Фельдмаршал Паулюс вместе с остатками своей армии попал в плен под Сталинградом в начале сорок третьего года и пробыл в плену десять лет. В разных воспоминаниях говорится о разных местах, где его содержали – бывший монастырь в Суздале, сталинская дача в Кунцево, правительственная дача в Томилино. А я помню еще одно место – возможно, истинное, где он прожил последние годы своего плена.

Это станция Ильинская. Она, между прочим, недалеко от Томилино – то ли следующая, то ли через одну. Станция эта до сих пор есть, ехать надо с Казанского вокзала. Если ехать из Москвы, то сходить с платформы надо было на левую сторону от путей по ходу поезда.

Видела я этот участок году в шестидесятом или шестьдесят первом. От станции до него было минут десять ходу, и мы с мамой всегда проходили мимо него, когда шли со станции на дачу. На первый взгляд в участке не было ничего особенного – посеревший от времени дощатый глухой забор метра в два высотой тогда в Ильинском не был редкостью, корабельные рыжие сосны росли почти у всех, между соснами виднелись над забором верхушки яблонь и темная крыша и серый мрачный фронтон дома. Но если присмотреться, над каждым углом четырехугольного участка виднелись среди зелени небольшие, метров по пять, вышки – из таких же посеревших досок, как забор, с перилами и четырехугольными крышами. За забором всегда было тихо, никто не ходил, не разговаривал, из ворот – таких же высоких и глухих, как весь забор – ни разу не выезжали машины. На вышках тоже никого никогда не было видно.

Мне всегда хотелось посмотреть хотя бы в щель, что же там внутри за забором, но мама не разрешала, да и забор был сделан добротно, без щелей. Однажды я спросила, что там такое, и мама ответила: "Дача Паулюса. Он здесь в плену жил." Я спросила про вышки, и узнала, что это для часовых, чтобы пленного охранять. В пять или шесть лет я не знала, кто такой Паулюс, и почему он был такой важный человек и должен был жить под охраной часовых на даче в Ильинском, но все-таки запомнила, и этот участок был всегда для меня "дачей Паулюса".

Теперь я думаю, что это действительно было одно из мест, где держали неудачливого фельдмаршала. А может быть, последнее, где он жил уже после окончания войны, когда тщательно охранять уже не было необходимости. В шестидесятых годах там, скорее всего, и вправду никого не было, а теперь, я думаю, много лет как нет и самой дачи – Ильинская недалеко от Москвы, и земля там пустовать не может.

18. Сорок два грибочка

Всякий у меня отдых бывал, но такого, как летом шестьдесят девятого года, не было ни до, ни после. Экзотика!

Сначала были куплены на всех троих путевки в дом отдыха. Отец сказал: особый дом отдыха, жить будем на пароходе или на дебаркадере, но плыть мы не будем. Звучало интересно, а происходило еще интереснее. Для начала надо было доехать до этого самого парохода, на котором не надо плыть. Пароход должен был стоять на Пяловском водохранилище. Сначала ехали на электричке, потом на автобусе, потом выяснилось, что до самого дома отдыха автобус не дойдет, лето сырое, дорогу размыло. Поэтому всех отдыхающих высадили на противоположном берегу, и через водохранилище вместе с вещами нас перевозил местный житель на лодке.

Пароходов оказалось два: они оба стояли около деревянной пристани, на которой был выстроен небольшой домик (возможно, когда-то в нем жил начальник пристани или кассир или кто-то в этом роде). Эта пристань с домиком и называлась дебаркадером, и в ней тоже можно было жить, но нам достались места в каюте парохода. Это было и к лучшему – в дебаркадере, как говорили, было очень сыро. А пароходы были просто загляденье – маленькие, слегка перекосившиеся, с большими колесами по бокам. По кожуху колеса – некогда золотистая, но уже обшарпанная надпись, название. Наш, если не ошибаюсь, был "Дзержинский", второго названия не помню, но если честно, обоим пароходикам вполне подошло бы название "Севрюга", как у того, который плавал в фильме "Волга-Волга". Наши, правда, не плавали, только держались на воде. Двигатели у них, похоже, с довоенных времен не работали.

Мы с мамой поместились в двухместной каюте, отец – не помню как, кажется, тоже в двухместной с каким-то соседом. Койки в каюте были узенькие, не больше полуметра, созданные как мягкие, но на самом деле довольно жесткие и выпуклые в середине, так что даже на вечной стоянке с них можно было скатиться. В стене каюты был, разумеется, маленький круглый иллюминатор, намертво закрытый – хорошо, что лето было холодное.

И хорошо, что лето было сырое! Вокруг водохранилища был лес – он и теперь там еще сохранился, несмотря на бурное размножение коттеджных поселков. На нашем берегу был лес еловый и осиновый, на противоположном – березовый с примесью осины. И это было замечательно, потому что в еловом и осиновом лесу в сырое лето выросло невиданное количество грибов. Грибы были белые и подосиновики, и никаких больше. Вообще. Зато даже такие неважнецкие грибники, как мы с отцом, собирали их десятками. Даже не всякий увиденный гриб брали – если мелкий, то оставляли до завтра, приметив место, пусть еще подрастет. Другие грибники носили белые грибы корзинами. Один особенно темпераментный товарищ по утрам, вернувшись из леса, докладывал всем с дебаркадера: "Представляете, сорок два грибочка! Сорок два отличных беленьких грибочка!"

Сначала мы их пытались сушить, но на воздухе они червивели и гнили, поэтому все отдыхающие ходили в столовую к повару и просили для своих ниток с грибами места на печке. Потом, когда стало ясно, что сохранить подсушенные грибы в течение трех недель будет трудно, решили их есть сразу. Купили в местном магазине хлеба, алюминиевую кастрюльку и пачку масла, и жарили на костре эти грибы, а потом ели с одним хлебом. На обед в столовую можно было уже не ходить.

Да, столько грибов одновременно мне за всю жизнь пришлось видеть раза три-четыре.

С годами силы местных грибниц не иссякли. Лет пятнадцать назад я привезла на Пяловское водохранилище свою собственную семью. Пароходов с колесами и деревянной пристани с домиком там уже давно не было, но дороги оказались по-прежнему плохие. А потому на тот берег, возле которого когда-то стояли "Севрюги", мы так и не проехали. Но на другом берегу грибов оказалось не меньше. Правда, поскольку это был березовый лес, там были только сыроежки, и ничего больше. Зато сыроежек мы набрали два ведра.

Но я не теряю надежды: вот выйду на пенсию и доберусь до елового леса на берегу Пяловского водохранилища. Может, еще будут белые грибы в огромных количествах?

19. Коза

В "Комсомольской правде" появилась однажды заметка о том, что если уж Хэллоуин считать чем-то чуждым, но играть в ряженых очень хочется, то можно было бы возродить давно забытые святочные процессии ряженых. Статью написала сравнительно молодая журналистка, для которой святочные медведи и козы – обитатели учебников истории и этнографических трудов. А я вот застала их сама во времена своего детства, причем не в глухой провинции, а в черте Москвы.

Было мне тогда неполных двенадцать лет, и были зимние каникулы, хотя погода совершенно не соответствовала – тающий снег, грязь, слякоть… Отец повез нас с мамой куда-то на машине, На Новогиреевской было какое-то транспортное происшествие, и он решил объехать это место по боковой безымянной улочке. Сейчас это место называется Утренняя улица, и застроено солидными высокими домами. А тогда там были частные владения с густыми садами, покосившимися заборами, старыми сарайчиками с хрюкающими свиньями и посеревшими от дождей одноэтажными домами (никто их не ремонтировал и не красил, все ждали переселения в новые квартиры).

И вот из какой-то калитки выскочила на разъезженную грязно-снежную дорогу компания. С баяном, со звенящим бубном, шумные подпившие люди окружали две бурые мохнатые фигуры, встав прямо посреди дороги. Мохнатые выскочили вперед и начали прыгать и плясать под пение и баян. У одного торчали с боков настоящие медвежьи лапы с когтями, а сверху – медвежья голова, явно надел медвежью шкуру поверх куртки. Другой выглядел таинственно и страшновато – из накинутой на человеческую голову мохнатой коричневой шубы поднималась на высокой палке маленькая, вырезанная из дерева, потемневшая от времени голова козы. Козья голова кивала в такт музыке, а ряженые раскачивались и подпрыгивали. Один парень из компании вытащил из кармана бутылку с чем-то непонятным, явно не фабричного производства, отсалютовал отцу – выпей с нами, мужик! Мама испугалась – ну пьяные же люди, и много их, что им еще в голову придет? – но отец притормозил, помахал гуляющим, и нас пропустили. А я еще долго оглядывалась на своем заднем сиденье, старалась разглядеть, нет ли у них еще кого-нибудь, наряженного зверем. Но больше не было.

Теперь-то я человек взрослый, и знаю, что больше никого и не надо. Это классика – для святочного гулянья рядятся только в козу и медведя, и в компании бывает только одна коза и один медведь, потому что пришли они в святочное гулянье из языческих обрядов, а там с ряжеными все было серьезно. Коза испокон веков обеспечивала плодородие на будущий год, а медведь был спутником "скотьего бога" Велеса, охраняющего хозяйство и скотину (как варианты – сам Велес мог носить медвежью шкуру или принимать образ медведя). И конечно, это все должно было быть немного страшно, потому что это – обращение к богам, обращение в будущее. Фотографировать я в то время не умела, моих собственных снимков гулянья у меня нет. Но вот этот старинный рисунок я нашла в Интернете, и он очень похож на то, что я запомнила тогда.

Есть и коза в шубе – слева у печки, рядом со стоящими девушками, и медведь, правда он не пляшет, а бегает на четвереньках.

Ну что ж, как говорится, возможны варианты. Например, вот как на другой картинке – медведь танцует, а коза не в шкуре, а в простыне (но в простыне – это неправильно, коза должна быть с шерстью, чтобы встречные могли гладить ее по шерсти, на удачу).

В общем, да здравствуют Святки! Хэллоуин тоже можно оставить на всякий случай – рядиться можно и два раза в год.

20. Паром на канале

Сорок лет назад через канал имени Москвы мосты были в основном железнодорожные. Но если вы ехали по Дмитровскому шоссе, то попасть на другой берег канала можно было только на паромах. А нам с родителями по пути на дачу именно туда и надо было попасть.

Наш паром был около станции Турист. Он ходил между двумя причалами на берегах канала. Около пристаней стояли два небольших желтых строения – в них помещались лебедки с электродвигателями, которые тянули тросы то в одну, то в другую сторону, а паром на двух понтонах плавал от одного берега до другого, с грохотом приставая к причалу. На него можно было уместить шесть легковых машин (или один грузовик и два мотоцикла) плюс энное количество пеших пассажиров и велосипедов.

Водители подъезжали к парому, высаживали пассажиров и заводили на паром машину. Паромщицы командовали: "правее! левее! вперед! стой!", пока все машины не вставали на паром. Потом водители обязательно выходили (такая была техника безопасности) и брали у паромщиц билеты – по одному на человека и по пять на машину. Паромщицы отрывали коротенькую ленточку билетов, не считая, и говорили: "Я вам билетиков немножечко…". Разница использовалась ими в личных целях, однако я не помню, чтобы кто-то возражал. А потом нажималась кнопка, и паром отчаливал, с шуршанием тросов и урчанием двигателей в желтом домике.

Но так спокойно было только, когда дежурили паромщицы-женщины. Когда же за дело брался Дядя Паша, он же единственный мужчина на пароме, обладатель белой фуражки и прозвища "Капитан Поперечного Плавания", все шло кувырком. Каждая загрузка превращалась в спектакль. "Эй, эй, куда едешь! Впереди пусть мотоцикл стоит, а за ним "Волга"! А ты рядом, прижимайся плотнее, как к девушке прижимайся! Как некуда? Ну тогда – задний ход, съезжай, вместо тебя "Запорожец" встанет! Какие билеты? Потом билеты! Куда на велосипеде под колеса? Скорее, скорее, надо успеть до теплоходов! " Несмотря на годы, дядя Паша бегал, кричал и суетился за троих, а водители, которые и сами знали, как и куда ставить машины, ворчали.

И если этот процесс затягивался, вскоре мог наступить момент истины. Оживал громкоговоритель на стене желтого домика и оттуда хрипел голос диспетчера: "Внимание, внимание! Из шлюза вышел теплоход и две баржи!"

Все дружно вздыхали, особо темпераментные водители изрекали нецензурное, а дядя Паша нажимал еще одну кнопку, и тросы опускались на дно канала, чтобы не мешать теплоходу и двум баржам. И вот они выходили из шлюза (его было прекрасно видно от парома) и медленно и величественно плыли мимо нас. Паром покачивался, люди с теплохода махали нам руками, а речники на баржах курили, сидя среди насыпанных на баржах куч щебня, песка и бог знает чего еще. Шли долго, не спеша, а потом диспетчер снова хрипел что-то о том, что из другого шлюза выходят навстречу еще два теплохода, и на пароме уже даже не ругались. Иной раз так стояли минут по сорок, и довольно скоро изучили все речное пароходство.

А потом в километре от парома построили мост, и паром сняли. Сейчас от него остались только причалы и фундаменты желтых домиков. Так же разобрали и все остальные паромы – конечно, они были неудобны, да и проработали, как я думаю, со времен постройки самого канала. Но когда их не стало, мне показалось, что все же в пароме было что-то очень симпатичное. Впрочем, может быть, это была только память о детстве.

21. Течение

Когда сидишь в праздник на даче, кажется, что все вокруг застыло и вообще не меняется. Кажется, что течет река времени где-то далеко и в каждую секунду что-то меняется, а ты все так же, как сорок лет назад, сидишь на грядке в тени старого домика, разравниваешь кротовые кучки, дергаешь сорняки, а потом выходишь на заросшую кустами улицу и видишь все тот же геодезический знак, стоящий высоко над домами на горе.

А почему он собственно на горе? И почему эта гора так высоко поднимается на ровном месте среди ровных дачных участков?

А потому, что пятьдесят лет назад это место вовсе не было ровным, оно все было вот в таких же горах. И это были не природные горы, а искусственные – отвалы от Канала имени Москвы. Песчаный грунт, вынутый с глубины, вывозили и сваливали, как получится, в виде холмов и горок. Эти горки простояли таким образом сорок лет, поросли травой и деревьями. А вот когда в семидесятых годах вошли в моду садовые участки, горки разровняли бульдозером и отдали под наши участки.

Никакого плодородия от участков никто не ожидал – верхний (и довольно тонкий) слой почвы соскреб бульдозер, а ниже был только вынутый с глубины канала голый желтый песчаный грунт. На нем не было даже сорняков, а в нем не было ни червяков, ни вредителей. Дачники, купившие голые участки, покупали торф, навоз и даже землю, чтобы хоть что-то могло расти. Хорошо помню, как наши соседи всей семьей кричали "ура" в честь первого найденного в грядке червяка. И как я сама носила дернину из леса, чтобы посадить на краю участка хотя бы траву. Червяк – значит, завелась в грядках какая-никакая жизнь, трава, хоть и сорная – будущий почвенный слой. Моя тетя, приехав из Мичуринска, где чернозем чуть не метр в глубину, увидев такую картину, закричала в ужасе:

– Собирайтесь и уезжайте отсюда сию же минуту! Здесь никогда ничего не вырастет!

Она была неправа. Уже год спустя на участках кое-что росло. Вот так.

А через десять лет уже были и яблони с яблоками, и дачные домики, и птицы – сойки, дрозды и галки, и даже ежи.

Впрочем, не всем отвалам от канала так повезло. Во многих местах устроили карьеры и развозили грузовиками песок по всему району. Карьеры уходили в глубину намного глубже канала. С их дна экскаваторы выворачивали песок и камни древнего моря, которое было здесь когда-то. А вместе с песком и камнями шли окаменелости. Когда мой сын был подростком, в большой моде был "Парк Юрского периода", и все дети, а с ними и взрослые, увлеклись динозаврами и прочей древней живностью. И хотя в наших местах на динозавров рассчитывать не приходилось, мы занялись раскопками. Все началось с отпечатка улитки-аммонита, который я нашла на камне из кучи щебня, лежащей у соседского забора на дороге. Таким он стал, когда я его отмыла.

А потом сын с друзьями устроил целые раскопки в ближайшем к нам заброшенном карьере. Карьер был небольшой, сейчас он уже совсем зарос, а тогда склоны были очень крутые и опасные. Чтобы ребята не устроили обвал и не обрушили на себя гору песка, я тоже с ними ходила. Искали усердно.

И находили. Например, вот этого брахиопода.

И вот этого родственника трилобитов.

Нашли много разных камней с отпечатками. Потом, как-то осенью, мы с сыном собрали их все, сходили в Палеонтологический музей и проконсультировались с научным сотрудником. Этот молодой человек нам растолковал, что же именно мы нашли.

Конечно, наши находки были совсем не музейного качества, но для себя я до сих пор храню их.

Да, вот куда завела меня река времени. Она никогда не течет мимо, надо только почувствовать ее течение.

22. Шаровая молния

Дело было в восемьдесят восьмом году, жили мы с родителями и маленьким сыном на даче. Начался сильный дождь, мы спрятались в летней кухне, выключили свет и выкрутили пробки – до того у нас уже два раза во время грозы приходил в негодность работающий электросчетчик. Время было к ужину, а тучи становились все гуще, и темнело на глазах. Я варила манную кашу в ковшике на плите, а родители развлекали внука, насколько это получалось в полутемной кухне. Дождь разошелся от души, пару раз уже гремел гром. Я хотела снять готовую кашу с плиты, приподняла уже ковшик, и тут так грохнуло, будто над нами крыша взорвалась. Я ковшик так и выронила – по счастью, каша не вылилась на плиту. А тут еще затрещало что-то, зашипело, и полился такой дождь, что оставалось только сидеть и не высовываться на улицу.

Мы и не высовывались, поели в темноте, перебежали в дом и легли спать.

А наутро выходим и видим – чуть не половина участка у нас засыпана длинными, сантиметров по тридцать, не щепками даже, а лучинами. И лучины эти с одного боку ярко-синего цвета. Что такое? У нас на участке нет ничего, синей краской покрашенного. А вот на другой стороне улицы, метрах в пятнадцати от нас – дом синий. Посмотрели – а у него на фронтоне трех досок в обшивке не хватает – длинных таких кусков вагонки, не меньше метра в длину. И не обожжено нигде, и непонятно кто и как такую дыру мог проделать. Пока рассуждали, приехал хозяин синего дома. Зашел внутрь и тут же выбежал наружу с какими-то черными пластмассовыми обломками в руке: "Да у меня весь счетчик разнесло на кусочки! Молния, что ли, ударила? Но почему тогда не загорелось ничего, и почему пластмасса не расплавилась?" И тут моя мама говорит: " А может, это шаровая молния была? Я ведь вчера что-то такое видела во время грозы. Летит над яблонями, белое, круглое, светящееся, величиной с апельсин, и как раз в вашу сторону полетело." Я спрашиваю: " Что же ты нам не сказала? Мы бы тоже посмотрели! " А мама отвечает: "Я было решила, что это мне показалось, даже постеснялась сказать – глупость какая-то, а это, наверное, и была шаровая молния. Взрыв-то этот вчера как раз тогда и случился, когда она наш дом пролетела и перелетела через улицу."

Других внятных объяснений происшествию не было.

Потом я читала о шаровых молниях, и во многих статьях говорилось, что шаровые молнии могут прикасаться к предметам, но не жгут их. Но нигде не говорилось о том, что шаровая молния может разнести твердые пластмассовые и деревянные предметы в мелкие кусочки, и при этом никакого пожара не устроить. С другой стороны, о шаровых молниях не так уж много известно – кто считает их холодной стабильной плазмой, кто живыми существами…

Мы не стали теоретизировать, а сделали из происшествия практический вывод – позвали электрика, и он нам сделал рубильник, чтобы полностью отключать дом от уличной сети во время гроз. По словам электрика, не только у нас портился счетчик во время грозы – это было на десяти-пятнадцати участках в низине, вокруг нашего участка. Низина эта была относительная – все участки наши находятся на горе, а эта низина – как бы большая яма на ее вершине. Может быть, такой рельеф и действует на электрические поля во время грозы, а может быть, еще что-то. Больше мы ничего не узнали и не сделали. Исследовать грозовые явления ни у нас, ни у соседей желания не было.

Да и шаровые молнии больше не появлялись.