– М-да… Дури много, а толку мало от него, – подытожила Жека и достала из целлофанового мешка папку, которую брала с собой во все походы – песенник.
– Ну, что петь будем? – перелистывала она страницы, выбирая из множества названий подходящее.
Женькин голос, грудной и сильный, лился ровно, плавно ложась на воду. Словно эта река, голос не имел окончания, уводил за собою вдаль, отзываясь эхом за каменными спинами утёсов.
Обступившие нас горы делали этот голос таким объёмным, что сразу и не понять, где его источник. Так мы спели песню бременских музыкантов «Ничего на свете лучше нету», «Александра, Александра» из известного советского фильма, и «Где-то на белом свете» – про медведей, и протяжную тоскливую «Осеннюю» песню «ДДТ», а когда дело дошло до «Ой, цветёт калина», – нас догнали Костя и Ванька:
– А современное вы что-нибудь знаете?
– Это, например, что? – и мы запели популярный хит молодёжной группы, который крутили на всех дискотеках в детских загородных лагерях: «А он тебя целует, говорит, что любит, а я мучаюсь от боли со своей любовью», – дальше петь было невыносимо, и мы расхохотались от этой пылкой «высокой поэзии» современной эстрады.
Ребята – Костя и Ванька одноклассники: перешли в восьмой класс той же школы, в которой ещё училась Женя и которую окончила я. Костя – голубоглазый мальчишка с волнистым завитком волос, небрежно падавшим на брови, с открытой добродушной улыбкой, помогал нам натянуть тент палатки, перенести рюкзаки из лодки. Он часто был рядом, улыбался смущённо и краснел. «А я твою фотографию в школе видел. Она в фойе на первом этаже висит», – как-то признался он. Да, было дело, у нас в школе затеяли стенд типа доски почёта, и я улыбалась с этого стенда: то ли вселяя учащимся надежду на успех, словно бы говоря: «Бесплатные места в вузе существуют, спешите поступить на бюджет!», то ли тому, что мои экзамены уже позади, а им всем предстоит ещё попотеть.
Ванька, хоть и одного возраста с Костей, но ещё совсем ребёнок. Избалованный, выросший на домашних булках-калачах, ему было трудно заботиться о себе, и он ждал руку помощи от всего мира. А мир не спешил ему на выручку: поливал Ваньку дождём, как и всех нас, хлестал ветром по его мягким розовым щекам. Накачивать баллоны лодки и собирать хворост Ваньке было лень, он жаловался, что кроссовки промокли, и вообще нет ни одной сухой вещи, потому что укрывать рюкзак от дождя полиэтиленом он не захотел, а потом и вовсе уронил его в реку. Часто Ванька грустил, надувая пухлые губы, и говорил, что ему надоел этот поход и он хочет домой. В то время, когда мы с Жекой были заняты поисками сапог в деревенских магазинах, Ванька купил книгу, и этим приобретением он похвастался в тот же вечер у костра, довольно надвигая кепку: «Вот!», он лукаво поглядел на собравшихся и протянул книжицу в мягком переплёте: «1000 эротических анекдотов».
– Тебе зачем? – улыбнулась Жека.
– Читать, – насупился Ванька. – Могу и вам почитать.
– Убери лучше, – прошипел Костя.
Общий хохот рассыпался на берегу, гулко ударившись о скалу, и снова вернулся в наш тёплый круг.
Лодки тянулись медленно, встречный ветер и дождь словно не хотели пускать нас, сибиряков, на просторы Урала. Мы с Женькой гребли по очереди. Пока работаешь вёслами, можно немного согреться.
Вот причалила лодка Сони, и следом – Тани – сестёр, которые поссорились и разъехались жить в разные палатки. Потом на берег вышла команда учителей, они часто ставили палатку рядом с нашей, и мы не верили своим ушам, когда слышали, как они матерились, будто заправские сапожники. А каково было моё изумление, когда как-то вечером в лесу я увидела силуэт нашего школьного физика Нины Афанасьевны в длинном дождевике – она курила! А в школе Вы рассказывали, что в Ваши времена женщины были более женственны и воспитанны, чем нынешняя молодёжь. Эх, Нина, Нина!
Вот и Никита Волшебник, худощавый парень в тельняшке, за большими очками которого прячутся глубокие вдумчивые глаза, переворачивает свою лодку на берегу, чтобы дождь не залил сиденья за ночь. Никто не знает, почему он Волшебник, ничего особенного за ним не наблюдалось. Был бы он волшебником, разве шёл бы дождь всё это время?
И Ольга – мама двух подрастающих сыновей Ильи и Димки. В прошлые времена, когда не было частной собственности, а «бизнес» был нехорошим словом, символом капиталистического Запада, её отчислили из педагогического университета за то, что она шила кожаные куртки и продавала их на «толкучке» – нелегальном рынке в Омске, где одевались модные и смелые граждане Советского строя.
Влюблённые студенты старших курсов медицинского института Маша и Влад: она будущий акушер-гинеколог, а он патологоанатом, вот как бывает в жизни: соединяются противоположности! Они держались всегда особняком, редко разговаривали с другими. Когда в очередной раз кто-нибудь спрашивал Влада: «А почему ты выбрал именно эту специальность? Тебе что, мёртвых резать нравится?». Он сердился, высокомерно поводя плечами: «У патологоанатома много других важных задач, таких, что вы даже не представляете, даже понятия не имеете». Не представляем, и хорошо.
Семья Эдуарда Филипповича – владельца небольшого магазина в нашем городе. Грузный, с густой бородой, он смотрел на собеседника оценивающе, словно взвешивая его. С ним приятная молодая светловолосая жена Надежда и двое дочерей-погодок около десяти – двенадцати лет. Глава этого семейства был ещё тем самодуром, но сказать ему об этом никто не решался. В поход он взял с собой огромное раскладное кресло, в котором и просиживал вечерами, давая окружающим советы по разным проблемам, взял он и зонтик, и несколько одеял, и сапёрную лопату, и термометр, и решётки для барбекю, и закопченный чайничек, карты Урала, большой железнодорожный фонарь, набор металлической посуды, а также огромную палатку с двумя прихожими. Главный козырь в этом перечне – лодочный мотор. Его хрупкие девчонки были навьючены огромными рюкзаками, мы все их жалели, а он, демонстрируя очередную «нужную» вещицу, упрямо заявлял: «Зато у вас нет, а у меня есть». Зануду Филипповича недолюбливали всем лагерем, посмеиваясь над его бесполезным грузом и такими же бесполезными советами. Однажды Надежда вздохнула: «Думаете, он всегда был таким? Я влюбилась в него ещё девчонкой: он преподавал у меня танцы в школе хореографии».
Вот Антон – смуглый парень лет шестнадцати, который всегда держится сам по себе, в основном, молчит, а если заглянуть в его огромные тёмные глаза, то увидишь необъяснимую тоску, которая едва-едва помещается в них.
А это Светлана с сыном Павликом, этим летом она развелась с мужем, и теперь отчаянно старается наладить свою личную жизнь. А тут представители сильной половины, как назло, либо семейные, либо малолетние. Но Светлана не унывает, ведь она оптимистка, и до конца похода ещё далеко.
Братья Юрка и Слава – математики. В походе они впервые, и порой ведут себя совсем как девчонки: палатку ставить не умеют, верёвки вяжут неуклюже, лодку и ту выбрали самую дырявую, а шутки воспринимают всерьёз, будто родились они с учебником в руках и не мазали их сверстники в пионерлагере зубной пастой.
Однажды у костра я задумчиво поглядела на старшего брата:
– Юр, я стихи про тебя сочинила.
– Какие ещё стихи? – Юра густо покраснел.
– Юрка-пендюрка!
И снова мы с Женькой залились смехом.
Не понять нам, дурёхам, было тогда, что им не до веселья, что вся жизнь Юрки и Славы была сплошной математикой. Их мать -
учитель математики в нашей школе. Тонкая, высохшая, с прямой спиной, словно от пяток до макушки внутри неё натянута струна, а может, даже электрический провод. Её губы собраны, будто их крепко держала невидимая леска. На её лице вообще сложно было уловить радость или печаль, она словно из цемента, неизменно холодная и готовая ко всему: к митингу, к ядерной войне, к нашествию пришельцев. Всегда она ходила на работу в своём единственном сером костюме, макияж и другие женские штучки она будто бы презирала. Младший сын донашивал свитера и брюки за старшим, и надеяться было не на кого. Она внушала своим детям, что математика – это единственный выход. Математика – это то, что она могла дать им в полной мере, ведь нанимать репетиторов, оплачивать коммерческое обучение в вузе было не под силу.
Когда мы подошли к месту стоянки, я почувствовала себя нехорошо, не хватало ещё заболеть… Пальцы словно примёрзли к вёслам и плохо разгибались, на ладонях появились синие прожилки, мокрая одежда стала тяжёлой и прилипла к телу. К тому же подступил голод, как коварный враг: незаметно и так не вовремя. Голод ощущался не в желудке, нет. Нам хотелось есть всем своим существом. Вспоминались пышные праздничные столы, накрытые бабушкой на Рождество и Пасху. Какие она жарит отбивные! Мясные «лапти», с тоненьким ободком молодого сала, маринованные с чесноком и специями, словно сами собой они тают на языке – такие мягкие и сочные… И салат с душистой ветчиной и опятами, и блины, тоненькие, в дырочку, как ажурные салфетки. И пирог с горбушей, рисом и репчатым луком, слегка припущенным в масле. Эх, просто царский пирог! На весь противень! Вспоминался и горячий мамин борщ, сваренный на говяжьих рёбрышках, долго томящийся на слабом огне, ароматный, тёмно-красный, со сладковатым привкусом свеклы. В любой суп Женька добавляет укроп и сметану, подкидывая пару-тройку добрых ложек, и оттого борщ в её тарелке становится бледно-розовым. А ещё картошка, жаренная до румяной корочки. Вот откусить бы солёный хрустящий огурец да запить холодным рассолом прямо из банки… Все наши мечтания о хорошем ужине спотыкались об это ненавистное «бы».
Выйдя на берег, мы не увидели ни полян, ни каменистого пляжа: здесь был тёмный густой лес и заросли какой-то неведомой травы с толстыми стеблями в человеческий рост. Это место было не таким, как все предыдущие стоянки, даже закралась мысль, а правильно ли мы прочли карту, может, нам стоит ещё спуститься по реке, пока не найдём более уютного местечка для ночлега.
Когда у берега появился инструктор, мы поспешили ему сообщить, что здесь совсем нет места для палатки, так как всё поросло этой дикой травой. Он подошёл к нам и сбил под корень несколько таких стеблей тяжёлым сапогом. «Продолжайте!» – усмехнулся инструктор. Мы повторяли этот нехитрый манёвр: толстые сочные стебли с хрустом ломались, освобождая площадку для нашего жилища. Мы закрепили углы тента металлическими колышками. Больше всего мне нравилось подвязывать «макушку», чтобы палатка принимала форму. «Вот и дом готов!» – сообщила я радостно и в этот раз, однако радоваться было рано: утром, собираясь в путь, мы, видимо, плохо упаковали палатку, и теперь внутри блестели лужи воды. Надежды просушить жилище не было, к вечеру дождь разошёлся ещё сильней, и папина поролоновая губка снова пришла нам на помощь.
– Ты пока обустраивайся, а я пойду тебе лекарство поищу, – сказала Жека, увидев, что меня знобит, и отправилась на поиски.
Я перетащила в тамбур рюкзаки, расстелила коврики-карематы, потом и спальники поверх, подвесила к «потолку» фонарик: палатка снова стала уютной. Послышались Женькины шаги:
– Вылезай! Вон что я тебе принесла.
И Жека протянула мне жёлтую пластмассовую кружку.
– Это что?
– Лекарство. Пей давай.
– Ты где это раздобыла, Жека? – поморщилась я.
– Где, где, добрые люди помогли.
Я стояла у берега, пила «лекарство», закусывая сухарями. Внутри меня разливалось тепло, прокладывая путь от груди к спине, к голове, к пальцам…
– Ооо! Уже и чаю согрели? – причалила замёрзшая Ольга с ребятишками. Увидев меня довольную с кружкой и сухарями, они решили, что ужин готов. Ольга подошла ко мне и, не теряя надежды на горячий чай, заглянула в мою кружку.
– Расстрою Вас, Ольга, но ужина нет, даже костра ещё нет, и это вообще не чай.
– Воду, что ли, пьёшь? – Растерянно посмотрела на меня Ольга, начиная понимать в чём дело. – Бааааа, водку – и с сухарями! Ну, девчонки, вы даёте!
Через час вспыхнуло несколько костров, на одном из них инструктор готовил ужин: пахло луком и тушёнкой, вокруг других, словно мотыльки, собрались туристы. Желая высушить кто спальник, кто толстовку, каждый держал над костром мокрую и самую необходимую ему вещь. Не одни кроссовки я спалила в разных походах, пристраивая для сушки на камень у костра, вот и эти ждала та же участь: стоит отвернуться, как задники уже оплавились, а носки по-прежнему сырые.
Вселенная не оставляла и слабой надежды на тепло: на небе не видно ни одной даже самой тусклой маленькой звёздочки, из высокой травы на полянах не доносится стрекота кузнечиков, не слышно и пения лесных птиц – только ветер сердито шумит в лесу, наклоняя мокрые еловые лапы, да тяжёлые капли дождя гулко ударяются о тент, собираются в тоненькие ручейки и бегут под палатку по камням, спеша к самой кромке берега, чтобы наполнить воды Чусовой и стать её частью.
Термометр Филипповича показывал +50 С. Нет, этой ночью нам не согреться.
– Ребята, приглашаем желающих сегодня ночевать к нам в палатку. Если погода не изменится, то на утро мы с Жекой превратимся в снеговиков, – заявила я.
– А вы всех принимаете? – глянул на меня Ванька.
– Приходи, Ванечка. Человека два ещё поместятся.
Так этой ночью в нашей палатке собралась весёлая компания, инструктор выдал нам банку сгущёнки на всех, чтобы не выходить на вечернее чаепитие под дождь. Антон задумчиво перебирал струны гитары, уставшей и потёртой за многие походы. Ванька щеголял свеженькими анекдотами из новой книги. Его пухлощёкое лицо то и дело озаряла детская улыбка. Мы дружно смеялись, но не над анекдотами, а над Ванькой – такой он был гордый и довольный собой, что его «приняли к взрослым» и что кстати он купил эту замечательную книгу…
– Ребята, а про чай-то забыли! – расстроилась я, представляя, как было бы здорово запить сладкую сгущёнку.
– Я схожу, – решил Костя и стал надевать куртку.
– Дождь там, опять вымокнешь, стой! – хотела удержать Костю, но у меня ничего не получилось, и скоро он принёс небольшой котелок с горячим чаем и шоколадный батончик с кокосовой начинкой.
– Это тебе, – протянул он шоколадку и покраснел.
– Ого! Вот спасибо! Откуда? Добыть в лесу шоколадку может только настоящий герой! Или ты из города везёшь? – Радости моей не было границ.
– Я в магазине купил, ну, там, в деревне ещё, – улыбался Костя.
Ванькин напор юмора постепенно иссяк, Жека зевала, Антон убрал гитару в чехол. Спать! Сегодня ночью не замёрзнем. Мы застегнули спальники, превратившись в личинки: Антон – в чёрную длинную, рядом Костя – оранжевую личинку средних размеров, потом Ванька – коротенькую и толстенькую в полоску, потом мы с Жекой – одинаковые тёмно-зелёного цвета. И всё было бы славно, но….
– Не пойму, чем пахнет? – насторожилась Женька.
– А я всё думала, что мне кажется, – призналась я.
– Девчонки, я тут ни при чём, – твёрдо заявил Костя.
– И я, – вторил ему Ванька, хихикая.
– Это не мы, – заключил Антон, перевернулся на другой бок и засопел.
Утром, собирая палатку перед отправлением, я обнаружила под её дном причину вчерашнего запаха.
– Угораздило же тебя местечко выбрать! Во всём лесу другого-то не нашлось! – Смеялась Женька. Обычно она выбирала место для палатки, а в этот раз я решила проявить инициативу: «Палатку ставим вот здесь». Инструктор, наблюдая мои чертыханья, предположил:
– Скорее всего, здесь был медведь.
Я не поверила, думая, что инструктор разыгрывает меня. Однако потом, отвязывая верёвку от разлапистой ели, я подняла голову и обнаружила на стволе дерева следы когтей хозяина леса. Стало не по себе. Незадолго до нас, горе-туристов, здесь побывал медведь, а мы явились без приглашения и шумим у него в гостях! Нехорошо.
За эти холодные дождливые дни тело сжалось, съёжилось и даже будто бы стало меньше в размерах. Плечи всё время подняты, словно голове и впрямь так теплее. Банданы мокрые, какой от них толк? Но всё равно мы их не снимали, они давали ощущение одежды. Мёрзли руки со скрюченными пальцами, уцепившимися в деревянные вёсла, мёрзли ноги в резиновых сапогах. Шевелишь пальцами, разгоняя холод и влагу, но носки промокли, сопрели. Мёрзла спина, тельняшка прильнула к ней плотно, словно и сама хотела согреться, неприятно и навязчиво липла. Стоило резко поднять руки с вёслами, как плотную материю тельняшки откидывало от спины, и к телу пробирался новый сырой выдох Чусовой. Маленькие одинаковые шлюпки растерялись по реке, словно бусины, что упали с разорванной нитки, рассыпались и укатились далеко друг от друга. Обернёшься: лодок не видать, посмотришь вдаль: впереди только низкое серое небо, которое вот-вот проглотит тебя вместе с твоим неказистым судёнышком.
Понемногу мы стали привыкать к сырости в сапогах, к то и дело набегающим мурашкам, к холодным напитанным влагой спальникам. Смирившись с тем, что дождь не прекратится, перестали ждать хорошую погоду. Видимо, лето заблудилось в этой уральской тайге и уже не сможет отыскать сюда дорогу. От холода всё время хотелось есть, запасы нашего сухпайка оскудели: курага кончилась ещё в начале пути, расправиться с сушками нам помогли ребята три дня назад, последние сухари мы доели с Жекой вчера. Десяток леденцов, мешок которых нам послала в поход бабушка, да пара банок консервов на «чёрный день» – всё, чем мы были богаты. До места стоянки нужно было пройти по реке ещё почти километров двадцать, а это значит, что до ужина далеко. Мы решили, что сегодня именно тот день, и Жека открыла консервы. Никогда ещё не были так аппетитны рыбные фрикадельки в томатном соусе и шпроты – копченые рыбки с золотистыми масляными бочками. Скоро мы опустошили жестяные банки. Не учли мы лишь то, что без хлеба этих консервов много не съесть, они будто становятся поперёк горла. Говорят, рыба посуху не ходит, и мы ещё долго запивали свой обед водой, черпая ладошками прямо из реки за резиновыми бортами лодки. Когда вернёмся домой, мы с Женькой ещё долго не сможем смотреть на рыбные консервы, будь то на бутербродах, или в салате, или на блюде с картошечкой и зелёным луком – везде мы сразу же узнаем эту коварную рыбную суть…
На новой стоянке Жека вышла с лодки первая и отправилась осмотреть местность. Вдруг подбегает ко мне, хватает меня за руку: «Пойдём!» Интересно, что она нашла, что ей так не терпится мне показать. Жека подвела меня к большому зеркалу, заключённому в рамку из толстых берёзовых веток. Зеркало! Первый раз за десять дней мы увидели себя в зеркале с ног до головы! И нет, мы увидели там не себя, а двух забавных девчонок в банданах и больших сапогах, взявшихся за руки и хохочущих, оголяя белые зубы на тёмных, задубевших на ветру лицах. Что-что, а вот уж зеркало точно никто не ожидает найти здесь. Видно, кто-то из путешественников решил сотворить это чудо, чтобы туристы, одичавшие в уральских лесах за время похода, могли прикоснуться к цивилизации и взглянуть на себя другим взглядом, как бы случайно, не готовясь к этой встрече со своим отражением. Недаром говорят, что невозможно вернуться из путешествия прежним, всегда вместо тебя возвращается кто-то другой… Вот и мы тоже стали немного другими.
Ребята разводили большой костёр, приносили булыжники с берега и укладывали горкой. Мужчины отёсывали тонкие стволы молодых деревьев, собирая в каркас получившиеся жерди. Затем обтянули каркас полиэтиленом – вышла немного перекошенная конструкция с прозрачными стенками. Инструктор накинул на неё брезент и – добро пожаловать в баню! Никогда раньше нам не доводилось бывать в походной бане, с виду затея сомнительная, а вот на деле ничего лучше в дождь не пожелаешь. Как же хотелось наконец согреться! Из бани доносились похлёстывания веников, шипение разгорячённых камней и восторженные вопли. Самые отчаянные выбегали из этого полиэтиленового сооружения и неслись прямо в реку, вода в которой из-за долгих дождей и холодных ночей совсем остыла. Мы с Жекой поспешили достать полотенца и тоже отправились в баню.
– Быстрее закрывайте полог! Не выпускайте пар! – верещали женщины.
Мы вошли, и со всех сторон нас обступил жар: он обнимал наши съёжившиеся плечи, выпрямлял наши спины и пальцы, выгонял мурашки, согревая до самых пяток. И уже не верилось, что там, снаружи, мы могли мёрзнуть. Здесь пахло смолистой хвоей от запаренных пихтовых веников и лапника, которым был устлан пол, разморённые краснощёкие банщицы то и дело охали и кряхтели.
– Давай я тебя попарю! – предложила сестра и взяла самый пушистый веник, чья хвоя была мягкой и приятно покусывала спину.
Жека любит баню и здорово умеет парить. Стало совсем жарко, и мы, осмелев, побежали в речку. Женька с коротким отрывистым криком «А!» сиганула первая, от неё шёл пар, к спине прилипло несколько коротких пихтовых иголочек, детский восторг искрился в глазах, и я последовала её примеру. Я вопила разливисто и долго, на разные лады сообщая всему миру, что вода всё-таки о-очень холодная. Потом мы снова бежали в парную, грелись, и снова ныряли в речку. Это нехитрое развлечение стало для нас настоящим счастьем в тот вечер на Чусовой.
Новое утро дало неуверенную надежду на сухой день. Видимо, на небе иссякали запасы воды. Из-за скал стало выглядывать бледное, еле заметное пятнышко солнца. Это был несомненный повод для радости. Женщины вспомнили, что они «прекрасная половина» и поспешили снять дождевики и куртки, взамен достав со дна рюкзаков маечки и шорты. Жека стащила с уставших намозоленных ног кирзовые сапоги, зашнуровав лёгкие парусиновые кеды. Я отыскала в косметичке флакон своего любимого парфюма со свежим ароматом арбуза. Собираясь дома, я упустила тот факт, что в настоящем походе все пахнут одинаково: дымом костра, сыростью и, в лучшем случае спреем от комаров с ядрёным ванильным душком.
Подруги Тамара Николаевна и Валентина Ивановна были рады солнышку больше всех и надели интригующие купальники кислотных расцветок. Наш папа этим купальникам дал бы более яркое определение, но я скажу так: на первый взгляд казалось, что на швейной фабрике закройщики решили сэкономить ткань, и из отреза материи, рассчитанного на один купальник, пошили три. И, возможно, даже получили премию за эффективность…
– Ого! И не холодно вам? – хихикал Ванька. Костя смутился и ткнул его в бок. А нимфы и не думали смущаться, даже наоборот, раззадоренные вниманием хоть и малолетних, но всё-таки мужчин, стали плескаться в реке, верещать от холодных брызг, а потом решили сфотографироваться, взгромоздившись на мокрый отполированный водой камень.
– Виктор, Виктор! Будьте любезны, сфотографируйте нас! Давайте скорее, тут так скользко, мы сейчас упадём! – позвали они мужчину, который тем временем курил на берегу и думал о чём-то своём. Никто не знал о Викторе толком ничего, кроме того, что он приехал сюда один и что в прошлую субботу ему стукнуло сорок три. Он носил модные рваные джинсы, фиолетовые кеды с ярко-зелёными шнурками, и вот теперь не успел прекратиться дождь, как Виктор расстегнул рубаху и надел сомбреро. Вечерами у костра он частенько пел. Так деревенский кот, учуяв кончиками усов дуновение мартовского ветра в форточке, выходит на крышу, поближе к первому солнышку, и заводит свою серенаду, в которой нет ни мелодии, ни красоты, зато сколько надежды и упорства!
Виктор пел упоённо, с придыханием, изрядно фальшивя, что сразу даже и не узнать знакомой песни. Но подругам Тамаре Николаевне и Валентине Ивановне нравилось, они романтично поднимали головы к небу, то и дело тихо вздыхая по очереди. Не все были для Виктора благодарными слушателями. Как-то раз ночью в палатке мы с Жекой старались уснуть под протяжное «Я люблю тебя до слёз», закрывая рты спальниками, чтобы совладать со смехом, стремительно рвавшимся наружу. Однако на самой кульминации припева Виктор не удержал ноту, и мелодия снова предательски съехала. Тут Женька не выдержала:
– Аххаахаа! Аххаахаа! – отчаянно захохотала она.
– Аххаха! – вторила я.
И тут снаружи песня смолкла, послышались удаляющиеся шаги Виктора и ворчание дам:
– Баа… Ну ведь так хорошо пел… Виктор, у Вас не найдётся спрея от комаров, а то мы в темноте свой никак не найдём. – Следом за певцом отправились и подруги. Нам стало неловко, ведь обижать человека совсем не хотелось.
– Милая Женечка, когда мне будет шестьдесят, а тебе пятьдесят семь…– начала было я.
– Пятьдесят шесть с половиной, – уточнила Женька.
– Так вот. Когда мне будет шестьдесят, а тебе пятьдесят шесть с половиной, и я вдруг куплю стринги, надену короткую юбку и стану хихикать с сорокалетними мальчиками, ударь меня скалкой по голове, пожалуйста.
– Аххаххха! Хорошо. Обещаю. Но если ты опять потеряешь память, чур, не обижаться!
– Я к тому времени уже и так потеряю память! Ахаххааа!
– Нет, Юлька, мы будем правильными бабками! Мировыми старушенциями! Будем с тобой путешествовать с рюкзаками, не такими большими, конечно, как сейчас, ведь к тому времени станем меньше есть и нам не придётся носить тяжёлые банки с тушёнкой!
– Нее, бабки много едят, они ж забывают, что уже ели, и им хочется снова! Ахххааа! – не могла остановиться я.
– Да погоди ты. Мы с тобой накопим на уазик, я сдам на права, и будем разъезжать на нём по лесам – по долам.
– А в свободное время таксовать! Аххаха!
Мы и понятия не имели тогда, что это за чувство уходящей молодости: не удержать её, не подкупить ничем. Зайти хотя бы в тренажёрный зал: там зачастую встретишь такого героя, что отчаянно стремится догнать удалого крепкого парня, таким он помнит себя, таким остался он лишь на пожелтевших фотографиях. Но, увы, теперь на его ногах проступили варикозные сетки, а одышка снова выдала усталость. И он успокаивает себя, мол, нет, это ещё не старость, нет, просто нужно чаще тренироваться. Расправляет плечи, втягивает живот, берёт самые тяжёлые веса уверенно, вальяжно, словно бывалый он тут. Подмигивает молоденьким девочкам, веря, что модные кроссовки, молодёжные словечки, тату на руке и плеер с современными треками скинут с него десяток лет. Но сорванное сухожилие ломает план. А молодость смотрит на него отовсюду: с тренажеров в спортклубах, из стеклянных витрин магазинов, со страниц журналов, с танцполов и волейбольных площадок. Эта зовущая, пьянящая молодость смотрит и хохочет дерзко, едко, скалясь в белозубой улыбке.
А как нелепо, как печально стареют женщины! Это происходит, когда на место мечты о дальних странах и прекрасных пляжах становятся мечты о морозильной камере и домашних пельменях; когда после слов, обращённых к супругу: «У меня заманчивое предложение!», она вдруг ставит на стол тарелку с селёдкой и жареной картошечкой; когда при виде статного белого коня, щиплющего траву под деревом, её первая мысль: «О! Нужно срочно найти принца и договориться насчёт удобрения для огорода!». И ни одна волшебная тушь уже не скроет богатого жизненного опыта в её глазах.
Мы не замечаем это время летящей молодости, как часто не замечаем всё важное, принимая за обыденное, само собой разумеющееся: заботу родителей, смех детей, плечо мужа, доверие друзей, помощь Ангела Хранителя…
И вот я стою на краю камня Омутного и смотрю вниз, не решаясь шагнуть вперёд. Все прыгнули, а я хуже, что ли? На этом камне пермские альпинисты натянули верёвки: тренировались сами и предлагали туристам необычный аттракцион «свободное падение». «Джампинг» – так называется это занятие, когда человек в альпинистской обвязке делает прыжок вниз: будь то с горы, или с моста, или ещё откуда-нибудь. Один край верёвки крепится у места прыжка, а другой цепляется к обвязке прыгуна. Пока верёвка разматывается – он летит в том самом «свободном падении», потом качается, как маятник, а когда остановится, его ловят внизу за ноги и помогают встать. Камень Омутной с отвесными утёсами, с семидесятиметровой высоты которого открывается потрясающий вид: Уральские горы похожи на большие куски халвы, между которыми петляет река Чусовая, из зелёной хвойной дали плывут над ней облака, а вон, внизу рассыпались цветные пуговицы – это наши палатки на пляже.
Мы видели, как прыгают экстремалы: Антон, расправив руки в стороны, Илья вниз головой, девушка в бандане – Наташа, которая, пока летит вниз, кричит что есть силы: «Теперь я знаю, как пахнет адреналин!». Братья-математики летят, не издав ни звука, судорожно схватившись за верёвку. Собрался и Ванька. Но альпинисты не разрешили ему прыгать, потому что он ещё маленький. И не было предела Ванькиному горю… Мы с Жекой не слишком раздумывали и тоже решили встать в очередь. Зачем нам это нужно?.. Нам казалось, что это будет фантастический полёт над рекой, полный свободы, воздуха, жизни! Снизу эта скала казалась не такой уж высокой и опасной, а вот сверху всё выглядело иначе. Я трусила. И Жека пошла вперёд.
– Я говорю: «Рэди-Стэди-Гоу!» – и ты прыгаешь. Поняла? – объяснил инструктор-скалолаз, надел на Женьку обвязку и застегнул карабины.– Готова?
Жека кивнула.
– Рэди! Стэди! – и он сильно толкнул Женьку в плечи, не произнеся заключительного «Гоу!», чтобы не дать ей опомниться.
Только бы с ней всё было хорошо, только бы всё было хорошо… Я слышу, как кричит Женька, как её голос стремительно несётся вниз, вот верёвка кончается, и Женькина фигура в синей футболке начинает летать вдоль скалы. Крик летит следом за Жекой, горы усиливают его, словно динамики в кинотеатре. И вот Женьку за кеды хватает парень – помощник инструктора, который специально для этого и сидит в байдарке посреди реки. Жека уже в байдарке, и её везут к берегу. Ура! А я всё никак не решаюсь шагнуть. Вся моя недлинная жизнь прокручивается в памяти, я даже стала подводить кое-какие итоги прожитых восемнадцати лет… Вдруг разобьюсь, а столько всего ещё хочется увидеть, попробовать…
– Юлька-аа!!! Прыгай давай! – кричат мне снизу ребята. – Обед стынет! Мы есть хотим! Мы тебя ждать не будем!
Мне становилось невыносимо стыдно за свою трусость, будто бы я специально выжидаю, чтобы собрать побольше зрителей. Время шло, я уже даже не знала, сколько здесь стою… Наш лагерь постепенно стал собирать палатки, спускать лодки на воду и отправляться в путь к новой стоянке. Моя группа поддержки, во главе которой Женька, все ещё ждала меня внизу. Ребята махали мне, потом им надоедало стоять, задрав головы, и они переставали на меня смотреть, принимаясь что-то рассказывать друг другу. А я застряла на вершине Омутного – самого красивого камня на Чусовой. Нужно прыгнуть. Нужно перебороть свою трусость. Девочка Гуля в книге «Четвёртая высота» тоже боялась прыгать с вышки в бассейн, но ведь прыгнула! Ведь смогла! Я попробовала развернуться лицом к утёсу, чтобы не смотреть вниз, потом присела на корточки поближе к краю и закрыла глаза, затем оттолкнулась носками от скалы и стала стремительно падать спиной вниз. «Полётом» это никак нельзя назвать: я не могу управлять собой, не могу изменить траектории, моё тело тяжёлое как камень, беспомощное, привязанное длинной верёвкой к скале. Я даже не могу прекратить кричать, потому что во мне открылся неведомый вулкан, извергающий наружу этот дикий крик, и, как убавить его громкость, я тоже не знаю. Только бы верёвка не оторвалась. А она всё разматывается, разматывается, я всё падаю и падаю…