Письмо на фронт

– Вадим.... – голос сиплый.

Тишина.

– Вадим? Вадим! Вадим!

Его сидение пусто. Темнота.

После слышался вой сирены. Сирен. В полубреду, кажется, что это они во всём виноваты. Сирены. Как будто это они, подобно своей дальней родне, заманивают нас в свои сети, из которых уже не выбраться. А вот в больнице было хорошо. Белые стены, добрые улыбчивые доктора. И море успокоительного, от которого можно только пялиться в окно или спать, спать…

Оля выжила, он – нет. Точка.

А в музее было людно и шумно. Толпы школьников, иностранные туристы, сувениры, яркие пятна картин. Чего? Кого? С трудом разбирая, куда идет, Ольга просто перетаскивала себя из зала в зал. Радом что-то жизнерадостно тараторила Машка. Потом замолчала.

– Оля, смотри…

– Что?

– "Письмо на фронт"

У маленького стола не особо много людей. Пачка бумаги и несколько дешевых ручек.

– Не хочешь? Машка рассматривает стол, – ну написать… Поддержать наших ребят. Там говорят сейчас жарко. И бои сильные.

– Поддержать? Да ты в своем уме? Кого я могу поддержать. Я сама то еле жива. Что я могу сказать. Не. Это бред. Я не мастер красивых слов.

– Не бред! И не нужно красивых слов, – Машка решительно подтолкнула подругу к столу, – не нужно им красивости. Красивости они и от правительства наслушаются, потом, если выживут. А ты пиши, как чувствуешь… Как если бы писала ему…

Оля присела.Долго вертела ручку в руках. Собираясь.

– Что же… Что же… В голове было пусто. Разве что вот это:

«…А я имя твоё украла,

Леденцом оно на языке,

И прочней любого металла,

Ярче крови на белом песке.

Есть в нём крик испуганной птицы,

Или песни весёлой куплет,

Или резкий всполох зарницы,

На вопрос долгожданный ответ.

Мне в нём чудится грохот битвы,

Нежный посвист в ночи соловья,

Что, как мантру, и как молитву,

Сотни раз повторяю, любя.

Оно бьётся, как пульс, под кожей,

На губах – горько-сладкая соль.

Без ума, люблю, до дорожи.

Твоё имя мне спрятать позволь.

Сердце будет его амулет,

И нет защиты в мире сильней,

Чтоб, когда зацветет бересклет,

Ты, мой воин, вернулся ко мне.

Строки лились легко и быстро. Стихотворение тоже вспомнилось легко. Не новое. Из тех времен, когда она еще могла писать стихи. Когда еще жила....

Два

Эй, робят! – тут вам письма пришли.

Огромный мешок плюхнулся на пустую кровать.

– А эти… – махнул рукой Санёк и отвернулся, – из благотворительных.

Санёк ждал от жены, но она не писала… Уже давно. Как ушел на войну добровольцем. Так и заявила: откосить не смог, вот и вали. А я, мол, найду себе посообразительней. Нашла видимо.

В госпитале особо делать нечего. Особенно если лежишь уже третий месяц с тяжелой контузией. Через неделю надоедает всё. Игрушки в телефоне, книжки, разговоры. Кто-то выписывается. На его место приходит следующий. От него узнают о новостях. Настоящих, с полей. А не тех, выхолощенных из газет. И так день за днём. Ребята, те, кто покрепче, письма разобрали. Всё-таки читать тёплые слова поддержки, рассматривать детские рисунки было приятно. Это помогало удержаться на плаву. Знать, что там есть другая жизнь. Счастливые дети, мирное небо.

Читали со смехом, со слезами. Санек встал. Вышел в коридор. Пошел в сторону туалета, попутно разминая руки. Доктор велел. Особенно заново сшитую. Та все еще болела, собака. Ныла ночами, заставляя просыпаться и тереть, тереть, тереть… От снотворного он отказывался, не вслух, конечно, а так чтоб не видели, потихоньку сплавлял в утку, утром выкидывал. Нечего. Этак он и вовсе разучится спать без лекарств. Вот и сейчас, после вечернего обхода, когда уже все спали, наклонился за судном и заметил между стеной и кроватью небольшой белый конверт. Откуда?