Жабёнок-лягушонок, или Проблемы с памятью и ложью

– Я страдаю (страдаю!) очень редкой и мало кому известной болезнью! От нее кровь (самая непозорная жидкость в организме, по мнению третьеклассника) испаряется через поры на ладонях!

– А почему кровь не красная, а? – упрямо выставив подбородок, но не так уверенно, как хотелось, спрашивала недоверчивая Инна-Инга.

– Потому что весь красный письмент (я даже слово «пигмент» не мог выговорить верно!) остается под кожей, – надрывался, краснея, уже синея, я. – Через поры проходит только жидкость, а цвет остается внутри! Как через ситечко!

Разумеется, она не поверила. Никто бы не поверил. Но, увидев, как я жалок, она смилостивилась надо мной. И спасибо ей за это. Я часто утешаю себя тем, что мы были всего в третьем классе, и, как известно, у глупых детей (а мы были глупыми) ужасная память на подобные мелочи, да и у Инны-Инги было так много друзей и игрушек, что она забыла про меня, как только вышла из класса. Этим я утешаю себя каждую ночь, когда в муках стыда не могу уснуть. После того случая Инна-Инга ни разу не назвала меня Жабёнком-Лягушонком. Даже когда мы столкнулись на улице через много лет, повзрослевшие, подурневшие, и она забыла мою фамилию (а имя, должно быть, и не знала), она не произнесла вслух мое гадливое прозвище, хотя оно вертелось у нее на языке и все норовило спрыгнуть с губ, слово пловец в бассейн.

Я благодарен Инне-Инге за многое. Ведь когда я так осрамился перед ней, мой пыл подугас. Я сделался осторожней, спокойней. Я сделался пчелой, берегущей жало для особого случая, для самозащиты, ведь я знал, что, ужалив, могу умереть. Моя ложь снова была лишь специей. Так я продержался почти пять лет. Каждое слово было взвешено, вымерено, отточено. Я продумывал каждую деталь, каждую черточку своего вранья. Меня было почти невозможно подловить. Я выдумывал истории настолько убедительные, что сам искренне верил в них. В этом-то вся беда…