Каждое утро, пока Лия ещё спала, парень по долгу разглядывал свои крылья в зеркале, выискивая хоть малейшее пятнышко. По несколько раз на дню измерял температуру. Но ничего не было… Это, конечно, хорошо, но парня не покидало ощущение, будто его обманули. Два дня назад он уже мысленно прощался со всеми, просил прощения у родителей и даже садился писать им письмо. Так и не дописал. В общем, он готовился встретить смерть стоически, без жалоб и роптания на судьбу, как настоящие герои, но… Ничего не происходило. Если это была шутка мироздания, то было вообще не смешно.

Лия тоже чувствовала себя превосходно. И пусть она особо ни на что не жаловалась, Макс отмечал каждый её тяжёлый вздох или рваное движение. Словно пытался что-то найти, пока сам не зная, что именно.

В начале третьего дня совместной жизни парень внезапно понял, какая всё-таки ужасающе маленькая квартира. Он начинал осознавать это только сейчас, и горячая паника накатывала от того, что идёт всего лишь вторая неделя карантина. А эти стены уже давили на него.

Кто-то там писал, что в уютном доме можно жить вечно? Так вот, нет. Какой бы уютной ни была тюрьма, уже через несколько дней заточения всё в ней опостылит тебе до тошноты. Да, у Лии было, несомненно, мило. Но он уже не мог этого выносить.

Квартира была однокомнатной, вход с улицы вел прямо в спальню/гостиную/общую комнату, где умещались диван, журнальный столик, место которого сейчас занял матрас Макса, шкаф и телевизор на тумбочке. В конце комнаты невысокая стена с огромным провалом, в который влезет не одна дверь, знаменовала вход в кухню. Такую же маленькую, но настолько минималистичную, что в ней даже оставалось немного места. Уже знакомая тумбочка располагалась прямо напротив выхода. Да ещё в конце, у самой двери в ванну прятался небольшой стол, и чтобы через него можно было спокойной ходить, стулья всегда должны быть задвинуты. Ванная тоже была миниатюрной, но в ней хватало места на душевую кабину, раковину, зеркало и совсем небольшое окно. Так как дом представлял собой, по сути, окружность, окно ванной, и окно гостиной у входа располагались немного в разных плоскостях.

У беглецов ещё были деньги на еду. Пусть немного, но пока что они не ощущали острой нужды.

И на этом все приятные моменты заканчивались.

– Макс, Макс, мчись сюда скорее! – крик Лии застал парня в ванной перед зеркалом.

Он снова искал пятно на крыле, и задумался.

– Что случилось? – спросил он, выбегая в комнату и на ходу надевая футболку через голову, – Полиция?

– Хуже.

Девушка на диване обнималась с одеялом. В руках у нее был пульт, а по телевизору шли утренние новости:

– …Полиция продолжает поиски двоих нарушителей карантина, сбежавших седьмого сентября из Небесно-парковой больницы №23. Перед вами кадры погони за нарушителями правоохранительных органов на улицах столицы, предоставленные нашими телезрителями, – на экране появилось любительское видео, снятое на камеру телефона.

Изображение тряслось. Картинка получалась размытой, но на ней отчётливо было видно умопомрачительное пике у стены дома девушки с белыми крыльями. Комментарий автора видео тоже вставили в новостной сюжет:

– Ох ничего себе! Как она не разбилась?

Серые крылья Макса тоже периодически попадали в кадр, но оператор явно следил за девушкой.

– Смотри, вниз, вниз уходят! – раздалось за кадром.

– …Согласно оперативным данным, нарушители скрылись за границей восьмого уровня, – на экране снова появилось лицо диктора, – Правоохранительные органы просят граждан, если кому-то известно что-либо о местонахождении нарушителей, сообщить об этом сотрудникам полиции.

На время её слов, на экран вывели две фотографии с подписями: «Лия Скорент», «Максат Эвлио».

Парень смотрел на себя во все глаза. Всё… Просто всё. Мысли были настолько хаотичными и удручающими, что он не мог даже нормально их сформулировать. Родители… Работа… Его же публично назвали преступником! А он просто оказался в том злополучном вестибюле, когда Лия принесла в больницу мужчину!

Диктор говорила что-то ещё, но девушка резким щелчком оборвала вещание.

– Фотографию для новостей могли и поудачнее выбрать, – фыркнула она совершенно спокойно, хотя взгляд её всё ещё держался на погасшем экране, – А полёт засняли красиво. Я и не думала, что так летела.

– Ч…что? – он не сразу осознал ее слова, – Что ты сказала?

– Фотку, – она перевела взгляд на парня, – Могли бы взять и получше.

Макса словно хлыстнули по лицу:

– И это то, что тебя сейчас заботит?! Нас в новостях объявили государственными преступниками, а тебя беспокоит твоя фотография?!

– Ну… – она на полном серьёзе задумалась над этим вопросом, – Да.

Парень всплеснул руками, и готов был уже разразиться гневной тирадой, но резко осёкся. На него внезапно навалилась всепоглощающая усталость, что он просто упал на край дивана и тяжело, с шумом выдохнул.

– Успокойся, – девушка подползла у нему со спины и мягко застегнула кнопки футболки под его крыльями.

Голос ее при этом стал таким неестественно нежным:

– Во-первых, нас объявили всего лишь нарушителями карантина, а никак не преступниками, во-вторых… Если этот сюжет показали по новостям, значит полиция и понятия не имеет, где мы. А если и это не принесет результатов, то они поищут нас ещё недельку, а потом отстанут.

– Но как же наши родные? – спросил он отчаянно, – Я уверен, мои родители смотрят сейчас телевизор и сгорают от стыда и тревоги.

«Надеюсь…» – добавил он мысленно.

– Да, тут неприятно, – согласилась девушка уж очень легко, – Если мои мама с папой это увидят, они будут, мягко говоря, не в восторге. Но сюжет был показан по местному каналу, а не федеральному, значит есть шанс, что моя семья ничего не знает.

– А вот моя знает! И знает всё!

Он обхватил голову руками и взъерошил волосы на затылке:

– Да что ж это такое-то?!

Лия лишь ответила со вздохом:

– Новости.

***

Ирэ Макнагенн только что вышла из кабинета председателя. Громко хлопнув дверью.

– Но поймите, это необходимо, – отдавалось эхом в воспоминаниях, – У нас просто нет выбора. Мы не можем допустить…

– Ирэ, дорогая, – голос Лима Ланге, размеренный, с властной старческой хрипотцой, – Я уже дал тебе ответ.

– Но…

– Этого не будет. И ты прекрасно это знаешь.

Он оборвал её мягко и с высока. Как если бы разговаривал с горничной или персональным поваром. А ведь она предлагала решение.

Продолжать это варварство было просто невозможно. По всей столице людям массово рубили крылья, а они ничего не делали. Совет ничего не делал! Просто, потому что у них, видите ли, украли печать! А ведь Ирэ давно предлагала рассредоточить полномочия печати между другими утверждающим реквизитами, но… Её не послушали, и вот результат.

Однако нет худа без добра, решение было.

– …Мы могли бы ввести военное положение. Только в пределах столицы, – с жаром говорила она Лиму, сжимая в руках папку документов, – Это можно обставить как угодно – химическая атака, биологический теракт, главное, что военное положение позволит нам осуществлять свои обязанности и без печати. Это вернёт нам полномочия.

– Слишком велик риск, – цыкнув языком, отозвался председатель.

Она стояла перед ним как провинившаяся отличница, а он вальяжно восседал в кресле и почти не смотрел в ее сторону:

– Введя военное положение, мы посеем панику в городе. Да и в мире тоже.

– А не введя его, мы позволим ничего не подозревающим врачам и дальше рубить крылья нашим гражданам. Все они оказались заложниками обстоятельств, заболевшие – невольными жертвами, доктора – невольными палачами. И в наших силах всех их освободить!

– …Другие страны решат, что мы обвиняем кого-то в этой эпидемии, – он будто не слышал её, – Тут ситуация куда опаснее, дорогая моя. Оставь пламенные речи для прессы.

– Я согласна, опаснее, – а министр финансов распалялась ещё больше, и только ноздри её раздувались от частого дыхания, – Для страны экономически не выгодно, оставить в столице столько инвалидов. Вы ведь знаете уже, что отрубленные крылья не восстанавливаются? Тогда государству придется назначать пострадавшим пенсии, и куда больше стандартных, оборудовать город под нелетающих и так далее. Это всё очень большие расходы, а после того кризиса, что уже принёс и ещё принесёт нам карантин…

– Ирэ, тш-ш-ш, – на старческом лице мягкая, безупречная усмешка, – Притормози, куда ты так припустила?

«Надеюсь, что хоть финансовая составляющая заставит Вас прислушаться ко мне!» – крикнула она мысленно, но вслух ничего не сказала.

– Я не хочу… – заговорил Лим Ланге тоном, не терпящим возражений, – …чтобы эта ситуация с эпидемией вышла куда-то за пределы столицы. Хватает уже всяких пакостей в интернете. Я не собираюсь им потакать.

Поверженная, она стояла, гордо вскинув голову и понимая всю тщетность своих попыток. И всё равно бросила язвительно:

– Неужто Вы боитесь злых языков, председатель?

– Нет, – отозвался он совершенно спокойно, – Но ты можешь их забояться, если будешь продолжать в том же духе.

Что ещё тут можно было сделать? Только хлопнуть дверью с досады. И вот Ирэ Макнагенн, 48-летний министр финансов стояла в приемной председателя Совета Двенадцати крыльев, и обтекала. Словно её с ног до головы окатили ведром холодной воды. Или чем похуже.

– Может… Водички? – длинноногая секретарша подскочила к ней с пачкой бумажных салфеток, – Председатель сегодня не в духе.

Ирэ лишь одарила ее таким презрительным взглядом, что та отшатнулась.

«Да что ты понимаешь, курица?!» – явственно читалось в выражении её лица.

Ирэ хотела вдарить ладонью по пачке салфеток, но секретарша ловко увела руку, и разгневанная женщина промахнулась. Ну просто здорово! Ещё секунду осмысливая промах, министр поняла, что больше ей ничего не остаётся, кроме как метнуть в девушку ещё один убийственный взгляд и уйти. Хлопнув дверью приемной ещё оглушительнее.

Секретарша лишь проводила её взглядом. Она была вовсе не курица, и не смотря на свой наивный вид и длинные ноги, имела ещё и голову на плечах. Она давно уже привыкла к ершистости Макнагенн. Но иногда так хотелось поступить по-человечески… Жаль только, что министр финансов этого, кажется, не понимала.

А Ирэ шествовала по коридору и просто кипела от ярости. Вообще-то конфликты, какие бы то ни были, совершенно не её конёк. Личные решения в глобальных вопросах экономики она принимала редко, в основном полагаясь на мнение Лима. Так как была «его человеком» до мозга костей. Он спас ее когда-то. Вытащил из такого глубокого болота, что за это она будет благодарна ему всю жизнь. Но сейчас… Сейчас… Она впервые в жизни отважилась предложить ему что-то действительно серьёзное, и… Так прогорела. Хотя, если подумать, даже небольшие её предложения тоже частенько отвергали, и ей стоило бы привыкнуть, но… Нет.

Тонкие каблучки щелкали по полу как удары кнута. Куда же ей теперь, в кабинет? Так она и идёт в кабинет. Как побитая собака. Ну куда это годится?

Проходя официальными коридорами, она часто видела своё летящее отражение в зеркалах, но лишь у самого кабинета всё-таки остановилась.

Да уж… Волосы растрепаны, на бледном лице нездоровый румянец. В своём подчёркнуто строгом костюме, тонкая и стройна, она похожа на типичную светскую мегеру. После очередной пластической операции, мышцы на её лбу практически не двигаются, и оттого её нынешнее разъярённое выражение кажется неестественным. Словно злится пластмассовая кукла.

Но не успела она до конца разобраться в ощущениях, как в кармане зазвонил телефон. На экране высветилась фотография сына и обозначение: «Входящий видеовызов от Сыночек». Ирэ потянула сенсорный ползунок ответа.

– Мам!

– Сейчас-сейчас. Подожди одну минутку, – говорила она прямо в телефон, пробегая приёмную и махая рукой на привставшую секретаршу, мол: «Потом, всё потом».

Захлопнув дверь, и оказавшись укрытой надёжными стенами кабинета, она плюхнулась в кресло и стянула туфли под столом.

– Как вы там, мои дорогие?

Если бы сейчас секретарь Лима Ланге могла видеть её сейчас… Все привычные представления о министре финансов рассыпались бы, как карточный домик. Лицо Ирэ Макнагенн при виде сына резко переменилось. Оно стало куда мягче, и даже на лбу появились маленькие, неглубокие морщинки… От счастья.

На экране перед ней был тридцатилетний мужчина, с широким лицом и глазами зелёными, как бутылочное стекло. Это она всегда их так называла… Её сын Марк был точной копией папы. Такой же красивый, такой же хваткий, с такой же предпринимательской жилкой. Он продолжил дело своего отца, когда тот разбился на гонках. И надо сказать, порядком преуспел в нём.

– Ну что, как дела в суровой северной стране?

– Всё путём, – улыбался Марк совсем не по-северному.

Его улыбка была солнечной, словно он звонил матери с берега лазурного моря, а не из отеля посреди холодного неба:

– Хотели вернуться к тебе в сентябре, но застряли здесь. Капсул в столицу нет вообще. Что у вас там происходит? В интернете уже теорию заговора построили.

– Если коротко, то все просто посходили с ума, – Ирэ потёрла висок пальцами, – А как Белль, как двойняшки?

– О-о-о, этих сорванцов не удержать, – рассмеялся Марк и отвёл камеру телефона чуть в сторону, – Ребята, поздоровайтесь с бабушкой.

– Бабушка!

– Привет, ба!

Двое мальчишек наперегонки спрыгнули с дивана и помчались к отцу с телефоном. Каждый норовил влезть в камеру полностью, отталкивал другого, и их противостояние было таким забавным.

Два совершенно одинаковых лица. Два совершенно разных человека. Стен – забияка, любил драки и мультфильмы про супергероев, Бена напротив, нельзя было вытащить из энциклопедий и оттащить от его самодельных макетов фантастических машин.

– Ба, что у вас там случилось? – Стен перелез через брата, носом влезая в экран, – Зомби-апокалипсис?

– Я читал, что это какой-то новый вирус, – Бен пролез под рукой другого, и каким-то непостижимым образом оказался ближе к камере, – Как ты там, бабушка? Мы очень скучаем, по тебе.

А Ирэ светилась:

– Я тоже скучаю… Очень-очень! Но ничего, мои дорогие. На второй уровень зараза ещё не проникла, так что мне не о чем беспокоиться.

– Мам, – сын забрал телефон у мальчишек, улыбнулся им, и кажется, перешёл в другую комнату.

Он продолжил говорить только, когда за ним закрылась дверь. Лицо его резко посерьезнело:

– Я слышал, что заражённым в столице отрубают крылья. Это правда?

– Да, – Ирэ и сама перестала улыбаться, – Я хочу остановить это, но не могу.

– А чем занимается ваш министр здравоохранения?

– Если честно, я уже пару дней его не видела. Не знаю, где он пропадает, но в последние дни вид у него особенно… Зелёный. Суть не в этом. А в том… – она резко понизила голос, – …что здесь у нас происходит что-то странное. Я это чувствую, но… Боюсь, как бы у меня опять не разыгрались нервы.

– У тебя же остались твои лекарства?

– Да. Но мне не хотелось бы их пить. В этом году просто трудный сентябрь. Я справлюсь… Обещаю.

Она мягко, чуть вымученно улыбнулась. А Марк улыбнулся ей в ответ… Любяще и приободряюще. Улыбкой её мужа.

Они ещё пару минут помолчали. Просто смотрели прямо в камеру друг на друга, и не чувствовали никакой неловкости, или потребности вымучить из себя хотя бы пару слов. Нет… Они могли просто молчать вместе.

– Знаешь, мам, – заговорил Марк после долгой паузы, – Если у вас действительно происходит что-то странное, то тебе стоит обратиться к Мейду Йовичу.

Ирэ протяжно, со стоном вздохнула.

– Да, я знаю, знаю… – продолжил сын, – …твоё к нему отношение. Что ты его на дух не переносишь, и всё такое. Но когда я реально попал… помнишь, когда мне пытались пришить изнасилование?..

– Я помню-помню, – оборвала его мама, – Такое не забудешь при всём желании.

– Да. Так вот, когда я реально влип, Мейд Йович вытащил меня, хотя и не должен был. Меня так сильно топили… Он предложил помощь, а ведь ему дела никакого не было до меня. И помог ведь.

– Ну… Да, но… – хотелось, конечно, сказать, что глава МВБ мог это сделать ради выгоды, ради власти над Ирэ, или из-за денег её сына, но… Мейд Йович самым подлейшим образом помог им бескорыстно. И даже не вспоминал об этом деле больше никогда. Ну разве не подлость, а?

– Что бы у вас там не происходило, я думаю, что он разберётся. Да и больше некому, как мне кажется.

Ирэ ещё раз протяжно вздохнула. Уже с меньшим отчаянием, но всё равно… Сын испытующе буравил её взглядом, и под его натиском она не долго сопротивлялась:

– Ладно, я… Обещаю подумать. Доволен?

– Доволен, – он кивнул и отключил свой «зрительный бур».

– Ладно, мне пора, – в дверь постучала секретарша, и министр под столом лихорадочно пыталась нащупать ногами упавшие туфли, – Передай Белль, что я видела её осеннюю коллекцию – невероятно красиво. А двойняшкам – что я их люблю. И когда мы снова увидимся, я напеку им целую гору шоколадного печенья.

– Хе-хе, хорошо, передам.

Сын отключился. Ирэ положила телефон экраном вниз. На пару секунд закрыла глаза, словно собиралась с мыслями. И лицо её вновь преображалось. Из светлой и заботливой, она вновь становилась холодной и деловой. Надев туфли, она открыла уже совершенно иные глаза, и крикнула властным тоном:

– Заходи.

***

– Мне кажется, у бабушки проблемы, – заключил Бен, проводив глазами уходящего на кухню отца.

– Почему ты так решил? – Стен уже успел занять самое лучшее место на диване, за которое они боролись до звонка, и развалился на нем так, чтобы брату точно не осталось места.

– Если бы всё было хорошо, папа не стал бы уходить от нас в другую комнату.

Мальчик присел на подлокотник дивана. Молодые крылья упёрлись маховыми перьями в ноги брата, и Стен поспешил спихнуть их. Не потому, что мешали, а просто из вредности.

Бен подобрал крылья, но от размышлений это не избавило. Он действительно читал о вирусе, что свирепствовал в столице его родной страны. И всё прочитанное совершенно его не радовало. Ему было всего десять лет, а он уже в полной мере узнал, что такое тревога, и под тяжестью мыслей опускались и плечи, и крылья.

– Эй, ты чего, ЭмБи? – и от брата это не укрылось.

Удивительно, но иногда его совершенно несносный братишка, драчун и забияка, мог быть очень… Как же звучало это слово, ведь он читал об этом в энциклопедии… Тактичным, вот! Иногда он был очень тактичным.

– Ничего, ЭмСи, – вздохнул Бен, – Я просто беспокоюсь за бабушку. Как-то это неправильно. Мы здесь, мама в Доме моды, папа мотается со встречи на встречу, а бабушка там… Совсем одна.

– Так давай… – он понизил голос до заговорщицкого шёпота, уже набрал с лёгкие воздух, но сказать так и не успел.

Папа появился в открывшейся двери кухни, и снова вернулся к компьютеру:

– Бабушка велела передать, – сказал он, обернувшись на стуле, – Что очень вас любит. И когда мы к ней приедем, она напечет вам целую гору шоколадного печенья.

– Ух ты!

– А когда мы к ней приедем, папа?

– Ох… – отец выдохнул задумчиво, и даже оторвался от работы.

Прошел всю комнату и плюхнулся на диван, между сыновьями. Обнял их, руками и крыльями, и синхронно потрепал обоих по волосам:

– Даже не знаю, ребята. Домой мы не вернёмся до конца сентября – весь наш город закрыт. А там… Видно будет.

– Но осталось ещё целых девятнадцать дней, – протянул Стен, – Это так до-о-о-олго.

– Придётся потерпеть. Но ведь моим бравым путешественникам не привыкать к невзгодам, правда? – отец вскочил с дивана, вставая перед мальчишками в гордую стойку, – Наш девиз, бойцы!

– Смело на встречу приключениям, ветрам, невзгодам и печениям! – весело проскандировали ребята, и сами повалились на диван со смеху.

– Так-то, други. Преодолеем же невзгоды и бабушкино печенье будет спасено! – отец поставил руку козырьком, как настоящий капитан дальнего полёта, и ребята встали перед ним на вытяжку, выпятив грудь и расправив крылья, как его верные юнги.

А ночью, когда все спали, уже после того, как вернулась мама, и они поужинали и разошлись по комнатам, Стен вдруг свесился с верхней кровати и сказал полусонному брату:

– Знаешь, что я тогда не договорил?

– Что?

– Я хотел сказать, раз это неправильно, что бабушка там одна – давай отправимся к ней.

– Что?! – сон Бена тут же смело, как шквалом ветра, – О чем ты говоришь?

Он подскочил, и чуть было не ударился о дно верхней кровати, но вовремя успел остановиться.

– А вот то, – брат улёгся обратно, и в голосе его зазвучала такая решимость, – Что слышал. Не ты один, между прочим, умеешь волноваться. Так что… Давай отправимся к бабушке.

– Как ты себе это представляешь?

– Не знаю. Ты у нас мозг – вот и думай. А я просто считаю, что… – он перевел дух, словно собирался с какими-то очень важными мыслями, – Отец называет нас великими путешественниками. Нам с тобой уже десять лет. Десять! А мы ещё не совершили ни одного маломальского самостоятельного путешествия. Не оправдываем звания получается. И время драгоценное уходит. А жизнь-то она знаешь, какая штука. Пролетит и… Фьють! Не заметишь. И вот ты уже немощный сорокалетний старик, и тебе ничего не надо, кроме твоей тросточки и мухоловки на окне.

Бен тихо рассмеялся. Хотя в словах брата был смысл, и большой смысл. Жизнь-то проходит. Первая декада жизни прожита, может, пора что-то уже делать? (Бен не совсем помнил, значит ли «декада» – десятилетие, но ему просто нравилось это слово. Оно звучало очень по-взрослому).

– Может, ты и прав, – шепнул он в темноту, – Но нам понадобится серьёзная подготовка. Нужно сделать так, чтобы родители не волновались. Продукты в дорогу собрать. Опять же, как мы пересечем границу? Мы же дети, у нас нет паспортов. И мы не можем перемещаться без родителей.

Сверху раздался звук, будто брат пожал плечами:

– Не знаю… А на капсулах спрашивают паспорта?

– Конечно спрашивают, ты что, забыл? Мы же добирались сюда, на… – и тут Бена осенило.

Он вскочил с кровати, снова чуть не влетев головой в верхнее дно. Бросился к телефону.

– Что? – Стен в темноте привстал на постели, – Что-то придумал?

– На пассажирской капсуле паспорта, разумеется, спрашивают, – задумчиво отозвался Бен, водя пальцем по экрану, – А вот на товарных капсулах нет. Машинист показывает на границе накладную, и может ехать спокойно без всякого досмотра. Товарные капсулы отсюда идут прямо до столицы. Нужно только залезть в вагон, и мы сможем доехать прямиком до бабушки!

***

Знаете это чувство, когда стоишь у самой черты дозволенного, как Цезарь у Рубикона? Так и тянет перешагнуть. У Ирэ его не было.

Прямо сейчас она стояла у двери кабинета министра внутренней безопасности и не решалась войти. Разумеется, секретарь Мейда давно уже доложил ему о визитёре, и Ирэ понимала, как глупо выглядела сейчас, стоя, уткнувшись носом в закрытую дверь, и не находя в себе сил потянуть ручку. Всё это неправильно, она не должна этого делать.

Да она и вообще не хотела приходить сюда. Долго думала, взвешивала… Сын позвонил ей чуть позже двух дня. Сейчас стрелки на часах перевалили за девять, и в здании Правительства почти никого не осталось. Идеальное время для разговора, который вообще не хотелось начинать.

– Что-то не так? – деликатно спросил секретарь.

Он всегда был деликатным. Как лис. Впрочем, они с министром стоили друг друга.

– Всё нормально, – Ирэ огрызнулась, и метнула на мужчину взгляд исподлобья.

– Может Вам…

– Всё. Нормально, – с нажимом повторила она.

Мужчина лишь пожал плечами и вернулся за свой полукруглый стол. Кажется, у него было много работы.

Министр финансов вновь уставилась на дверь. Та была самая обыкновенная, из тёмного дерева, без каких-то особенных изысков. И Ирэ подумала, как же правдиво дверь кабинета может отразить сущность человека, находящегося за ней.

«Всё, что угодно, лишь бы не идти?» – поймала она себя вдруг на мысли, и усмехнулась невесело.

Но стоять продолжила. Секунды тянулись мучительно, и с каждой новой становилось всё больше неловко.

«В конце концов, ты же не можешь простоять здесь весь вечер?! – прикрикнула она на себя, и уже собиралась сделать шаг назад, – Это глупо».

– Да… – сказала она шепотом себе под нос, – Глупо.

Но задержалась ещё на несколько секунд. И вот когда терпение уже совсем-совсем иссякло, и она собиралась уходить, дверь кабинета вдруг… Отворилась.

Её словно всосало в проём, и в открытом пространстве появился Мейд Йович, устало потирая глаза пальцами:

– Если долго стоять на берегу Рубикона, можно потерять берег.

– Или сторону… На короткой ты стоишь, – Ирэ вдохнула, и прошла мимо него в кабинет.

Всё, назад дороги уже не было.

– Я сегодня была у председателя, – начала она, без приглашения присаживаясь на диван и закинув ногу на ногу.

Начала, просто чтобы что-то сказать.

Мейд проводил её взглядом, на секунду задержавшимся на краю длинной штанины, укрывающей туфлю. Потом присел в кресло. Он не мешал ей, не пытался как-то отвечать или реагировать, и Макнагенн была ему благодарна. Пожалуй, если бы он хоть немного отвлёк её, она уже не смогла бы договорить.

– Предлагала ввести военное положение, чтобы действовать без печати. Он меня не послушал.

– Умно, – наконец ответил министр, – Но очень опасно.

– Лим сказал то же самое, – выдохнула она, и заговорила с жаром, – Но ведь так не может продолжаться! Где прохлаждается министр здравоохранения, почему он позволяет это варварство?

– Я думаю, у Эстена сейчас и без того забот хватает. Он разрывается между НИИ вирусологии и исследовательскими центрами, пытаясь понять, откуда взялся вирус.

– Откуда взялся… – она задумалась на пару минут.

Даже закусила внутреннюю сторону щеки, что позволяла себе крайне редко:

«Ну же! Ведь я за этим сюда пришла. Я проговаривала в голове это весь день. Почему сейчас сказать всё стало так трудно?».

– Ты хотела мне что-то рассказать, – наконец, у Мейда не выдержало терпение, – Ты ведь пришла за этим. Сама.

– Да, хотела.

Но она всё ещё медлила. Медлила, потому что для себя не решила до конца, будет ли это предательством. С одной стороны, все они делали общее дело, но с другой… Лим Ланге и Мейд Йович никогда особо «не ладили», а то, что она собиралась рассказать, было секретом Лима.

Ирэ перевела глаза на главу МВБ. Тот вцепился в неё взглядом, и видно было по всему, что его терпение далеко не такое безграничное, чтобы выдержать все её душевные терзания. Ну вот, уже и пострадать нельзя.

– Ладно, – она сама не заметила, что сказала это в слух, – В итоге за этим я и пришла.

Она ещё раз глянула на дверь, словно ища последний шанс на спасение, но… В итоге сама от него отказалась.

– Что касается вируса… Мне думается, корни всего происходящего сейчас куда глубже, чем может показаться на первый взгляд.

Она перевела глаза на Мейда, желая отталкиваться дальше от его реакции. А он подался чуть вперёд на кресле, и шансов не продолжить уже не осталось.

– Это было лет пятнадцать-тринадцать назад. Тогда ещё председателем Совета был Сире Вейнэ, и главами министерств были его люди. Он собрал вокруг себя стойкий костяк единомышленников, и можно сказать, подчинил себе Совет. Однако, беда в том, что чем дольше он занимал кресло председателя, тем более странными становились его взгляды. Агрессивными. Это не бросалось в глаза, но он был фанатиком. Кое-кто, включая Лима Ланге, Света Уоррена и меня понимали это.

– Сире Вейнэ… – Мейд на пару минут задумался, – Он же вроде был в глазах народа свободолюбцем, реформатором.

– Да. Над его образом в народе много трудились и пиарщики, и психологи. Но суть была не в этом. Сире хотел держать власть в своих руках, и потому в то время Совет Двенадцати крыльев и Высотный совет были очень разобщены. Если сейчас мы хотя бы прислушиваемся друг к другу, то тогда всем нам, в то время, депутатам Высотного совета казалось, что мы просиживаем свои кресла зря. Наши предложения отвергались, а критика игнорировалась. Надо сказать, я сама плохо помню этот период своей жизни, но что помню – расскажу.

Она перевела дух, откинулась на диване. Все это очень сложно было вспоминать.

– Сире не высказывал этого публично, конечно, но он разделял идею о «чистом обществе». Вроде как люди, слабые крыльями, тормозят прогресс.

Заметив удивление в глазах Мейда, Ирэ прервалась:

– Да ладно, ты не можешь этого не помнить. Тогда ещё война была на юге из-за этих убеждений.

– Я и был на войне.

– Ах да. Хорошо, расскажу тебе в общих чертах. Идея о «чистом обществе» возникла из взглядов Мюррея Карлоса – политического деятеля, жившего в XIX веке. Тогда темпы градостроительства впервые скакнули вверх, дома перешагнули линию погоды, и открылись те высоты, о каких люди могли только мечтать. Но встала проблема слабых крыльями людей. Тех, кто не может летать вовсе – инвалидов или стариков, ослабевших крыльями с возрастом. Их тоже нужно было как-то поднимать на высоты, чтобы не возникло стратификации и ущемления. И некоторые относились к этому с пониманием, а такие как Мюррей… Его любимой фразой было: «Стадо движется со скоростью самой медленной особи. Но люди – не стадо, и если мы будем оглядываться на всех, то никогда не сможем покорить небо». И всё в таком духе.

– Спасибо за лекцию незаурядной истории, но насколько я знаю, эта проблема давно решена.

– Да, решена. Но сама идея на забыта. И в современном обществе находятся люди, что разделяют это мнение. Что города были бы выше, трава зеленее, а небо ярче, если бы все были сильными, не старели и не болели.

– Но это же бред какой-то. Как если бы… Если бы люди считали, что одна нация лучше другой. По любым причинам.

– Да, это мы с тобой понимаем, – Ирэ хотела потереть пальцами усталые глаза, но вовремя вспомнила о туши на ресницах, – А Сире был этой идеей просто одержим. Разумеется, все идеи Карлоса были переформулированы и поданы народу в удобоваримой форме. И непременно с ноткой заботы. Сире финансировал проект постройки города на земле, и предлагал всем старикам, инвалидам, слабым, переселиться туда совершенно бесплатно.

– Что-то вроде огромного пансиона?

– Да. Крыши домов не превышали бы линию погоды, город оснастили бы дорожками между домами, лифтами… Я помню тогда ещё усмехнулась: как будто дорожки и лифты заменят этим людям родных и близких, которых теперь они будут видеть очень редко.

– В обществе возник бы раскол.

– Да. Но некоторые энтузиасты с таким рвением подхватили эту идею… Правда потом, после того как председателем стал Лим, проект забросили. В общем, история с этим городом тёмная. Но и это не главное. Сире очень рьяно развивал здравоохранение. Финансировал многие исследовательские институты, в том числе с его подачи сильно разросся НИИ вирусологии. Он финансировал многие их проекты, часто ездил туда.

– И?

– И… – протянула она, – Ничего. В общем, когда независимые от Сире люди стали совсем уж тревожиться за страну, Лим… Ох, ладно, я же именно это и хотела рассказать. Лим замыслил переворот. И мы поддержали его.