Усобица триумвирата. Часть первая. Любимая княгиня

– Они теперь в твоём полном распоряжении – наведывайся, когда захочешь! – сказал Изяслав без претензий, но самому показалось, что внёс в интонацию излишнюю покровительственность. Ему бы не хотелось, чтобы младший брат думал, будто он заносится и строит из себя всемогущего кагана. По сути, если бы братья возмутились чем-то точно так же, как в своё время возмутились друг против друга все сыновья деда Владимира, ему бы Киевского престола не видать, он ему не с неба упал, а был дарован общими согласием и уступкой.

Изяслав покосился на Святослава, но тот ничего и не заметил, крича и подсказывая уже не сыну Глебу, а племяннику Святополку, как лучше держать себя в бою.

– Что ж ты глядишь на соперника, точно он съест тебя? Смелее, если ты в игре не научишься бесстрашно рубить, то где ж ещё?

– Наверное, таланта нет, – тихо заметил рядом великий князь.

– Брось, Из, настоящий мужчина не рождается в готовом виде, для того ему жизнь, опыт и подвиги, чтобы стать кем-то, сделать из себя то, что достойно будет называться мужчиной! – отвлекшись от тренировочного сражения мальчишек, Святослав вернулся к важному: – Что с новостями из Царьграда? О митрополите? Я не успел повидать нормально Всеволода, ему ответили?

– Пока нет, мало времени минуло. Сам подумай, путь-то какой! Наверное, письмо до императора только-только дошло. Я и не жду ответа раньше, чем к концу лета.

В дворовые ворота вбежал гридь. Запыхавшийся, он бежал целенаправленно – к княжескому крыльцу. Добежав остановился и, не переводя дыхание, затараторил:

– Великий князь! С севера, по шляху²⁹, что у поповых дворов, конница!

– Какая ещё конница? – нахмурился Изяслав.

– Не ведаю, – отрапортовал стражник.

– В каком количестве? – вмешался Святослав.

– Всадников тридцать-сорок, точно не подсчитали.

– Как же их подпустили так близко? Где вестовые?! – злясь, гаркнул Изяслав.

– Одному Богу известно, великий князь! Они будто из леса вышли, а не по дороге приехали…

– Что за чепуха?

Святослав попросил принести свой меч, на всякий случай, Изяслав велел своим гридям сделать то же самое. Подпоясавшиеся оружием, Ярославичи двинулись навстречу неизвестным. Только поговорили об опасности, и сразу невесть что возникает! Как не быть после этого суеверным?

К тому моменту, когда они дошли до Боричева спуска из детинца³⁰, стало видно, как за Хоревицей³¹ неторопливо двигаются нестройные ряды всадников. Судя по тому, что никакой организации у этого отряда не было, можно было сделать вывод об их мирных намерениях. Да и отряд ли это? Чем ближе он приближался, тем больше походил на сброд, хотя откуда у сброда были бы дородные кони? Не разбойничья ли это шайка? Изяслав и Святослав, в окружении сотни дружинников, встали поперёк дороги. Незнакомцев было примерно в два раза меньше. Среди них вскоре разглядели одну женщину, что вовсе повергло в шок присутствующих. Расстояние сокращалось, внешний вид сделался хорошо различимым. Вместо плащей на спинах висели серые шкуры, капюшоны были выделаны из голов животных, так что если накинуть их, то звериные морды окажутся на лицах. Несмотря на то, что всадники не состояли из незрелых юнцов, подбородки их были в основном гладкими, и Святослав понял, что они тщательно выбриты.

В нескольких шагах от преграждающих путь, кони остановились. Ехавший первым спешился легко и грациозно, не свойственной грубым, богатырского вида дружинникам манерой. Его чёрные, как смоль, длинные волосы, были как грива зачёсаны назад и переплетены несколькими прядями с украшениями, похожими на амулеты. Такие же чёрные глаза были так густо обрамлены ресницами, что походили на обведенные углем. Изогнутые брови, как крылья ворона в полёте, серебряная серьга в ухе, чёрные одежды, чёрные высокие сапоги под самое колено – незнакомец выглядел непостижимым дикарём из мест, в которых никто из здешних не бывал.

– Несмотря на то, что я не предупредил о приезде, – заговорил он на понятном и обычном для всех языке, чего никто уже и не ожидал, – вы всё равно меня встречаете, как это любезно, братья!

Изяслав почти оскорбился, услышав это обращение. Подоспевший Всеволод хотел громко спросить, кто таков этот явившийся чужак? Но Святослав успел опередить их и, выступив вперёд, увидев, что прибывший высок, как он сам – пожалуй, до них двоих здесь никто не дотягивался, разве что пара прославившихся своим трёхаршинным ростом³² витязей из охраны великого князя – интуитивно догадался, кого перед собой лицезреет:

– Всеслав? – обратился он. Ему навстречу просияла белоснежная улыбка, непривычно обнаженная на мужском лице без какой-либо растительности.

– Он самый, – распахнул приезжий объятия и, переняв инициативу, заключил в них Святослава и похлопал по спине. Всеволод Ярославич позади того перекрестился. – Ну, будем знакомы!

– Всеслав Брячиславич, – отвесил неглубокий поклон Изяслав, после чего тоже принял объятия. – Вот уж не думал, что когда-нибудь повидаемся…

– Меня не известили о смерти вашего отца, – сказал Всеслав, и все напряглись, пытаясь услышать в этом обвинение. Ему ведь действительно никто гонца не посылал, посчитав, что раз никаких связей между Ярославовым домом и той ветвью рода не водится, то и возобновлять нечего. Но голос полоцкого князя был мил, доброжелателен и радушен. – Примите мои соболезнования. Я потерял отца десять лет назад, и знаю, как это тяжело.

– Спасибо, Всеслав, нам всем греет душу твой приезд, – почти искренне заверил Изяслав. Ещё три месяца назад они думали, что Полоцк создаст им проблемы, а теперь наблюдает вежливого, хотя и странного человека, совсем не собирающегося развязывать войну.

– Это что, шкуры убитых волков? – неловко поинтересовался Всеволод, оглядев дальнего родича.

– Это шкуры мёртвых волков, – поправил его Всеслав.

– Какая разница?

– Подумай, – улыбнулся тот ему и, обернувшись, жестом подозвал единственную в своей свите женщину. Из седла выпрыгнула похожая чем-то на Всеслава брюнетка. Её голова не была покрыта, что вызывало несмелый ропот осуждения в толпе, но зато на тёмных волосах ярко выделялся серебряный обруч, инкрустированный жемчугом и янтарём. В отличие от Всеслава, о ней можно было с уверенностью сказать, что глаза её подведены, а потому смотрелись и пугающе, и зачаровывающее. – Это моя княгиня – Нейола.

– Ты привёз с собой жену… – залюбовавшись ею, растерялся Изяслав, как на это отреагировать. Обычно жён возили с собою только в том случае, если намеревались остаться надолго. Насколько же к ним приехал Всеслав?

– Да, моя прекрасная половина не должна скучать дома, – озорно поглядел он на неё, – и куда я сам без неё?

– Сколько можно порог оббивать? – сказал Святослав, разворачиваясь к детинцу Киева. – Пройдём во дворец, отметим знакомство…

– Я слышал от встречных людей, что у вас готовится свадьба? – уточнил Всеслав. – Надеюсь, я не помешаю?

– Напротив! Больше гостей – к почету и славе хозяев дома! Ты будешь почетным гостем, Всеслав! – хлопнул в ладони Изяслав, потерев их.

– А ты крещёный? – встал на пути Всеслава Всеволод. – Прости, я это спрашиваю не из пустого любопытства…

– Нет, я не принимал христианства, – смело посмотрел в глаза спросившему полоцкий князь. В толпе дружинников и подступивших любопытных опять послышались охи и цоканье языками. Святослав попытался подать младшему брату знак, чтобы тот прекратил это, но тот не заметил.

– В таком случае, прости, но тебе придётся войти не через эти врата, а вон те, – указал он на Подольские ворота у Копырева конца³³, – так полагается…

Всеслав посмотрел туда, куда ему указывали. Было не так уж далеко, тем более, на лошади. Это не займёт много времени, но сколько отнимет чести у князя, которому указали прочь от главного въезда, туда, где проходили чужаки, в основном купцы, наёмники да разный люд, ищущий для себя какого-нибудь занятия и пристанища. Святослав ощутил пот на лбу, ему хотелось дать затрещину младшему брату, что он и сделал бы, не будь тот уже взрослым мужчиной и не соберись вокруг столько народа.

– Хорошо, – после непродолжительного молчания, кивнул Всеслав, и все выдохнули, – ты… я не расслышал, который ты из Ярославовых сынов?

– Всеволод, – представился тот.

– Всеволод, – запоминая, повторил князь Полоцка, проведя языком по своим ровным, белым зубам, словно облизав и проглотив имя. Потом вернулся к своим всадникам и, взмахнув в седло, чуть надавил на бока коня. – Но! Нейола, друзья мои, едем! Погуляем на свадьбе, раз нас пригласили!

Глава четвертая. «Евнух»

Киликия и Анастасия, жёны второго и третьего Ярославичей, сидели в тереме со своими детьми и нарочитыми³⁴ девицами, занимаясь рукоделием и поглядывая в окна с третьего этажа, как тренируют князья подрастающих мальчишек. Они были землячками, обе приехали из Царьграда в Киев восемь лет назад, только Настя невестой, присланной отцом, императором Константином для свадебного пиршества, а Киликия уже венчанной супругой с первенцем Глебом на руках, который сейчас, мужающим маленьким богатырём одерживал раз за разом победу над двоюродным братом. Как он становился похож на Святослава! Такой же смелый, рвущийся вперёд ко всему, что его занимало. Безудержный и пылкий юноша – таким она узнала когда-то его отца. Выйдя однажды в предзакатное время окунуться после жаркого дня – дом её семьи стоял на берегу бухты Золотой рог – Киликия, сопровождаемая служанкой, скинула с себя одежду и вошла в воду. Но вскоре заметила, как какой-то случайно забредший парень стоит, остолбенев, и смотрит на неё. Не закричав и не испугавшись, Киликия с достоинством протянула руку служанке, подавшей ей одежду, прикрылась и, выйдя из воды, указала властным жестом незнакомцу, чтобы он убрался вон. Она никогда не была трусихой, ропщущей от мужчин, как лань. Выросшая при братьях, любимица отца, Киликия знала себе цену, и не видела ничего зазорного в том, что кто-то увидел её девичьи прелести. Пусть стыдно будет тому, кто глядел. Но Святославу стыдно не стало. Шедший из Манганского дворца во Влахернские триклинии³⁵, где разместили дружину русичей, он немного сбился с пути и, поплутав, решил выйти к заливу, чтобы сориентироваться по нему. Но помимо прибрежной линии наткнулся на прекраснейшее создание, какое встречал до тех пор. Сначала испугано удалившийся, позже он стал искать её, узнавать о ней, кто она и откуда, выпросил её руки за большие деньги – русов, как и варягов, греки не очень любили, считая наёмнической шайкой и диковатым племенем с северного края земли. Киликия для острастки, и чтобы заморский князь не возгордился, делала вид, что всё это ей не по душе, но сама тем временем любовалась его могучей фигурой, расцветающей мужественностью, ясными влюблёнными глазами под серьёзными бровями, напористым и неуёмным желанием добиться своего. Северянин был куда грубее и прямее местных мужчин, но и это нравилось Киликии.

В Византии было намного жарче, чем на Руси, погода большую часть года ласкала человека, там никто не закрывал тела так сильно, как здесь, и откровенные по сравнению с киевскими наряды девушки сводили Святослава с ума. Получив её, наконец, в жёны, он едва не умер от счастья. Она, узнав его ещё ближе, тоже. «Как давно это было!» – приятно окунаясь в омуты памяти, глядела гречанка во двор, когда там возникла суета из-за прибежавшего гридя. Она заметила суматоху первой, потом и другие девицы с Анастасией.

– Что это? – заинтересовалась она, прислушавшись к звукам, прилетающим в приоткрытое оконце. Но слов было не разобрать.

– Если что-то важное – нам придут и скажут, – орудуя иголкой с красной нитью, отвела взор от мужчин внизу Настя.

– А пожар начнётся, будешь ждать, когда огонь придёт и скажет, что бежать поздно? – озорно покосилась на неё Киликия. Найдя глазами свою приближенную боярыню, она велела: – Пошли кого-нибудь из холопок, пусть разузнают, не приключилось ли чего!

Та встала и вышла из светлицы. Все вернулись к работе, вышивая нитями или бисером новые одежды, что готовились к свадьбе, иногда отвлекаясь на бегавшего между ними Романа.

– Сядь, Ромушка! – цыкнула тихо на сына Киликия. – Брата разбудишь, видишь, спит маленький? – указала она ему на дремлющего в люльке Настасьиного Владимира. Но Роман Святославович слушаться не захотел и, продолжая вертеться, прогремел уроненной подставкой под лучину. Возмущённая, Киликия проворно поднялась, поймала отпрыска, настучала ему куда следует, увидев зарождавшиеся на глазах того слёзы выговорила ему строго, так что мальчишка передумал хныкать, и села обратно.

– Ох, и на всё-то тебя хватает, княгиня, – с восхищением закачала головой Анастасия.

– У тебя пятеро будет – и не так научишься управляться! Ещё десять рук вырастет.

– Не знаю, у меня после того, как сын родился, будто все силы вышли, до сих пор иногда то там, то здесь ноет.

– Молодая ты ещё, чтобы ныло что-то, – погрозила ей пальцем Киликия, – это с непривычки, Настя, потом ободришься и забегаешь.

– Дай-то Бог, дай-то Бог, – покивала она.

Посланная в разведку боярыня вернулась и отчиталась:

– Говорят, приехал кто-то издалека. Гости.

– А кто именно приехал-то? – уточнила Киликия.

– Этого не знаю!

– Так что ж не спросила?

– Спрашивала, княгинюшка, спрашивала! Никто не знает, но говорят, Ярославичи распорядились столы накрывать у Коснячки.

– А что ж у него? Аль гости не велики? – сузила вдумчиво голубые очи Киликия.

– Сказали, будто бы, – перекрестившись образам в углу, боярыня прошептала: – язычники!

– Ох! – перекрестилась и Анастасия. Жена Святослава чуть не закатила глаза от их жестов. «К чему это усердие? Господь всегда в душе, разве оскорбит его дурное слово? Что есть слово? Всего название, указание, но не сам предмет. Да, Господь сотворил всё сущее словом, но мы же не боги, чтобы наши слова что-то решали! Мы всего лишь говорим, чтобы понимать друг друга, поскольку, изгнанные из рая, утеряли дар небесный понимать без слов».

Любопытство Киликии разгоралось всё сильнее. Ей хотелось хоть глазом посмотреть на прибывших, кто ж они такие? Она с трудом досидела до конца отведённого под вышивку времени, когда пришла великая княгиня Елизавета и сказала, чтобы все шли отдохнуть перед трапезой. Киликия тотчас же отложила иголки, бусины и материи, поднялась, оправила платье и вышла, препоручив приглядывать за сыном своим наперсницам. Накидывая на ходу простой, добротный, но не богатый плат, она надеялась не привлечь к себе внимание, сойдя за горожанку.

Киевский детинец имел сложную организацию. Великокняжеские хоромы, так называемый Ярославов двор, находился в самой древней части, где когда-то жил легендарный Кий – основатель чудного града. Эта часть расширилась и была укреплена при Владимире Крестителе. Обнесённый высокими бревенчатыми стенами, Киев при Ярославе Мудром стал разрастаться за их пределами. Тут, под стенами старинного поселения, построили Софийский собор, неподалёку от стоявшего особняком терема Ольги, некогда личной резиденции славной княгини, первой из рода принявшей христианство. Тут жена Ярослава и мать Ярославичей, Ингигерда, крещеная Ириной, основала первую женскую обитель, названную её именем, тут расположились самые богатые боярские дома, в том числе боярина Коснячки. И эту, более новую часть, тоже обнесли оградой, оборонительными постройками, валами. Через неё, не выходя за стены детинца, можно было попасть в Копырев конец – купеческий район, район для приезжих и капиров – безбожников.

Выйдя с Ярославова двора, Киликия неторопливо, но деловито – так выглядели всегда все её действия – прошла через Софийские ворота и по мосту надо рвом из старой части Киева в новую. В конце улицы направо, между Жидовскими воротами, ведущими в Копырев конец, и издавна мрачно пустующим Брячиславовым двором виднелось столпотворение. Стараясь не выглядеть наблюдательницей, гречанка держалась поближе к стенам домов. Как назло, ближайшим зданием был поруб, а возле него находиться мало приятного, и Киликия вынужденно прошла дальше, делая вид, что ступает куда-то к Ирининскому монастырю. Чем ближе подходила она к скоплению людей, тем интереснее они казались. Серые меховые плащи в начале лета – не частое зрелище. Обычно такой облик попадался у кого-нибудь среди варягов, приезжавших повоевать за награду и добычу, но даже те сохраняли разношерстность, а здесь – словно какая-то стая. Замерев на перекрёстке, Киликия не успела решить, куда двигаться дальше, когда услышала над самым ухом:

– Что так привлекло твоё внимание, красавица?

Молодая женщина резко обернулась на приятный, медоточивый голос. Она почувствовала по движению воздуха, что к ней подошли слишком близко, и хотела высказаться о приличиях, но, не успев ничего такого сказать, увидела лицо обратившегося к ней, и засмеялась. Незнакомец, не понимая, что вызвало подобную реакцию, насторожился, но свою улыбку не убрал. Киликия, пытаясь совладать со смехом, уже во вторую очередь заметила на мужчине такой же волчий плащ, как и на тех, что топтались у хором боярина Коснячки, а так же серьгу в ухе и причудливые украшения в волосах.

– Чем я так порадовал тебя, прелестница? – спросил всё тот же голос, низкий и мужественный, но на совсем гладком лице, которое, по представлению Киликии, совсем к нему не шло.

– Прости, красный молодец, да только… мне показалось по речи твоей, росту и стати, что лет тебе много, а вот же беда – борода не выросла!

– Здесь вообще никто не ходит без неё? – огляделся незнакомец.

– Ходят, отчего ж? Юнцы да женщины. Печенеги, нанявшиеся к нашим князьям, себе иногда выбривают бороды отлично от русичей, как и варяги. Даже прадед моего мужа, слышала, обревал часть головы и лица, но что б даже без усов? Такое я только у евнухов видела.

– Евнухов? – переспросил приезжий. Гречанка опомнилась, что на Руси такого не водится, и мало кто вне Византии был знаком с этим дворцовым должностным институтом.

– Ну… это такие мужчины, которым доверены некоторые дела при правителе, приглядывать за женщинами, например.

– Приглядывать за женщинами? – заинтриговано приподнялись брови странного собеседника.

– Да. Прежде, когда ещё не существовало Византии, и великий Искандер³⁶ вёл свои войны, персидские цари доверяли евнухам свои гаремы, – подумав, что это слово тоже может быть неизвестно слушателю, Киликия уточнила: – Гаремы – это собрание жён, язычники имели их в большом количестве.

– А, как покойный Владимир Святославович?

– Владимир Святославович внял голосу разума и отказался от идолопоклоннических привычек, – чуть посерьёзнев, сообщила молодая женщина. Её не заботили вопросы веры, а вот многожёнство и измены для неё были отвратительны. – Он закончил жизнь праведным человеком.

– А что, – пожал плечами незнакомец, – пожалуй, я бы хотел быть этим евнухом…

Киликия не выдержала и вновь рассмеялась. Её звонкий, заразительный, здоровый смех, наполненный идущим изнутри счастьем, зачаровывал слух.

– Я опять что-то не то сделал?

– Видишь ли, любезный сударь, – другая бы на месте княгини наверняка залилась краской, стала запинаться и прекратила разговор на эту тему, но она приучена была жить иначе. Ей повезло, что и муж её – Святослав, никогда не пытался перевоспитать жену и заставить жить благопристойной молельщицей. Он наслаждался её задорным нравом, очарованием неумения обижаться и расстраиваться, принятием естественных форм жизни таковыми, какие они есть и должны быть. – Для того чтобы стать евнухом – нужно было кое-чем пожертвовать.

– Кое-чем? Может, оно стоило того, чтобы подобраться к царским жёнам? – прищурился собеседник, радуясь, что разговорился не с какой-то замкнутой христианкой, а раскованной и умеющей подбирать слова девушкой. Это Киликия воспринимала себя взрослой, умудренной жизнью женщиной, но природа покровительствовала ей, и в свои двадцать восемь лет выглядела она по-прежнему молодо и сияюще. Живые глаза, ровная, чуть смуглая кожа, сочные губы – никто бы с виду не догадался, что она уже дала жизнь пятерым детям!

– Может, и стоило, – прыснула княгиня, – но удовольствия уже бы не принесло.

– Не хочешь же ты сказать… – приезжий чужестранец запнулся, начиная округлять глаза.

– Именно! Именно это я и имела в виду, – продолжала хохотать она, – евнухам отрезали то, что делает мужчину мужчиной, и только после этого подпускали к царским женщинам.

– Святой огонь Сварога! – воскликнул он, ударив кулаком по ладони в защитном жесте язычников, чтящих бога-кузнеца, покровителя воинов. – И… и кто-то шёл на это добровольно?

– О, нет, в основном это делали ещё в детстве с рабами. Многие умирали при проведении процедуры, выжившие же иногда дослуживались до больших высот.

– Но разве это имело уже значение? – морщась и едва не вспотев, будто пережил боль и ужас лично, незнакомец попытался отвлечься. Было заметно, что одна мысль о подобном приносит ему страдание. Потряся головой, он опять впился глазами в Киликию. – И ты, увидев меня, подумала, что я… евнух?

– Нет-нет, – постаралась она утешить его, с трудом удерживая новый приступ смеха. – Я лишь вспомнила о них.

Кивнув в знак того, что принимает это объяснение, случайный встречный шагнул, встав рядом с гречанкой, и устремил взор туда же, куда смотрела она до того, как он её потревожил.

– Они кажутся тебе странными? – указал мужчина на смешавшихся с местными людей в волчьих плащах.

– Ты один из них, – ушла от прямого ответа Киликия.

– Да. Мы язычники, и там, откуда мы приехали – это нормально. Ты христианка?

– Да.

– Тебе неприятны такие, как мы?

– Человека делает человеком не вера, а поступки, – поворотилась она к нему, – и язычники способны быть благородными и достойными, но кому-то, лишённому собственного понимания добра и зла, только страх перед Богом открывает глаза, разве нет?

– Я думаю именно так. Но большинство – нет. – Помолчав, он и сам тихонько посмеялся: – По крайней мере, у нас, язычников, не извращают природу человека, евнухами у нас делать не принято.

Киликия улыбнулась, и они опять какое-то время постояли без слов.

– Знаешь, почему Брячеславов двор заперт, и никто там не живёт?

– Соседство с порубом лишает спокойного сна? – пошутила Киликия. Незнакомец принял её юмор.

– Не исключено. Племянник недавно почившего Ярослава Владимировича Брячислав, князь Полоцкий, после междоусобной войны, развязанной, по слухам, вовсе не Святополком, – говоривший многозначительно посмотрел на Киликию, и той захотелось сделать ему замечание, чтобы он подобные версии оставлял при себе, но он не дал ей сделать ремарку, – решил, что имеет больше прав, как представитель самой старшей ветви, ведь его отец – Изяслав, был рождён до Ярослава. Таким образом, он становился наследником, и по всем правилам должен был княжить в Новгороде, куда и двинул свои полки, потому что Ярослав, само собой, отдавать ничего не собирался. Брячислав захватил Новгород, но там было много людей соперника, и он, разграбив город, стал возвращаться к себе в Полоцк. Ярослав нагнал его и разбил. Через год история с походом на Новгород повторилась. Только на этот раз Ярославу угрожал с юга его брат Мстислав, князь Тмутараканский. Он боялся не выдержать войны на два фронта, и послал свою супругу, Ингигерду, вести переговоры. Говорят, что добиться мира она сумела обычным женским способом…

– Тсс! – испугано зашипела Киликия, поражаясь смелым, и явно противным официальной версии речам неизвестного. – Не дай бог услышат князья! Как можно? Это же их мать…

– Я думал, это ни для кого здесь не секрет, но если нет, то ладно, – пожав плечами, он рассказывал дальше, – мир с Брячиславом был заключен, а вскоре и с Мстиславом. Они разделили Русь на троих, договорившись о дружбе. Восемнадцать лет назад умер Мстислав, не оставив наследников. Его часть перешла к Ярославу, поскольку он княжил в центре, между югом Мстислава и севером Брячислава. Брячислав умер десять лет назад, но у него остался сын. – Приезжий ещё раз показал на здание, с которого начал повествование. – Полоцкий князь, замирившись с Ярославом, когда приезжал с ним повидаться, всегда останавливался здесь. Он был язычником, и никто особенно не хотел соседствовать с ним. Война не возобновлялась только благодаря Ингигерде и её уму, Ярослав же с Брячиславом ненавидели друг друга до самого конца. Якобы Брячислав пытался то отравить соперника, то ещё как-то его извести, а Ярослав отвечал ему вечными попытками схватить и посадить в поруб, потому и хоромы ему выделил рядышком. Но ни у того, ни у другого ничего не вышло.

– Ты так складно всё вещаешь, словно сам свидетелем всему был, хотя не должен, лет тебе сколько?

– Четвертина от сотни, не стар и не молод, но, ты права, своими глазами мало что видел – только ушами ловил.

Киликия заметила, что из скопления приезжих, видимо, завидев её, выступил Святослав и, улыбнувшись, пошагал к ним. «Боже, сейчас он выдаст, что я княгиня, приезжий смутится, станет извиняться, что вёл себя так запросто. Я невольно обижу человека!» – однако убегать и прятаться было невозможно, ей пришлось стоять и ждать, пока не подойдёт муж. Заволновавшись, гречанка косилась на реакцию незнакомца, но тот не поклонился и не выказал особых жестов уважения, хотя по всем приметам было ясно, что перед ним князь.

– А, Всеслав Брячиславич, вот ты где! – похлопал Святослав того по плечу, подойдя. – А мы тебя потеряли.

– Да я вот собором залюбовался, – указал он себе с Киликией за спину, пока та приходила в себя и переваривала узнанное, услышав его имя, – какой исполинский! Это ж надо вымахать громадину!

– Да, отец вложил всю душу в Святую Софию, – гордо обозрел храм Святослав и, не то специально, не то не в силах совладать с привычкой, положил ладонь на плечо жены, подвинув её чуть к себе. Мало кто из бояр и князей когда-либо прилюдно выказывал чувства к своим супругам, кто-то считал это ниже своего достоинства, кто-то – неприличным, как, например, Всеволод, но Святослав оставался и уважаемым воином, и нравственным христианином, и продолжавшим не стесняться любви к своей Киликии мужчиной. – Ну что, идём? Столы накрыты, племянник! – с иронией произнёс он. С разницей в два года, они всё-таки были разных поколений. Киликии показалось, что неуловимо муж указал гостю на его место – младшего и подчиняющегося, однако это могла заметить лишь она, хорошо зная Святослава, потому что тон его был безукоризненно вежливым и гостеприимным.

– Идём, Святослав Ярославич, идём, – с благодарностью поклонился Всеслав и, бросив напоследок взгляд в глаза Киликии, поклонился ей тоже. В лице его промелькнуло что-то необъяснимое и не понятное для неё, точно с нею успели вступить в заговор, а она того и не заметила.