Хотя нет, не просто – ругались все выходные, потому что с понедельника Дима должен был сидеть с больными детьми дома, а не я. А я не могла, не хотела, не имела возможности сидеть дома с детьми. Мне надо работать.

В субботу поднялась температура у Сони. Ее тошнило, поносило, она все время плакала. А когда переставала плакать, забывалась тяжелым сном. Я не отходила от нее ни на минутку.

В воскресенье все то же самое началось у Алешки. Его знобило, тошнило, поносило. Я отпаивала его, как и Соню, брусничным морсом или некрепким чаем с малиной.

Хорошо, что еще в субботу я успела добежать до аптеки и там, под надзором фармацевта, скупить все, что можно было для детей от жара, боли, простуды и прочего, что могло проявиться. Я все это применяла, но помогало слабо.

Я даже позвонила по дежурному номеру, который всем выдавали и объясняли его смысл. Мол, это не скорая помощь, но по этому короткому номеру можно проконсультироваться по поводу любых заболеваний. И в случае чего они помогут вызвать настоящую скорую или направить к врачу.

Я звонила туда не единожды. По всему выходило, что дети подхватили сезонный грипп. И в поликлинику с ними идти нельзя, потому что мы принесем заразу в общественное место.

А на работу мне идти можно?

Можно, нельзя, а я все равно пойду. О чем и сообщила мужу заранее.

К вечеру воскресенья Дима был явно не в себе и злился.

Казалось, что я тоже заболеваю, но мне некогда болеть. Я не имею права болеть! Я должна работать и стать незаменимой… Да, понятно, я знаю, что незаменимой я могу быть только у своей семьи, у своих детей. Но что же мне теперь делать? Ведь нам – именно нам – так нужна эта работа. Нам нужен этот шанс, чтобы остаться, закрепиться, устроиться. И нет, дома было все далеко не плохо, просто не было никаких перспектив… Никаких.

Можно было получить три высших, вернуться в город детства и попытаться построить хоть что-то, но потом все бросить и опять нестись сломя голову в столицу на заработки. Так у многих и получалось… и не получалось. Именно так, с головой и опытом, с пониманием и желанием, не получалось усидеть на месте, если хочешь хоть чего-то добиться. Надо было искать выход.

И у нас выход стал таким – уехать за границу.

И не то чтобы я была семи пядей во лбу… Просто бакалавр экономики, полученный в платном университете (о, как мама тянулась на это образование), просто бухгалтерский учет и аудит. И немного опыта по разным предприятиям, в том числе на предприятии с реальным производством из области машиностроения. Вот этот маленький опыт сыграл свою роль… А его величество случай не прошел мимо, вот и все.

А я этот случай не пропустила.

– Какая ты мать? – бубнил Дима. – Какая мать оставит дома больных детей?

– Димуль, я же не оставляю их одних, правда? Ты остаешься с ними дома, – я пыталась всеми силами сгладить ситуацию. Итак моя совесть грызла меня изнутри, так еще и Дима посыпал мне соль на рваные раны.

И не то чтобы дети не болели осенью. Прибаливали, но не так серьезно, как сейчас, прямо с высокой температурой и рвотой, и прочими радостями гриппа. Сердце разрывалось на части при мысли, что в понедельник мне надо будет оставить их дома с большим ребенком Димой, который совершенно не хочет становиться взрослым и брать на себя ответственность.

– Тебе просто плевать на детей… – не унимался Дима, – тебе вообще просто плевать на нас, вот и все.

Дима ходил по залу, нервно раскачивался и размахивал руками в такт своим шагам. Он всегда так делал, когда стрессовал и не мог справиться с ситуацией. Он так делал, когда узнал, что нам придется переехать в Швецию: ходил по комнате, нервно размахивал руками и все время спрашивал: «Как, как мы поедем?».

На самом деле, это не выглядело очень странно. Мы все переживаем стресс по-разному. Одни заламывают руки и выкручивают себе пальцы, другие начинают орать или рыдать, третьи могут уткнуться взглядом в одну точку и замереть так на пару часов. Стресс – дело такое… Страшное. И реакция на стресс тоже так себе удовольствие.

Я вот под стрессом начинаю бесконечно иронизировать над собой или ситуацией и говорить цитатами из фильмов. Я сама понимаю, что таким способом мой многострадальный мозг пытается сгладить напряжение и объяснить моей нервной системе, что не все так плохо, как кажется… Нет, все намного, намного хуже! И фиг ты отсюда вылезешь!

– Тебе просто на нас плевать… – твердил муж.

– Дима, что ты такое говоришь? – мой тон заледенел. – Вот скажи мне, стала бы я так напрягаться, столько работать, если бы мне было плевать на нашу семью, а? Вот ты скажи мне!

Дима опешил, замолчал, походил еще по комнате, а потом на какое-то время и скрылся в ванной. Когда он вышел оттуда, он продолжил:

– Может, тебе и не плевать на детей. Но тебе однозначно плевать на меня, – он был жесток, – тебе абсолютно плевать на то, как я себя здесь чувствую.

– Дима, что ты говоришь?

– Что я говорю? С тех пор как мы переехали, ты перестала уделять мне внимание. Ты все время на работе. По дому ты ничего не делаешь…

– В смысле, не уделяю тебе внимание? Как это ничего не делаю по дому? – в этот момент я загружала следующую стирку в стиральную машину, поскольку дети обблевали все, что было только что застелено.

– Так это… – замялся Дима, который просто стоял надо мной и пытался отчитывать.

– Какого внимания ты от меня хочешь?

– Так это… – мялся Дима.

– Что это? – переспросила я. – Что это? Я работаю примерно по десять часов в сутки, в среднем, не считая дороги туда и обратно. Я готовлю еду, стираю, глажу и разбираю вещи. Готовлю вещи всей семье на следующий день. Убираю за вами на кухне каждый день, потому что ты не можешь помыть посуду, тебе сложно. Убирать в квартире получается раз в две недели. И да, за продуктами ходишь ты, потому что магазин через дорогу, а я не успеваю. Что еще ты от меня хочешь?

– Хмм…

– Если тебе надо еще какое-то особенное мое внимание, то, наверное, надо как-то организовать время так, чтобы оно у меня было? Это особенное внимание для тебя… Не находишь?..

Я прервалась, посмотрела на мужа, потом наклонилась и включила стиральную машинку на короткую программу.

– Хммм, – мычал Дима.

– Дима, а ты, между прочим, только на курсы ходишь и детей отводишь и забираешь из садика… И, кстати, ты сдал тест?

– Нет, я не сдал тест, потому что мне нужна тишина, чтобы подготовиться к экзамену, а где я возьму тишину, когда вокруг меня все время дети? Как я могу выучить этот дурацкий язык, если у меня нет условий!

– Условий? Какие такие условия тебе нужны? – я уже переставала сдерживать себя. – Задержись в школе на лишний час и учи там. У тебя ведь лекции не каждый день, а три раза в неделю по полтора часа. А что ты делаешь в остальное время? Найди себе время тишины, когда дети в садике.

– Так они теперь не в садике. Завтра ты меня оставишь с ними, а сама пойдешь на работу.

– Ты так говоришь, как будто моя работа – это развлекаловка какая-то. Ты чего?

– Ничего… – обиделся Дима.

– И вообще, знаешь что, мы с тобой разговаривали перед переездом о том, что будет тяжело. Что надо будет учить язык, что надо будет приспосабливаться и подстраиваться к новым условиям, что ты будешь больше занят по дому, потому что мне надо будет вклиниться в новую рабочую среду. Помнишь?

– И что?

– И то, что все это теперь надо применить на практике. Вот что.

Дима развернулся и вышел в зал. Я услышала, как он плюхнулся в диван и включил телевизор. Каналы начали хаотично переключаться. Дима не любил местное телевидение, потому что ничего не понимал. А мне было абсолютно все равно, потому что у меня никогда не было времени смотреть телевизор. Никогда.

Я пошла в детскую, посмотреть, что там с моими крошками. Дети спали, как будто бы даже без высокой температуры. Понятно, что это лекарства сбили жар, но и на том спасибо. Рвота и понос прекратились, и дети отключились.

Я потрогала обоих, послушала, как они дышат, понюхала их, поцеловала и вышла на кухню.

На кухне, в темноте, налила себе стакан холодной воды. А вода в Швеции из-под крана вкусная. Прямо как из колодца в деревне. Выпьешь, и сразу так легче становится. Как живительная сила.

Потом я встала у окна, опершись руками на подоконник и прижавшись лбом к стеклу. Так хотя бы голова могла остыть чуток. Перед глазами разбегались разноцветные круги… Устала…

Взглянула на собственное отражение в темном окне – ужас!

Даже мимолетный взгляд распознает замученного, смертельно уставшего человека. Глаза впали, нос заострился, уголки губ обвисли. Корни волос отросли больше чем на пять сантиметров, и было видно, что мое мелирование сползает. Я пять месяцев не была у парикмахера. Пять! Дома я каждый месяц ходила к подружке подправить окраску и даже в самое лютое безденежье выглядела прекрасно. Где же, где же я? Где же Светка-конфетка?

Теперь у меня нет ни времени, ни средств на поддержание былого фасада. Да и в Швеции, как оказалось, всякие процедуры типа покраски, маникюра, педикюра доступны по заоблачным ценам. Интересно, как начальница все это оплачивает? Нет, зарплата у нее больше, однозначно, но и налог больше тоже, а значит, в сухом остатке разница не такая уж и глобальная. А вот цены на салонные услуги неадекватные.

И страшно захотелось домой. Заказать полдня у подружки в спа-салоне, зарулить туда, пусть даже с Соней, и отлежаться, проболтаться, продрематься, преобразиться и взглянуть на мир другими глазами. Но нет… не получится.

За окном было темно. Как-то совсем не по новогоднему темно. Снега много намело, фонари отсвечивали в сугробах, но было темно и тоскливо.

– Где вся иллюминация? – подумала я.

Я только сейчас отметила, что не увидела какой-то особой праздничной атмосферы в городе. Никакой праздничной подсветки города ни перед Рождеством, ни перед Новым годом не было. Никакой фоном звучащей новогодней или рождественской музыки. Пара каких-то гирлянд по фасаду нескольких домов в центре да елка, бедненько наряженная, в центре на площади, и все!

Что ж так скромно-то? А? Дорого.

Понятно, дорого, экономим на всем, чем только можно. И на праздниках тоже. А ведь у них тут, в северной Швеции, везде натыканы гидроэлектростанции, электричество должно быть доступным. Но нет… Не угадала. Оно доступно на перепродажу в южную Швецию, так маржа больше, чем своим здесь продавать по сходной цене. Вот и получается – сапожник без сапог.

И почему-то вспомнилась наша центральная улица в новогоднюю ночь. Там было светло, как днем. Улицу перекрывали в новогоднюю ночь и делали ее пешеходной. Фасады домов не только украшали гирляндами, но также подсвечивали прожекторами снизу и сверху. Между домами висели светящиеся Деды Морозы, Снегурочки, олени, санки, снежинки и еще целая плеяда сказочных персонажей. Некоторые фигуры двигались… Некоторые гирлянды мигали разноцветными огнями в такт новогодней музыке.

А на центральной площади стояла елка, огромная такая елка в высоту пятиэтажной хрущевки, наверное. Елка была украшена огромными елочными игрушками и гирляндами, которые поочередно зажигались и потухали, мигали в разном темпе и в целом создавали незабываемое впечатление.

И мы с Димкой гуляли тогда с детьми прямо посреди ночи по этой центральной улице. Соня спала в коляске, а Алешка сидел на шее у Димы. Наверное, детям надо было бы спать в такое время, но ни мы – родители, ни они – дети, этого не хотели. Было легко и свободно, и мы были счастливы вместе.

Это было два Новых года назад, всего-то каких-то два Новых года назад, а как все изменилось. Тогда мне казалось, что нам вместе любое море по колено и любые горы по плечу…

А тут… тут все оказалось не так, как на самом деле.

– Света, – Дима появился в кухонном проеме, – что ты тут делаешь?

– Дышу, – ответила я.

– Светка-конфетка, может, ты не пойдешь завтра на работу? Детям плохо, мне тоже что-то нехорошо… Ну, будь ты человеком.

– Я человек, Дима, и если ты думаешь, что я хочу завтра идти на работу, оставив вас троих в таком состоянии, ты глубоко заблуждаешься. Только тут дело такое. Если я начну оставаться с больными детьми дома, мне не продлят контракт, и тогда мы поедем домой, потому что другой зацепки у нас тут нет. Понимаешь?

– Понимаю… – выдохнул Дима, – я все понимаю…

– Дима, если завтра вам станет хуже, ты звони мне на работу, я объясню и уйду. Бог с ним, возьму больничный по уходу за детьми. Вообще, это возможно, мне начальница кадрового отдела объясняла схему, как это работает. Просто, возможно, некоторые другие сотрудники будут не в восторге от такого.

– Хорошо… Договорились… Я спать. У меня голова болит.

– Да ты тоже решил разболеться, да?

– Да ничего я не решил… Но, по-моему, да…

– Иди, я тебе сейчас таблетку принесу.

Дима ушел. Я нашла таблетки, отнесла ему вместе со стаканом воды. Сама дождалась, когда кончится короткая программа стиральной машинки, вытащила и развесила белье, убрала посуду, приняла душ, высушила волосы.

В первом часу ночи проснулась Соня. Она заплакала, я вынесла ее в зал. У нее опять поднималась температура.

– Да что же это за напасть такая! – подумала я.

Снова питье, снова жаропонижающее… Снова ручки, укачивалки, успокаивалки… Заснула я с Соней на диване около трех, а в шесть меня уже разбудил будильник.

Я отнесла Соню в детскую. Потрогала Алешку. Он был горяченький, но не как сковорода, и я подумала, что попробую поехать на работу. Хотя бы ради того, чтобы сделать по-быстрому выгрузку платежей и подать их на утверждение. А в банк уж потом пусть кто-нибудь другой их грузит. Логистические документы подождут, отчеты подождут, банковские выписки подождут. Ой, все подождет, кроме платежей.

С таким настроем я оделась и незаметно выскочила из дома. По дороге на работу, то есть уже где-то на парковке у завода, я позвонила в детский сад, – Дима ни за что не вспомнит, что надо сообщить в садик, что дети больны, – и проинформировала, что дети не придут в сад, потому что больны. И, скорее всего, будут отсутствовать всю эту неделю, потому что у них жар и рвота… Болтливая воспитательница долго охала и ахала, рассказала, что очень многие дети теперь на больничном с такими же симптомами, и даже несколько воспитательниц заболело, потому что сезонный грипп и все такое. Так что, мол, давайте, оставайтесь дома, выздоравливайте и приходите в садик не раньше, чем через двое суток после болезни, с нормальной температурой, без жаропонижающих медикаментов.

И сначала я не придала этой болтовне никакого значения. Но когда дошла до проходной, меня вдруг осенило, что кто-то отправил на прошлой неделе своего больного ребенка в сад, и теперь слегла большая часть детей и даже персонала.

О-бал-деть!

Войдя на работу, я сразу же сообщила, чтобы ко мне не подходили, потому что у меня дома трое больных гриппом. А я пришла сделать то, что никто не станет делать, кроме меня. Хоть ты тресни.

А уже в одиннадцать позвонил Дима и сказал, что обоих детей опять рвет и, наверное, надо вызывать скорую. Я пошла сначала к своей начальнице, потом к начальнице отдела кадров. Они обе на меня махали руками, как на чумную, и сказали, чтобы я ехала домой, пока всех тут не перезаражала. Так я и поехала домой.

Дома был полный цирк. Ничего другого я не ожидала. Прохладный душ для каждого, жаропонижающие медикаменты, обильное питье, холодные полотенца на каждый лоб. В таком режиме до вечера среды. А в четверг я уже снова вышла на работу. Нет, мои по-прежнему были больны, но уже не смертельно. И могли остаться без меня.

Теперь я позарез нужна была «Нурдметту».

И как ни странно, вот ведь штука! Вся моя семейка слегла с гриппом, но не я. Мой организм, видимо, понимал, что сейчас он не имеет права сдаваться. Он должен собрать себя в кулак и выдержать этот удар.

Глава 4. Странное увольнение Греты

Начальница отдела кадров Грета Нурберг нервно чеканила шаги по коридору на втором этаже.

Нет, конечно, ее и раньше всегда было слышно: когда она говорила, когда она ходила по коридору, открывала и закрывала двери. Ну не балерина она, не балерина.

Но, чтобы так, как теперь. Нет, определенно что-то случилось.

Грета была истинным старожилом предприятия: тридцать девять лет на заводе – это вам не шутки. Она начинала в горячем цеху еще во времена одной из ранних модернизаций в самом начале восьмидесятых годов прошлого века. По заводу ходит байка про то, как Грета, одна из первых и единственных на тот момент женщин на горячем производстве, заливала металл в термостойкий контейнер на машине и… перелила его. Да так, что часть металла вылилась на землю. Вот не знаю, верить этой байке или нет, но история ходит по коридорам предприятия просто на своих ногах.

Потом Грета стала ответственной за свою смену. Прораб такой, только по-шведски. Потом стала составлять графики выхода своей группы и согласовывать с другими. Потом стала отвечать за один цех и его график работы. Потом за литейку. Потом… Одним словом, теперь она начальница кадрового отдела, и с моей точки зрения, вполне оправдано. Сложно найти человека, который бы имел настолько глубокое и полное представление именно об этом предприятии, чем Грета. Нет такого человека. Поэтому, когда она принимает кого-то на работу, она точно знает, куда человек подходит, а куда – нет. И она точно знает, кто ей нужен следующий в списке.

И характер у Греты под стать внешности и занимаемой должности: ага, характер нордический, стойкий… Вспоминаются «Семнадцать мгновений весны». Она, даже когда спокойная, наводит ужас на простого смертного, а если ее вывести из равновесия, то БТР вполне может разровнять с землей и наглухо забетонировать нарушителя спокойствия.

Нет, она не орала, практически никогда не орала, ни к чему это. Просто голос у нее такой – звучный. И привычка доносить информацию в строгой, жестко оформленной подаче играла большую роль в ее манере передачи информации. Хотя подобный стиль общения очень несвойственен шведским начальникам. Сразу-то я этого не поняла. Куда мне это было осознать с моим опытом работы под руководством русских начальников. Но со временем я поняла, что Грета – это некое исключение из правил поведения среднестатистического шведского начальника. Она одна такая в своем роде.

Так вот. А теперь она чеканила… В смысле проламывала потолок в коридоре первого этажа.

И все понимали, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

Дальше началась череда совершенно непонятных и необъяснимых увольнений и перестановок среди сотрудников. Первой под горячую руку попала Лена Абрамссон – начальница закупочного отдела. Сначала на нее пытались повесить дело ордера на мазут, мол, неверно был оформлен заказ. Когда выяснилось, что все было оформлено верно, и проблема была в согласовании, пытались пристать ко мне. На что получили кучу документов, подтверждающих, что я сделала все, что могла в этом случае, и от меня тоже отстали. Надолго ли?

Потом на Лену стали валить другие несвоевременные доставки сырья на завод. Мол, оформлено неправильно, не вовремя, все опаздывает, производство горит. Во всем виноват стрелочник. Лена обратилась в профсоюз. Ну куда же без него! Там встали на ее защиту. А начальство скромно намекнуло, мол, незаменимых нет.

Но вы плохо знаете Лену Абрамссон. Она не уволилась, а продолжила выполнять свои служебные обязанности. Однако положение не улучшилось. Сырье запаздывало, происходили сбои в производстве. При нехитром анализе происходящего можно было легко прийти к выводу, что на «Нурдметте» вообще никто не виноват в сложившейся ситуации, а все проблемы в цепочке согласования и финансирования из концерна. Но для этого надо было бы пошевелить мозгами, потом встать в позу и указать на недочеты вышестоящему руководству, а это делать нельзя… Низя! Никак.

Поэтому Лену уволили с криками и помпой. Мол, иди! Иди! Ты все равно не справляешься, мы здесь и без тебя обойдемся.

Однако обходиться становилось все труднее и труднее. Ордера и заказы на самое необходимое запаздывали, соответственно, запаздывали и поставки. Иногда не критично, а иногда, как с мазутом, – аврально. Почти все платежи – особенно важные: за сырье, электричество, защитную одежду – шли предоплатой. Я уже составляла не один файл, а два. Один со счетами к оплате «по факту», другой со счетами «по предоплате». Цепочка согласования удлинялась, потому что всем в Красноярске надо было понимать, а почему это мы платим по предоплате. У них же в регламенте концерна написано, что платим только по факту. На что уже даже наша начальница ответила, что, мол, можете не утверждать платежи на предоплату, но ситуация будет, как с мазутом.

И надо же… Оттуда запросили мои служебные обязанности с тем, чтобы разнести меня в пух и прах, мол, это я не справляюсь с вверенной мне работой. Габриэлла, видимо, понимая всю сложность положения, напряглась и отправила разъяснительное письмо, в котором изложила свою мысль, что для того, чтобы все шло по плану, согласовывать надо точно в срок. Надо же! Это мысль. Но меня оставили в покое.

А начальство концерна не унималось. Смысл их действий был не совсем понятен. А местами совсем не понятен. Кто будет работать на предприятии, если вы начнете увольнять людей налево и направо? Вы найдете других? Стесняюсь спросить, где вы найдете других с квалификацией не хуже в городке на девяносто тысяч населения?

Ах да, я забыла, вы всегда можете предложить «счастливый билет» кому-то там, в России, желательно из провинциального городка, в виде рабочего контракта. И дальше жать соки из этого «счастливчика», потому что он (или она) полностью в вашей власти лет так на пять. А потом… А потом выписать из России следующую жертву обстоятельств.

Гениально. Мне понравилась игра – начинай сначала.

Как выяснилось, еще осенью высококвалифицированный инженер по производственным процессам, выписанный когда-то из России, лет так семь назад, уволился и уехал в центральную Швецию на какое-то подобное предприятие. Нет, ну а что? Он получил сначала ПМЖ, потом гражданство, потом… «Нурдметт» стал ему не нужен, и, как только инженер почувствовал, что запахло жареным, он нашел другую работу, подальше от «Нурдметта». И пусть такая работа будет чуть-чуть ниже рангом, это вообще не играет никакой роли. Жизнь и нервы дороже. Тем более, говорят, он женился второй раз, уже здесь, в Швеции, опять на русской, есть маленькая дочь. Так что здоровые нервы ему нужны для других целей. И вообще, жизнь одна, и тратить ее на проблемы, которые не он организовал, он не собирался.

Этот инженер всегда говорил: «Вот вы сейчас жируете, что попало делаете на предприятии. А что вы будете делать, если металл упадет в цене? И не если, а когда. Что вы будете делать, когда металл упадет в цене?»

От него все отмахивались, потому что он требовал модернизации некоторых участков немедленно, прямо вчера, но его никто не слушал. Ну не слушал никто и не надо. Инженер собрался и уехал туда, где к нему будут прислушиваться, как к специалисту.

…А увольнения по собственному желанию и без такового продолжались.

Что случилось с начальством?

Не нужны такие люди? А где вы других возьмете?

Но это не моего ума дело. Влезешь, и меня уволят.

Я не понимала, что происходит, да и, положа руку на сердце, не хотела вникать. А наблюдательные люди понимали, что началась активная чистка завода.

Грету попросили предоставить список всех работников «Нурдметта», причем вместе с информацией о стаже сотрудников, занимаемом месте, зарплате, наличии заболеваний и льгот, в том числе налоговых. А это противоречит шведскому законодательству – это во-первых, а во-вторых, такой запрос противоречит директиве Евросоюза. Соответственно, Грета отказалась предоставлять информацию.

И тут началось…

А зачем нужна была такая информация начальству в Красноярске? А затем, что одной из самых больших статей расходов на «Нурдметте», как выяснилось, был фонд оплаты труда. Да, шведская система оплаты труда сильно отличается от российской. И расходы работодателя в Швеции несопоставимы с аналогичными расходами в России. Но это не повод нарушать законодательство.

Однако упертость начальства дала о себе знать.

Однажды ко мне ворвалась Таня и сказала:

– Ты слышала, что Грету сместили с должности начальника кадрового отдела?

Естественно, я ни о чем таком не слышала и не знала. А Таня продолжала:

– Так вот, Грета больше не начальник кадрового отдела. Она теперь у нас главная по инвестициям и модернизации. А ведь она не особо хорошо разбирается в современных реалиях, понимаешь?

– Нет, ничего не понимаю. Зачем ее убрали?

– Зачем убрали? – помедлила Таня. Толковая была на то и толковая, чтобы смотреть вперед и видеть, угадывать грядущие перемены до того, как их пустят в оборот где-то там далеко наверху.

– У нас теперь другой начальник кадрового отдела, – продолжала Таня, – зовут его Улле Свенссон. Я его видела. Так вот, лучше не попадаться ему на глаза, страшный зверь.

– В смысле? – робко переспросила я. – Страшный зверь?

– Как объяснить… – замялась Таня, – человек, у которого нет ни стыда, ни совести. Как-то так.

– Да?

– Наш профсоюзник, то есть представитель профсоюза наш местный, сказал мне так: этот будет дохлых кошек жрать в полночь на кладбище и не поморщится. Еще и причмокивать будет.

Мои глаза, видимо, округлились до размеров колес, Таня продолжила:

– Понимаешь, если такое говорят милые уравновешенные шведы, то дело плохо. И есть предположение, что его – этого Улле Свенссона – наняли именно для того, чтобы увольнять людей.

– Что за…

– Света, ты послушай. В Швеции не увольняют просто так. А этот может говорить и делать вещи, которые никто из начальства не может.

Дальше события развивались стремительно, как в дешевом детективе.

Грету обвинили в том, что она втянула в дело с мазутом профсоюз. А это не совсем так. Во-первых, представитель профсоюза живет на «Нурдметте». В смысле это не один работник, а несколько и посменно. А во-вторых, в шведской практике есть такое правило, как самодонос. То есть, если произошло какое-то чрезвычайное происшествие, то предприятие само докладывает об этом инциденте в профсоюз, а также в arbetsmiljöverket (агентство по надзору за условиями труда) для дальнейшего разбирательства и улучшения условий работы труда на горячем производстве. Вот такая вот забота о рабочих!

Однако русское начальство не оценило данной инициативы и попыталось поначалу приструнить начальницу кадрового отдела. Когда поняли, что дело швах и начальница не собирается отступать, приступили к тяжелой артиллерии. Они просто взяли и сместили Грету с занимаемой должности. А поскольку доказать ее профнепригодность было сложно, а скорее, невозможно, то в дело опять был втянут Улле Свенссон и, конечно же, был подключен профсоюз, который боролся за права Греты ради заключения наиболее выгодного договора на увольнение.

– Послушай, – возмущалась Таня, – не надо было Грете влезать в дело с мазутом и втягивать туда профсоюз.

– Это как? – не поняла я.

– Ну надо было замять инцидент, и все.

– Как его можно было замять, когда человек шестьдесят кряду пришли в раздевалки, а там ни отопления, ни горячей воды. Как их-то надо было заткнуть?

– Хочешь сказать, что это они сообщили в профсоюз и в агентство по надзору за условиями труда?

– Я думаю, что никто никуда ничего не сообщал. Профсоюзный работник живет тут у нас.

– А самодонос? – не унималась Таня.

– Нет, а что ты хочешь? Чтобы Грета подала заявку в Нобелевский комитет на премию «Лучший работодатель года», что ли? Конечно, она написала самодонос в профсоюз, потому что у нее так в служебных обязанностях записано.

– Нобелевский комитет… – засмеялась Таня. – Это ты круто!

– Чего круто-то? Тут вон полная неразбериха во всем. Впору на все катать самодонос.

– Э, ты чего удумала?

– Да ничего я не удумала, – бормотала я.

– То-то.

– Я-то здесь при чем? – бормотала я. – А Грете я по-человечески сочувствую. Она всю жизнь этому предприятию отдала, и тут такая радость, – я произнесла так, что буква «р» звучала, почти как «г».

Таня засмеялась:

– Вот умеешь ты настроение поднять. А! – спохватилась Таня. – У нас проблемы с защитным обмундированием.

– Это еще почему? Я все подавала на утверждение, все, что мне выпадало в выборке из системы.

– Это-то, конечно, здорово. А кто ордера составлять будет? Заведующую складом уволили.

– Чего?

– Понятия не имею «чего», но только уволили ее, и все. И поэтому ордера на защитную одежду составлять некому.

– Ну это уже ни в какие ворота, знаете ли, не лезет, – возмутилась я и откинулась на спинку кресла.

– То-то и оно. И кстати, нашу пожилую уборщицу тоже уволили.

– Чего?

– А ты знаешь, Света, что без «защитки» тот же профсоюз не выпустит работников в цеха, – продолжала Таня, – и тогда все встанет просто потому, что некому будет работать в цехах!

– О-бал-деть… – я с трудом сдерживала возмущение. – Между прочим, это следующий самодонос в профсоюз. Только кто его писать будет?

– Вот именно… Профсоюзник напишет.

– Подожди… Уборщицу уволили нашу, говоришь?

– Ага, – подтвердила Таня, – уволили.

– А уборщица чем помешала?

– Не знаю. Туалетную бумагу выносила, наверное.

– Ой, ну не смешно, Таня. Кто убирать административное здание теперь будет?

– Не знаю.

– В смысле, не знаю! А замену нашли? Или ищут?

– Ничего не знаю. Знаю только, что грядут сложные времена.

– О-бал-деть… И ходить мы будем в туалэт, типа сортир, обозначенный на схеме «мэ» и «жо»! – прокомментировала я голосом Папанова, ну или что-то вроде того.

– Света, хорош каламбурить! – Таня вышла из моего кабинета.

Я закрыла глаза. Не ровен час, нас всех уволят. Зачем? Ой, можно подумать, нужны причины. Дело в другом. Я столько поставила на карту ради этой работы, а стоит ли она того? Надо ли так руки сбивать в кровь, чтобы потом все равно оказаться у разбитого корыта и поехать домой ни с чем?

Или, может, лучше уже сейчас вернуться. Сразу. Не отходя от кассы, так сказать. Да и Дима всем все время недоволен.

Грету Нурберг все-таки уволили.

Профсоюз выбил ей хорошие условия увольнения по договору, и она ушла. Правда не сразу. Какое-то время она еще появлялась на предприятии. Если я правильно понимаю, раздавала ценные указания по поводу ведения дел.

А действительно, кто будет разъяснять производственные процессы оставшемуся народу? Наш гендиректор все равно ничего не знает из того, что знает Грета.

Но это продолжалось недолго.

И скоро в коридорах воцарилась тишина, некому стало топать…