И вот Жека на земле! Она стоит на противоположном берегу Тунгуски, на опушке соснового леса, довольная тем, что у неё получилось пройти по разрушенному мосту, и путь к нашему озеру теперь открыт.
– Одна есть! – Захарыч закуривает новую сигарету.
Женя машет мне рукой:
– Теперь ты давай!
И я встаю на бревно, чувствую, как оно начинает прогибаться подо мной, напоминая вибрирующую струну. Нет, на прямых ногах, как прошли Захарыч и Жека, мне не пройти. И я сажусь на корточки, хватаюсь за бревно обеими руками, гнилая кора расслаивается и отрывается от него, слетая вниз. А там, внизу, шумит речка, закручивая воду тёмными воронками. Издалека этот мост не выглядел таким уж высоким, а сейчас кажется, что внизу целая пропасть. Моё тело будто вообще мне не принадлежит, меня словно заклинило в этой нелепой позе посередине трухлявого бревна, которое не сегодня-завтра рухнет.
– Ползи по нему! Не останавливайся! Рассядешься – быстрее упадёшь! Не смотри вниз, ползи! – кричала мне Жека.
«Как хорошо, что я работаю не в цирке, а в офисе», – пронеслось у меня в голове, хотя я никогда не стремилась ни на арену, ни уж тем более под купол. Я выдохнула и поползла на четвереньках дальше. Так или иначе, преодолеть этот путь у меня получилось. Старый мост остался позади.
Захарыч двинулся к базе, а мы с Жекой пошли бродить по лесу. Лес молчал. Его всё ещё не отпускала зимняя дрёма. Земля, усыпанная прошлогодней рыжей хвоей и отсыревшими шишками, уже почти освободилась от снега, и всё же была холодной, неготовой принять первые тоненькие ростки молодой травы. На дороге в бору, да-да, именно на той дороге-колее, где так часто застревала папина машина, стояли огромные лужи с удивительно чистой водой, скопившейся после таяния снега. Сосны гляделись в эти лужи, расправляя мохнатые ветви, иногда небрежно стряхивая шишки и капли утреннего дождя. Лишь изредка где-то далеко было слышно кукушку и басовитое ворчание выпи. Мы шли по тропинке, изрезанной корявыми корнями величавых сосен и с наслаждением вдыхали густой смолистый аромат бора. Говорить не хотелось, чтобы не нарушать этой тишины. Наоборот, мы старались пройти как можно тише и незаметнее, чтобы лес даже и не узнал о нашем приезде. И лишь иногда вырывался мой шёпот: «Как же красиво!», «Как всё-таки здорово, что мы приехали сюда!». Вдали лес стал реже и светлее – дорога привела нас к озеру.
– Ну, здравствуй, Данилово! А это мы! – Женька подняла обе руки вверх, словно приготовилась обнять кого-то очень большого.
Край озера ещё скован льдом, похожим на битый хрусталь. Весенний лёд был будто бы кем-то недавно взорван. Чистые, прозрачные ледяные осколки причудливых форм лежали на поверхности. Мы забрались на небольшой понтонный мостик, врезающийся в этот лёд. На мостике лежала длинная жердь, оставленная здесь специально или забытая кем-то. Жека подняла жердь и стала исследовать битый лёд, он хрустел под её концом так, словно это и вправду была куча разбитых фужеров. И этот хруст был единственным вторжением в тишину. Я отломила кусочек льдинки у берега и попробовала на язык. Твёрдое холодное стёклышко таяло у меня во рту, рождая такой знакомый вкус Даниловской воды. Я не спутаю эту воду ни с какой другой: водопроводной, речной, бутилированной из магазина. Эта вода особенная: свежая, мягкая, обволакивающая, пахнущая грозой… Озеро никуда не спешило, ничего не ждало, и не обращало на нас никакого внимания. Ему было всё равно, что весна сейчас или ещё зима, и что там передают в новостях. Оно дремало, сладко позёвывая в объятиях тайги и продолжало смотреть свои волшебные сны…
Мне не верилось, что всё это происходит с нами. Мы никогда не видели это озеро таким. Летом весь берег пестрит палатками, из каждого лагеря несётся музыка, или гудение бензопилы, или детский гвалт, или лай собаки, а с волейбольной площадки на пляже слышны свист, крики и удары по мячу. Теперь все эти люди вместе со своими палаточными городами, автомобилями, мангалами и кострами словно растаяли, как снег в лесу, и просочились под землю, уступив место тишине, освободив пространство для Настоящего.
– Как хорошо здесь без людей! – огляделась Жека. – Знаешь, если только бы мне хватило денег, я бы выкупила весь этот берег и бор вокруг озера, построила бы высокий забор и никого сюда не пускала! Я так хочу уберечь эти места…
– Жек, без людей конечно хорошо, только вот я подумала, – я немного замялась. – А если сюда медведь придёт? Если он сейчас поблизости пасётся, а тут мы?!
– Медведи не пасутся. Они разбегаются и сразу едят! – закричала Женька и растопыренными пальцами ткнула меня в бока, отчего мне стало щекотно. – Раньше думать надо было. Не дрейфь!
Я внимательно обвела взглядом местность вокруг. За пригорком, где летом стоят палатки, есть овраг. С пригорка этот овраг выглядит сказочно красивым: в июле там цветёт Иван-чай, вспыхивая ярко-розовыми кистями, растут тысячелистник и пахнущий мёдом лабазник. А заросли каких-то неведомых кустарников такие густые, что сливаются в сплошное полотно, будто вязаный зелёный свитер. Говорят, за оврагом лежит старица реки Тары, потому место это топкое и там водятся змеи. Проверять эти факты нам не хотелось, в этот таинственный овраг мы никогда не спускались. И тут моё боковое зрение запнулось о нечто шевелящееся. Это не куст. Нет, мне не показалось. Это – живое. Я резко повернула голову: у края пригорка сидел большой упитанный заяц!
– Смотри! – я опешила и дёрнула Жеку за рукав. – Это же заяц!
– О! Ничего себе! Точно! – воскликнула Женька. – Он из оврага пришёл, наверное!
Заяц ничуть не испугался нашего появления, даже, наоборот, сделал несколько прыжков в нашу сторону, продолжая словно что-то искать в кустах, подёргивать ушами и забавно шевелить носом.
– Ой какой хорошенький! – заверещала я. – Да какой большой! Жек, ну если здесь есть зайцы, значит, есть и волки, и медведи.
– Ну, конечно есть! Пойдём вокруг озера погуляем лучше, – Жека улыбнулась и обняла меня.
Я коснулась щекой о грубую ткань Женькиной штормовки, увидела близко-близко несколько серёжек в её ухе и даже зачем-то сосчитала, – их было пять. Я знаю, что за каждым проколом уха у Женьки кроется особый смысл, в каждой серёжке зашифровано важное событие. А какие именно события в Женькином ухе – я не знала, да и не любопытничала никогда. Наверное, среди них есть какое-нибудь открытие, или расставание, а может, и любовь…
Я иногда думаю, что же всё-таки больше: любовь или дружба? Возможна ли дружба без любви? Пожалуй, нет. Как иначе дружить? А любовь без дружбы бывает? Вряд ли. То получается слепая страсть, сгорающая как спичка, быстро и бестолково. Так легко любить хороших, послушных, ничего не просящих, смелых, здоровых, разговорчивых – если скучно и одновременно молчаливых, когда не до тебя… Но любовь ли это? Настоящая любовь – всеобъемлющая, всепрощающая, всепринимающая… Когда меня обнимает Жека, эти объятия принимают меня без условий и оговорок, такую, какая я есть. И даже если я сейчас признаюсь, что украла, или убила, или обманула – она не опустит своих рук. В этом её любовь ко мне. И потому я могу рассказать ей правду, которая порой отзывается во мне ржавым гвоздём, царапающим по стеклу. Жека открывает для меня свой космос, и из этого космоса кажется, что все тревоги и сомнения, оставшиеся за прочным кругом её рук, ничтожно малы.
Скоро послышался лай: серьёзный, грудной, принадлежавший, казалось, крупной охранной собаке. Мы шли, лай становился всё громче и отчётливее. Метров через сто показалось несколько небольших, недавно срубленных домиков, деревянная беседка в форме шатра и костровище, выложенное кирпичом. На огне стоял закопчённый чугунный котелок, у котелка хлопотала женщина в камуфлированной куртке. Мы увидели и обладателя этого лая – то была чёрная собака, довольно большая, породы не разобрать, да и неважно это было, ведь бежала она прямо на нас. Тут донёсся и строгий мужской голос: «Фу, Герда! Быстро ко мне! Ко мне, я кому говорю!», – нам навстречу вышел мужчина в наглухо застёгнутом зелёном камуфлированном костюме, вязанной шапке, наехавшей на брови, и с густой рыжей бородой. Собака вернулась к хозяину и дружелюбно завиляла хвостом.
– Извините её, мы гостей не ждали, – мужчина добродушно улыбнулся. – Щенок она ещё, – хозяин почесал собаку за бархатным ухом, и та начала прыгать, радостно отфыркиваясь. – Туристы? Откуда?
– Туристы. Из Омска, – Жека улыбнулась собаке, и Герда подбежала к ней, подставляя голову под Жекину ладонь. – Ну, привет, Герда, – Женя принялась наглаживать лоснящуюся шерсть, – так значит, ты ещё маленькая? А когда вырастешь будешь ростом со слона? – Герда улеглась на землю, подняла лапы вверх и каталась от удовольствия по сырой земле. – Что за порода?
– Азиатская овчарка. Охранница наша. А ест уже, правда, как слонёнок. Ну, добро пожаловать к нам на базу, туристы! Хорошо у нас. А вы уже устроились или вам домик нужен?
– Мы в деревне дом сняли. А сюда погулять пришли, мы, можно сказать, выросли в этих краях, – пояснила я.
– А вон оно что. Ну, гуляйте на здоровье. Вот только клещей в лесу нынче много, вы осторожней. А ещё у нас кедровая баня добрая и веники хорошие. Пока не сезон, отдыхающих нет – по прошлогодним расценкам можем организовать. Меня Алексеем звать, если нужно что будет – обращайтесь. А мы с Гердой пока пойдём, проверим бидончики наши – сок берёзовый пойти уж должен. – Алексей жестом поманил Герду и они скрылись за поворотом.
Мы прошли на территорию базы, ограждённую шлагбаумом, слаженным из осиновой жерди. На сосне у шлагбаума небольшая, написанная от руки зелёной краской вывеска: «Таёжная сказка». Это был берег, противоположный пляжу и оврагу, где мы побывали час назад. Здесь просторно, деревьев меньше, чем на той стороне, и, кажется, теплее. Женщина у костра продолжала заниматься обедом, то помешивая что-то в котле, то поправляя кочергой поленья дров. Двое мужчин в таких же камуфлированных костюмах как у Алексея крыли крышу одного из домиков широкими сосновыми досками, пахло смолой и деревом, видимо, совсем скоро эти домики начнут принимать гостей. Мы поздоровались с обитателями «Таёжной сказки», женщина оглянулась и кивнула нам. Мужчины на крыше, увлечённые работой, не заметили нашего вторжения. Каково было наше удивление, когда у крыльца строящегося рубленого домика, на свежем клочке едва проклюнувшейся сочной травы, мы встретили целое ушастое семейство то ли зайцев, то ли кроликов, похожих на пушистые кочечки, то и дело подёргивающих носами!
– О! И тут зайцы! – воскликнула Жека.
– Рады они свежей травке-то, – улыбнулась женщина. – Только вот ещё одна крольчиха удрала куда-то, второй день уж как нет её.
– Это кролики? Выходит, тот дикий заяц из оврага и есть заблудившаяся крольчиха! – я развела руками: тайна зайца из лесной чащи раскрыта!
– Ага. Алексей в этом году клетки построил, кроликов завёл. А им, ушастым, гулять охота, вот и выпускает он их травы пощипать да побегать, – женщина сняла с огня бурлящий котелок и принялась отрезать крупные ломти от буханки чёрного хлеба охотничьим ножом с берестяной рукоятью.
– Видели мы вашу блудню на том берегу! – Жека показала на противоположный берег озера. – Мы-то решили, что это заяц из оврага пришёл!
Женя присела на корточки, протянув руку к кролику, но тот шустро прыгнул в сторону и снова устроился, как большая кочка.
– Ишь, как далеко ушла! К самому оврагу! Вот Алексей обрадуется, а то он уж думать стал, что в лапы зверю какому эта крольчиха попала или наша Герда задрала её. Вернётся, значит, плутовка.
К озеру вела дорожка, аккуратно выложенная свежими спилами сосны. Берег порос камышом, над гладью воды расположились мостки с лестницами, уходящими под воду. С этого берега озеро уже освободилось ото льда, и было видно, как далеко спускаются перекладины и стойки лестницы, врезаясь в самое дно. Летом на дне озера видно шевелящиеся водоросли, настоящее подводное царство. Нет-нет и полоснёт по ноге или животу острый край неведомого растения.
– Хочешь нырнуть? – я лукаво глянула на Жеку, она села на колени, дотянувшись до воды, опустила кисть руки в озеро. Не прошло и трёх секунд, как Женька выдернула руку.
– Холодная… Не знаю. Может, и залезу. Зря ехали, что ль?
– Давай договоримся с Захарычем, пусть баню затопит. После бани так здорово окунуться, – предложила я.
Захарыч, заскучавший за зиму без людей на пустынном берегу озера, был рад затопить нам баню, проворно носил он ледяную воду из озера и подкидывал в печь дрова.
Баня, срубленная из кедра, душисто пахнущая запаренными вениками, просторная, с широкими полками, стояла на самом берегу. Здесь было так уютно, так хорошо. В большом предбаннике расположился длинный деревянный стол с лавками, стены украшали резные деревянные панно, выструганные гостеприимными хозяевами, на окне висели льняные занавески с вышивкой. В углу устроилась полка с книгами – Пушкин, Бунин, Куприн и Толстой, среди которых затесался старенький потёртый английский словарь, пара бульварных романов с интригующими названиями и детектив в мягкой обложке неизвестного мне автора. Что ж, неплохая библиотека для бани в тайге.
Раскрасневшаяся Жека щедро охаживала меня веником, потом укладывалась на полок повыше, и тогда брала веник я. Распаренные, довольные, мы бежали по мосткам и с криками спускались по лестнице в воду. Леденящим холодом охватывало тело, а внутри всё равно было горячо. От воды пахло грозой – вот оно, Данилово, наше, родное…
– Девчонки! – к мосткам подошла женщина, что хлопотала у костра. – Накупаетесь – приходите обедать.
– Спасибо, да не голодные мы, неудобно… – смутилась Жека.
– Давайте, давайте. Тем более с дороги только. Когда ещё супа из чугунка попробуете, – женщина добродушно улыбнулась и зачерпнула ведром воду. – Сейчас нашего Иван-чая со смородиной заварю. Меня Александрой звать.
– Вот от горячего чая точно не откажемся, спасибо Вам! – я вышла из ледяной воды, вся покрытая мурашками, и поспешила закутаться в большое махровое полотенце. – Я Юля.
– А я Женя, – сестра всунула мокрые ноги в резиновые шлёпанцы, те недовольно скрипнули, и мы побежали в баню греться, – сейчас придём!
В большой деревянной беседке за длинным столом собрались на обед Алексей, Захарыч и двое строителей, те, что крыли крышу домика. Захарыч с Алексеем о чём-то оживлённо беседовали, строители были слишком голодны, чтобы отвлекаться на болтовню. Они лишь позвякивали ложками, и с хрустом откусывали сочные белые луковицы. Александра щедро налила нам с Жекой горячего супа.
– Ну, приятного всем аппетита, – улыбнулась хозяйка, пододвинув тарелку с чёрным хлебом и банку сметаны поближе к нам.
Мы с Жекой уплетали ароматный суп со щавелем и укропом, тяжёлая, густая деревенская сметана так отличалась от привычной нам из магазина, и никак не хотела таять в супе, оставаясь плавать белым пятнышком.
– Не купишь такой сметаны в супермаркетах ваших, – глянул в мою тарелку Алексей.
– Ох, и знатный супец сварила, Шуренька! – причмокнул Захарыч, вымакивая тарелку хлебным мякишем. – Что бы мы без тебя делали!
– Да ладно тебе, Захарыч, – отмахнулась Александра, – если добавки налить, так давай налью. Не жалко.
– Сиди уж, хозяйка. Сам налью, – Захарыч потянулся к чугунку и зачерпнул полный половник супа.
– Да, очень вкусно! – согласилась я с Захарычем. – Спасибо, Александра!
На самом деле я благодарила хозяйку не только за сытный обед и радушие, но и за те воспоминания, что проснулись в моём сердце, наполняя согревающим светом. Щавелевый суп в тесной кухоньке с задёрнутыми от жары ситцевыми занавесками на окнах, часто варила наша бабушка. То был необыкновенный вкус лета, детства, которое, как мне тогда казалось, никогда не закончится… И сегодня этот суп из чугунка был очень похож на бабушкин. Здесь, в лесу, у костра, он казался каким-то особенным, даже волшебным… Мы забрели в чей-то мирок, в чью-то тихую гавань, и эти незнакомые люди встретили нас так душевно, будто давно ждали нашего приезда, они прибились к берегу озера, как опавшие листья на воде, принесённые из сибирского леса холодным сентябрьским ветром. И у каждого своя судьба, своя причина, почему он здесь. Мне было любопытно узнать, что привело их сюда.
– Вы и зимой здесь живёте? – я не удержалась и всё же спросила.
– Зимуем потихоньку, – вздохнула Александра. – Я одну зиму, а Захарыч – уж все пять, наверное. А, Захарыч?
– Да уж седьмая будет, я тут старожил, можно сказать, – Захарыч чиркнул спичку, которая в его огромных руках казалась и вовсе ничтожно маленькой, – и затянулся. – Тихо здесь зимой, красота… Вот только темно вечерами, скучно… Морозы трещат. Но мы привыкли.
Казалось, здесь не действуют принятые законы времени, по всем этим людям было не понять, сколько им лет. У мужчин прибавляли возраст отпущенные бороды, по натруженным загоревшим рукам в шрамах и царапинах было видно, что жили они уже долгую и непростую жизнь. Александра, несмотря на свою полноту, двигалась легко и плавно, словно юркая белка. В её тёмные длинные волосы закралась седина, но глаза лучились тёплым светом, как у девчонки, только вот если приглядеться – паутинка морщин уже легла на её румяное лицо и уже не собиралась его покидать…
Возвращаться по мосту было уже не так волнительно, как в первый раз. После нескольких часов прогулки в бору, ледяной озёрной воды и доброй горячей бани, в теле чувствовалась приятная усталость, клонило в сон. Мы, обмякшие, разморённые, шли нога за ногу по улочкам деревни к своему дому. Нам предстояла первая ночь на новом таинственном месте. Когда окна дома налились густой темнотой, мы задёрнули занавески и включили свет. Тишина. Слышно лишь, как счётчик отмеряет электричество. Поднимается ветер – ветви рябины стучат в окно. Сразу уснуть мы не могли, ворочались в спальных мешках с боку на бок, скрипя пружинами старых диванов. К ночи ветер стал ещё сильнее, разъярённо трепал он деревья, хлопал калиткой, колотил худым металлическим листом на кровле дома. Усталость всё-таки взяла своё, и сон накрыл меня тяжёлой пеленой.
И вот я оказываюсь среди незнакомых мне людей. Они обступают меня со всех сторон, я оборачиваюсь – их круг плотно смыкается, и я оказываюсь внутри хоровода, подобно новогодней ёлке. Кто они? Они все смотрят на меня, тянут ко мне руки, что-то просят, чего-то от меня ждут. Что им нужно? Я растерянно кручу головой влево-вправо, вверх-вниз. И внизу наконец обнаруживаю какие-то свёртки. Видимо, люди хотят, чтобы я отдала им эти свёртки. Я не знаю, что там внутри, но раз хотят, пожалуйста, возьмите, не жалко. А хоровод всё кружит, жаждущие лица мелькают, и просят, и требуют отдать… Поднимаю с пола свёртки, отдаю в руки одному, другому, третьему. Пока беру новый свёрток, хоровод всё кружится, и тот, кому не успеваю отдать – выбывает из круга. Так хоровод теряет звенья и становится всё плотнее, всё ближе люди подступают ко мне, движение ждущих ускоряется, я всё реже и реже успеваю отдавать свёртки. И вот круг становится совсем тесным и душным, мне уже трудно дышать, а люди всё ближе, их руки, торчащие из-под рукавов, жёлтые кисти рук, корявые пальцы…. Не могу больше! Я кричу и словно взлетаю, взмываю вверх и просыпаюсь.
Ураган стих. За занавесками утро. Жека спит рядом, отвернувшись к побеленной стене, почти с головой спрятавшись в спальник. Значит ли что-то этот кошмар? Есть ли в нём смысл или это проделки «хозяев» дома? И всё-таки круг разорван! Хоровод ждущих – начальников и коллег с планёрок, клиентов и поставщиков в телефонных трубках – остановлен! Я вырвалась и улетела от них всех сюда, где всё пространство и сама душа расчищаются ураганом, смывая лишнее озёрной ледяной водой… Сквозь задёрнутые лёгкие занавески прорывался свет, отчего ночные тревоги будто рассеивались, казалось, что жизнь снова потекла по привычному руслу тихо и легко. Жека завозилась и открыла глаза.
– Привет! – она расстегнула молнию спальника, вытянула обе руки вверх и сладко потянулась. – Ну и ночь!
– Да уж… – меня всё ещё не отпускало воспоминание о ночном кошмаре, я пребывала где-то на границе между сном и реальностью.
Меж тем Жека уже раздвигала занавески в комнате, и окна загорелись ослепительно ярким холодным светом, что не могло не удивлять, ведь ещё вчера днём ничего подобного не было.
– Смотри! – прильнула Жека к окну. – Ого!
Я поспешила слезть со скрипучего дивана и встала рядом с Жекой. Весь двор устилал безукоризненно белый снег.
– Снег выпал! Вот это да! Вот это девятое мая! – Я действительно впервые видела снег на День Победы.
Снег укрыл сырую чёрную землю, деревянную лавочку, завалинку дома. «Надо сфотографировать пока не растаял!» – вспыхнуло у меня в голове, и я отыскала в рюкзаке фотоаппарат. Одевшись потеплее, я зашла в кухню за ведром, что стояло под окошком, чтобы по пути принести в дом воды. Едва протянув руку к ведру, я остолбенела: из нашего кухонного окна, выходившего на внутренний двор дома, я увидела, как зашевелилась часть почвы и обозначилась крышка люка, о существовании которого ещё вчера мы и ведать не ведали, его словно соорудили сегодняшней дурной ночью. Земля, запорошенная снегом, на моих глазах вдруг разверзлась, выдав тайную дверь в какой-то иной, невидимый до сих пор магический мир. И оттуда, из-под земли, появилась дряхлая скрюченная старуха в чёрном платке и телогрейке.
У меня пересохло в горле, я не могла и двинуться с места. А старуха закрыла крышку люка, и, несмотря на то что тело её было сковано болезнью и старостью, проворно двинулась к нашему окну. Да, я была замечена! Она шла ко мне! Нас разделяла лишь пара тонких стёкол в трухлявой оконной раме. Что, ну что ей нужно от меня? Может, она ведьма, упыриха из подземелья?.. Она вплотную приблизилась к окну, и мне удалось разглядеть её жёлтое перекошенное лицо, выражение которого мне было не уловить, и старуха стала стучать костяшками пальцев в окошко. Стекло взволнованно задребезжало, я с ужасом и полным непониманием происходящего глядела на незваную гостью.
– Чернички не хотите? – даже через закупоренное окно её слова были вполне различимы и суть их ясна.
– Чего? – еле выдавила я, уставившись на старуху. А та пошарила за пазухой и достала из-под огромной телогрейки маленькую стеклянную баночку с тёмным содержимым.
– Варенье, говорю, черничное будете? – пояснила та.
– Не-еет! Не хотим! – я часто замотала головой, до меня стал доходить смысл её слов. Деревенская бабушка прознала про двух городских туристок и предприимчиво решила сбыть им варенье из местных ягод, спустившись за банкой в погреб. Черника действительно росла в бору недалеко от деревни. Но как эта бабка оказалась у нас во дворе и почему мы не увидели крышки лаза раньше?
Я вышла с ведром на крыльцо, старуха всё ещё возилась с крышкой.
– Простите, а как вы здесь оказались? – решилась я спросить.
– Я-то? – удивилась она. – Живу тут уж полвека как. Вон мой дом, – она кивнула головой в сторону соседской избушки.
– Соседи мы, значит, очень приятно. А как же Вы в этот погреб попали? – не отставала я.
– У нас с Ринванной, покойницей, погреб на двоих. Мужики наши рыли-то, ащё молодые были, крепкие. Ох, и упились они тогда, как черти, ей-богу, прям там, в погребе, и уснули! Проснулись, значит, они средь ночи, не видать ничего, земля сырая кругом. Решили мужики, что мы злыдни эдакие похоронить их удумали, за пьянку ихнюю значить наказать!
Соседка улыбнулась беззубым ртом, и в её глазах загорелись тёплые лучики.
– Теперь уж и нет их никого, одна я осталась вот, – вздохнула она и стала говорить медленнее и тише. – Бабзина я, вам ежели чё надо будет: телевизор посмотреть или варенья захотите, айда ко мне, не стесняйтеся, чаю выпьем иль ашо чаво.
– Спасибо Вам, – я в растерянности стояла посреди заснеженного двора, сжимая в одной ладони тонкую холодную ручку пустого металлического ведра, в другой шнурок от фотоаппарата.
А баба Зина шумно захлопнула лаз тяжёлой крышкой и поковыляла к калитке в заборе, разделяющем два соседствующих участка: её и покойной Ирины Ивановны. Вот, оказывается, как звали хозяйку дома, в котором мы сейчас обитаем. Кто ж знал, что в заборе есть эта хитрая калитка! Не заметить её никак, ведь сделана она из таких же неотёсанных досок, что и сам забор, сливается с ним воедино, вот и разберись попробуй. Глухой покосившийся забор будто проглотил тёмную фигуру бабы Зины, калитка закрылась, сделавшись его частью. Всё стало как прежде, и лишь большие бесформенные следы от калош на снегу выдавали визит непрошеной гостьи.
Я открыла засов на воротах, тот гулко стукнул, створы скрипнули, и я направилась вверх по улице к колонке. Ветхие крыши стареньких рубленых домов подпирали серое тяжёлое небо, ставни все, как на подбор, выкрашены голубым, на окнах белые занавески, на подоконниках – герань. В такие пасмурные дни эта деревенька казалась особенно печальной, вздыхала, о чём-то переговариваясь с угрюмыми соснами, с тоской глядела она на пустые улицы глазами-окнами осиротевших домов, и старилась, старилась вместе со своими немногочисленными жителями. Я остановилась и сфотографировала улицу, с лёгким налётом майского снега, тянущуюся вдоль речки, уводящую к самому бору. Потом набрала воды, шумным потоком ударившей о дно моего ведра, и увидела силуэт приближающейся женщины с коромыслом, по обе стороны которого висели вёдра. Она тоже шла за водой. Из-под её платка выбилась прядь поседевших волос, под расстёгнутой телогрейкой вытянутый серый свитер, кажется, связанный на спицах вручную, цветастая юбка, разношенные галоши… Я, конечно, знала, что здесь, в этой глубинке, все ходят за водой на колонку, отапливаются дровами и углём, редко на каких домах виднеется тарелка – спутниковая антенна, но встретить женщину с коромыслом мне казалось чем-то диковинным. Может, время здесь повернулось вспять, то ли и вовсе оно здесь замерло и никуда не двигается с места уж последние лет сто?..
– Здравствуйте, – решилась я обратиться к женщине, ведь не могла упустить столь колоритную героиню русской деревни. Она равнодушно кивнула.
– Простите, можно мне Вас сфотографировать?
– Меня? – недоумённо глянула на меня героиня, будто я предложила ей прокатиться на слоне.
– Ну да. Вы такая яркая! И с коромыслом! В городе таких не встретишь, – постаралась я объяснить.
– А что мне надо делать? – растерялась женщина.
Наверное, я тоже бы растерялась, если бы ко мне подошли и попросили разрешения сфотографировать, как я еду в трамвае на работу или вызываю лифт, или выбираю программу на стиральной машинке…
– Ничего не надо. Просто наберите воды и идите, а я Вас сфотографирую и всё.
– Ну ладно, – пожала она плечами.
Так у меня появился отличный снимок: женщина в шерстяном платке и галошах несёт воду на коромысле, ступая по узенькой деревенской улочке, запорошенной нежданным снегом. Сырой ветер топорщит подол её длинной юбки, треплет волосы под платком, а ей словно бы всё равно на непогоду, она смотрит отсутствующим взглядом сквозь эту улицу, куда-то далеко-далеко за хмурое небо, она привыкла к суровым ветрам, к тяжёлой работе, к своему селу. Для неё носить воду с колонки – обыденность, для меня же эта женщина олицетворила собой русскую деревню и жизнь нашего народа.
Вернувшись с ведром воды и с красивым кадром в фотоаппарате, я рассказала о своей удаче Жеке, похваставшись снимком. Поделилась и историей забавного знакомства с Бабой Зиной, пусть Жека знает о существовании таинственной соседки, способной появляться из-под земли и исчезать в заборе.
Соседский серый кот с широкой мордой и мощными лапами притаился в высохшей прошлогодней полыни, выжидая подходящего момента для нападения: он охотился на маленького желторотого воробья, снующего рядом. Мы тоже решили «поохотиться» за колбасой и отправились в сторону магазина. От здания сельсовета доносились песни военных лет: «Катюша», «Тёмная ночь», «На Безыменной высоте», «Эх, дороги». Сегодня День Великой Победы, впервые мы с Жекой в этот праздник не на параде и вообще не в городе.
Бывает, мы отдаём старый хлеб голубям, а может, даже выбрасываем, порой у нас залёживается в холодильниках колбаса, а жарим курицу не потому что праздник, а потому что это быстро. Мы радуемся, когда дети делают первые шаги, фотографируем их на качелях, с мороженым, с кошкой, фотографируем себя у водопада, у новой машины, с детьми, с собакой… Мы делимся рецептами, диетами, упражнениями, лайфхаками и забавными видео. Сердимся на пробки и на очередь в больнице, нас огорчает, когда тормозит интернет, когда нам приносят кофе недостаточно горячим, а акция на любимую тушь быстро закончилась. Мы выбираем кеды, мультиварку, детский сад, фитнес-клуб, танцевальную школу, ВУЗ. И планируем сегодняшний вечер, что будем делать на выходных, куда поедем, а может, и полетим, на майские.... Мы помним, что была война, голод, блокадный Ленинград, и знаем, что хлеб выбрасывать нельзя. Но это как будто бы где-то там, далеко, за горами Кавказа и Крыма, за дымом Ржева и Сталинграда, за десятилетиями, за поколениями. Но так ли много прошло времени после войны? Думаю, нет, совсем немного. И, пожалуй, нет той семьи, в окна которой не заглянула бы война. В нашей семье воевали…
Никонов Борис Александрович вернулся с фронта контуженным, с тяжёлым воспалением лёгких. Бабушка помнит себя босоногой девочкой, которая боялась сурового мужчину, что был простужен и сильно кашлял. Когда он появился в доме, маленькая Галя спряталась под кровать, она не знала, что этот человек в длинной шинели – её отец.
Младший брат нашей прабабушки – Сафронов Михаил Константинович, погиб в боях под Сталинградом совсем молодым парнишкой. Он не вернулся. Прабабушка очень любила маленького Мишу. Будучи детьми репрессированных крестьян, названных «кулаками», они были угнаны на лесоповал, и вместе бежали из лагеря. Им удалось. Прабабушке Сафроновой Лидии Константиновне было шестнадцать, с маленьким Мишенькой на руках, она скрывалась у тёток, которые неохотно делили с ней кров. Мало кто хотел рисковать, укрывая беглых заключённых. Прабабушка Лида спасла брата от советской власти, а уберечь его от фашистской пули было не в её силах…
Абрамчиков Марк Григорьевич – отец нашей бабушки Анны, лишился руки, но вернулся с войны. Буквально за два года до войны семья бабушки Ани переехала из Белорусской деревни Красницы в Сибирь. Бабушке был год, когда она стала сибирячкой. Уезжали от белорусского голода. Почему в Сибирь? Потому что здесь всегда росли хлеб и картошка, было много земли. В Краснице у бабушкиной семьи был добротный тёплый дом. Решиться оставить его и всё изменить было непросто. Тем более что на новом месте домишка был худой, с дерновой крышей. Но этот переезд спас жизнь всей семье. В Краснице остались родственники, которые побоялись ехать в суровую Сибирь. И когда в деревню пришли фашисты и подожгли её, оставшиеся тётка с дочкой спрятались в кукурузном поле и видели, что их дом, их Красница сгорели дотла…