Хроники любви провинциальной. Том 3. Лики старых фотографий, или Ангельская любовь. Книга 2

– Лео, да встань ты с земли, у тебя брюки светлые, испачкаешься весь, – Стаси, потянула его за руку.

– Вот так вы все. Тряпку последнюю жалеете, а на человека вам начхать, – Лео медленно встал с колен. – Вот и объяснились, значит. Штаны дороже.

– Прекрати. Причём здесь твои штаны? По-моему, ты мастер из себя страдающего делать. Я уже виноватой стала…

– Ты просто мне ответить можешь на мой вопрос, или нет?

– На какой именно из твоих вопросов?

– Я тебе хоть немного нравлюсь?

– Я не знаю теперь.

– Теперь – это после этого, да? А раньше точно нравился? Да?

– Лео. Отвези меня на работу.

– Сначала скажи, и честно. Всё равно я твою ложь увижу, – он стал совсем мрачным.

– Хорошо, скажу нравился ты мне или нет. Но через два дня.

– Что-о-о?! Через два!? А что они решают эти два…. У тебя что? – он вдруг стал серьёзным. – Сердце правда не свободно?

Из-за чего Лео произнес эту театральную фразу он и сам не понял.

Зато Стаси тотчас ухватилась за соломинку: «Да, несвободно. Мне надо два дня. Посоветоваться».

– Что-о-о? Советоваться? И с кем ты тут собралась советоваться, интересно? И о чём? И с кем ты меня собираешься обсуждать ещё? – очень тренированное и развитое воображение Леона нарисовало ему тотчас целую повесть в его воспаленном от недосыпа мозгу о любви Стаси с соперником, который, разумеется, отступит, особенно, если ему помочь….

– Ты его не знаешь, – холодный голос Стаси был, как ледяной душ.

– Это кого я тут не знаю? По-моему, ты темнишь, Стаська. И кто это такой умелец и ловкач, что даже целоваться тебя толком не научил. Тоже мне… советчик! Он тебе насоветует!

– Не все же такие, как ты? – Стаси опустила голову, раздавленная дотоле неизвестным ей чувством, взорвавшим все её принципы и иллюзии детства, стремительно убегающего от неё прочь.

– Это – какие «такие»? – Лео поднял её подбородок и глянул прямо в глаза, близкие, беспомощные и страдающие, со зрачком закрывшем половину всей радужки.

– Такие, – беспомощно повторила Стаси, – не как ты.

Лео понял, что он ничерта не понимает в этих радужках и зрачках.

– Два дня? Значит, послезавтра ты мне объявишь решение вашего совета? Куда и когда подойти прикажешь? За приговором моим?

– Какого совета? Я сама, вообще-то за себя решаю. И никуда подходить не надо.

– Сама же сказала, что посоветоваться с ним надо.

– Так, Лео. Последний раз прошу, отвези меня на работу, я опаздываю, понимаешь?

– Понимаю. Противен. Пошли, – он крепко поддерживал её под руку, пока шли по каменистой тропинке до машины и ощущал, как колотится у неё сердечко где-то в боку, как у маленькой испуганной птички.

Она сердито села в предупредительно открытую Лео машину, её потряхивало то ли от волнения, то ли от холодной утренней росы, насквозь промочившей ей её беленькие носочки. Лео захлопнул дверь и снова, с тигриной гибкостью наклоняясь, обошел капот «Победы», плюхнулся на сиденье и вставил ключ в замок зажигания.

– Замри! – приказала ему Стаси внезапно.

– Что? Опять твоё озеро утихло?

– Да нет же. Неужели ты не чувствуешь такого дружеского тепла от машины? Запах кожи от сидений… так тепло и уютно, и спокойно. А шум двигателя всё разрушит своим гулом и мощью, взорвёт этот миг тихого тепла, – Стаси снова внимательно посмотрела на него, как будто впервые увидела.

– Ну да. Как и я – грубый солдафон. Да, Стаси? – он почти грубо обнял её и несмотря на сопротивление, чувственно ввергся в её рот, ища, взывая, требуя, наконец ответного трепета.

Но его не было, как будто бы Стаси совсем ушла в себя, и ни малейшего движения губ, которое он вчера явно уловил, сейчас не было. Как у мёртвой. Что-то произошло. А что произошло, Лео не понимал.

– Но без этого тоже, ведь, жизнь тусклая и пресная? А, Стаси?

– Ты просто пользуешься своей силой сейчас. Вот и всё, – она всё это говорила, как будто всё это происходило не с ней, как будто она отсутствовала и ничего не чувствовала.

– Силой?! Ну, тогда, конечно! Поехали!

Ехали молча. Около поликлиники Лео остановил машину в тени берёзы, которые и тут, как и высокие сосны тоже, специально оставили при постройке Города, для лучшей маскировки сверху.

– Как же я узнаю свою судьбу, Стаси, если ни приходить, ни встречать тебя мне нельзя? Он что, такой суровый? Так ты всё равно скомпрометирована. Извините, не заметил, раздавил. А я – это просто запасной аэродром? Да, ведь? С которым вот так, в окне… Нормально. Ценю практицизм. У тебя с ним взаимно, хотя бы?

– До свидания, Лео, – Стаси сделала попытку выйти из машины.

– Не позорь. Дай выйду из машины и дверь Вам открою, повелительница душ. Могла бы и заранее предупредить, что настройщик диапазонов имеется.

– Ты сейчас пошлишь. Это недостойно, Лео. Спасибо за два прекрасных мгновения и за завтрак.

– Постой, тут тебе ещё и на обед осталось, я сегодня в столовку не приду, дела срочные, а он пусть облезет угощать мою… девушку.

– Я ничего не возьму.

Стаси.

– Ещё как возьмёшь! Не хочешь же ты, чтобы я тут тебя привсенародно поцеловал и силой ещё? Или хочешь?

– Хорошо. Я возьму, возьму, – она схватила маленький пакетик с заднего сиденья и взялась за ручку дверцы

– Сидеть! – почти рявкнул Лео. – Будь уж так добра, я же прошу: «Не позорь меня. Я ещё в состоянии открыть дверь женщине, хоть и бежит она от меня, как черт от ладана».

– И ничего я не бегу.

– Ну-ну. Можно в щёчку?

– Лео, твои шутки….

– Шутки? Ладно. Я заеду за тобой вечером.

– Нет. не надо.

– Почему?

– У меня сегодня…

– Обхода по вызовам нет, дежурства нет, – услужливо подсказал он ей

– Я же говорила… у меня сегодня сви-да-ни-е. Вот! – выпалила она.

– Да?! Всё-таки он есть. Странно. А я было уж задался вопросом: а был ли мальчик? И не дуришь ли ты меня, как последнего дурака? Значит был. Стаси, но мы – друзья?

– Да, Лео, да. Езжай уже, люди смотрят

– Да плевать мне на всех. Когда мы увидимся? Я приглашаю тебя на завтрак и завтра тоже. Давай так: он вечером, а я утром. Утро вечера мудренее, если что так. Хотя завтра же выходной? Жаль.

– Хорошо, хорошо, завтра, – Стаси торопилась уйти от любопытных глаз, а он, как нарочно тормозил, болтая, и не торопясь складывал ей в большой бумажный пакет абрикосы, пирожные и бутерброды из корзинки, прикрытой салфеткой, комментируя всё это.

– На, держи, всё собрал. Термос я кокнул, брать нечего. Обниматься не будем?

– Спасибо и до свидания, солдафон! – прошипела Стаси, выходя и опираясь на его руку.

– Ну, прости. Не каждый день по морде дают. Растерялся, – подав ей руку, он галантно приложился к ней поцелуем, желая только одного, чтобы «тот» увидел сейчас, как Стаси то бледнеет, то краснеет от его галантности. Но в окне поликлиники торчала лишь голова Варвары Степановны, регистраторши.

– Стаси? – вдруг громко окликнул он её.

– Ну, что ещё?

– А я тебя замороженной куклой не обзывал, кстати. Да, ведь? – и расхохотался на всю улицу.

Глава 3. Наружка

Просматривая одну за другой карточки, выписывая нужные ей любимые её статистические данные, потом принимая пациентов, которые как-то странно на неё смотрели, как впрочем и сотрудники, Стаси давала себе отчёт, что Лео засел в мозгу так крепко, что ничто ей не помогало избавиться от мыслей о нём. Мысли были самыми разными, от брезгливости, когда она вспоминала его исповедь, до острой жалости, когда услышала, про запасной аэродром.

– Он просто обычный мужлан с опытами со своими! Но неужели он поверил, что у меня и правда кто-то есть? Боже мой! А если правда поверил? То, что же он обо мне-то думает? Запасной вариант? Какой кошмар! Я же хотела только паузу получить, чтобы вздохнуть от его напора. Вздохнула? Вздохнула, а где гарантия, что его снова не потянет на замужних женщин свои психологические опыты получать? Неужели они все такие? Им обязательно нужен этот опыт. А мне? Нужен? Нет, не нужен. Мне нужен мой единственный. И это – Лео?! Неужели, всё-таки, Лео… в своих коротких «московских», как говорила бабушка, штанах. Главный забияка и задира во всех мальчишеских потасовках в школе и на улице… Он и сейчас задира. Обиделся он. Ну и пусть. Подумаешь. А я не обиделась, когда он мне про всех своих баб тут рассказывать начал?! А если бы не рассказал? То есть, как? Соврал бы? Лучше бы было или хуже? Конечно, хуже. А про всех ли он мне ещё рассказал? И как это так? Тогда они у него были, а в последнее время их не стало? Интересный факт. Что-то не сходится?

Вот за такими, или примерно за такими размышлениями в перерывах между приёмами больных проходил день у Стаси.

У Леона последний рабочий день недели проходил гораздо интенсивнее.

Для начала, чтобы отступать было некуда и для самоутверждения, он подал рапорт начальству, спокойно выдержав изумлённый взлёт бровей у Греча.

Глеб при пристрастном допросе показал, что ничего «такого» он не заметил, когда был оставлен «присматривать» за досугом Стаси. Ленка тоже ничего «такого» в поликлинике не заметила, там мышь незаметно не проскакивала, не то что какой-то воздыхатель-соперник, да и мужиков в поликлинике – два с половиной пенсионера. Но Стаси-то была серьёзна и растеряна. Возможно, это какой-то из «спецов» из нового института, и с ним она встречается по дороге где-то? Тот, длинный назойливый верзила с танцев отпадает, от него «табачищем тянет», или что-то вроде этого. Его Лео и Глеб знали – водила из гаража. Отпадал однозначно.

– Наружку никто не отменял, – многозначительно сказал Глеб, увидев, что Лео, задумавшись, грызёт химический карандаш. – На возьми платок и вытрись, чумичка влюблённая, весь в чернилах!

Легко сказать – никто не отменял…

Ты попробуй её осуществить, когда тут каждая собака тебя в профиль и анфас знает, здоровается, или ты здороваешься каждую минуту, и улиц всего несколько. Лео специально надел под серый пиджачок серенькую бесцветную рубаху и такие же брюки из отцова гардероба, благо у них один размер: «Только бы Глеб никому ради хохмы не болтанул, чем я сегодня заниматься буду. Уж больно ехидным взглядом он меня провожал. Ладно. Смеётся тот, как говорится… Голова ж ты моя квадратная, до чего я дошёл-докатился вообще? Чем я занимаюсь?! Но я узнаю всё точно, чтобы без дураков уже с тобой разговаривать, ледышка деревянная».

После работы по дороге в общежитие Стаси зашла в магазин и довольно скоро вышла оттуда с авоськой, в которой лежало несколько свёрточков, батон и бутылка кефира, что Лео определил по этикетке – крышечке из пергаментной бумаги с фиолетовыми буквами на ней, складочками приклеенной к горлышку бутылки. Такие появились совсем недавно.

Никто к Стаси так и не подошел, пока она не скрылась за дверью общежития. Потом открылось её окно, и Леону показалось, что он даже отсюда слышит какой-то блюз. Но, разумеется, это было нервное, ничего, кроме шелеста ветра в кронах абсолютно распустившихся деревьев и голосов прохожих он не слышал, сидя на скамейке за шпалерой густых кустов сирени.

«Конечно, дико – следить за женщиной. Но кто это – «тот»? Неизвестный. О чём она хотела с ним поговорить, «обсудить», как она сказала? Может, он вообще сегодня не придёт, а я, как последний идиот с квадратной головой, тут сижу. И сколько ещё тут сидеть? В общежитие пускают только до десяти, так что далее сидеть нет смысла. Но почему у неё такие зрачки были, как белладонной капнула? В книге черным по белому написано, что это – безусловный рефлекс, от человека не зависит. И на кого, или на что у неё рефлекс, интересно? На воспоминание? А тогда, вечером, на что рефлекс был? На меня? Ладно, два дня я что угодно вытерплю. А потом? А потом – суп с котом, крокодил. Чёрт тебя дернул шутить, комик недорезанный. Лучше бы целовал её больше, как хотелось бы, может, и прошло бы, как по маслу… Не, не прошло бы. Я её выбесил сегодня. Хотя, про Луну-то взмолилась, что нечестно, видите ли. А честно у меня всю шкуру дыбом поднимать?! И в общем-то, не так уж я её и выбесил, она довольно мужественно про мои эти подвиги выслушала. И у меня на душе легче. И почему это так? Всё у нас по-разному. У меня руки дрожат от желания схватить её и утащить куда подальше, чтобы никто нас не видел. А она наедине со мной, как на тёмной улице. Глаза настороже. Неужели я такое на неё впечатление кобелиное произвожу? И совсем здесь это ни при чём. Я сутками на неё просто смотреть могу, и безо всякого кобелизма. Нет, конечно, потом, когда насмотрюсь,… но это другое совсем дело, это естественно как-то должно быть. А у неё даже губы не отвечают. Господи, голова ты моя квадратная, что же мне делать-то? Сгорю весь нафиг тут, и так вздрагиваю каждый раз, как увижу её. Как ненормальный стал. Глебка уже с сомнением на меня смотрит. Х*ли не понятно?

А если … И как я рапорт свой потом забирать буду?! Не-е-е-т, лучше не думать. Тогда в командировку в один конец пусть отправляют, лет на пятнадцать на х*й. В Китай какой-нибудь. Вернусь старым стариком сорока трёх лет, и мне уже ничего не надо будет. А ей…ей тридцать девять будет, как той ненасытной бабе капитанской. Бл*ть, о чём я думаю, вообще?!»

Стало совсем темно. Пожарная лестница в детском садике напротив общежития Стаси, высоко приподнятая над землёй, была вполне ему доступна, не раз лазил по таким. Но даже с крыши Леон ничего не увидел в её комнате. Если бы там кто-то был, всё равно какое-то было бы движение. С трудом разглядел в открытой раме отражение Стаси, вернее часть её ноги на кровати. Потом она встала, как ему показалось вполне одетая, взяла сумочку и вытряхнула из неё всё на стол. Потом, медленно перебирая вещицы, сложила всё обратно и подошла к двери.

В половине десятого окно в комнате Стаси закрылось. Леон решил, что она ложится спать, она рано ложилась, как говорила сама, но тут в лёгком сумраке летнего вечера Стаси появилась на пороге общежития в жакете, накинутом на плечи.

«Ну вот. Радуйся, парень. Наружка – она и в Африке наружка. Сейчас всё узнаешь, кто это тут такой, немазаный-сухой, который «не как ты». Стаська, неужели у меня есть соперник и счастливый? Это же полное дерьмо, Лео! Ещё большее, чем это твоё свинство с подглядыванием за ней. Где мой нюх?! До чего я дошел, кому сказать… чего кому? Мне вчера сказать – не поверил бы! Бл*ть, я со всех сторон в полном дерьме! Голова ты моя квадратная! – Лео торопливо спускался с пожарной лестницы, боясь, чтобы сторожиха детского сада не обнаружила нарушителя территории. С каждой минутой становилось всё темней, и прохожих стало гораздо меньше, и прятаться за их спинами такому высоконькому «наружному наблюдателю» стало невозможно. Пришлось отпустить Стаси на критическую дистанцию, виден был лишь её силуэт, освещавшийся редкими фонарями вдоль тротуара, потом и он вдруг куда-то исчез. Лео прибавил шагу, но Стаси не было нигде: «Свернула. Куда она тут могла свернуть? А-а, на берег, к ротонде, наверное. Излюбленное место Бороды и всех влюблённых…»

У ротонды Стаси не было. В этот поздний вечер тут никого не было, около воды бурно размножающиеся комары звенели так, что звон в ушах стоял. На всякий случай Лео пробежался вдоль прогулочной тропинки туда-сюда метров на двести. Никого. Сплюнув и сматерившись на собственное головотяпство: «Наблюдатель х*ров», – он пошел к своему дому, благо недалеко было. Издали увидел тёмные, окна – значит, отец ещё не пришел от закадычного приятеля, к которому традиционно заходил по субботам на партию в шахматы и стопку чаю.

«Нет, а что это я домой-то? Нет, надо досмотреть теперь уже, кто её проводит… или не проводит уже? Ну, что, крокодил? Съел? Так тебе и надо. Может, цветы надо было ей дарить? Некоторые любят. Мало ли что я не люблю. Надо было спросить… Вон, какие-то счастливчики сидят, и комары им нипочём».

Почти напротив дома Леона, но через забор от него, в тени деревьев на скамейке сидела пара. Виден был только силуэт девушки за стволом огромной старой сосны. О чём-то тихо говорили. Вернее говорила только она, вполголоса и так разочарованно, что Лео почувствовал нечто вроде сочувствия. Тропинка проходила мимо скамейки. Стараясь никого не тревожить, Лео осторожно переступал ногами, обходя пару сзади подальше по траве, торопиться особенно было некуда, не могла же Стаси обратно мимо него пройти незамеченной. Девушка на скамейке всхлипнула.

– Чёрт, и как так мужики могут их до слёз доводить? Совсем козёл, что ли? – Лео оглянулся на пару…

Никакой пары там не было. Девушка сидела одна, пригнувшись к коленям и охватив голову руками, она что-то шептала, разговаривала сама с собой

– Вот ещё бедолага. Похоже, тоже от ворот поворот, или ещё чего похуже?

Леон стоял метрах в восьми от девушки в тени кустов сирени, не зная, что же предпринять? К сочувствию его никто не приглашал, и просто так мимо пройти, когда у самого кошки на душе скребли, чувство солидарности не позволяло. Прислушался, затаив дыхание. Везло ему сегодня на необходимость подглядывать и подслушивать.

Голос у девушки был тихим. Но кое-что можно было разобрать: «…ну и вот. Ты меня не чувствуешь. Может тебя и дома-то нет совсем? Обнимаешься со своей этой Ветой дурацкой. Или ты спишь? Тогда ты не спишь, а просто дрыхнешь! – дальше следовали непонятные, сердитым шепотом произнесенные слова –…и что я хотела понять? Про интуицию? Нет её, и нечего выдумывать было. Навыдумывала, а теперь разочаровываешься, глупая и наивная ты, Стаси. Так и умнеют», – она вздохнула

Услышав имя, Лео вздрогнул и внимательно всмотрелся в силуэт: «Господи, голова ж ты моя квадратная! Это же Стаси! Всё-таки, я не такой уж и дурак, не очень-то поверил в её приятеля! Господи, ну какой же я дурак, всё-таки? Куда ещё-то она тут могла идти? КПП же?» – он зажал себе рот рукой и присел на корточки, стараясь стать незаметным, как воришка, дядя Митя когда-то ему всё объяснил про эту, удобную для наблюдения за содержимым сумок и авосек, привычку уголовников.

«… а я бы никуда не ходила бы. Я бы ждала всё равно, даже если бы я себе совсем отказала. Ну можно же понять мои сомнения? Даже поговорить не с кем, ни мамы – никого рядом, только сама с собой. И то, не столько говорю, сколько уговариваю…– последовало непонятное бормотание. – Вот если бы совсем ненадолго увидеть его просто за окном, как он сидит, ходит, лоб свой дурацкий красивый морщит,… – опять тихое пристанывающее бормотание, – … и всё бы ясно бы стало. – Стаси печально замолчала, потом ещё о чём-то пошепталась сама с собой, совсем уже не слышно.

И только последние слова он расслышал четко: «И нет никакой интуиции. Нет. Глупости всё это, выдумки».

Сердце стучало так, что он боялся, что его стук услышит и Стаси. Он не знал, что сейчас ему сделать правильнее: «… подойти тихо… – нет! Испугать же можно… лучше окликнуть шепотом? Почему шепотом? Поймёт же, что я её подслушивал. Что за день такой шпионский, чёрт! Нет, просто окликнуть… Ага, окликнуть: «Стой, кто идёт?» Совсем уже идиот… А как бы?… Конечно же, вот же я осёл! Чо-то мне с этим делать надо, совсем я форму теряю чо-то», – но эти мысли скользили уже вдоль, параллельно с принятым решением.

– Стаси? Этот ты? Ну, наконец, я тебя нашел. Сказали, что ты куда-то сюда пошла.

– Кто сказал? – Стаси почти подпрыгнула от неожиданности, услышав весёлый знакомый рокочущий с «серебряной трещинкой» голос.

–Так эта,… вахтерша ваша, и тут… встретил одного знакомого… А что ты тут сидишь? Комары же ё-моё… меня всего зажрали.

– А ты откуда здесь?

– Я? Так вон там мой дом вообще-то, за забором. А подальше вон – твой КПП любимый, только уже без лейтенантика твоего. Глеб же тебе показывал? – Лео стоял перед ней, и от её беспомощности, гордости, наивности и растерянности, лишавших её самой элементарной защиты, из-за глаз её, даже в темноте блестевших недавними слезами, всё его мужское предназначение защищать, оберегать и баловать любимую женщину выплеснулось через край…

– А-а. Ну да. И комары тоже… – бессильно повторила она.

– Стаська, ну что ты со мной делаешь? Дурочка ты ревнивая. Я же целый вечер за тобой по пятам хожу, как кот за валерьянкой. У меня уже ни одна мысль в голове не может задержаться, крышу снесло совсем. Уже проф непригоден стал, как Глебка сказал. И никуда моя интуиция не делась. И совсем не могу спать вторую неделю. Пойдём домой, – он обнял её, уткнулся ей в волосы, почувствовав такой любимый запах. – Пойдём. Отец уже пришел. Окно в кухне зажглось.

– Нет, Лео. Очень поздно, и так дежурная ругаться будет, а я ещё и шоколадку извинительную к тому же забыла купить, а она из-за меня спать не ложится, ждёт сидит. Завтра куплю…

– Какая шоколадка? Какая дежурная? Стаси! Я же рапорт подал сегодня, пропуск на тебя получил временный. Считай, мы уже муж и жена, остальное формальности. Все уже знают. И отец тоже. Звонил, поздравлял. Он нас ждёт…

– Ты… рапорт? – Стаси смотрела на него такими испуганными глазами, что он невольно рассмеялся.

– Ну, конечно. Чего ты испугалась? Рапорт – это просто рапорт. Без этого нам никак, девочка ты моя смешная. Меня уже все поздравлять готовы, только боятся.

– Чего?

– Как чего? Видят же, что я бешеный хожу.

– Почему бешеный? – Стаси, похоже, ничего не понимала в этом мужчине.

– Потому что только сейчас понял, что нет никакого второго, который «не как я». Просто он – это я. И зачем только ты всё так запутала? Я тут, если что, в Китай собрался навечно уезжать уже.

– Почему в Китай именно? И тебя никуда же не пустят за границу? – Стаси совсем растерялась перед его шутливым напором.

– А ближе бесполезно. Ибо нефиг… Ста-аси-и. – голос его дошел до тихого шепота.

Лео потом был вынужден признать, что совсем не умеет «просто целоваться». И все его поцелуи превращаются в затяжные испытания парашюта. А Стаси никак не могла вспомнить, как они оказались сидящими на скамейке. Вернее это он сидел на скамейке, а она у него на коленях очнулась, не чувствуя ни ног, обёрнутых его пиджаком, ни рук своих, обнимавших его, только слыша его шепот, незнакомо страстный и горячий, и чувствуя губы и его язык, творивший блаженство с ней, соединяясь в одно дыхание, и биение сердец, и руки, нежно и крепко державшие её.

– Глупенькая, разве можно от этого счастья отказываться? Время-то идёт, мы же старимся. Скоро совсем… – Лео рассмеялся тихо и счастливо, проводя большим пальцем по её губам – Ну что, сорвала спокойный рабочий день у сослуживцев?

– Ты специально это сделал?

–Да нет, конечно. Просто я солдафон грубый и увлекающийся, возбудимый и невоздержанный. А губы у тебя детские и нежные. Вот и фокус-покус получился. Я не специально, честное слово.

– А я только в обед себя в зеркало увидела. Кошмар! Да ведь?

– Да нет никакого кошмара. Пусть завидуют. Ну, и порицают, разумеется, как без этого-то? Представить себе, что ты просто целоваться не умеешь, и это всё от непривычки, им невдомёк Так зачем ты сюда пришла, одна, ночью? А если … волки?

– Нет тут волков никаких. Я просто хотела увидеть тебя. Одного,… ну совсем одного, когда ты меня не видишь.

– ?! Ты хотела за мной подглядывать?! – Лео изогнул дугой брови в изумлении и наклонил голову набок, как иногда это делает любопытная умная собака

– Да. – охотно согласилась Стаси и зарылась лицом в его рубашку, которая на спине давно была вся в кровавых пятнах от комаров, раздавленных его спиной о скамейку.

– Ай-яй-яй! Подглядывать за взрослым мужчиной… Подглядывать – вообще последнее дело. – как-то неуверенно сказал он. Хорошо, что Стаси не видела сейчас его «честного лица». – И ты не боялась?

– Чего?– она снова «вынырнула».

– Как это чего? Подглядывать за мужиком, когда он уверен, что он один – вообще не стоит. Совсем. Слушай, Стаси, а ты опасный человечек. Держишь гранату в руке со сдернутой чекой и даже не подозреваешь об этом. Это же смертельно может быть для неокрепшей девичьей души.

– Да почему? Я же врач, ты не забыл? Я всякое видела уже, достаточно, во всяком случае, для неокрепшей девичьей. И чека на месте. Я, наверное, имею один большой недостаток..

– Именно?

– Я в окна люблю заглядывать. Мне мама даже говорила, что это неприлично. А я люблю. Если они шторами или задергушками не завешены – значит, можно же?

– Я бы не был так уверен…

– А я всегда на окна смотрю, когда к кому-то на вызов иду. Они очень многое рассказывают. И я заранее готовлюсь…

– Это как?

– Ну понимаешь… вот представь блестящие стекла, красивый цветок, герань там какая-нибудь, банка в белоснежной обертке с бантиком, в которой этот цветок торчит накрахмаленные задергушки, или сейчас такой тюль появился…

– Как у тебя в комнате, ты об этом? И он даже ночью просвечивает от луны…

– Лео, не надо..

– Почему не надо? Я счастливым целую ночь был, увидев такую красоту, глупенькая ты моя, – он снова прижался к ней губами, по-хозяйски осваиваясь в этом мире чувств и запахов. – Ну и? Накрахмаленные… – Лео машинально поцеловал её закрытые глаза возвращая её из мира чувств.

– Ты о чём меня спрашиваешь? – Стаси вернулась в звеневший комарами мир.

– О задергушках накрахмаленных.

–О задергушках? А, об окнах? Всё просто на самом деле. Это может означать, что в доме скорее всего порядок, чистота… и, возможно, пустота, которую хозяйка заполняет неустанными заботами о внешнем виде. Или неуверенность? Желание всегда и во всём быть самой лучшей. Может ей просто любви не хватает? Это может и на здоровье сказаться, для меня это дополнительный звоночек в анамнезе болезни. Понимаешь? Или наоборот: пыль, тусклые стекла, книги, бумаги и чертежи на подоконнике? Тоже можно многое предположить сразу и про питание, и про режим, и про курение, например, ещё до того, как я в квартиру зашла.

– Ну, ты – Пинкертон, Стаси, я тебе скажу. Психоаналитик.

– Да, обязательно. А как же….

– Ну, а за мной-то ты зачем хотела подглядывать, Стаська? Я же перед тобой весь, как Иисус на кресте. Признавайся, Стаси, а то у меня зуд по всему телу от любопытства и от комаров. Что ты искала в этой ночи?

– Тебя. Другого тебя… Я плохо разбираюсь в мужчинах, я же никогда не жила рядом с ними. Папа ушел, когда я была совсем маленькая, и я помню только его любовь и нежность. А когда мы взрослые, мы непонятные совсем. Когда мы просто на улице встречаемся наглаженные, напомаженные, одеколоном пахнущие – это маски. Приятные, но маски. А когда человек один совсем – это другое. Я думаю, что, если бы всем желающим пожениться, можно было заранее показать его жениха или невесту вот так, когда он думает, что совсем один, – было бы совсем другое дело. И половина браков бы никогда не состоялась. Где-то читала, что именно так цари устраивали первые смотрины невестам. Тайком за ними подглядывали. Цари не разводились.

– Не разводились, – это точно. Они просто казнили нелюбимых жен или ссылали их в монастыри, да бог с ними. А ты не боялась увидеть нечто такое…

– Какое?

– Да многое можно обнаружить неожиданно. Я жил с мужиками, которые друг друга не стесняются, ну мы вообще такие, грубые, хамоватые бываем, плоско… и … натурально шутим, и наедине… такими… бываем. Мало ли? Мужики в носу ковыряются, в ушах, задницу чешут и вообще, Стаси! Это точно не для таких вот глаз… – Лео быстро шутливо поцеловал её в глаза.– Так и многое другое тут можно надыбать с таким-то любопытством. У нас один парень снимет носки, пальцем выковыряет между пальцев и нюхает! Другой мох свой в пупе выковырянный нюхал. Один в казарме, козлов из носа в рот себе совал. Это же пипец полный!

– Вот именно. Такой наглаженный днём, а перед сном…

– Но жены с ними со всеми живут. Ничего.

– Вот именно, что ничего. Но можно так разочароваться!

– И, то есть, ты хотела бы знать, какие у меня привычки есть?

– Да нет. Почти всё, о чём ты мне тут говорил – это гигиенические проступки, с ними можно бороться и побеждать. Я о другом думала совсем. Какой ты? Спокойный, торопливый, терпеливый, упертый или легко переключающийся? Какой? Это всё в движениях и мимике видно, но только, когда человек совершенно свободен. И я же совсем ничего про тебя не знаю. Какие комплексы у тебя, например?

– А они есть у меня? – Лео уже понял. что жить ему придётся с барышней, которой палец в рот класть не стоит. От слова «совсем». Про себя он просто ржал. Всё это ему было знакомо по работе, но было абсолютно неожиданно в его собственной будущей жене.

– Очевидно. Тебя не долюбили в детстве, поэтому ты нервен и не уверен, и поэтому сразу бешенеешь, когда просто надо сменить подход к решению проблемы. Подойти с другой стороны. Ко мне, например, более терпеливо, внимательно и не только на эмоциях.

– Это с какой же стороны? Можно было бы, конечно, была такая мысль. Но можно было бы и получить в ухо, например.

– А откуда ты знаешь? Может и нет?

– Ты хочешь сказать, что я зря потерял сегодня целый день? – голос у Лео взвился.

– Возможно. Ты плохо понимаешь женщин, либо слишком упрощаешь, либо усложняешь.

Я тоже с комплексами. Девушка с противоречиями, так сказать Надо всё же доверять некоторым своим инстинктам, я думаю. У меня именно этот комплекс. Не доверяю инстинктам. Пытаюсь получить все решения логикой. А она бессильна перед чувствами.

– Стаська, может хватит? Девушка она с противоречиями. Ты – девушка с веслом! Какие в парке стоят. Или с лопатой. Хорошо, я тебе сам всё расскажу. Я спокойный, если меня не кусают, не дёргаюсь понапрасну, если только где-то не горит, реактивен, то есть реагирую быстро; дружелюбен… с друзьями; любимое занятие – валяться и мечтать, смотреть на небо ночью. Ковыряюсь иногда в носу и в ушах, руки мою перед едой. Теперь буду гораздо чаще их мыть, потому что тебя хочется трогать всё время, – он счастливо засмеялся. – В душе моюсь каждый день холодной водой. С детства моюсь, поэтому больше нигде не ковыряюсь и мало совсем болею. Носки и трусы стираю сам и тоже каждый день, отец приучил, тоже почти с детства, привычка стойкая. Щиплю себя за волосы подмышкой и на груди, когда читаю и забываюсь. Ковыряю обгорелой спичкой в зубах. Вроде всё. Нет, иногда рыгаю, когда никто не слышит. Другие звуки по необходимости. Нет, тебе самой не смешно? Это же дикость, Стаси, акцентироваться на физиологизмах? Мы к тому же будем стариться, дурнеть, слабеть, попускать себе некоторые привычки. Старики вообще старьём пахнут, отец говорит, если каждый день не моются. Но это – обычная жизнь.

– А кто тебе сказал, что у нас она будет обычная? – Стаси задумчиво прижалась к нему.

– А почему – нет? Мы такие же, как все люди. Только я люблю тебя больше, чем другие своих жён, раз в десять так, как мне кажется Я сегодня был просто бешеным крокодилом и такое пережил… ладно. И в чём она будет у нас необычная?

– Только любовь определяет обычность и необычность жизни. Любовь – это главное. Всё остальное – ерунда. Знаешь, что мне предсказала однажды цыганка? Я маленькая ещё была. Она маме это сказала. А я случайно подслушала.