В девяностые годы в Москве было много турецких строительных фирм – даже при том, что среди наших строителей была безработица. Но турецкие фирмы на фоне нашей разрухи подсуетились, предложили небольшие цены и строили по всей Москве. Одна такая фирма строила здание магазина, а я для них приводила часть их проекта в соответствие с российскими нормами. Однажды пришлось и на стройку сходить. Прихожу в прорабский вагончик – а прораба, который мне нужен, нет. Помощник его по-русски кое-как разговаривает, чаем меня угощает, и даже с лимоном, просит: "Подождите, сейчас придет…". Я чай пью и смотрю по сторонам – прорабская как прорабская, от наших мало чем отличается. Столы, стулья, папки с чертежами на полках, прилично все, аккуратно. А на стене портрет размером в лист принтерной бумаги – черно-белая фотография очень красивого человека в старомодном черном костюме и галстуке-бабочке. Кто такой? А помощник прораба, будто мысли мои услышал – объясняет: "Это наш Кемаль Ататюрк… Ну, понимаете… революция… у вас Ленин, а у нас – Ататюрк." Я поняла.

Папина дочка

Еще раз приехала к ним, тоже ждать пришлось – кажется, у этой фирмы традиция была такая. И в прорабской застала девушку лет двадцати с небольшим. На вид явно турчанка, но по-русски говорит не хуже меня. Я немного разговорила ее. Оказалось – она пять лет проучилась в Москве, в моем родном Строительном. Отец ее – один из хозяев строительной фирмы, и хотел, чтобы дочка до замужества с ним поработала, вот и определил дочку учиться в России. И под присмотром родительским будет, и образование получит, и для успехов на российском рынке язык хорошо знать будет. Практичный господин.

Бей и беян

Турецкие строители в то время не только магазины – даже пристройку к московской мэрии строили, но это уж по нашему проекту. Это была уже другая фирма, с ними я больше общалась – чуть не каждую неделю мы с сотрудницей на стройку бегали. И вот там выяснилось, что к инженерам турецкие строители обращаются "бей" – Юсуф-бей, Эрдал-бей. Бей – это наподобие князя, а такое обращение – вроде нашего старинного "ваше благородие". К нам инженеры-беи и их подчиненные обращались, как полагается обращаться к почтенным замужним дамам – "ханум". Они сначала выяснили, замужем ли мы, и пошло: "Юля-ханум, Лена-ханум…" Нас с Леной это вполне устраивало, но даму-архитектора, которая тоже с нами работала и была на ступеньку выше нас на служебной лестнице это, не устроило никак. Дама решительная и с претензиями, она непременно хотела быть "вашим благородием" в женском варианте. Оказалось, что благородная дама по-турецки называется "беян", и наша претенциозная коллега добилась того, чтобы ее называли "Светлана-беян". Турки называли, но, по-моему, не совсем всерьез.

Переводчик

С турецкого на русский и наоборот нам переводил Слава – бывший военный, прослуживший несколько лет переводчиком в Афганистане. Возможно, одновременно он был и сотрудником той страшной организации, в недрах которой иной раз произрастают самые неожиданные таланты. Слава тоже был талантлив.

Однажды беи-инженеры начали оспаривать мой подбор оборудования. Твердили, что у их фирмы такой же эффективности оборудование будет втрое короче по длине. Ясно, хотят что-то из своего оборудования продать и на этом заработать, а потому привирают насчет его непревзойденного качества. Я, хоть и не "беян" была, но все же инженер, и знала, что чудес не бывает – того, что они предлагали, явно было недостаточно, но как им-то доказать? Я думала-думала, придумала. Говорю – если хотите ваше оборудование ставить, обсчитайте его сами по российским нормам и представьте мне расчет. Если по расчету у вас получится, я соглашусь заменить. Даю им нормы для расчета, переводчику Славе говорю – вы уж им помогите разобраться… А сама думаю – не справятся, расчет жуткий, сложный, долгий…

Через неделю появляются, несут расчет. Слава переводит и объясняет: "Они согласны с вами, ничего менять не будут. Мы тут вместе сели, посчитали – и вот тут коэффициент у них слишком маленький, а вот тут не получается, потому что…" Слушаю – а он о расчете рассуждает, будто всю жизнь это оборудование обсчитывал. Я говорю: "Вы, Слава, прямо как профессионал рассуждаете, как вы быстро разобрались!" А он эдак скромно отвечает: " Ну должен же я был по-русски разобраться прежде, чем им по-турецки объяснять!"

Да, в разведке иной раз такие появляются таланты…

Бог простит

А однажды уже другие турецкие инженеры к нам в отдел пришли, сели рядом с моим соседом Васильевичем, обсуждают проект. Часа три сидят, все голодные – и они, и Васильевич. Он и говорит своей подчиненной, Ларисе: "Вот тебе деньги, сходи в буфет, купи чего-нибудь поесть."

Лариса принесла тарелку бутербродов, а они – с ветчиной! Турки то на бутерброды посмотрят, то друг на друга. Не то чтобы особо набожные парни, но все же стесняются в открытую грешить. Васильевич посмотрел на них, взял бутерброд и говорит: "Ничего, ешьте, ребята, бог простит!"

Они засмеялись и налегли на грешные бутерброды так, что через полминуты на тарелке уже ничего не было.

Незабываемое

Бог простил турецких инженеров, и стройку они закончили благополучно. По этому случаю они принесли нам угощение: для Васильевича бутылку турецкой водки и колечко вяленой колбасы с уксусом, а для нас, прекрасных дам, – турецкую пахлаву, которую пек в их столовой турецкий повар. Какая это была пахлава! Тончайшее тесто толщиной меньше миллиметра, между его слоями – мед, масло и орехи, все это свернуто в рулетики толщиной в два пальца, и нежнейшая, во рту тает! Потом я много раз пыталась воспроизвести ее в домашних условиях, но тесто такое ни разу не получалось.

13. Хозяин

Зимой в начале девяносто девятого года, у нас в «Моспроекте» перестали платить зарплату. Выдавали двести рублей тогдашними деньгами – ровно столько, чтобы хватало на проезд до работы и обратно. При этом никто не увольнялся, потому что зарплату не платили нигде. Зарабатывали частными халтурами – едва хватало на еду, а из развлечений стали доступны только детективы, взятые в районной библиотеке.

И вот звонит мне знакомая:

– Есть халтура, автоцентр рядом с твоим домом. Если придется на стройку ходить, тебе удобно будет. Хочешь ко мне исполнителем на эту работу?

Ну еще бы! Поехали договариваться с хозяином. На фоне разбитой дороги и полуразваленных гаражей в промзоне стоит стеклянное здание с надписью «Продажа. Обслуживание» и эмблемами самых богатых и знаменитых автофирм. Сейчас этим никого не удивишь, да и большая часть «иномарок», бегающих в Москве, сделана от имени этих самых фирм в России. А тогда с первого взгляда было ясно – заведение богатое.

У входа уже ждет нас внушительного телосложения молодой человек в приличном костюме.

– Хозяин сказал, чтобы вы сначала этот центр посмотрели, чтобы знали, как делать.

Как будто мы первый год работаем и не знаем, как вентиляцию в станции техобслуживания делать! Но молчим, смотрим. В один цех нас завели, в другой. Рабочие бегают вокруг каких-то блестящих машин, двигатели работают прямо в помещении, дышать нечем, сплошная отрава – нитрорастворители, выхлопные газы, да еще и холод к тому же. Ну, посмотрели, внушительный молодой человек повел нас на второй этаж.

Заходим в кабинет. А там еще двое молодцов еще более внушительных, стоят за креслом у стола, а в кресле сидит невысокий, плотного сложения, широколицый и лысоватый человек лет за шестьдесят, смотрит цепко и внимательно, ничего не говорит, но сидит с видом таким, что все вокруг беспрекословно должны ему подчиняться. Одет человек в так себе обычный костюм, ростом невелик, однако молодцы в костюмах, так и наклоняются к нему из-за спинки кресла, боятся хоть слово из начальственных приказаний пропустить. И что-то это все мне напоминает…

– У меня построен новый центр, такой как этот, – говорит хозяин. – И эту вашу вентиляцию сделайте там вот так, как здесь.

– Но здесь у вас вентиляции нет, и отопление не работает, – говорит моя начальница. – Если мы так сделаем, под суд попадем. Нормы все-таки есть…

– Нормы – это отрыжка социализма. Не надо ничего, – отрезает хозяин.

– И экспертиза такой проект не пропустит!

– Дело не ваше, я решу, – говорит он и многозначительно хмыкает. Молодые люди наклоняются к нему, согнувшись почти вдвое, и совершенно несолидно хихикают. Если бы в каком-нибудь детективе из тех, которые я читала, такое описали бы, я решила бы, что автор-совок клевещет на современных бизнесменов и их охрану.

– А как принимать будут? Тоже ведь будут смотреть, чтобы и воздухообмен был по расчету, и отопление…

– Говорю вам, я это сам решу! – морщится хозяин.

– Но не можете же вы всю жизнь всех подкупать! – не выдерживает моя начальница.

– И люди у вас отравятся! – брякаю я.

– Я им за это деньги плачу! А кто отравиться боится, пусть увольняется! – отвечает хозяин и улыбается, щуря глаза, будто отлично пошутил. Ну, видимо, действительно отлично, потому что внушительные молодые люди снова хихикают, как девчонки.

– А если так боитесь нарушить нормы, можете начертить, – изрекает он. – А делать все эти ваши штуковины мы не будем.

И тут мне становится совсем не по себе. Ведь во время приемки подписывается акт, что все сделанное в здании соответствует проекту. И проектировщик должен это подписать. То есть я должна подписать акт, что такое же безобразие, как я только что видела и нюхала, соответствует моему проекту. А если у него кто-нибудь из работников все же отравится? Я же под суд пойду!

– А кто будет акт о приемке подписывать? – спрашиваю.

– Вы и будете подписывать!

Ну вот тебе и настоящий детектив! Реальный! Если начну отказываться, они могут и на семью надавить – живу-то я рядом с этим их будущим центром!

Не помню, как закончился разговор, помню одно – за этот проект я не взялась. Побыть в детективе полчаса – это одно, а дать этим детективным персонажам испортить мне жизнь – это другое.

Потом кто-то все-таки взялся за этот проект, и здание простояло лет десять, но теперь его уже давно снесли. Похоже, хозяин не только с проектами, но и с отведением земли что-то нелегально решил.

14. Салют, девяностые!

Стоит этот дом в Погорельском переулке без малого двадцать лет, и риэлторы в интернете рекламируют и продают квартиры в нем, но никто уже не помнит, в каких муках он рождался.

Начинали в конце девяностых годов, как водится, с проекта, и на бумаге все выглядело прекрасно – отличное место в центре, подземный гараж под домом – тогда это было внове, большие квартиры для богатых жильцов.

Для меня это хождение по мукам начались с самого простого – с черчения. Тогда мы только начинали чертить на компьютере, и умели это делать ну, скажем, человек пять из отдела в пятьдесят. И я в том числе. Думаете, это было большое преимущество? Ничего подобного. Для начальства, которое еще не освоило персоналки, компьютер был чем-то вроде чудо-робота из фантастических романов – заложи в него неизвестно что, а получишь автоматически сделанный и безукоризненно правильный проект. Это сейчас, двадцать лет спустя, начальники поняли, что компьютер – это всего лишь инструмент, вроде карандаша или угольника, и время сокращается только на собственно черчении, а думать-то всё равно надо, и время уходит именно на это. Но тогда говорили: «Ну ты же на компьютере работаешь, значит, должна всё втрое быстрее делать, чем на руках!». На такие фразы довольно скоро у наших компьтеризированных работников выработался хулиганский ответ: «Пожалуйста, не путайте компьютер с ксероксом!». Но в то время этого ответа я еще не знала, поэтому каждый вечер выводила и представляла своей непосредственной начальнице вариант чертежа, чтобы она могла видеть на бумаге, а не на экране (с экрана читать она не хотела), что именно я сделала за день, и не бездельничала ли за компьютером весь день.

Ну, с концом проектирования это все закончилось, и наступили общие муки – дом начали строить. Откуда заказчик взял строительную организацию, которая начала строить дом в Погорельском, я не знаю. Однако наш авторский надзор, конструктор Ж., чуть ли не каждый день прибегал со стройки в шоковом состоянии. «Что они делают?! – кричал он. – Ничего общего с проектом! Арматура не того диаметра, размеры стен не по чертежам, бетон льют как бог на душу положит! Я им говорю, я им пишу в книгу, а они – ноль внимания!».

В то время, как и теперь, на стройках были большие амбарные книги, официально это называется «Журнал авторского надзора». Если вы – проектировщик, и вы приезжаете на стройку и видите, что что-то делается не по проекту и надо срочно изменить, вы немедленно записываете в книгу свои замечания, с подписью и датой, конечно. Для того, чтобы замечания не терялись и чтобы никто не выдергивал листов с ними, все страницы книги нумеруются, а сама книга хранится в прорабской и никуда не выносится со стройки. И, что главное, замечания эти должны выполняться строителями, обязательно. Но деятели с Погорельского работали по принципу «А Васька слушает, да ест». И когда уже был построен подвал с гаражом и три этажа выше земли, в одну замечательную ночь, все три этажа с грохотом обвалились на перекрытие гаража (оно, как ни странно, выдержало). К счастью, никого из рабочих на стройке в тот момент не было, и никто не пострадал.

Зато начался скандал! Заказчик винит всех подряд, и проектировщиков в первую очередь. Привлекли милицию, завели дело. Наш авторский надзор Ж., а с ним и еще пара конструкторов, помчались на стройку, а там никого. Вообще никого из строителей, даже сторожа нет. Вскрыли с милицией прорабскую, чтобы найти книгу авторского надзора и в ней все записи о нарушениях, а книги нет, вообще нет. Не то чтобы вырвали страницы или оторвали кусок – уничтожили полностью, когда только успели! Теперь даже не докажешь, что проектировщики строителей предупреждали и замечания писали! Наши звонят в строительную организацию – молчание, едут в их контору – дверь заперта и ни души. Милиция вскрыла дверь, начали искать документы организации и адреса ответственных начальников этой шарашки – разумеется, никого и ничего! Всё исчезло в одночасье, как будто и не было никогда организации с солидными средствами и штатом сотрудников.

Месяца полтора все было тихо – шло безуспешное следствие, а заказчик искал других строителей. И нашел. Как и у многих организаций в то время, у новых строителей была «крыша», которая не только получала с них доход, но и контролировала работу на месте. Ходить на стройку стало страшновато – по ней бродили специфического вида молодые люди, держащие руки на карманах с оружием и наблюдающие за строителями, однако новые строители и завалы разобрали, и надземные стены построили заново – уже не до третьего этажа, а до конца. Больше ничего не падало, и никто не исчезал. Впрочем, как выяснилось, лестничную клетку они все равно построили по всей высоте на полметра длиннее, чем по проекту (как этого можно было добиться, я до сих пор не понимаю), но на фоне всего, что происходило прежде, это было уже не страшно.

15. Свято место

Я совсем не собиралась заходить в Даниловский монастырь, святые места не часто меня привлекают. Но когда по другим делам я как-то доехала до Тульской, меня осенило: а ведь прошло уже тридцать лет! И сразу стало ясно – надо зайти обязательно.

Начиналось все в восемьдесят шестом году. И началось как обычно – пришел начальник отдела, бросил на стол архитектурные чертежи и сказал:

– Смотрите архитектуру и думайте, как делать будете, мы такого еще не делали, это Даниловский монастырь.

Да, монастырей мы действительно тогда еще не делали. Да и делать надо было не сам монастырь, который стоит с тринадцатого века, а новое здание в нем. Монастырь и тогда выглядел так же, как и теперь, и как все последние восемьсот лет.

Но вот с новой постройкой мы зашли в тупик, особенно в той ее части, где помещалась маленькая домовая церковь. На всякий тип здания в то время существовали (да и теперь существуют) нормы, это закон проектирования. Кто нарушает нормы, тот отвечает за свои действия вплоть до суда, если в здании что-то пойдет не так. Но вот относительно церквей ничего такого не издавалось. Это теперь смена идеологии сказалась и на проектных нормах, СНиП выпустили, и кажется, не один, а тогда не было ни норм, ни книг – все церкви были существующие, новых не строили. Как в них делать вентиляцию – никто не знал.

Главный инженер говорит:

– Послушайте, но ведь если церковь отделена от государства, может быть, и СНиП на них не распространяется? Может, и не будем соблюдать?

– Нет, нельзя не соблюдать, – отвечает начальник отдела. – Они-то, может, и отделены от государства, зато мы – нет. Будем соблюдать, насколько можем, а за основу возьмем существующие небольшие церкви. Кто-нибудь сходит и посмотрит в нескольких местах, как там сделано. И я сам схожу, если надо.

Этим кем-нибудь оказалась как раз я. Но где смотреть и какую церковь выбрать? Я проконсультировалась с самым надежным источником – пожилой соседкой Марией Григорьевной. Она была женщина очень набожная, при этом фронтовая медсестра, к тому же, как она сама рассказывала, делала частным образом уколы самому тогдашнему патриарху (подполковнику-фронтовику, между прочим). Вот она и посоветовала сходить в Болгарское подворье на Таганке, а потом еще в одну маленькую церковь, стоящую ближе к Яузе.

Начальник, когда узнал про Болгарское подворье, обрадовался, он жил рядом. Договорились мы вечером в пятницу, что пойдем к восьми часам на утреннюю службу в понедельник.

Прихожу в понедельник к церкви – начальника нет, служба идет. Внутрь идти стесняюсь – одно дело прийти с туристической группой на пять минут (все туристы грешники, все всё делают неправильно), а другое – заявиться под свою ответственность и рискнуть навлечь своими ошибками на себя гнев всех заинтересованных сторон. Где же начальник? Сотовых телефонов в то время еще не изобрели, я нашла на улице автомат, звоню начальнику. Мне отвечают: на работу ушел. Я спрашиваю:

– А на работу он в «Моспроект» ушел или в церковь?

На том конце трубки очень удивились и ответили, что в «Моспроект». Все стало ясно, идти придется одной. Ну, я вздохнула и отправилась внутрь. К счастью, в церкви в тот момент уже отпевали какую-то старушку, поэтому все были заняты отпеванием, на меня никто не обращал внимания, и я все внимательно осмотрела. Кстати, там даже без механической вентиляции было не душно и вполне хорошо, только за счет естественной тяги и своеобразной конструкции здания. Под конец я так набралась храбрости, что решила поговорить со священником, но обнаружились еще одни похороны, и я уже не стала ждать.

Во второй церкви было гораздо хуже – душно, сыро, да еще ремонт шел. Там я и задерживаться не стала, пошла на работу, записала все впечатления в тетрадь (она до сих пор у меня – тетрадь со всякими полезными сведениями по работе, тридцать с лишним лет живет), ну и приняла извинения начальника, который вспомнил о нашей договоренности только когда из дома ему позвонили и сказали, что я его ищу в церкви.

За следующий год я спроектировала вентиляцию для церкви, как могла, по нормам и по собственному разумению, потом вышла замуж, а потом меня начали отправлять на авторский надзор. Чуть не каждую неделю ездила в монастырь и смотрела, как растет здание и вентиляция в нем. Говорили, что в самом конце строительства на стене церкви повесили памятную доску, что проектировали сие здание архитекторы такие-то и конструктор такой-то. Про вентиляцию и водпровод не написали ничего, но это меня не огорчало – к тому времени я ушла в декрет, и жизнь стала еще интереснее. Только лет десять спустя я увидела, как все получилось, и только теперь смогла сфотографировать. А получилось очень торжественно.