Эйдос непокорённый

5. Чёрная смерть

Плаваю в тумане. В голове не укладывается шкатулка с пузырьком, от приговора мозг готов взорваться. Будто всё сон или случилось с кем-то другим.

Таращусь на шкатулку. «Чёрная смерть» заставляет кровь стынуть в жилах в буквальном смысле. Убивает медленно, парализует тело, запирая сознание в неподвижной оболочке. Отделяет духовное от материального, будто хищная тварь, которая переваривает жертву изнутри. Святоши не марают рук, их хитрый ритуал заставляет приговорённого принять яд. Не может быть, чтобы всё закончилось вот так…

– Вас тут заперли! А за стеной настоящая жизнь! – ору я в толпу. Кто-то смеётся, кто-то хмурится. – Одумайтесь, идиоты!

Безымянные сёстры быстро являются на мои крики. Удушливая маска возвращается на лицо, и теперь орать невозможно. Оковы защёлкиваются на запястьях, и меня проталкивают через толпу, как упрямого барката. Сестра впереди, вторая замыкает строй, где-то позади мелькает Мирим, стараясь не отставать. Мы быстро шагаем сквозь расступающийся каскад аллидионцев, подметающий подолами балахонов идеально выточенные каменные ступени. Кто-то пытается протиснуться ко мне. Не вижу кто именно, в балахонах не понять, не знаю зачем, может, чтобы надавать мне тумаков. Его вряд ли подпустят. Зрители шарахаются, словно боятся подхватить несуществующую заразу. Всем понятно, осквернивший святыню нечист духом, всё равно, что заразен. И Совет ясно показал: впредь тот, кто нарушит правила, подцепит мою инфекцию и отправится следом в небытие.

Нужно бежать. Куда? В Башню и броситься с платформы вниз головой?

Площадь и люди быстро остаются позади, гомон толпы смолкает, едва конвой проводит меня через мост. Мир мутной полосой плывёт перед глазами. Я ничего не вижу, не слышу и не чувствую, словно меня поместили в огромный воздушный шар и тянут на верёвочке. Лишь надеюсь, что сейчас подует спасительный ветер, вырвет меня из цепких пальцев обители и унесёт подальше. Но вместо этого снова оказываюсь в келье и думаю, как выкрутиться при условии, что это невозможно. Ищу лазейки.

Сёстры бормочут нелестное о моих умственных способностях. Что следовало, а что не следовало делать, и как доблестная Батья-Ир пыталась помочь мне, недостойной. Их слова хлещут пощёчинами, но я не обращаю внимания, голова занята другим. Доверенные как-то говорили, что нашли дирижабль в пустошах. Речь, конечно, шла о старой машине, но в любом случае предшественники каким-то образом выходили отсюда. Должны быть ворота или хотя бы маленькая дверца. Может, под одним из обвалов?

– Ну хватит уже. – Мирим отталкивает обеих сестёр и обнимает меня тощими, как палки руками.

Сколько бы я ни пыталась его откормить, всё такой же костлявый. Но хотя бы живой, силы прибавил и по росту меня догнал.

– Береги себя, – всё, что получается сказать.

Хочется обнять в ответ, но мешают оковы. Слова не идут, мыслей нет, кроме как о способе выкрутиться.

– Ты переродишься и вернёшься, а я расскажу, что случилось, – говорит он, и по бледным щекам мальчишки катится слеза.

– Тебе не позволят. – Треплю его лохматую русую макушку, стараясь не заехать цепью по лицу.

– А я не спрошу позволения. – Мирим утирает нос рукавом, шепчет что-то неразборчивое, но сёстры оттаскивают его от меня и уводят.

Я всё думаю, думаю, думаю… Надо бежать, здесь спасенья нет. В мыслях всплывают старые архивные записи. Небольшая группа химиков-активистов подорвала скалу, служащую обители стеной. Только не в естественной её части, а в небольшом искусственном участке. А для чего ещё нужен искусственный участок, если не для ворот? Как раз там, недалеко от оранжереи, один из обвалов. Он давно зарос и не исключено, что именно за камнями прячется спасительная дыра. Мысль возвращает меня к жизни, будто всё это время чьи-то невидимые руки сжимали горло и вдруг отпустили. Шар лопается, я снова дышу, вижу, слышу, чувствую, и понимаю – вот он шанс. Нужно проверить.

Но чрезмерное воодушевление быстро спадает. В мире вокруг Аллидиона может быть, что угодно: как джунгли с дикими зверями, так и обрыв в пропасть. А знаний, почерпнутых из старых книг, не хватит, чтобы выжить в дикой природе. Только с Максом всё могло получиться наверняка, но в последний момент он будто решил не брать лишний груз. Это странно и непохоже на него.

Теперь я сижу в камере смертников, в компании молчаливого Демиурга. Словно ничтожная букашка, приколотая булавкой к бархатной подушечке коллекционера: могу шевелить лапками сколько угодно, но отцепиться и уползти без посторонней помощи у меня вряд ли получится. Хотя смириться и позволить себе сдохнуть я не планирую.

Смотрю на антрацитовую статую с надеждой на помощь. Демиург молчит. Ему, как всегда, плевать на меня с высоты, а я не собираюсь упускать рискованный шанс. Осталось обдумать способы побега: как открыть замок, обойти сторожа за дверью, добежать до обвала. А если там ничего нет? Никакого просвета среди камней?

Дверь вдруг распахивается, сбивая меня с мысли. Это Батья-Ир. Она проходит, берёт меня под руку и в молчании подводит к статуе, предлагая сесть.

– Зачем вы тратите на меня время? – Я усаживаюсь рядом с ней на подушки.

– Хочу удостовериться, что ты исполнишь волю Совета. Она была таковой с самого начала, даже Мастер Гиллад не смог бы повлиять на их решение. – Она зачерпывает чашей воду из бассейна перед статуей и протягивает мне.

– Что с ним? – Я отказываюсь, вскакиваю, но Батья-Ир тянет меня обратно.

– Сердце. Сейчас он под присмотром в лазарете.

Она говорит так, словно болезнь сердца – его привычное состояние. Но старый лекарь здоровее многих. Каждое утро бегал встречать рассвет на холмы за садом, потом прыгал в ледяное озеро. Частенько брал меня. Но вдруг сердце подвело, ещё и в такой день. Весьма удачно для Батьи-Ир.

– Мне нужно к нему. – Я снова поднимаюсь и шагаю к двери: всего пять широких шагов. Хватаю массивную ручку, замечаю дрожь в пальцах.

– Это исключено! – Батья-Ир не оборачивается. Дверь заперта, ей не о чем беспокоиться, она вообще слишком спокойна, и кажется, даже довольна, как баркат на пастбище. Она, конечно, стерва, но неужели ненавидит меня до такой степени? – Во-первых, ему нельзя волноваться, во-вторых, после моего ухода тебе будет дозволено общаться только со жрецом.

– Почему Совет так решил? – Я возвращаюсь к ней. – Неужели больше никто не пытался сбежать из этой тюрьмы?

– Пытались. В детстве я стала свидетельницей ужасного вандализма. – Батья-Ир задумчиво разглядывает меня, отпивая воду из чаши. – В обители всегда находились те, кто считали, будто имеют право выбирать себе жизнь, совсем как и твой дикий мальчишка. Ворота в Аллидион никогда не открывались, никто не знал, как они управляются. И трое безумцев придумали грубый способ, решили их взорвать. – Она выплёскивает остатки воды обратно в бассейн, ставит чашу на пол. – Часть скалы обрушилась и завалила их. Но одному из троицы удалось выжить, раскопать трещину и протиснуться. Её потом заложили камнями, всё заросло лесом и со временем забылось. Сто лет прошло как-никак. А беглеца Доверенные не нашли, только Демиурги знают, что с ним стало. Замёрз, утонул, умер от голода, или его разорвали дикие звери. Разумеется, он не переродился. По ту сторону, таких как мы, ожидает лишь ужасная, конечная смерть.

– Или шанс, – поправляю я, нервно расхаживая перед носом Батьи-Ир.

– Шанс даёт Совет, – скептически фыркает она. – Прими его решение достойно, позволь артефакту вернуться к Демиургам. Только так ты принесёшь благо обители и тем немногим, кто тебе дорог.

Важных для себя людей я и правда могу пересчитать на пальцах одной руки. Единственные, кому здесь можно доверять, это Мирим, которого вырастила я, и Мастер Гиллад, который вырастил меня. Быть может, ещё найдётся несколько оболтусов, моих друзей. Пожалуй, пальцев одной руки не хватит, чтобы пересчитать и их, только насчёт доверия я бы не заикалась. К примеру, Булка такая трусиха, что при одном упоминании гневного взгляда Батьи-Ир, сдала бы родную мать, окажись она у неё. Именно Булка выдала нас в далёком детстве, когда мы нашли в Архиве ту самую странную рукопись, которая от старости буквально таяла в руках. Трудно забыть удивительные картины галактик, изображения других планет и фразу: «Всё не то, чем кажется. Мы – другие». Ответа мы так и не получили, Батья-Ир явилась с электрохлыстом для погона баркатов и заставила всех забыть о рукописи. На память мне остался лишь безобразный шрам на шее.

– Почему Совету просто не изгнать меня? Зачем весь этот спектакль с ритуалом чёрного яда?

– Ты должна переродиться. Только так можно избавиться от артефакта. – Она внимательно наблюдает за мной. – В мёртвом теле он не останется, а вернётся к Демиургам вместе с твоей душой. Это Их воля. В любом случае проживёшь ты недолго. Артефакт Демиургов не предназначен для людей. Мы не справляемся с подобной мощью, она, как яд, травит тело и разум. Сначала будет боль, потом безумные сны, галлюцинации; потом ты потеряешь связь с реальностью и, в итоге, умрёшь.

Вот почему она спрашивала про видения. Мастер Гиллад не говорил про галлюцинации. Но её слова звучат убедительно и холодком проносятся по телу.

– Откуда вы всё это знаете? – собственный голос звучит будто со стороны. – Покажите, где об этом сказано.

Она поднимается и медленно разворачивается к выходу. В её взгляде облегчение. Не понимаю. Она настолько ненавидит меня, что рада избавиться?

– Нигде. Эти знания – привилегия рангов. – Батья-Ир разводит руки и на её лице появляется самодовольная ухмылка.

– Значит, такое уже случалось? – Я следую за ней, надеясь получить ответы. – Зачем же грёбаные артефакты цепляются к людям, если для нас не предназначены?

Батья-Ир на секунду останавливается, оборачивается и вглядывается в моё лицо, будто старается запомнить каждую черту.

– Все говорят, что я стерва. Да-да, не делай такое выражение, думаешь, я не знаю, что болтают за спиной? Пусть так. Моя задача заботиться о благе каждого, и я клянусь девятью Демиургами, что хотела уберечь тебя хотя бы в этот раз.

Тоже мне, святая благодетельница! Вдруг я понимаю, что возможно, она говорит о моих предыдущих воплощениях, о которых я не нашла ни единого упоминания. Чувствую, как по спине бегут мурашки.

– Так мои предшественницы тоже получали артефакт. И вы поили их чёрной смертью?

– Я ведь учила тебя не лезть, куда не следует, – теперь она сердится. – А ты лезла назло, противилась Их воле. – Батья-Ир переводит хмурый взгляд на Демиурга, на минуту замолкает и возвращает взгляд ко мне. – Каждый раз одно и то же. Ты виновата перед Демиургами и должна искупить свою вину. Прими ритуал с чёрной смертью. Это выгонит артефакт тем же способом, каким он попал к тебе.

– В Башне был единственный выход. Зачем туда лезли другие? Постойте, я должна знать!

Батья уходит. Вопрос летит за ней, но попадает в закрытую дверь. Почему она не ответила? Зачем намекнула про предшественниц? Что-то тянуло их туда, может быть, даже сам артефакт, но каждый раз его возвращали на место во благо всего города. Сколько раз это случалось? Я не узнаю. Всё повторится, я сдохну, а Батью-Ир наградят, может, повысят до Верховного.

Если она предполагала, что я снова заполучу артефакт, почему не сказала правду с самого начала? Хотела подняться за мой счёт? Неудивительно, что я ненавижу лжецов.

Сердце начинает колотиться о рёбра. Перспектива узнать вкус «чёрной смерти», мягко говоря, не прельщает. Да и помереть от артефакта тоже не хочется. Нужно бежать к обвалу. Я разберу его по камешку, но найду грёбаный выход. По крайней мере, постараюсь. А там посмотрим.

6. Побег

Артефакт останется угрозой даже за пределами обители, если его не извлечь. Если удастся выбраться и выжить, то какова вероятность найти людей, которые согласятся помочь? Надеюсь, у них другая религия, и если у них есть такие блестящие механики, как Макс, то и лекари должны быть не хуже. Поэтому я осматриваю замок кельи, чтобы понять, как его открыть. Сбегу, с оковами разберусь по пути. Уйду за пределы города в незнакомый мир и найду лекаря.

Ужасная мысль о «чёрной смерти» прокатывается холодком по спине. Отковыриваю огарок свечи. Зажигаю и подношу к замку, чтобы изучить мудрёный механизм. С Максом было бы проще, а в его отсутствие остаётся лишь вспоминать трюки, которыми пользовался он, когда вскрывал замки, и мы вместе шпионили по тайным уголкам обители – я пыталась выяснить, как устроен Аллидион, найти ворота, дверь, дыру – любой выход. Макс искал ответы о себе. Как-то раз забрался в крыло к Доверенным и услышал часть разговора об эксперименте над чужаком, но ничего не понял. Позже я нашла в архиве об этом документ, и всё прояснилось. И вот я до сих пор расплачиваюсь за то, что прочла и показала его Максу. Счастье в неведении.

Отвёртки под рукой нет, зато в причёске полно шпилек и всяких железяк с сопливыми цветочками. Пусть приносят пользу. Подхожу к двери и прикладываю ухо к замку. Вроде никого, слышно лишь, как снаружи шумит водопад и заглушает всё остальное. Целительный шелест потока словно музыка ублажает слух, конечно, не тогда, когда тебя ждёт смерть. Сейчас он мешает понять, сколько святош поставила Батья-Ир, чтобы сторожили под дверью. Пока я на карачках разглядываю крепления, пытаюсь приладить к замку шпильку, которая, разумеется, не подходит, механизм вдруг щёлкает и дверь внезапно распахивается, саданув меня по лбу. Боль пронзает череп и отдаёт в мозг, я отскакиваю, громко ругаюсь, и не замечаю, как частичка вечерней свежести врывается в тусклое помещение приятным воспоминанием о мире, в котором я недавно жила. Передо мной возникает тёмно-синий балахон. Это вовсе не Мирим, а Безымянный жрец, похожий на здоровяка из свиты Батьи-Ир, который сковывал мне руки.

– Извини. Не думал, что ты торчишь под дверью, – глубокий баритон разбивает тишину и, разливаясь по келье, резонирует в стенах и больной голове.

Я лишь держусь за неё обеими руками, чтобы не треснула. Святоша помогает подняться, разглядывает мой лоб, словно хочет увидеть, какого размера шишка успела вырасти за пару секунд. Быстро удовлетворяется её отсутствием и отходит. В контражуре я почти не различаю очертаний его лица и понятия не имею, кто он такой. Да мне, в общем-то, плевать. Жрец, которого послала Батья-Ир, или любой другой святоша, кому поручили приготовить мне жертвенный алтарь, неважно. Мы и не должны знать друг друга.

Дверь захлопывается. Безымянный, заложив руки за спину, проходит к статуе Демиурга. За ним тянется сладковато-терпкий шлейф благовоний из храма. Я совершенно забыла лёгкий дух коры бальзамового дерева, которую применяют в прощальных ритуалах. Меня сковывает ужас: в храме уже идут приготовления.

Я лишь надеюсь, что жрец скоро уйдёт. Но он не торопится читать проповеди, не заставляет учить ритуальную речь, не спешит рассказывать о том, что меня ждёт, а просто задирает голову и долго изучает истукана – любуется грёбаным Демиургом. Совсем как Мирим, он тоже любит пялиться на них часами. Они, конечно, завораживают деталями. И материал, из которого высечены истуканы, необычный – то ли камень, то ли стекло или смола – в природе нет ничего похожего. Выглядит так, будто смотришь в космос через телескоп и видишь проблески далёких миров в черноте, куда нам не попасть.

Но момент для любования не подходящий. Мне вовсе не нужно, чтобы святоша тут торчал. Пусть уходит, а я займусь побегом. Некогда мне.

– Это надолго? – интересуюсь, нервно перебирая прохладные звенья цепи. – Можно снять оковы? Натёрли уже.

Хорошо, что цепь длинная, не мешает ковыряться в замках.

– Что надолго? – не понимает Безымянный, а вопрос про оковы вообще игнорирует, хотя у него должен быть ключ.

Он отрывается от созерцания, проходит вдоль стены, задерживается у чаш, зажигая огни. Его работа – освещать путь заблудшим. У него необычная для святош манера держать спину прямо, движения чёткие и быстрые. Наверное, Батья-Ир взяла его с севера обители, там пастбища и много физической работы, мужчины оттуда выглядят сильнее остальных. Это у нас на юге сплошные гуманитарии и интеллектуалы.

– Ну, ритуалы все эти ваши, приготовления, – уточняю я, гремя цепью.

– Куда-то торопишься? – Жрец подносит свечу к очередной чаше, смотрит, как в ней занимается огонь.

– А ты бы на моём месте не торопился? – Я начинаю сердиться и подхожу к нему.

– Я не на твоём месте. – Он гасит свечу и даже не пытается взглянуть на меня. Направляется к Демиургу.

– Ты не сильно радуйся. Оказаться тут легко, – бросаю ему в спину.

Его это не задевает. Безымянный подходит к истукану, усаживается на подушки и ждёт. Я сажусь между ними, напротив гостя. Лицо святоши скрыто в тени капюшона, но я не разглядываю его, смотрю только на дверь. Мне надо выбраться.

– Как он прицепился? – интересуется гость.

Его голос низкий, спокойный, размеренный, отвлекает от мыслей, взгляд устремляется к моим рукам, он тянет к ним пальцы.

– Что ты почувствовала?

– Будто в меня ткнули электрохлыстом для погона баркатов. Но какое тебе дело? Я не собираюсь тут исповедоваться. – Убираю руки и прячу запястья в длинных рукавах балахона и отодвигаюсь подальше. – Твоя задача убедиться в глубине моей веры, готовности присоединиться к Демиургам, любви к ним, и прочей религиозной ерунде. Так что давай, заканчивай с этим и уходи.

– Хочешь поскорее продолжить ковыряться в замке?

Радуется, что раскусил меня, умник. Хотя бы не пытается снова взять меня за руку, не придвигается ближе. Осторожничает.

– Не бойся, я никому не скажу, что тебе по глупости напихали шпилек в причёску. Если расскажешь, как заполучила артефакт.

– А я и не боюсь, – вру, гордо задрав нос, чтобы остаться при шпильках, но не понимаю, какое дело этому шантажисту? – Мне нечего скрывать. Я просто бродила по Башне, искра сама меня нашла. Сходи туда и увидишь. Ты же слышал на этом спектакле, что всё дело в Башне?

– Меня интересует то, что было на самом деле, а не враньё для всех. Ясно? – Безымянный оборачивается и задерживает взгляд на двери, словно торопится или слышит кого-то. – Выкладывай, раз тебе нечего скрывать.

Наверняка Батья-Ир приставила охрану. Потому и не побоялась напихать мне шпилек в волосы.

– Не веришь во вмешательство Демиургов? – усмехаюсь я и тоже таращусь на дверь, будто жду, что она откроется и поманит на свободу.

– Ещё не решил. – Святоша снова поворачивается ко мне, из-под капюшона виднеется заросший подбородок. Жаль, не видно всего лица, нельзя наблюдать за реакцией.

– Вот как? Интересно. Если расскажу, сделаешь кое-что для меня? – Я тоже умею ставить условия. – Мастер Гиллад болен, и я хочу его увидеть, перед тем как… Ну, ты понимаешь.

Не могу произнести это вслух, как и назвать настоящую причину интереса. Мастер Гиллад справится и без меня. Мне бы выйти отсюда.

– Это против правил, – отрезает святоша.

– Обсуждать с тобой артефакт тоже. Понимаешь, Мастер Гиллад мне как отец. Или мать. – Я пытаюсь точнее выразить своё отношение. Ведь настоящих родителей ни у кого из нас нет, и о том, каково их иметь, мы узнаём из книг. Но есть люди, которых мы любим и о ком заботимся. – Ты хотел бы успеть попрощаться с тем, кого любишь?

Безымянный замирает, вдруг встаёт, выпрямляется и, кажется, собирается уйти. Но остаётся и, заложив руки за спину, смотрит на меня сверху. Я жду его решения как приговора.

– Услуга за услугу, – решается он. – Рассказывай и показывай.

В обмен на возможность свалить отсюда, не жалко рассказать. Но чего этот жрец так интересуется артефактом? Остальные в ужасе шарахались и радовались, что в их светлые головы не пришло глупой затеи прогуляться по Башне.

– На «показывай» мы не договаривались, – замечаю я, но лишь потому что он всё равно ничего не увидит. Нужен дневной свет. – В Башне были искры. Живые светляки или электрические, без понятия. Летели за мной до самой вершины, а там шёл дождь, и одна из них вдруг бросилась на меня и ужалила. Сначала было красное пятно, но потом под кожей появилась странная геометрическая выпуклость, и Батья-Ир сказала, что это артефакт Демиургов. Мастер Гиллад решил, что оно меня убьёт.

Поглядев на дверь, жрец снова усаживается напротив меня. В висках стучат барабаны, ведь от его решения зависит моя жизнь. А пока она болтается на волоске.

– Показывай, – настаивает он и протягивает руку.

Но дверь вдруг приоткрывается и в келью заглядывает святоша – охранник. Моего гостя отзывают, и дверь за ним, разумеется, запирают. Дерьмо баркачье! Снаружи внимательный сторож, а значит, без посторонней помощи не обойтись, но я не поняла, придёт ли жрец, чтобы выполнить обещание? Глупая мысль, ведь ему придётся отвечать перед Советом. Он не позволит сбежать, поскольку на суде упоминалось, что важно вернуть артефакт в Башню.

Брожу кругами в ожидании чуда. Ни один святоша не станет помогать, всё нужно делать самой. Время за маленьким окошком больше не тянется как липкая паутина, а несётся со скоростью кометы, и сумрак уступает место ночным светилам, которые по непонятной причине не позволяют любоваться даром Демиургов под узким лучиком света. Я подхожу к двери. Чтобы не транжирить время попусту, старательно ломаю шпильку за шпилькой о замок. Факт, что я его не открою, становится очевиден после пары попыток, но дурацкая человеческая натура требует пытаться и не отступать. Глупо надеяться, что именно в следующий раз непременно повезёт. Но в следующий раз я понимаю, что сломала последнюю и шанса больше нет. Обломки выскальзывают из вспотевших пальцев, и ощущение, будто меня похоронили заживо, обретает чёткость. Стены давят со всех сторон, я напрасно до заноз царапаю крышку гроба, сдираю кожу на пальцах, наивно полагая, что сбегу.

Отсюда не выбраться.

Очередной грохот ключа в замке вырывает меня из глубин размышлений, и я готова бежать хоть сейчас, придушить любого вошедшего цепью от оков и выскочить. Но дверь лишь слегка приоткрывается, и в келью вталкивают подставку с едой. Прекрасно. Святоши вспомнили, что в их клетке животное, которое нужно кормить, или решили порадовать перед смертью жратвой. Отпихиваю. Пусть набивают свои желудки, мне тут кусок в горло не лезет, мне выть хочется.

Брожу, пытаюсь открыть оковы обломками заколок. На одной руке это удаётся, замки у браслетов не такие сложные, как у двери. Только вторая остаётся в плену и освободить её уже нечем. Хотя этого вполне хватит, чтобы треснуть по башке охранника или любого вошедшего святошу. Вот это мысль! Не похоже на меня. Не люблю драк, хотя мне случалось драться с Булкой. Глупый спор. Покатались по полу, она насела сверху, пытаясь меня раздавить, и сломала мне два ребра. Я обиделась и рассказала наставникам, что она ходит в оранжерею к Кочану. Справедливость восстановилась, когда им обоим влетело, но потом совесть замучила.

Сажусь под дверью, караулю. Руки дрожат. Долго никто не идёт, но я постепенно успокаиваюсь. Всё равно сбегу. Надеюсь, книжных познаний о природе Эйдоса хватит, чтобы выжить на материке. Ведь я прочитала все книги, по которым Доверенные готовят подмастерьев, и знаю, как разжечь костёр и определить север.

Даже не замечаю, как мысли уносят в дремоту, а оттуда в необыкновенный город из башен. Он снова вспыхивает, как молния в небе, рассыпается на молекулы и пыль затмевает небо. Всё во мне обмирает. Но обстановка вдруг меняется: незнакомое помещение, меня держат за руку – тёплая ладонь, кожа такая необычная, бархатистая, тёмно-серая…

Вскакиваю то ли от кошмара, то ли от случайного скрипа двери. Последняя деталь сна никак не уходит. Такого ещё не было. Видения, о которых говорила Батья-Ир? Тру глаза, пытаясь убрать наваждение, и вдруг в поле моего зрения вырисовываются очертания святоши. Я вспоминаю о задуманном, интуитивно замахиваюсь и со всей дури бью его железным браслетом, целясь в голову. Он вскрикивает, замирает, схватившись за лицо. Я выскакиваю из кельи и бросаюсь в ближайшие кусты. Тенью шмыгаю в глубину сада и проверяю, не бежит ли кто следом. Руки трясутся, ноги подкашиваются. Даже не знаю, кого я ударила, сторожа, заглянувшего забрать еду или жреца, который интересовался артефактом. Надеюсь, любой из них это переживёт. А мне надо спасаться.

Ночная мгла старается окутать обитель, но две луны редко позволяют Аллидиону погрузиться в полный мрак. Свежий воздух будоражит ноздри и проветривает мозги. Я почти на свободе, осталось лишь незаметно проскочить к саду, а такой неожиданно светлой ночью это будет не просто.

Стараюсь держаться теней, почти не дышу, проскакиваю к кухне, где мигом ныряю в густую зелень, чтобы отдышаться. Прижимаюсь к стене, чтобы не попасться любителям пожрать ночью, которые орудуют на кухне, в надежде утащить пару-тройку бутербродов и спереть бутыль вина. Хотелось бы слиться с общей массой, накинуть капюшон и притвориться одной из счастливых святош, но пока на мне белый ритуальный балахон, я выделяюсь ярким пятном. Снимать его некогда и сложно, слишком навороченная конструкция из кучи тряпок. Поэтому приходится держаться в тени.

Так я выбираюсь к каскадам висячих садов. В темноте виднеются тени раскидистых деревьев, луны – Близнецы серебрят остроконечные макушки благоухающих cибр. Глубоко вдохнув, я ныряю в гущу стволов, укрываюсь в густых зарослях и оказываюсь в темноте. От всей этой суеты становится жарко, в висках стучит. Чувствую, что в куче тряпья я скоро сварюсь.

Малейший шорох листьев под ногами заставляет вздрагивать, нестись сломя голову, не чувствуя, как цепляюсь одеждой за ветки, как спотыкаюсь о корни и обдираю руки. Мне срочно нужен свет, и я нахожу его в оранжерее. Тусклый блеск неоновых хвощей делает это влажное место спасительным островом. Я забиваюсь в угол между стеклянной стеной и стеллажом с инструментами, пытаюсь отдышаться, прийти в себя, прислушаться. Пульс зашкаливает. Куда дальше? Как найти то самое место в тёмном лесу? Пока думаю, прислушиваюсь. Погони вроде нет, для садовника слишком рано или поздно, ведь я понятия не имею, который час. А вот его серый балахон, висящий на вешалке, сгодится, чтобы прикрыть мой яркий наряд. Прячусь под ним. Теперь я как раздутый многослойный овощ кåпура. Становится ещё жарче, но зато спокойнее.

Чтобы отправиться в неизвестность, не хватает лишь света, в гуще зарослей попросту не видно куда идти. Пара шагов и я спотыкаюсь о верёвки лиан. У них огромные листья, под которыми мы с Максом прятались, как в шалаше. Узнаю это место. Здесь остались призраки нашего тайного союза, сговора против обители, в котором мы позволяли себе всё, что запрещено мужчине и женщине. Рисковали, экспериментируя почти каждый день, нами двигало любопытство и новизна ощущений, о которых в Аллидионе не принято даже думать. Тогда между нами возникла глубокая связь. Но теперь от неё ничего не осталось.

Минуя лианы, я осторожно подбираюсь к небольшому пятну света и удивляюсь – всего лишь светляки, налипшие на палку с натянутой сеткой для отлова насекомых. Сгодится, чтобы отыскать в скале дыру. Прикрываю мерцающий факел плотным листом от лианы, чтобы не так ярко светил, прячусь в кустах, прикидываю путь к стене и, ориентируясь на положение оранжереи, начинаю продвигаться к выходу. С каждым шагом мысленно умоляю сердце стучать тише, вслушиваюсь. Иногда мерещатся шаги и разговоры, хотя вокруг никого.

Прямо передо мной, наконец, вырастает отвесная скала. Я близка к спасению и тороплюсь. Ещё несколько шагов, и я врезаюсь в заросли сладко-пахнущей сапты – холм, покрытый снегом голубых лепестков. Кажется, это и есть то самое место, надеюсь, там найдётся лазейка.

Раскидистые деревья растут до самой вершины, но ещё слишком темно и ничего не понятно. Нужно забраться наверх, найти трещину. Шорох за спиной заставляет вздрогнуть. Внутри всё замирает, я оборачиваюсь.

Безымянный хмуро пялится на меня из-под капюшона. Как он умудрился выследить меня? Выглядит сердито. Я ударила его железкой, и договориться по-хорошему уже не получится. Остаётся одно – проверить, сколь быстро я карабкаюсь по скалам, и сможет ли он догнать.

Я разворачиваюсь, чтобы удрать, но врезаюсь носом в другого святошу с кровоточащей раной на лбу. Кого же я ударила? В полумраке не разберёшь, все Безымянные похожи. Я зажата с обеих сторон. От запаха крови во рту становится солоно и уже не до святош. Пока пытаюсь справиться с тошнотой, тот, что с разбитым лбом, успевает поймать меня за плечо, забрать светильник, нащупать и ухватить болтающуюся цепь с не пристёгнутым браслетом. В руке у него длинный прут, электрохлыст. Выследили они меня по светлякам, или как-то ещё, неважно. Меня вернут в келью и второго шанса на побег уже не будет. Плохо дело.