В старинной притче один строитель, толкающий тачку, на вопрос " что ты делаешь?" отвечает – "везу песок", а другой такой же говорит: "строю храм". Мораль сей притчи проста: относись осознанно к тому, что делаешь. Но когда ты работаешь, не всегда думаешь о высоком и о храме, чаще – о тачке с песком. Я точно это знаю, ведь я тоже строила храм.

Храм Христа Спасителя вошел в нашу проектную жизнь постепенно. Сначала казалось – работа как работа, начертили, сдали, забыли. Однако со временем стало ясно – так просто мы от этого не отделаемся. Времена были перестроечные, денег мало, дисциплины в строительных организациях – еще меньше, спешка везде и всюду, а ведь на строительстве храма с самого котлована начались трудности – плывуны, плохой грунт. Наш конструктор Михаил Николаевич тем летом, когда копали котлован и заливали фундамент, так и жил на стройке в палатке, чтобы если что, быть рядом.

Потом, когда фундамент встал, года два все шло спокойно. Ну, нас, конечно, вызывали на стройку, когда что-то шло не так. Мне, помнится, даже в недостроенный алтарь пришлось заходить. Вообще-то, женщине это запрещено, но только после освящения. Пока алтарь не освящен, он вроде как и не алтарь.

Потом как-то, уже когда художники расписали Верхний Храм (тот основной объем, в котором сейчас все воскресные службы идут) наш прораб предложил нам с моей приятельницей, которая тоже там работала, подняться на верхнюю галерею и посмотреть роспись вблизи. Я легкомысленно согласилась, но когда мы отправились туда, сразу пожалела. Подниматься на высоту четвертого этажа пришлось не по лестнице, а по металлическим скобам в бетоне, а эти скобы помещались в вертикальном круглом тоннеле внутри колонны. Первым карабкался прораб, потом моя спутница, а я была последней. Я все время боялась, что у меня сорвется нога и я упаду, но еще больше боялась, что на меня упадет моя приятельница, а веса в ней было сто двадцать килограмм. В общем, едва доползли, но впечатление было потрясающее – господь бог смортел сверху вниз совсем рядом, до серафимов, кажется, можно было дотянуться руками, солнце из окошек, свобода, простор – хоть лети!

Теперь, когда мне случается зайти в Храм Христа Спасителя, я обязательно смотрю на роспись на потолке и вспоминаю это ощущение. Обратно мы спускались так же, по тоннелю, но теперь я была сверху, и страха не было вообще.

Еще через год храм надо было сдавать окончательно. Часть уже была открыта, и это была небольшая часть, но туда уже даже привозили реликвии – в частности, мощи святого Пантелеймона, покровителя врачей. Мы с приятельницей там только и работали – то одно согласовать строителям, то другое проверить. Последним сдавался зал церковных соборов, для которого я делала вентиляцию (обыкновенным языком говоря, большой конференц-зал, сейчас в нем идут концерты и утренники для детей). В спешке строительное начальство требовало подписать акт о сдаче таких вещей, которых еще и не существовало в природе. Однажды я приехала с больным зубом, с очередным воспалением надкостницы, и в очередной раз отказалась подписать несуществующее. Прораб Саша принес мне анальгин, а кто-то из наладчиков посоветовал подойти к мощам святого Пантелеймона, он же лечит. Мне было так больно, что я, несмотря на все свое неверие, на все была готова. Но посмотрев на грандиозную очередь больных, выстроившуюся к мощам, я позвонила по телефону в поликлинику и записалась к врачу. В этот же день зуб у меня почти перестал болеть. Я удивилась – неужели Пантелеймон помог, хотя я ближе пятидесяти метров от него не бывала? Но все объяснилось проще – воспаление перешло в новую стадию: болеть стало мало, зато щеку раздуло до безобразия. И не надеясь на помощь высших сил, я отправилась к врачу, где с зубом все благополучно закончилось.

А с храмом закончилось (хотя бы частично) к яблочному Спасу. И зал получился хорош. Очень интересный у него потолок – конструкцию эту проектировала какая-то организация из Челябинска. Там все конструкции очень мощные, потому что пролеты большие, а сверху не здание, а открытое место, где и машины могут проехать. Чтобы эти несущие конструкции прикрыть, сделали так называемые "платки" – бетонные конструкции, напоминающие паруса выпуклостью вниз, в зал. Сначала я видела их серыми, они висели низко над залом, и казалось, что вот-вот его раздавят. Но когда их расписали, получился такой оптический эффект, будто они выгнуты вверх, и потолок уходит в высоту. Хотя на самом деле они всё так же обращены выпуклостью вниз.

Спустя еще год мы с сыном сходили туда на благотворительный концерт (знакомые из эксплуатации предложили билеты). Сели на самом сомнительном с точки зрения вентиляции месте и стали ждать – когда там станет душно. Но душно не было, вентиляция получилась удачно. Этой зимой я повела на концерт в этот зал мужа, мы сидели на хороших местах, и сделали вот эти снимки, но эффект был все тот же, и вентиляция работала от души. Возможно, потому, что даже если не думать о возвышенном, а просто честно работать, все в конечном счете получается.

17.

Парк Победы

Для меня он начался со стандартного подрамника метр на метр, висевшего в коридоре этажом выше рядом с дверью комнаты архитекторов.

– Сходите посмотрите, – сказала моя начальница. – Это Парк Победы, скоро мы будем его делать.

На подрамнике был фасад – почти такой, как его видно от метро на Поклонной горе. Здание с куполом на заднем плане – музей, низкая вытянутая дуга на бесчисленных ногах-опорах ближе к зрителю – картинная галерея, впереди – огромная стрела-обелиск, прямо в небо, а у ее подножия – фигура солдата – памятник Победе.

Подрамник появился поздней осенью, месяцем позже архитекторы дали нам планировки, и мы спокойно проработали зиму, весну и лето восемьдесят шестого года. Мне досталась в работу картинная галерея. А осенью восемьдесят шестого года был объявлен конкурс на лучший памятник. Точнее, для специалистов – архитекторов и скульпторов – конкурс был объявлен заранее, чтобы они успели подготовить модели памятника, а осенью должны были выбрать лучший из них. Насколько я помню, было профессиональное жюри, в которое входили скульпторы, представители ГлавАПУ и кто-то от московской и союзной власти. Но параллельно выбрать лучший памятник предлагалось и жителям Москвы.

В Манеже была устроена выставка проектов памятников, авторы и организации, представлявшие проект, были анонимны и имели только номер. При выходе всем посетителям и всем посетителям предлагалось проголосовать на специальном бланке за понравившийся проект.

Мы с мужем и его сестрой тоже туда сходили и проголосовали.

Проекты были самые разные. Была печальная женская фигура – скорбящая о погибших мать, было подобие Родины-Матери в Волгограде, были фигуры солдат – с оружием, с радостными лицами или печальных, склонивших голову перед памятью друзей. Предполагались фигуры ростом в десятиэтажный дом или скульптуры поменьше, но стоящие у подножия высокого обелиска, но в целом направление было одно: на фоне низкого здания – высокий памятник. Это никому не навязывалось, но изначально определялось вытянутой по горизонтали формой самого здания музея и галереи. Те варианты, в которых фигура была ниже здания или такой же высоты, выглядели неубедительно.

Моспроектовский вариант тоже был там, не помню в союзе с каким скульптором, но фигура солдата с поднятым над головой автоматом у основания обелиска выглядела одной из лучших. За этот вариант я и проголосовала, не только потому, что это был моспроектовский проект, но и потому что он лучше всего соответствовал виду здания в целом. Правда, потом в газете я прочла, что по итогам "народного голосования" и обсуждения в жюри был выбран другой проект, похожий на него и тоже мне понравившийся. Насколько повлияли наши голоса на окончательный выбор, я не знаю. Как показало время, даже мнение профессионального жюри ни на что не повлияло.

Ну а потом наступила вторая зима, и я обсчитывала и чертила картинную галерею, она была огромная, и помогала мне только одна сотрудница, моя подруга. Расчеты были все полностью на мне – и кондиционирование, и отопление. В них много было всего интересного и необычного, но интересно это главным образом с точки зрения моей специальности. Из курьезов помню только то, что в поисках одной формулы я добралась даже до английских и американских справочников, которые дал мне наш главный сантехник, а ему их присылали из США. Самое противное было переводить количество тепла из "британских тепловых единиц" (потому что коэффициенты в формуле были даны именно в этой размерности) в килокалории и киловатты. Но и это было сделано.

А потом я сдала этот проект и ушла в декрет, и вернулась к картинной галерее уже в начале девяностых годов, прямо на стройку.

В первый раз, когда я туда приехала (на электричке с Киевского вокзала, потому что метро "Парк победы" было тогда приятной, но очень далекой мечтой), было немного даже жутковато. Простор, ветер и огромное серое здание вдали. Ступени еще не были построены, кругом развезенная грузовиками желто-рыжая грязь.

Постепенно здание обрастало красивой облицовкой, окнами, стеклянным куполом и скульптурами. И вот тут все стало особенно занимательно, потому что памятник Победе был не тем, за который проголосовала я, и не тем, который выбрало жюри и большинство граждан, а тем, который построил Зураб Церетели. Уж как там он действовал, какими усилиями добился этого престижнейшего заказа, представить себе не могу, но факт остался фактом – вместо солдата в плаще и с поднятым над головой автоматом под обелиском утвердился Святой Георгий на коне. А на стройном обелиске, как ворона на шесте, замахала крыльями схематичная богиня Ника с венком в руке.

И мало того, что она там повисла, так вокруг нее прицепились еще и ангелочки с трубами! И самое занимательно – тогда я не могла поверить своим глазам, да и теперь каждый раз, когда вижу этот памятник, мне хочется протереть глаза и потрясти головой, чтобы удостовериться, что не сплю. Святой Георгий, сидя на коне с копьем в руке, но без меча, тыкает копьем в змея, а змей ровно порезан на куски как краковская колбаса! На этом снимке хорошо видны эти цилиндрические колбасные кусочки, и на следующем тоже (это я снимала лет пять назад). и видно, что меча у Георгия нет. Ну как он одним копьем змея так нарезал?!

В то время мы изощрялись в остроумии, издеваясь над колбасным змеем, а теперь я просто недоумеваю – да, у художника свое видение темы, да, он имеет право быть необычным, но быть настолько нелогичным – это как? Но о логике речь тогда не шла. речь шла о большом заказе, и он был действительно большой, даже на крыше галереи, где вообще ничего такого проектом не предусматривалось, появились всадники с трубами, а рядом с ними на краю крыши – бесчисленные ангелочки, напоминающие классических "путти", но трубящие в трубы. Злые языки из числа строителей называли эти фигурки "зурабчиками", что всем определенно нравилось. Теперь этих "зурабчиков" на крыше не видно – то ли переставили, чтобы не видно было, то ли вообще сняли. Всадники, правда, остались. И те скульптуры, что предлагались когда-то на конкурсе, тоже остались. В музее в верхнем зале стоит фигура солдата с поднятым над головой автоматом и с веселым лицом, а в нижнем – печальный солдат, склонивший голову перед памятью погибших. Это обычные памятники, в них нет ничего особенного, но там, где они стоят, они трогают душу. А в картинной галерее – выставки хороших картин художника Нестеренко и других, и кондиционирование работает до сих пор, и отопление, разумеется, тоже. А на улице, на ступеньках – маленький памятник строителей самим себе. Всякое здание – это памятник тем, кто его строил.

18.

Если начать с завода Гужона…

Вот с него и начну. Одна моя знакомая, когда видела что-то техническое, запутанное и страшное, так и говорила: "Ну это просто завод Гужона!" А что он такое был – этот самый завод? А то, о чем тем более слышали все московские жители – завод "Серп и Молот". Переименованный после революции, последний металлургический завод в черте города, во времена моего детства и юности он еще работал в полную силу, но – только на металлоломе. В девяностые годы начал хиреть, как и вся наша промышленность, и в отличие от многих предприятий – не выжил. Скорее всего, в этом была закономерность – все-таки не место металлургическому заводу почти в центре столичного города. Теперь на его месте будет какой-то центр развлечений. Проект был конкурсный, международный, выиграла конкурс проектная фирма из Нидерландов, и круг замкнулся потому что начинался завод тоже с европейцев.

Хозяин завода, господин Гужон, был бельгиец (по некоторым данным – француз), но я ведь рассказываю то, что помню, а помню почему-то именно что бельгиец. Инженеры были тоже европейцы, жили недалеко от завода, да к тому же имели дачи в Новогиреево. Когда я первоклассницей переехала в Новогиреево, там еще сохранялись эти дачные домики – деревянные, посеревшие от времени, замысловатые, с остроконечными башенками и множеством узких окошек. Старожилы называли их "немецкими дачами". В одном из таких домиков жила моя подруга, и я как-то была внутри – вид был совершенно дачный, стены тоненькие, непонятно, как жильцы умудрялись сохранить тепло в этом очень европейском и очень дачном строении. Потому эти домики и сносили в первую очередь, и строили на их месте современные, многоэтажные, перекрывавшие старые улицы, мелкой сеточкой покрывающие Новогиреево.

С улицами в Новогирееве моего времени было почти как в Нью-Йорке. Все эти узенькие, но прямые дорожки шли строго параллельно друг другу, именовались проспектами и были с номерами: Первый проспект, Второй проспект… Мы жили на Девятом проспекте, а всего их было одиннадцать. Перпендикулярно шли улицы покрупнее, они уже больше походили на проспекты и назывались революционно-демократически: Федеративный проспект, Свободный проспект. Один старый (уже в те времена старый) краевед рассказывал, что до революции те проспекты, которые побольше, назывались дворянскими титулами: Графский, Княжеский. А те, что поменьше и под номерами, в царское время носили имена женщин императорской фамилии: Аннинский, Мариинский. За пятьдесят лет от мелких проспектов почти ничего не осталось, и номеров уже нет. Первых трех проспектов не было уже даже когда я переехала. Пятый, седьмой, восьмой, девятый и одиннадцатый атрофировались в семидесятые годы. Четвертый, если не ошибаюсь, стал улицей Сталеваров (я не вполне в этом уверена, может быть, это Пятый), Десятый – это улица Мартеновская (тут ошибки быть не может), а как теперь называется Шестой – не знаю, но улица сохранилась.

Вообще металлургических названий в районе было и до сих пор сохранилось несколько – есть еще улица Металлургов. Но не металлом единым живо было Новогиреево. Был еще Кусковский химзавод, в полном смысле отравлявший всем жизнь – году в шестьдесят пятом во время одной из аварий от ядовитых выбросов пожухли все листья на деревьях, да и потом такие запахи иной раз шли по району… Химзавод закрывали постепенно, и окончательно он перестал работать лет пятнадцать назад. На память осталось только название улицы – Полимерная. Конечно, на волне переименований можно было бы вернуть ей и историческое название, но оно еще хуже – Левоокружной проезд.

На полпути от завода Гужона до Новогиреева был еще Электродный завод. Не знаю, как он сейчас, но улица Электродная есть, в мое время старушки называли ее "Электронной". Могла быть и станция метро Электродная, так было в проекте и во время строительства желтой ветки метро. Но когда построили, эту станцию назвали более стандартно – "Шоссе Энтузиастов", тем более, что она и стоит на шоссе.

Многое меняется, названия остаются. Когда-то они казались скучными, потом – ужасно пошлыми и совковыми, а теперь это – память о том, что когда-то было.

19.

Сквер для пользы государственной

Сначала это был овраг – довольно глубокий, этажа в полтора высотой. Потом, лет тридцать пять назад, построили Варшавское шоссе и наш дом, и много еще чего. Овраг оказался разделен на несколько частей, в двух из них получились довольно приличные пруды, а в нашей – только сырость и грязь. Весной и осенью в овраге было воды по щиколотку и спускаться туда было рискованно, летом можно было гулять с собаками, а зимой кататься с берегов вниз на санках, что подрастающее поколение и делало.

Потом наступили прекрасные девяностые годы. В овраге неведомо откуда появился старый военный грузовик для перевозки солдат. Каждую неделю с него что-нибудь снимали, в конце концов он превратился в металлический скелет, простоял так лет пять и пропал.

Потом какие-то дельцы развесили по району объявления, что в овраге будут строить отапливаемый гараж на сто мест, и что каждое место обойдется в 5000 долларов, и просьба сдавать скорее… Много ли нашлось наивных обладателей больших денег, не знаю, но дельцы завезли в овраг десятка три бетонных плит, грузовик кирпича и вагончик для сторожа, а потом бесследно исчезли. Сторож охранял овраг (стройкой это никак невозможно было назвать, потому что за все время не появилось ни одного строителя) года два, и тоже исчез. Плиты и кирпич остались. Овраг потихоньку зарастал кустами, как-то раз там даже посадили деревья, и некоторые выжили – получилась грязноватая рощица с элементами строительства.

Но г�