажжется мощный…Да! Черепушку эту не забудь. На порошок священный ты не смей подуть. Неси прикрытым. И там под белый плат положишь в головах. И зернышко вот это сохрани. Идём туда, откуда удалились. Пора за дело браться, и не на словах, снять целый воз невежества и страх.

Зерно потом применишь. Смотри, не урони, не оберёмся лиха. Пока другое принесут. Да, чуть не позабыла: воткни-ка в ухо ты себе пупыху. Через неё меня ты будешь слышать, но, правда, очень тихо.