[13:37, 30.01.2020] «С тобой – хоть на Луну!»
[13:38, 30.01.2020] «Точно? А предки одолжат тебе свою тачку? А то я у бабули в деревне, отсюда без колес не выбраться, а мне нужно на кладбище попасть»
[13:38, 30.01.2020] «Детка, харе так шутить! Ночью? Чо ты забыла на кладбище ночью?»
[13:39, 30.01.2020] «Не задавай лишних вопросов, просто скажи: ты в деле или нет?» – Даша внутренне похолодела от своей наглости и на секунду задержала палец, прежде чем нажала кнопку «Отправить». Эдик был не из тех, кто ведется на «слабо», но попробовать стоило.
[13:40, 30.01.2020] «Ой-ой-ой, полегче, дружочек! Если ты думаешь, что поехать ночью зимой в долбаный мороз на долбаное кладбище искать приключений на свой зад – это капец как круто, то я, разумеется, в деле! Я тебя знаю, если тебе приспичило, ты и без меня найдешь способ туда свалить. Не могу ж я тебя бросить, чо как маленькая в самом деле! Так что давай, собирайся, вещички там какие сложи, а я после пар поговорю с батей.»
Даша взглянула на часы: оказалось, шла третья пара.
[13:41, 30.01.2020] «Отлично! Тогда приезжай за мной в Межениновку как можно скорее, как освободишься.»
[13:41, 30.01.2020] «Заметано, детка! Чмоки!»
Даша отложила телефон, натянула бабушкину телогрейку и по хрустящему снегу пробежала в сарай. Там она вытащила из кучи сваленных в угол пыльных инструментов две лопаты, потом в ящике нашла пару крепких новеньких верхонок – толстых рабочих рукавиц. Пошла к выходу, но у самой двери остановилась и, помедлив секунду, развернулась и нашла в куче еще и лом. Он оказался холодным и тяжелым, и Даша медленно выволокла инструменты на улицу и поставила их у входа. В доме на печке она нашла еще одну пару верхонок, только эти были старыми, грязными и прожженными в нескольких местах.
Через два часа Эдик позвонил. За это время бабушка накормила Дашу густой молочной кашей, а когда пришла пора идти, Даша подошла к ней, обхватила за шею и прижалась щекой к неизменной пуховой шали.
– Не бойся, бабушка. Все будет хорошо. Я бы с удовольствием никуда не поехала и осталась у тебя еще. Здесь так хорошо и спокойно. Но ты сама знаешь, надо. – сказала она в плечо, не поднимая глаз.
– Дашенька.., – начала бабушка, но она перебила ее.
– Я знаю. Я буду осторожна.
Они постояли так немного, больше не говоря ни слова, – издалека, словно с другой планеты, доносились звуки соседских голосов, хлопали двери, истошно кукарекал петух в хлеву, а Даша обнимала бабушку обеими руками и думала о том, что сейчас придется ехать в неизвестность, где будет клубиться тьма и проклятый призрак возможно станет преследовать ее, сопротивляться и не давать дышать. Но в то же время Даша понимала, что пока решимость не покинула ее, нужно действовать. Бабушка слегка шевельнулась, будто пытаясь высвободиться, и на мгновение Даша сжала ее еще крепче, но в ту же секунду, опустила руки, взяла свою дорожную сумку, куда предварительно сложила огромный термос с горячим чаем и целый, укутанный старым вафельным полотенцем, пакет свежих, сочащихся мясным соком пирожков, и вышла во двор.
На улице скрипели калитки, заливались радостным лаем пустобрехи, где-то тарахтел мотор, у колодца толстая баба наливала воду в большой бидон на санках. Солнце, клонящееся к закату, вызолотило окна домой, осветило дворы и дорогу.
Ноги проваливались в рыхлый снег, идти по нечищеной тропинке было тяжело. У калитки тарахтел старый «Вольво».
Эдик вышел из машины и, не говоря ни слова, сгреб Дашу в охапку, отчего только переставшие болеть ребра снова жалобно заныли, зарылся лицом в воротник и стоял так, не говоря ни слова, несколько секунд, потом помог уложить в багажник лопаты и лом, аккуратно пристроил там же пузатую сумку и сел за руль.
По дороге он непривычно молчал. Трасса была пустой, только изредка навстречу попадались машины, некоторые из них уже зажгли фары, потому что солнце, прокатившись по небосводу, касалось краем высоких прямых сосен, тянувшихся по обеим сторонам дороги, и кроны тонули в его ярком свечении, таяли как масло на сковороде. Даша смотрела на Эдиков профиль, напряженно поджатые губы, и не решалась протянуть руку и прикоснуться к нему, чтобы не разрушить этот импульс, который заставил его поехать за ней, хоть это и казалось полнейшим безумством. Она просто смотрела на него и думала, что никогда больше ни о чем не попросит, лишь бы он сейчас помог ей осуществить задуманное.
Ехали непривычно долго – почти час. Они миновали россыпь дачных поселков, пустых и темных в это время года, и въехали на освещенный участок дороги, потом мимо потянулось торчащие из снега кресты и памятки с криво нахлобученными белыми шапкам – кладбище.
– Эдик, это оно? Мы приехали?
– Нет, детка, это Южное. – Даша снова про себя отметила, что Эдик непривычно немногословен.
– Далеко еще?
– Да нет, минут десять примерно. Это если повезет и пробок не будет.
– Нам надо купить керосина. Тут есть заправка?
Эдик удивленно вскинул брови и повернулся к ней.
– Мать честная! Ты же… Ты… Зачем? – сорвался Эдик на фальцет.
– Если я тебе расскажу, то ты решишь, что я спятила.
– Ну, тебе придется рассказать, детка. Так или иначе, но я узнаю. И вообще, как ты себе это представляешь, чтобы я помог, не зная, что делать.
– Ну, просто ты скажешь, что это бред…
– Обещаю поверить в любой, даже самый сказочный бред из твоих сладких уст!
Даша кивнула, помолчала немного, потом начала краткий рассказ. Ей так больно было это из себя выдавливать, что у нее исказилось лицо.
– Ну, если в двух словах, то на нашей семье уже три поколения лежит проклятье. Такое, с которым невозможно нормально жить. Навлекла его моя любимая бабуля. Она же и перепробовала все известные ей способы, чтобы его снять, но, как видишь, ничего не помогло. Все способы, кроме одного. Который я и хочу сегодня испробовать.
Теперь, когда Даша рассказала Эдику малую часть того, во что превратилась ее жизнь, она ужаснулась, как до смешного глупо и нелепо все это выглядит, как куцо и вздорно звучат слова, щелкают на языке как взрывная карамель.
– А керосин-то зачем? И лопаты?
– На Бактинском кладбище похоронена женщина, из-за которой мы страдаем. Я думаю, что ее душа превратилась в демона и преследует меня. Нужно найти ее могилу, выкопать кости и сжечь их.
– Охренеть! У тебя что, крыша поехала?!
– Ага, твою догнать пытается! – съязвила Даша.
– Черт, Дашка, у меня сейчас жопка жим-жим сделала! – ахнул Эдик, повернувшись всем корпусом к Даше. От этого движения он крутанул руль и машина вильнула, едва не вылетев на встречку.
– Эдь, тебе не обязательно идти туда со мной и копать, если боишься. Просто довези меня до ворот, а дальше я сама справлюсь.
– Детка, ты вот это сейчас серьезно?! Думаешь, я привезу тебя на кладбище и брошу, а сам буду поджидать за забором, поджав хвост, как шелудивый пес?
– Нуууу… Не знаю…
Эдик вполголоса выругался и замолчал.
Мимо промелькнула и тут же скрылась за деревьями лыжная база «Политехник», навстречу все чаще попадались рекламные щиты, фонари, склонившие свои желтые головы, парковки и магазины, приветливо мерцающие в сгустившихся сумерках. Несмотря на кажущуюся мирную обстановку, Дашу переполняла тревога – такая, что впору съежиться. Она облизала пересохшие губы и оглянулась.
Неожиданно автомобиль оказался в городе и впереди красным замаячила заправка. Эдик свернул к ней, притормозил у крайней колонки и вышел из машины. Он шел медленно, Даша смотрела ему в спину, а потом выскочила из машины. По звуку сзади она поняла, что дверь не захлопнулась, но не стала возвращаться и почти побежала за ним, и когда она догнала его, он уже взялся за ручку стеклянной двери магазинчика.
– Канистра у тебя есть? Если негде взять керосина, давай купим бензин! Думаю, одной канистры должно хватить.
Эдик хмуро кивнул и ничего не ответил, отсчитал купюры и расплатился за бензин. И пока он возвращался к машине, открывал багажник, доставал пустую канистру, отвинчивал крышечку и наполнял ее доверху, Даша смотрела на него и думала, что этот нескладный шумный парень, который всегда раздражал ее своими шутками, про которого она совсем забыла с тех пор, как попала под машину, и ни разу не позвонила ему даже просто спросить как он, – бросил все дела, выклянчил у отца машину и деньги, и готов был ехать за Дашей хоть на край света, выполнять все ее немыслимые капризы и оберегать от всего, что могло бы ей угрожать.
– Батя всегда с собой возит. На всякий случай, – кивнул он на канистру, – вот случай и представился.
Даша мелко и часто закивала, боясь сказать лишнее слово, а Эдик вставил пистолет в бензобак. Когда с заправкой было покончено, они сели в машину, хлопнув дверями и молча поехали. Вероятно, дурацкий Дашин вопрос испортил им обоим настроение.
Город встретил их пробками на площади, машины двигались медленно, дергаными движениями, и Даша успевала разглядеть сквозь окна хмурые уставшие лица. Это рваное движение укачало, странный, полный открытий и переживаний день навалился на нее, красные и оранжевые габариты десятков гудящих автомобилей расплылись перед глазами и она даже не заметила, как город закончился не сразу, съезды еще были обозначены названиями улиц, а потом трасса потемнела и по обеим сторонам дороги стали попадаться неосвещенные дачные домики, и провалилась в сон. Она неудобно повисла на врезавшемся в в куртку ремне безопасности, свесив голову вниз и почти касаясь лбом передней панели.
Глава 21
Вера Васильевна сквозь окно проводила взглядом черный «Вольво», медленно сдающий задом и оставляющий глубокие колеи в рыхлом, нечищеном неделю снегу. Она подняла правую руку и медленным, будто вымученным движением, перекрестила удаляющуюся машину. О чем она думала, стоя у окна и теребя сухими сморщенными руками пуговку своей вязаной разноцветной кофты? Пришло ли ей в голову, что если бы она в свое время решилась на такое же безумство, то смогла бы спасти и мужа, и старшую дочь? Боялась ли она совершить другой отчаянный поступок, ведь ей кто-то однажды сказал, что искупить проклятье можно собственной смертью? Или ей казалось всю жизнь, что она не имеет на это права, особенно после гибели мужа? «Не смей умирать, не смей замыкаться в себе», – твердила она как молитву каждое утро, – «Ты обязана жить ради них». Долго, слишком долго она закрывала глаза на то, что реяло над нею и ее семьей, на то, что ломало судьбы ее дочерям, делала вид, что проклятия не существует, играла в игру под названием «нормальная жизнь». Но сейчас ее гнев, унижение и боль захлестнули с новой силой, прорвали плотину, тщательно выстраиваемую годами, и вырвались наружу. Даша, Дашенька… Она все пыталась представить себе, что чувствует эта девочка, решившая голыми руками бороться за свое счастье. Как же ты справишься, милая? Откуда в тебе столько отваги?
Вера Васильевна прижала рукой внезапно заколовшее сердце, сощурила сухие глаза и упрямо поджала губы. Потом повернулась и пошла в сени, накинула на голову шерстяной платок, застегнула рабочую куртку, ноги сунула в валенки в черных, заляпанных грязью галошах, выволокла на улицу и поставила на санки сорокалитровую флягу с чуть плескавшейся на дне водой. Она покатила их в сторону колодца, тяжело ступая по снегу.
У колодца все та же толстая баба по прозвищу Морковина тяжело прокручивала ручку барабана, ухватила ведро за дужку и плюхнула его на обледенелый сруб колодца. Рядом стояла ее хромая соседка Галка Рупьдвадцать и они оживленно что-то обсуждали. То ли Морковина пришла за водой уже второй раз, то ли так зацепилась языком с Галкой, что никак не могла уйти, было неясно. Вера Васильевна тяжело вздохнула, понимая, что расспросов не избежать, но вода была нужна срочно, поэтому она помедлила секунду и двинулась к женщинам.
– Васильна, а Васильна. Здорово, – добродушно протянула Морковина, расплываясь круглым одутловатым лицом в улыбке.
– И вам не хворать, – как-то неестественно и торопливо ответила Вера Васильевна, хотя ей хотелось молча отвернуться, как будто от одной только доброй воли этой коренастой женщины с помятым лицом зависело ее право находиться здесь.
– А кто это приезжал-то? Дашкин хахаль чтоль?
– А тебе то что за дело? – досадливо отмахнулась Вера Васильевна, втягивая санки на обледенелый, посыпанный песком бетонный пригорок вокруг колодезного сруба.
– Значит, хахаль. – сказала Галка Рупьдвадцать, сощурив один глаз. – Вот жеж молодежь шустрая-то, а! Мы такими не были!
– Да уж чья бы корова мычала, а твоя бы помолчала!
Ведро звонко плюхнулось в воду, зачерпнуло краем воду и дернуло цепь. Вера Васильевна двумя руками крутила ручку барабана, потом вытащила ведро на свет. Тонкая дужка больно врезалась в пальцы, вода выплескивалась мимо фляги. Галка Рупьдвадцать открыла было рот, чтобы что-то сказать, но, по-видимому передумала и закрыла.
– Все-то у тебя не по-людски, Васильна! Дичишься что твой сыч, того и гляди – помрешь, а мы и знать не будем, – крякнула Морковина и зашагала прочь.
Вера Васильевна зло сверкнула глазами из-под седых бровей, молча набрала еще три ведра воды, с лязгом закрыла флягу и покатила ее к дому.
Дома, в перетопленной душной кухне, Вера Васильевна раздраженно гремела посудой, ставила нагреваться в ведре воду на печку, заливала миски с присохшим тестом. Ноздри у нее были раздуты, и дышала она тяжело, напоминая в эту минуту остановленный на полном ходу поезд. Мысли уже ускакали прочь от назойливых любопытных соседок туда, где ее единственная внучка собиралась исправлять ее ошибку. Она вспоминала все подробности той весны, непостижимое в своей простоте и очевидности дело, жуткие фотографии с места преступления, суд, безобразную, вызывавшую тогда только брезгливость и визжащую проклятия женщину, и несчастья, обрушившиеся на ее маленькую семью после. И как только это горькое воспоминание оформилось и набрало вес, Веса Васильевна ощутила покалывание в затылке, как всегда бывало, когда у нее поднималось давление. Она загнала это ощущение поглубже внутрь, стараясь не обращать на него внимания, взяла подойник и направилась в хлев. Там, в тусклом свете желтой лампочки, одиноко свисавшей с потолка на длинном проводе, пахло навозом и сеном, шумно вздыхала и переминалась с ноги на ногу корова. Она увидела хозяйку и просунула мокрый розовый нос сквозь щель в деревянной загородке.
– Сейчас, сейчас, моя хорошая.
Вера Васильевна отворила калитку и вошла внутрь, и, придвигая скамеечку поближе, тяжело уселась на нее. Зарылась нетвердой ладонью в густую, теплую шерсть на круглом боку, похлопала, потом намочила чистую тряпицу в принесенной с собой миске и обтерла огромное тугое вымя.
– Потерпи, Апреленька, потерпи. Не буду сегодня за тобой убирать, сил моих нет. Старая стала, беспомощная, того и гляди Богу душу отдам.
С этими словами Вера Васильевна потянула и сжала розовые соски, и в ведро звонко ударили белые струи, молоко шипело и пенилось на дне. Вера Васильевна болтала всякую ерунду, Апрельку успокаивал этот монотонный монолог, и она расслабленно жевала сено. Когда ведро до краев наполнилось, бабушка поднялась, качнувшись, словно подброшенная пружиной, и подняла ослабевшими руками тяжелое ведро, врезавшееся до белых полос в костяшки пальцев, затем вышла за дверь, впустив в хлев струю морозного колкого воздуха. На улице уже стемнело совсем и всего в одном шаге не было видно ничего.
Дома она достала из буфета чистые трехлитровые банки и, накрывая каждую по очереди сложенной в несколько слоев марлей, разлила в них молоко из ведра, закрыла тугими полиэтиленовыми крышками и убрала в приземистый пузатый холодильник. Сегодня все у нее получалось медленно, будто через силу. Боль в голове пульсировала, набирала силу, простирая свои щупальца с затылка на виски, в глазах плясали черные и радужные пятна.
Несмотря на боль, посуду, которая все стояла после готовки и обеда с Дашей, нужно было помыть еще сегодня, это был обязательный ежедневный ритуал, отказаться от которого даже на день было непозволительной роскошью. Склонившись, Вера Васильевна пыталась оттереть в тазу закопченные на огне кастрюли нагретой на печи водой, пальцы ее при этом покрывались жирной несмываемой копотью, которая буквально впитывалась под кожу, окружая ногти темной каймой. Каждый раз после этого она смазывала свои сухие, с обломанными ногтями, руки растопленным сливочным маслом, но кожа все равно оставалась страшной и старческой.
К этому времени дрова в печи прогорели и Вера Васильевна, с трудом уже переставляя ноги, вышла на улицу, набрала в поленнице полную охапку холодных, тонко пахнущих березовых поленьев, вернулась в кухню. Она свалила дрова на оцинкованный пол напротив печки и принялась искать верхонки. Но их не было нигде. «Как сквозь землю провалились», – пробормотала она. Тогда она стянула пониже рукав кофты, прикрыла им пальцы и повернула ручку дверцы. Даже через вязаное полотно горячий металл обжег пальцы, Вера Васильевна охнула, отдернула руку и прижала пальцы ко рту.
«Как же так вышло», – в тысячный раз думала она, подставляя пальцы под тонкую струйку ледяной воды из рукомойника, «как же так получилось? Чем Даша заслужила эту ежедневную пытку, почему за ее грехи должны расплачиваться дети и внуки, каждый день, каждую минуту? Как будто мало для Даши было похоронить мать, потерять учебу, едва выжить под колесами автомобиля, потерять даже надежду на достойную человеческую жизнь? Ладно бы я смогла это все принять как должное, но девочка? Моя хорошая, маленькая девочка, неужели и она вынуждена обречь себя на одинокую, полностью лишенную мужского внимания жизнь? Нет, она не такая, моя девочка, иначе бы не поехала сейчас туда».
Вера Васильевна неловко и неаккуратно затолкала несколько поленьев в печь и кочергой разворошила угли. Маленькие огонечки вспыхнули ярче, увеличились в размере, осмелели и стали лизать еще холодные желтые бока березовых дров. То ли поленья были больше, чем надо, то ли так неаккуратно сложены, но только печная дверца больше не закрывалась на задвижку, и Вера Васильевна мысленно махнула на нее рукой, оставив большой, сантиметра в два, зазор, через который в кухню просачивался душный белесый дымок.
Вера Васильевна поднялась и достала из кухонного шкафчика ручной тонометр, она давно уже привыкла держать его под рукой. Стянула один рукав, приладила манжету и стала качать резиновую грушу. В районе цифры сто восемьдесят стрелка заплясала, а в ушах застучали ритмичные сердечные удары. Дальше слушать Вера Васильевна не стала, сняла манжету и пошарила в кружке, где хранила самые нужные лекарства. Последняя таблетка каптоприла в блистере. Она осторожно выдавила белый кружочек на ладонь, но пальцы не слушались ее, и поэтому то, что случилось в следующую секунду оказалось неожиданность для нее самой, она успела только почувствовать, как таблетка касается ладони, а потом выскальзывает и укатывается на пол к самой печке. От досады Вера Васильевна почувствовала, как злость, не контролируемая, разрушительная злость на собственное бессилие и старость, захлестнула ее до самых глаз. Она нагнулась, чтобы поднять таблетку, но в глазах потемнело и пол, покачнувшись, ушел из-под ног. Падая, она зацепилась рукой за табуретку, но та не выдержав веса, свалилась и задела приоткрытую печную дверцу, распахнув ее полностью. Словно со стороны она наблюдала за тем, как взметнулся внутри из потревоженных поленьев фонтан искр, угольки медленно описали в воздухе дуги и шлепнулись на черные, изъеденные временем доски далеко за пределами металлической обшивки.
– Помогите, – услышала она собственный шепот, искаженный, свистящий, – Помогите!
Пол вокруг выпавших угольков почернел и задымился, а потом оттуда родились крошечные, верткие огоньки. Они росли, набирали силу, отвоевывали себе все новое и новое пространство, становились размером с мышку, с белку, с зайца…
Вера Васильевна лежала и не никак не могла подняться; чудовищной силы боль словно пригвоздила ее к полу; она кажется даже кричала, негромко, но раздельно: «Помогите!» и эти отрывистые выкрики, едва сорвавшись с губ, седлали волны обжигающего воздуха, уносились к потолку, но так и остались никем не услышанными. Она лежала и кричала, чувствуя, как вместе с криком распрямляется у нее какая-то заржавевшая, закисшая пружина и освободительные, жаркие слезы катятся вниз по щекам, затекая в уши. Последнее, что она увидела, было измученное, старое лицо обиженной ею женщины, той самой, которая пришла к ней в зал заседаний, но в этот раз она не плакала, а хохотала, мерзко и ехидно, как гиена.
Глава 22
Глаза ее открылись ровно за минуту до того, как Эдик остановил машину и сказал: «Приехали». Она проснулась резко, без перехода, просто открыла глаза и увидела перед собой высокие решетчатые ворота кладбища с изображением летящего ангела. За ними чуть покачивался фонарь, но его света хватало лишь осветить небольшой кружок снега напротив административного здания.
Даша посмотрела на Эдика, а он на нее. Эдик заглушил двигатель и они, не сговариваясь, одновременно открыли дверцы и вышли из машины. Где-то недалеко залаяла собака, и из темноты в освещенном пятачке появился вдруг сторож – мужчина средних лет, в очках и толстой засаленной телогрейке, с криво нахлобученной ушанкой и оттопыривающимся карманом. В руках он держал ружье и щурился на непрошеных гостей. Он сделал еще один шаг вперед, махнул ружьем куда-то в сторону и неприветливо сказал:
– Закрыто. Завтра приезжайте!
– Закрыто… – неуверенно повторила Даша, – а разве не в любое время приходить можно?
– Посещения с девяти до пяти, а сейчас закрыто, – сторож кивнул в сторону таблички с графиком работы, – уезжайте, ну!
Даша разочарованно помедлила, а потом они вернулись к машине. Лишь когда Эдик завел мотор, развернулся и медленно отъехал, сторож махнул рукой и скрылся в темноте.
– Давай попробуем вокруг объехать. Вроде должен быть еще один вход?
– Вроде говорил Мавроди. Вряд ли он тут есть. Скорее всего забор по периметру. Ну давай попробуем.
Эдик вырулил на дорогу и поехал прочь от неверного качающегося света фонаря. Справа забор, уходящий далеко вперед и теряющийся в обступившей их темноте, слева потянулись темные сонные домики, ждущие весны и своих хозяев. Сугробы вокруг низких строений доставали порой почти до подоконников. Какое-то время они медленно ехали по пустой дороге. Машина двигалась как-то странно, и присмотревшись, Даша увидела, что дорога завалена снегом, только узкая полоса, давно оставленная грейдером. По ней они и ехали, раскачиваясь из стороны в сторону. Дорога оборвалась через несколько метров. Видимо, снег зимой здесь чистили последний раз месяц назад – не для кого. Эдик остановился и сказал:
– Все, детка. Дальше ехать нельзя. Увязнем в снегу и никто нас не вытащит, так и помрем тут ледяными истуканчиками.
Эдик заглушил мотор и завозился на сиденье, застегивая куртку. Они оставили машину прямо посреди дороги, потому что обочины здесь никакой не было.
Он вытащил из багажника тяжелую канистру с бензином, лопаты, лом. Даша прихватила сумку и верхонки, и они пошли к забору, утопая по колено в снегу. Здесь заканчивалась высоченная решетка и дальше кладбище было обнесено простой сеткой высотой в человеческий рост. Никто из них не говорил ни слова, но они подумали об одном и том же: Эдик воткнул лопаты в снег, поднял канистру над головой и сбросил ее по другую сторону забора. Она упала почти беззвучно, пронзив снег до самой земли, и оставила после себя зияющую черную дыру. Таким же образом Эдик перекинул все остальное.
– Ну, – сказал Эдик бодро, – теперь твоя очередь, детка.
Даша подошла к забору совсем близко, зацепилась руками за его верх и, упершись ногами в сетку, попробовала подтянуться. Но ноги соскальзывали по замерзшему металлу, руки дрожали и у нее ничего не получалось. После нескольких попыток она уперлась лбом в сетку и тяжело задышала.
– Блин… так вот зачем нужны нормативы по физ-ре!
– Аха, чтобы зимой кладбища грабить, – рассмеялся Эдик, – иди-ка сюда детка, иначе ты упадешь прямо на лопату.
Он отвел ее на несколько шагов вправо, и Даша снова схватилась руками за верхнюю перекладину. На этот раз Эдик не очень-то вежливо уперся руками ей в ноги, поддерживал и не давал соскользнуть вниз. В конце концов он толкнул ее вверх под зад и Даша взгромоздилась на забор. Она распласталась на животе по перекладине, крепко вцепившись в нее руками, и застыла.
– Ой, мамочки… Эдь, мне страшно. Ааа, как слезать-то?
– Ну, пупсичек, если тебе уже страшно, то я не знаю, что ты будешь делать дальше! Просто прыгай и все.
Даша не спрыгнула, а неуклюжим кулем свалилась вниз. От удара воздух вышибло из легких и она несколько секунд не могла пошевелиться. Сугроб хоть и смягчил падение, но все равно в голове загудело, словно мозг резко потяжелел, и она не сразу заметила, как щиплет кожу снег, насыпавшийся за воротник. Пока Даша вставала и отряхивалась от колючих снежинок, Эдик одним прыжком перемахнул через сетку и приземлился на ноги.
– Ого, как ты можешь! – изумилась Даша.
– Паркур, детка. Видела в Лагерном саду площадку? Я там все лето прыгаю.
– Круто, ничего не скажешь!
– Детка, похвала твоя как бальзам на раненое сердце! – патетично воскликнул Эдик, закатил глаза и, положив одну руку на грудь, замер, а потом расхохотался. – Ну что, погнали? Давай веди, Сусанин!
С этими словами он выудил из снега инструменты и, высоко задирая ноги пошел по сугробу прямо.
Взошла луна. Ее серебряный свет пролился на темнеющие деревья, точащие из снега ветки, памятники и кресты. Было холодно, деревья стояли черными, молчаливыми силуэтами, тишина казалась враждебной.
– детка, куда идти-то? – почему-то шепотом спросил Эдик.
Даша знала не больше него, но махнула рукой вперед. Они медленно брели в сторону расчищенных дорожек, напряженно оглядываясь и прислушиваясь. Полчаса прошли в напряженном молчании. Они все шли и шли, ноги гудели от напряжения, цеплялись за невидимые ветки, в ботинки забился снег, таял там и ледяным кольцом сжимал щиколотки. Иногда они врезались в низкие, скрывшиеся в сугробе оградки, запинались и падали, вставали и перелезали через них. Дышать стало тяжело, в боку закололо.
Наконец впереди показалась широкая ровная полоса – это между секторами накануне прошел грейдер и расчистил снег.
– Чудненько! – с облегчением выдохнул Эдик, – Хоть нормальная дорога, а то я заманался сайгаком прыгать.
– Нам нужно найти могилу Чапчавадзе Тамары Петровны. Она похоронена двадцать восьмого апреля семьдесят четвертого года, могила почти в первой линии, по левой стороне от почетных мест. Так бабушка сказала. Мы же слева зашли, да? Значит, это ближе к нам. Пошли в сторону главных ворот.
– Океееей, – протянул Эдик, – главное теперь тихо, чтобы сторож не спалил.
Еще через полчаса они добрели до центральной дороги и почетных захоронений. Им пришлось взять влево и немного вернуться обратно, чтобы начать поиски.
Они разделились. Им пришлось подходить к каждой могилке, искать надписи на памятниках. Часто они оказывались под снегом, тогда ребята перелезали через оградку, варежкой смахивали занос и светили фонариком, вчитываясь в гравированные буквы. Эдик светил большим мощном фонарем, а вот Даша про эту важную вещь совсем не подумала. Хорошо хоть в телефоне был маленький.
– Нашел! – вдруг почти прокричал Эдик и тут же осекся и продолжил шепотом, – иди смотри!
Даша поковыляла к нему. Эдик махнул фонарем на гравировку с вензелями на высоком памятнике. Все совпадало. С фотографии на ребят смотрела красивая молодая женщина с раскосыми, по лисьи узкими глазами, и длинной черной косой.
– Подожди…, – прошептала Даша, – она же… Сколько ей было лет? – Даша провела пальцем по цифрам, высчитывая в уме, – двадцать шесть? Эдь, я не ошиблась?
Он покачал головой, а Даша продолжила:
– Но почему старуха? Мне везде мерещится жуткая уродливая старуха, да и бабушка ее так описывала… ну, как бомжиху какую-то… А тут красавица… Фигня какая-то.
– Блин, Дашка, я в этих ваших проклятьях ни черта не шарю! Но все совпадает, и имя, и даты, и место. Но если хочешь, давай поищем другую Тамару Петровну.
Даша не ответила, только молча смотрела на фотографию. Все точеное лицо этой женщины, ее глаза, губы, что-то напоминало ей, что-то тревожное, неприятное, она чувствовала, что вот-вот вспомнит. Но это-то все ускользало от нее, мысли сделались медленными, тягучими, время словно замерло, собралось в складки, как сложенный из бумаги журавлик.
– Детка? – Эдик тронул Дашу за плечо.
Она вздрогнула, словно не ожидала услышать человеческий голос, словно она была одна в этой гнетущей тишине. Повернув голову, она взглянула на Эдика – все еще держа ее за плечо, он смотрел прямо и лицо у него было встревоженное и озабоченное.
– Это она, – уверенно произнесла Даша, – дальше идти никуда не надо. Давай отдохнем, чайком согреемся и за работу.
– Чудненько! – тут же повеселел Эдик, повернулся к сумке, расстегнул ее, – Давай! Мечи свою скатерть самобранку!
Даша стянула варежки, выудила из сумки термос и пакет с пирожками. Укутанные в несколько слоев вафельного полотенца, они еще были чуть теплыми. Эдик тут же запустил руку в пакет, схватил один и откусил сразу половину.
– Оооэ у эя ауа, – промычал он с набитым ртом, пока Даша наливала в кружечку от термоса обжигающий крепкий чай, дула на него и пила маленькими глоточками.
– А?
– Молодец, говорю, у тебя бабушка! – наконец дожевал Эдик. – Вкусно! Самое то, чтобы подзарядиться, сникерсы нервно курят в сторонке.
Даша налила еще чая, протянула кружку Эдику и тоже взяла пирожок.
Поев, Даша вытащила телефон, посмотрела на часы.
– Так, ну что. Восьмой час уже. Давай начинать.
Даша убрала сумку, надела поверх варежек старую пару верхонок, а новую дала Эдику, и они быстро, в пять минут, расчистили ограду от снега. К огромному их облегчению, гранитной плиты на могиле было. Вместо нее лишь невысокий бордюр с торчащими сухими стеблями многолетних цветов посередине. Даша попробовала копнуть сухую мерзлую землю. Лопата стукнулась об нее и соскользнула.
– Хреново, – задумчиво выдал Эдик, – интересно, глубоко ли промерзла?
Он взял лом и принялся долбить эту твердую, окаменелую землю. Острие с сухим стуком выбивало комочки, они отскакивали, разлетались в стороны. Лом у них был только один, поэтому Даша взяла лопату и стала повторять за Эдиком, вонзая лезвие вглубь сантиметров на пять. На большее не хватало сил.
Минут через двадцать они разрыхлили весь цветник. От работы стало жарко, заломила спина. Даша выпрямилась, потирая рукой ноющую поясницу и внезапно в глазах у нее потемнело. Цвета вокруг побледнели, зашумело в ушах. Из Даши словно высосали весь воздух. Она бы долго стояла в одной позе, невидяще глядя в одну точку, если бы Эдик не потряс ее за плечи.