Незаметно подошёл к своему завершению 1955 год, принеся сказочные дни напоследок. В начале ноября лёд прочно установился на озере, и много парней и девчат тот час взялись за обустройство катка. И Лео со Стаси пару раз участвовали в расчистке и строительстве снежного вала вокруг катка. Над всей расчищенной площадкой протянули лампы, чтобы и вечером тут было уютно после работы потолкаться на ледяной дорожке, пошалить в кампании друзей.

Оказалось, что Стаси совершенно не умеет кататься на коньках. Даже стоять хорошо у неё не получалось, несмотря на новенькие блестящие, подаренные ей Лео конёчки с белыми ботиночками. На поворотах она тупо съезжала в сугробы, наваленные по периметру специально для таких, как она, фигуристов.

Лео решил вопрос кардинально.

– Так, Стаси, я буду тебя учить, как учат маленьких. Просто возьму подмышки буду тебя толкать. Идёт?

– А я не упаду? Тут твёрдо, между прочим! Это не опасно так учить детей?

– Не опасно. Поехали. Только ноги держи прямо рядом друг с другом, как связанные.

Нет, если бы Стаси могла предположить, как он будет её «толкать впереди», она бы ни за что бы не согласилась, конечно. Но она согласилась, а потом было уже поздно. Она даже специально упасть на попу не могла, чтобы затормозить. Лео крепко ухватив её подмышки, почти обняв, так сразу разогнался, что ни о каком торможении и речи быть не могло. Входя в вираж, чтобы коньки Стаси не мешали, он просто поднял её в воздух и опустил, когда они снова вышли на прямую. От неожиданности и бешеной скорости Стаси сначала онемела, а потом уже на втором вираже завизжала, собрав за ними целую кучу любопытных, желающих узнать, выдержит ли её муж этот отчаянный визг. Он выдержал, сделал несколько кругов и повалился, наконец, хохоча и обнимая её, на боковой снежный вал.

– Ты… ты меня обманул! – кричала Стаси и колотила по нему кулачками. – Ты меня просто опозорил! Как тебе не стыдно?

– А зато я теперь уверен, что при переходе через Северный полюс, я тебя спасу на этих льдинах, когда будем от белых медведей удирать! – смеялся Лео, увёртываясь и мимоходом целуя свою смешную трусиху-жену вдалеке от фонарей.

В следующую субботу, наслушавшись рассказов Стаси о том, как Лео безжалостно катал её, как «куклу визжащую», с ними пошёл и Сергей Дмитриевич, «тряхнуть стариной и размять кости», как он говорил. И в этот раз Лео с отцом бережно и неспешно везли Стаси между собой, взяв её за руки и уча правильно наклонять стопу и колени на поворотах. К концу зимы Стаси вполне уверенно сама объезжала круг, держась даже и за одного Лео.

А на лыжах она от него практически не отставала, катаясь с гор. Это для неё было привычно с детства. И теперь и у неё был тёплый толстый и красивый спортивный костюм и шапочка, как и у всех спортивных ребят и девушек. Весь Город активно занимался физкультурой, спортом, танцами и любыми другими занятиями и играми на свежем воздухе от футбола до хоккея, сам себя веселя, сам себя бодря и радуя. В парке росла огромная гора снега, которая превращалась в ледяную горку, как только набиралось достаточно снега для этого. Обычно к Новому Году это монументальное сооружение бывало вполне закончено и ребятня сразу открывала сезон, прилаживая под замерзающие тощие свои попки куски фанеры, куски старой клеёнки, санки и просто валенки. Подогнув одну ногу под себя можно было вполне комфортно кататься, даже не особо промокая от снега. Только валенки быстро вынашивались на выступающих косточках ребячьих лодыжек. Их подшивали кусочками кожи вдоль сгиба. Но это никого не смущало вообще.

Если вдуматься, то зима на Урале – это фантастически щедрый подарок природы всем, кто любит необычайную красоту, снег, скорость, свежий воздух и желание испытать себя. Некоторые естественные горки пересечённой местности тянутся тут на сотни метров, разгоняя лыжника до немыслимой скорости, оканчиваясь иногда за поворотом трамплином или ещё более крутым спуском, так что сердце ухало «проваливаясь» вместе с хозяином в невесомость падения и парения.

Вся молодёжь по выходным выходила на лыжню, устраивала соревнования и просто «забеги из принципа», где участвовали все, от мала до велика.

В огромной стране тогда почти везде организовывались дешёвые пригородные «поезда здоровья» по выходным с горячим кофе и пирожками, и они всегда были набиты народом битком. Люди с лыжами занимали все проходы, рассаживаясь на рюкзаках, присоединялись к группам, поющим под гитару какого-нибудь местного барда, а потом высаживались в заранее обусловленном месте и рассыпались, кто куда до вечера, до срока обратного возвращения в город к обычным будням. И тогда среди этих парней и девчонок, женщин и мужчин, одиноких и семейных, практически не было пьяных. С водкой исчезал сам смысл приятного и непринуждённого общения и интенсивной пробежки по лесу для взбадривания мышц тела и души – основной цели поездки. И как же все стремились туда попасть снова и снова в этот волшебный пригородный поезд дружбы, где не было даже малейшего намёка деления на богатых и бедных, на учёных и не очень, на рабочих и студентов, на маргиналов и респектабельных граждан! Это был один народ, устремлённый в будущее.

Удивительно, но тогда совсем не было толстых. Ни молодых, ни стариков. Все были вполне стандартных размеров, молодые люди практически все были атлетически сложены, и девушки не комплексовали из-за слишком маленькой груди, полных ножек или ещё какой-нибудь ерунды, навроде румяных и очень крепких щёк. Всё было естественно и вполне стандартно. И косметика использовалась крайне редко. Только некоторыми барышнями с особыми запросами.

С конца ноября на улицах Города снова, как и в прошлом году, замелькали мандарины в авоськах, заблестели феерическим блеском новогодние игрушки в витринах магазинов, на главной площади Города установили фанерные расписные сказочные избушки Новогоднего базара с разноцветными гирляндами над ними, создающими абсолютно неповторимую атмосферу ожидания праздника Нового Года.

И только Стаси с замиранием сердца не ждала этого праздника. Дома у них это был день поминовения папы за столом с простой сосновой веткой в банке. Без игрушек.

Лео не забыл рассказа Стаси об её отце, только не знал, как им с отцом быть-то теперь? А тут ещё Силычи озаботились: «Как Новый Год будем встречать?» Не получалось совместить это всё, и на лице Стаси где-то издалека появлялась растерянность.

Отец, как всегда, выручил и разрядил ситуацию.

– Стаси, а ведь мы ещё ни разу не дарили твоей маме и бабушке подарков? А уж они-то их точно заслужили. Отпуска на выезд пока не дают, но посылку-то уже можно выслать? Ты что хотела бы им послать? День поминовения приближается. У кого праздник, а у кого слёзы. Давай подумаем, чем мы могли бы их хоть немного порадовать? Что папа твой дарил маме? А бабушке? Не знаешь?

– Я помню, что он ей подарил тогда шляпку с вуалькой, которую она и до сих пор бережёт и надевает в торжественные дни. Всё мечтал ей шубку беличью купить, это я помню…

– Ну, так вот! Лео, ты слышишь? Шубку же можно! А мы тут головы сломали, чем нам нашу тёщу и сватью за жену и дочку отблагодарить? И почему беличью-то?четыре

– Я не знаю. Может быть тогда только беличьи были?

– Это да. Были. Но сейчас котиковую можно купить. Вечная будет, не сносимая. И шарф-паутинку белую оренбургского пуха, для шляпки как раз. Как ты думаешь, Стасенька?

– Лучше бурки тогда, как у меня. Валенки у неё есть, и платок найдётся на шляпку.

– Ну, так кто бы и спорил? Замётано. А бабушке? Она у тебя модница тоже?

– Да нет, пап. Какая модница? Тоже о шубке всё мечтала, уж не о беличьей, хоть о кроличьей. У неё на каждый день пальто было. Фуфайка. Валенки. Но …

– Так. Я всё понял, дочь. Сколько бабушке-то?

– Шестьдесят будет через месяц. Как раз к своему дню рождения она папу родила. За три дня до того. А через четыре дня по календарю поминает. Всё в кучу.

– Так она чуток меня старше?! Молодая ещё совсем женщина! Вот и хорошо. От каждого из нас они получат по подарку и ко дню рождения, и ко дню поминовения, как бы от их сына и мужа, и к Новому Году. И мы обязательно вместе с ними помянем твоего папу. Свата моего, получается. От тебя бурочки значит? От меня шубки. А от Лео шали, варежки, носки тут красивые вязанные есть. С оленями и снежинками. Пошли выбирать. Пока то да сё, еле успеем. Собирайтесь быстренько. День-то какой чудный! Снежок хлопьями. Лео, заводи машину, – отец не давал ни минуты Стаси на раздумья, сомнения и сопротивление, обосновывая каждое своё предложение аргументами, запоздалыми угрызениями своей собственной совести и сподвигая детей на долг внимания и любви далёким маме и бабушке, в одиночестве скучающим по дочке и внучке, которая вот здесь, в этом Городе теперь живёт и радует своих дорогих новых домочадцев, без которых жизнь её теперь немыслима. И их жизнь без неё – тоже.

Большие посылки получились. На такие посылки пришлось писать заявление и ждать разрешения, обосновывая тем, что посылают они это всё вдове и матери погибшего воина. Погибшего в самый Новый Год. Разрешили. Впрочем, посылки эти отправили не по почте, а с нарочным. Транспорт подвернулся служебный прямо в ту сторону, в город Че. А там рукой подать – всего двадцать километров, правда по плохой дороге, но сейчас снегом всё засыпалось и грейдером раз в неделю выравнивалось-таки.

Ответные письма пришли скоро. И Стаси со счастливыми глазами время от времени к ним возвращалась, перечитывая снова и снова, зачитывая вслух всем места, где мама и бабушка охали, ахали и восхищались такими щедрыми и роскошными подарками, каких и в жизни ни разу не получали ни от кого, и сердечно благодарили всех, подробно описывая, как они выглядят, и что им соседи говорят.

«Стаси, доченька, здравствуй, и здравствуйте все и Леон, и Сергей Дмитриевич! Уж и не знаем, как вас благодарить всех. Наделали посылки ваши тут шуму. Все соседи сбежались посмотреть. А адреса-то обратного нет. Так все почему-то думают, что ты у нас на Дальнем Востоке живёшь. Стаси, девочка ты наша дорогая, как же мы с бабушкой скучаем по тебе! Хоть бы глазком на тебя глянуть настоящую, а не на фотографии. Но и фотографии тоже красивые. Спасибо и низкий поклон Сергею Дмитриевичу и Леону. Угодили они с подарками, как уж и больше нельзя…Красота-то какая. Мы тут теперь, как королевны две ходим. Бабушка очень о такой шали пуховой мечтала, оказывается. С плеч не снимает, а она только больше от этого пушится. И с размером шуб ты угадала, доченька, не беспокойся…… И бурочки-то у нас, как у городских теперь. В клуб тут ходили в кино как-то, так все на нас больше смотрели, чем на экран. Все о тебе расспрашивают. Ну мы и говорим, что далёко ты служишь, девочка наша. Как бы папа тобой гордился, доченька. И мы гордимся. Я вот тут что подумала, Стаси. Не очень бы папа доволен нами был, коли знал бы, как мы тоской своей по нему другим людям праздник омрачаем. Не для того он сражался и погибал. Он за жизнь, доченька сражался. За радость твою. Решили мы, что в этом году достанем мы маленькую ёлочку, как тогда он тебе принёс. Помнишь, на потолке ещё он её привязал, потому что поставить-то её и некуда было? А мы поставим. Будем его вспоминать с радостью. Он нас видит и радуется. Это и я, и мама чувствует. Приснился он нам обеим аккурат в тот день, как подарки от вас нам получить. Смеётся! И ты, доченька радуйся. Помяни его с радостью и живи радуясь. Он так бы хотел, я-то знаю, чувствую. А бабушка вам привет от Александры-то Фёдоровны передаёт. Письмо от неё пришло на днях. Всё у неё слава Богу. За ней там смотрят, в квартире-то ихней, Сергея Дмитриевича. Жалеет, что не может к сыну перебраться пока, но надеется. А сюда собирается в апреле уже приехать. Мы её дом раз в неделю хорошенько протапливаем, чтобы не засырел от холодов. Бабушка тут вдруг вспомнила, на фотографию когда посмотрела, как Леон у неё в огороде репку стащил. Посмеялись. Помнит она его хорошо, говорит. А я совсем не помню. На работе всё больше была. Стаси, ты нам денег-то больше не шли.. Всё у нас есть теперь. Хватает. Коза объягнилась. Два козлёнка. Козочка да козлик. Молоко теперь продавать можно будет на будущий год. Нам от двух-то коз не выпить самим. И масло собьём даже. Ты не беспокойся о нас. Теперь уж выживем. Не война. И ты выучилась, слава Богу. Выдюжим. Нам много не надо. Береги себя. И привет всем, и низкий поклон за вашу ласку и память. И с Новым вас годом. Пусть он у вас счастливее ранешнего будет. А я очень скучаю о тебе. Целую и обнимаю. И бабушка обнимает и целует. Пиши чаще. Твои письма нас очень радуют. По неделе читаем, как у вас там, да что. Даст Бог, так и свидимся. Мама и бабушка твои».

И Лео и Сергей Дмитриевич с удовольствием слушали, как Стасины мама и бабушка сердечно и наивно гордились своей дочкой и внучкой, демонстрируя перед соседками подарки, из-за дальней дали полученные от внучки. Они даже слова товарок приводили, и малейшие свои эмоции описывали от прикосновения к меху, к пуху, о тепле в ногах от пуховых носочков, и в руках от рукавичек с такими красивыми узорами, что «только на праздник и надевать». И о том, как соседки придирчиво рассматривали, «какой нитью шаль-то связана?» И какие карманы у шуб удобные: «и потаённые и глубокие». Чувствовалось, что эти посылки были громадным и радостным событием в их жизни, не виданным ими никогда и нежданным, и тем более радостным и чудесным.

– Как же приятно делать подарки, сын? Да ведь? – счастливо шутил отец, когда Стаси на минутку выбежала из комнаты за фото, на котором бабушка углядела, что её салфеточка у Стаси на столе лежит, что обрадовало старушку до слёз.

– Спасибо тебе, пап. И когда я наберусь ума, чтобы вот так понимать всё? Стаська просто счастлива.

Матери и бабушки.

– Наберёшься. Какие твои годы? Я в твоём возрасте, по-моему, вообще ничего вокруг себя не видел. Вырвался в Москву тогда и улетел! Учёба, наука, девушки! Про маму свою вспоминал, только когда перевод получал очередной. А она терпела. Ни разу не упрекнула. Ни она, ни отец. А теперь вот не могу её пока сюда выписать. Пенсионеров не берут. Тут работать надо. Хорошо, что там с квартирой устроилось всё мгновенно. В Москву она сама не захотела, ни дачу, ни квартиру – не захотела далеко от нас уезжать. И отец не хотел И родных там никого не осталось у нас. А может нам с тобой в пятидесятом в Москву надо было махнуть, а?

– Да нет, па. Я бы не поехал тогда туда. Там мать со своим вторым генералом ещё была. Тебе тут плохо?

– С чего это ты взял? Но второго генерала-то уже не было в живых к тому времени. Мне тут хорошо. Климат нормальный. Резко континентальный. А там и просырь бывает в Москве-то. Мне это нехорошо. Из рабочей зоны меня вывели навсегда. Кстати, Кира говорила, что те, кого там, в Москве лечили, почти все уже ушли. А тут такие же живут себе и в ус не дуют. Наши спецы сильнее и опытнее. Впрочем, это и понятно. Тут все в одном котле варятся и всё замечают, и сразу. Уверен, что новый институт даст мощный толчок в этих вопросах. Не может быть, чтобы человек не нашёл действенных мер против такой угрозы. А в следующем веке наверняка таких заболеваний уже не будет вообще. И я даже представлять не хочу, что вместо Стаси у тебя была бы другая какая-то московская жена. Нонсенс! Это чудо-девочка! Тебе, Лео, повезло сказочно! Ну, так что мы нашей принцессе к Новому году приготовим?

К Новому Году все мужчины, как сговорившись купили Стаси и тёте Тане подарки. Кто – что, но всё красивое. От новых ёлочных игрушек до варежек, шарфов и сумок. Стаси даже растерялась. Она о подарках и не подумала, как и тётя Таня. А дядя Митя поднял их на смех: «Девочки вы наши дорогие! Да какие же подарки от вас ещё нам нужны?! Вы же нам такой стол забабахали! Это же мечта, а не стол! Все выходные тут без продыху стряпали. Ладно, хоть, на пельмени позвали, сто лет же пельмени не лепили. Это лучший для нас подарок – в тепле вашем погреться. Повезло в этот раз. Воскресенье – выходной, как специально накануне, успели всё подготовить. Даже ёлку поставили. Давно мы такого банкета не видели, и всё вам благодаря, без вас нам, мужикам, весь праздник – бутылёк да килечка. И сегодня – понедельник, – день короткий. С утра праздничное настроение у всех. А завтра целый день гулять будем. Это удачно получается, когда праздник к выходным прижимается, как отпуск маленький. И ночью сегодня в парке гулянье, говорят, будет, музыку включат. И на катке тоже.

За стол сели рано довольно. Не только же в курантах дело.

– У нас в стране почти полсуток напролёт куранты бы били, если бы их на часовые пояса поставить. Целых одиннадцать поясов с хвостиком. На Дальнем Востоке уже шесть часов, как пятьдесят шестой год шагает. А у нас только ещё через два часа. За проходящий что ли? – Сергей Дмитриевич поднял бокал с газировкой. Все дружно выпили и закусили не торопясь, смакуя каждый кусочек сотворённого женщинами праздничного ужина с десятком салатов, закусок и нарезок.

Да и то сказать, что может быть лучше этого сказочного праздника ожидания чуда следующего года в снежной метели за окном, в этом, по-детски наивном, перемигивании фонариков на ёлке, в этих сверкающих под светом люстры нарядных торжественных фужерах и рюмках, в этом витающем повсюду запахе хвои, мандаринов и огромных красных душистых яблок, которые кладут непременно в каждый серый бумажный кулёк с подарком каждому советскому ребёнку, если не родители, то уж дядька Профсоюз-то – обязательно! Если и нет мандаринов, то горсть карамели-то и орехов грецких – точно в кулёчке есть! Это любимый праздник народа, в самый холодный момент года согревает всех даже в мороз за сорок градусов.

Крепкий морозец на улице, куда после ударов курантов, закончившихся выпитым шампанским, все вывалились, одевшись потеплее, чтобы прокатиться на горке, как в детстве, только усилил праздничное настроение. В этот день кататься с горки разрешалось всем, и даже приветствовалось бурными аплодисментами. С огромной горы то и дело съезжали весёлые кампании, устраивая кучу-малу. Кто-то сидел на пятой точку, кто-то на корточках, а кто-то вовсе стоя и держась за шапку впереди ехавшего. Сотрудники, ещё днём сосредоточенно работавшие с тобой бок о бок, радостно встречались, как давно видавшиеся, лезли лобызаться, угощали приятелей друзей и соседей тем, что захватили с собой на прогулку.

То тут, то там стреляло шампанское, оббивались чем-то сургучные головки на лакированных, покрытых снаружи восковой плёнкой, картонных вдавленных внутрь пробках на бутылках водки, выворачивались штопором или просто втыкались внутрь длинные непослушные пробки на бутылках вина.

Стеклянные гранёные стаканы, являющие собой повсеместно символ Великой Страны Советов, остроумно скомпонованный скульптором Мухиной в одном сосуде, одинаково удобном для чая, кофе, газировки и для «принятия» на улице под кустом, были в этой толпе ликующих людей в дефиците и дружески одалживались, пока совсем не терялись где-то среди встречающих тут, под тёмным звёздным морозным уральским небом среди друзей и родных, следующий Мирный Новый Год.

То, что он будет мирным, никто уже не сомневался.

Комбинат и в эти минуты работал, ни на секунду не останавливаясь На таком предприятии остановки невозможны. И кто-то, десятки и сотни людей, там в цехах и лабораториях сосредоточенно следили за приборами, чтобы тут, в парке – и во всём мире тоже – люди могли беззаботно радоваться и кататься на горке, перед тем, как придут сменить тех. Работающих.

Глава 12. «Валетный» капитан

По большей части в жизни своего сына и бывшего мужа Кира Михайловна никак не проявлялась. Только регулярно и аккуратно ежемесячно пополняла счёт, открытый на сына «сто лет назад», от которого Сергей категорически отказался, бросив однажды иронично: «Нам, мужикам, много не надо, а красивой женщине деньги всегда нужны для поддержания своего реноме». Поддерживать своё «реноме» Кира Михайловна не собиралась, как не собиралась и уступать своему бывшему в упрямстве и праве обеспечивать сыночка. Сыночек вырос, даже женился, не пригласив мать на самый важный день в своей жизни, но она упрямо ежемесячно откладывала деньги на его счёт, держась за эту добровольно принятую на себя обязанность, как за последнюю нить, которая имела значение прежде всего для неё самой, связывающую её с сыном и отчасти и с мужем. И теперь она с настороженностью волчицы наблюдала издали за Стаси. Ревность матери, ревность женщины, на глазах которой Стаси стала пользоваться и очень широко (даже чересчур широко по мнению Галины Григорьевны – подруги Киры Михайловны, и по совместительству матери Веты) любовью и щедростью сына и бывшего мужа Киры Михайловны. Очень давно всё это когда-то принадлежало ей, любимой женщине Сергея Дмитриевича. Очень давно – но принадлежало. И это по твёрдому внутреннему убеждению Галины Григорьевны не могло не тревожить и не обижать чувства матери и жены, пусть бывшей.

В чём-то эта хитромудрая женщина наверное была права, а именно в том, что большинство женщин никогда не забывает о тех своих женских и материнских правах, которые некогда в своих прежних благополучных семьях они имели, и чаще всего считают, что они имеет на них право пожизненно, природа материнского инстинкта и инстинкта самки вбрасывают им это заблуждение в бурлящую обидой кровь постоянно. Ибо разводов без обид не бывает.

Подруга Киры Михайловны считала просто своим долгом со слов дочери Веты постоянно доносить всё новые и новые подробности жизни её сына, которые Вета, оскорблённая насмерть высокомерным пренебрежением Лео, тщательно выискивала, запоминала и, разумеется, окрашивала их в желаемые ей цвета и оттенки. И обиженное сердце матери иногда готово было верить в опасности, грозящие её сыну от этой незнакомки, так стремительно и победоносно, как казалось всем, ворвавшейся в их дом. Но счастливый вид сынули, с которым Кира Михайловна иногда случайно пересекалась, говорил об обратном.

А Стаси тем временем наслаждалась жизнью и положением любимой жены и дочки с совершенно наивным и подлинным детским восторгом и доверием к окружающему её миру. Природная весёлость и деятельная беззаботность её жизни заражала всех вокруг чувством радости и правильности жизни вообще, и их жизни рядом с этой звенящей счастьем девочкой в частности.

Долго ли может продолжаться такой праздник?

Долго.

Всю жизнь.

Если облака и тучки зависти, злословия, «доброжелательные» напоминания о прошлом, советы и предупреждения о возможном горьком будущем обходят и облетают такой мир чистоты и наивности стороной.

Но обычно они не облетают наивные миры чистоты. А наоборот сгущаются, над такими островами безмятежности и счастья, которые другим, менее одарённым от природы, или затюканными обстоятельствами личной жизни, людям не дают покоя ясным ощущением того, что у них-то не получается, и никогда не получится, такого достигнуть. И чтобы контраст был для них менее болезненным, такие люди с удовольствием начинают искать пятна даже на солнце.

Иногда думается, что не надо показывать своё счастье другим. Оно такое нежное и уязвимое что не способно без потерь выйти из столкновения, если натолкнётся на грубую плотскую зависть и низость.. И даже в таком Городе, где, казалось бы, все люди настроены на огромное чувство ответственности и самого бережного отношения к жизни, где все должны бы были быть связанными между собой дружеским единением жизни в особых условиях, где все очень тесно взаимодействуют и зависимы друг от друга, такие столкновения не исключаются. И даже, наоборот, часто принимают в замкнутом пространстве стремительное развитие и особый драматизм. Убежать, спрятаться-то – негде.

С некоторых пор Лео стал замечать странные ухмылки знакомых в свою сторону. И Глеб стал неразговорчивым, когда разговор касался жён, семьи. Аналитических способностей у Лео было достаточно, чтобы правильно воспринять такой сигнал. Оставалось только найти источник. А источник оказался на поверхности, как прыщик на носу.

Впервые с этим типом Лео и Стаси встретились на молодежной вечеринке в доме Глеба, организованной Леной по случаю их с Глебом новоселья

И как же всё прекрасно было в тот день! Стаси и Лео подарили виновникам чайный сервиз по намёку Глеба.

За столом сидела большая кампания одноклассников и одноклассниц Глеба и Лены. В их числе была и Вета. Её, правда, никто не приглашал, она сама решила сюда прийти, узнав, что здесь будут и Лео с его женой, но и выгонять её тоже никто не стал, приняв в подарок букет цветов, коробку духов «Красная Москва» и бутылку коньяка «Пять звёздочек», одноклассница, всё-таки, тем более, что она пришла в сопровождении лубочно-красивого, как карточный валет, капитана. И вполне резонно было предположить, что она никого не будет в этот раз доставать своими претензиями и приставаниями, как обычно. Она и не приставала. Но и глаз своих с Лео не спускала, сидя далеко и сбоку от него. И со Стаси тоже глаз не спускала, как и её спутник капитан.

Но ни Стаси, ни Лео не обращали на них ни малейшего внимания. Они были поглощены друг другом. После нескольких тостов за хозяев дома, за их процветание, размножение и здоровье, насыщенная обильными яствами публика потребовала движения.

Старинный граммофон родителей Глеба и куча пластинок вполне удовлетворяла потребности тогдашней молодёжи в музыкальном драйве. Под звуки «Утомлённого солнца» и сладковато-пронзительно-трагичных голосов Вертинского, Собинова, Козловского и Леонтьева, несущихся с небольшой долей хрипотцы с волнообразно кружащихся пластинок, пары томно замирали в па фокстротов, танго и вальса.

– Слушай, Стаси, – Лео медленно и незаметно водил по спине жены ладонью вверх и вниз, – а где резинка от твоих шёлковых трусиков, любимая? – он прошептал ей этот вопрос в самое ушко, нежно розовевшее под выбившимися прядками завивающихся колечек волос. – А?

– Резинка? – Стаси вскинула на него наивные широко раскрытые глаза.

– Да. Именно она. Где? – он оттанцевал её в дальний угол комнаты, ближе к выходу.

– Понятия не имею! – Стаси недоумённо вскинула плечами.

– Как это, – Лео передразнил её подёргивание плечами – понятия не имею?

– Так. Не имею. Но если она тебе нужна очень, то скорее всего она вместе с моими трусиками в кармане твоего плаща. Я так думаю.

– Хм. Уверена?

– Мм.

– Тогда…

Голос Глеба, вносившего в комнату огромное блюдо, с которого свисал рыбий хвост, прервал диалог Лео и Стаси: «Друзья, на стол подаётся заливной судак огромного размера. Я его еле вытащил из аквариума, пришлось звать на помощь продавца. Прошу к столу, оценить кулинарный гений моей жены Леночки, Елены Прекрасной, то бишь. Давайте, налегайте и отзывы прошу писать, чтобы на память осталось нашим потомкам».

Пришлось всем возвращаться к столу, хотя желудки ещё не были готовы к следующей порции еды.

– А что тогда-то?– шёпотом спросила его Стаси, наклонив его голову к себе детским движением, потянув прямо за галстук.

– Тогда… тогда я должен в этом точно удостовериться, составить акт о нарушении моего аппетита и наложить на виновницу суровое наказание,– едва слышно проговорил Лео, укусив в конце это нахальное розовое ушко, к которому были притянуты его губы.

– Я уже боюсь. Я не хотела нарушать аппетита.

– А что ты хотела, интересно мне знать?

– Что? Просто проверить, почувствуешь ли ты, что на мне чего-то нет?

– Да?! И ты ещё сомневалась, что почувствую?

– Мм. Глеб со мной танцевал и ничего такого не почувствовал. А он более опытный, чем ты, муж. И не почувствовал.

– Не спрашивал?

– Не-а.

– Но это ещё ничего не значит. Может, он испугался?

– Интересно. Я не думаю, что он такой пугливый.

– А о чём ты думаешь, вообще сейчас, голова твоя квадратная?

– Только одно. Что я тебя люблю. И не хочу этого осетра.

– Сазана.

– Какая разница. На сама деле судака, по-моему.

– Карпа, короче. Ну так что, пойдём проверим моё предположение, пока тут все косточки этому карасю обсасывают?

– Неудобно.

– Как это? Без трусиков танцевать тебе удобно, а пойти и дать мужу проверить такой вопиющий и призывающий к ответу факт, тебе не удобно? Ну, уж, нет, – Лео так увлёкся тихой, круто взвинтившей его, перебранкой со своей женой, что не замечал, как две пары глаз не спускают с них взгляда. И только тогда, когда он поднялся со стула и поднял за собой Стаси, и Вета, и её капитан снова уткнулись в свои тарелки.

– Вы куда, Леон? – тотчас отреагировал Глеб

– Да нам в ванну вашу новую надо. Стаси надо… таблетку принять. Мы на минуту. Сейчас…

– А что это ты на меня всё спираешь? – смеясь прошипела Стаси.

– А потому что… – Лео запирая за собой дверь ванны впился губами в смеющийся ротик своей Йони.

Платье взлетело вверх, обнажив её ножки. Трусиков не было. Эти чёртовы пуговицы на ширинке никак не желали расстёгиваться одной рукой, и пряжка ремня тоже…

– Чёрт, солнышко моё, я сейчас, сейчас, маленькая, – сердито шептал он , усаживая её на туалетный столик, подстелив под неё новёхонькое расписное китайское полотенце с огромными розами, которое Лена специально повесила, чтобы гости руки вытирали вот такой роскошью…

Как же это всё было упоительно своей стремительностью, озорством и критическим местоположением действа. Кто-то уже подергивал дверь, и Лео сдавленно прохрипел: «Занято…», – держа почти на весу тело жены, зашедшейся в истоме и вообще не реагирующей ни на что, кроме губ своего мужа, в которые она вцепилась, чтобы не застонать…

– Я тебя вечером ещё сегодня накажу, – слегка отдышавшись, пригрозил Лео и вернул полотенце на вешалку другой стороной наружу.– У нас налицо есть некоторые разногласия, которые требуют разрешения. Домой придём и пойдёмте, как говорит мой па после поездки в Питер, в нашу комнату, ляжемте на кровать переговоров и решимте. Вот так. И накажемте.

– Ладно, накажешь, только обязательно, – у Стаси дрожали ноги и голова кружилась от счастья.

– Всё в порядке? – заботливо спросил Глеб, когда они вернулись обратно, не замечая, каким взглядом проводил их в коридоре лубочный капитан с нафабренными усами, ожидая, когда же они покинут ванну.

После их ухода он долго принюхивался в ванной, но в открытое окно ванной порывами залетали лишь волны свежего воздуха, густо пахнувшие смолистыми почками тополя, массово осыпавшимися и прилипавшими ко всем подошвам всех туфель и ботинок.

– Да. Всё в порядке, – ответил Лео, поправляя галстук и застегивая вторую пуговичку на вороте. – Где это ты такое красивое полотенце, Лен, отхватила? – сделал он комплимент хозяйке таким вопросом.