– Да, – выдавил из себя инспектор, – такой прекрасной даме я помогу с радостью.
Рози подошла к инспектору и оглядела его с ног до головы. Жалкий небритый пьянчужка. Таким он был в ее глазах.
– Вы тоже не очень симпатичны мне, – сказала она. – Давайте не будем притворяться, будто друг другу нравимся. У меня начинается нервный тик, когда я слышу ложь.
– Правда? – нагло фыркнул Шон.
– Да. – Рози комично задергала лицом, и все рассмеялись.
– Ну все, хватит, – вытирая слезы, сказал шериф. После того, как никто не прекратил смеяться, он повторил это более строгим тоном, и все умолкли. – С этого дня миссис Беннет – старшая следовательница по делу.
–3–
КИНО
– Вам знакомо имя того душевнобольного? – внезапно спросил Оскар Кингсли во время экспертизы в лаборатории. Рози половину опытов с уликами проводила сама. – Который сбежал.
Кингсли был темноволосым вычесанным, одетым с иголочки и до невозможности прилизанным молодым человеком. Округлые черты лица не вызывали особого уважения. Наивным, как ребенок, да и почти детская полнота только усиливало чувство того, что перед ней стоял еще незрелый фрукт. Хотя она не питала особенную неприязнь к нему, во всяком случае, не такую сильную, как к инспектору.
– Нет, и мне оно не обязательно. Я уже видела его отвратительную рожу.
– Все так говорят, что у него отвратительная рожа. А вот имя красивое. Роберт Уорнес.
Рози положила образец ткани в реагент, замерла, оторвалась от опыта и подняла взгляд на помощника.
– Что-то не так, мадам? – озадаченно спросил Кингсли.
– Здесь есть мобильная связь?
– На втором этаже ловит хорошо, а что?
– Ничего, – снимая бахилы, крикнула Рози и схватила мобильник со стола. – Через две минуты достаньте кусок ткани из реагента и положите на чистое стекло, я скоро вернусь!
– Странно, – ухмыльнулся Оскар и посмотрел на часы, – может съела что-то не то. – И он прибавил, на всякий случай: – Если что, туалет тоже на втором этаже, миссис Беннет!
Пришло время опрашивать всех, кто жил рядом с местом преступления. К великому несчастью Розетты, ей пришлось говорить со старухой Дейзи Конноли, которая ненавидела всех и вся, и которая обращалась со своими собаками лучше, чем с окружающими людьми. Впрочем, ее было нетрудно понять.
Следовательница постучала в ее дверь несколько раз, и когда пожилая леди отворила ее, показался только ее глаз. Старушка была низкоросла, даже очень. Дверь была на цепочке.
– Вы кто?
– Я Оскар Кингсли, детектив, а это…
– Да знаю я тебя, паразита, я девчушку спрашивала, – произнесла миссис Конноли каркающим старческим голосом.
– Меня зовут Розетта Беннет, – она показала удостоверение, – я старший детектив по делу Стивена Уоррена. Его убили позавчера недалеко от вашего дома. Нам нужно вас опросить.
– Проходите, – проскрипела Дейзи Конноли, – только пусть этот негодяй останется за дверью, я не желаю видеть мужчин в этом доме. – Она сняла цепь и Рози увидела: старуха была на инвалидной коляске. Она отъехала вглубь дома.
– Как пожелаете, мэм.
– Но, – начал было Оскар.
– Дай мне двадцать минут и подожди за дверью, – тихо сказала Рози. Оскар остался ждать на улице. Она и сама не понимала, чем была вызвана такая неприязнь к ее помощнику, но не очень-то хотела отстаивать его права, и знала, что может справиться с небольшим опросом самостоятельно, поэтому пошла на эту небольшую уступку.
Дейзи Конноли сказала, что ничего не видела и никого не слышала во время того, как происходило убийство, потому что спала. Она и вовсе не выходила из дома весь день.
– Ваши слова может кто-то подтвердить?
– А вон, спросите того мошенника на холме, он вам подтвердит. Весь день яйца свои на солнце греет, а живет на наши налоги.
Рози слегка огорошило столь резкое выражение из уст такой старой леди, и она взглянула в окно, на церковь своего дяди, освещаемую лимонным солнечным светом.
– Ясно… – вздохнула Рози и встала с кресла. – Спасибо, что согласились поговорить с нами.
– С кем это, “с вами”? Нас кто-то подслушивает? Если нас подслушивали, я вызову полицию!
– Нас никто не подслушивал, миссис Конноли, – убедила ее Рози. – Всего доброго.
– Твоя жизнь похожа на фильм, – с восхищением произнес Кельвин, когда вечером Рози снова наведалась к дядюшке, чем сильно его порадовала. – Наверняка у тебя голова идет кругом от всех этих кровавых подробностей.
Кельвин впервые говорил с кем-то так разгоряченно, с живым любопытством. Все привыкли видеть его обыденную кислую мину, но никак не глаза, полные жара и интереса. Впервые он слушал кого-то с упоением при всех остальных.
– А ведь ты настоящий детектив… – задумчиво сказала Элис, будто это было доселе неизвестным фактом. – Как ты смотришь детективные фильмы? Ты замечаешь в них какие-то недочеты?
– Конечно, если они сняты дилетантами, – небрежно ответила Розетта. – Но я стараюсь их не смотреть. “Ужасов и загадок” мне хватает и на работе.
– Тогда какие ты смотришь?
– Что-нибудь доброе и легкое, для разгрузки. Или ситкомы. Людям нашей профессии не нужны тяжелые фильмы, так что если я и смотрю детектив, то он будет похож на “Блондинку в законе”.
– Я тоже не люблю жестокое кино, – вставил Саймон. – Не понимаю, для чего его снимают.
– Оно интересное, – сказала Грейс.
– Есть фильмы в разы интереснее, и менее жестокие.
– Хорошо, что же посоветуешь? – Она услышала в собственном голосе усмешку и покраснела от стыда перед пастором. Но тот ее будто не заметил.
– Хатико. Я увидел его недавно, в очереди у врача его крутили по телевизору. Теперь это мой любимый фильм.
Грейс еле слышно усмехнулась.
– Мне тоже не нравятся жестокие фильмы, – сказал Питер, за весь вечер, к великому удивлению, не произнесший ни слова. – Я смотрю только комедии. А если не хватает жестокости, включаю новостные каналы или вспоминаю свои школьные годы. И снова возвращаюсь к комедиям, чтобы не свихнуться.
Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет, и только Элис заметила, что он снова поменял их. Снова взял с никотином. Она обратила на брата разочарованный взгляд, он его поймал и тут же отвел взор в сторону (наверное, от стыда). В голове у Питера снова заиграл тот дурацкий стишок: Питер Кайзер съел хот-дог…
– Фильмы Тарантино тебе тоже не по душе? – поинтересовалась Элис, зная, что в юности он боготворил “Криминальное чтиво”.
– Только некоторые, – отозвался Питер. – К тому же, мне не понравился тот последний, который про нацистов.
– А чего так? – спросил Кельвин. Он тот фильм считал одним из лучших. – Вида нацистов не выносишь?
– Еврейские корни не позволяют.
Питер не стал вдаваться в подробности, но у них в роду и в самом деле были евреи, и что самое главное – близнецы. Они были последними (точнее, крайними, перед Элис и Питером) двойняшками в роду. Дедушка – внук одного из них – рассказывал Питеру, что над ними проводили эксперименты во время Холокоста и один из них сбежал. Было неизвестно, что стало с другим. Из раздумий Питера не то чтобы вырвал, скорее, мягко вытянул голос Саймона:
– Как продвигается расследование?
– Отлично, – убедила его Рози, хотя в голосе блеснула дрожь. – Только вот, меня тревожит одно: та старуха, что живет неподалеку. – Она указала взглядом на дом миссис Конноли. – Она вела себя очень подозрительно. Может, мне просто показалось, но она явно чем-то одержима.
Все замолкли. В воздухе висело гробовое молчание. Оно было настолько ощутимым, что почти осязаемым.
– Вдова Конноли? – разрезал, словно катаной, эту тишину Кельвин.
– Вдова? – удивленно переспросила Розетта. Ей стало не по себе от того, что все так осуждающе на нее посмотрели.
– Она пережила кое-что ужасное, – сказала Элис. – Не нужно так о ней.
– Да что с ней произошло?
– Ее мужа и ребенка убили в 1997 году, и поговаривают, из-за этого она слегка спятила, – аккуратно пояснила Грейс. – Мы уже не помним, кто был убийцей, но он был явно не в своем уме. Даже говорить страшно. – Она содрогнулась.
– Что произошло? – с нажимом повторилась Рози.
Питер сглотнул и посмотрел на Саймона, ища одобрение в его глазах. Тот кивнул, и Питер, кривясь от отвращения и презрения, сказал:
– Он изнасиловал мальчика. Ему было десять. Потом раздел трупы обоих и поставил их в такую позу…
– Довольно, – сказал пастор.
– Он сделал все так, чтобы казалось, будто отец проделал это с сыном? – равнодушно уточнила Розетта, склонив голову над столом.
– Да, – ответила Грейс вместо Питера. – С тех пор она сама не своя. Выходит из дому пару раз в месяц за продуктами, некоторые жители ее вообще ни разу в жизни не видели. Злится на всех подряд и улыбается только своим псинам. Выглядит как карикатурная бабка, ведет себя ровно так же. Все над ней смеются, пока не узнают, из-за чего она сделалась такой.
– Теперь мне стыдно, – с сожалением произнесла следовательница.
Но в душе она ликовала: удалось выяснить еще немного об этом туманном городке. Нужно лишь вытерпеть остаток беседы, а там: горячая ванна, немного вина и долгожданный разговор с любимым.
– Есть что-то еще, чего я не знаю?
Все обратили взгляды на двойняшек, сидящих рядом друг с другом, в одинаковой позе: сложив руки под грудью.
– Прокурором на суде над убийцей была наша мать, – выдохнув дым, произнес Питер.
–4–
ДЖАЗ
По дороге домой Питер осознавал, как все изменилось. Беспокойства, которые раньше бушевали только внутри них, и которые тревожили их только в одиночестве, теперь окутали завесой весь мир. Не было больше спокойного места, куда можно отправиться, чтобы забыть о проблемах. От каждого закоулка, каждого дома, каждого опавшего листа веяло мраком и безнадегой. Все окрасилось в черный. И краску эту не отмыть.
Машина остановилась у светофора, Питер застучал пальцами по рулю в томительном ожидании. Элис не вынесла стука, который не прекращался пятнадцать секунд и крикнула:
– Хватит!
Большие пальцы парня зависли в воздухе, а затем аккуратно опустились на руль. Было темно. Ни машин, ни прохожих не было. На улице была гробовая тишина, словно прошелся смерч.
– Я не справился.
– Я знаю.
– Я говорил, что я не справлюсь.
– Я знаю, – повторилась Элис.
– Я ничтожество.
Загорелся зеленый, машина тронулась с места.
– Ты не ничтожество. Ты сидел на героине, на героине, Питер, и соскочил. Я не понимаю, чего ты так зациклился на этих сигаретах! Миллиарды людей курят сигареты, на здоровье они влияют не сильнее выхлопных газов.
– Дело не в здоровье, Элис! – чуть не плача, крикнул Питер. – Невозможно жить полноценной жизнью, когда ты от чего-то зависишь. Представь, каково это, когда тебе плохо и первая твоя мысль “сигарета”. Не “пойти к сестре”. Не “попросить помощи у друзей”. “Сигарета”. Каждый раз, когда начинаю курить, я чувствую себя уязвимым. Все мое существование сводится к жизни от сигареты к сигарете. Я не могу успокаивать себя другим образом. Представь, Элис, что ты не можешь посрать без слабительного! – Он сжал обод руля до такой степени, что у него побелели костяшки.
“Мне и не нужно представлять,” фыркнула Элис про себя.
По приезду домой оба, не обменявшись ни словом, сразу же разбежались по своим комнатам. Через некоторое время Элис украдкой вышла из своей спальни с полотенцем в руках. Она тихо спустилась на кухню, стараясь, чтобы Питер не услышал ее. Взяла ребристый стеклянный стакан, захватила с собой чемоданчик с проигрывателем и наспех выбрала пластинку с альбомом “I Put A Spell On You” (это она сделала на случай, если Питер выйдет из комнаты и станет допрашивать, не спускалась ли она за алкоголем). Она взбежала по лестнице, все еще озираясь и прислушиваясь, но опасалась она напрасно, потому что Питер уже включил музыку в своей комнате и не слышал возни за пределами своей комнаты.
Элис заперла дверь, включила горячую воду и стала набирать ванну. Клубы пара стали собираться над водой, заполнять все пространство. Она любила погорячее. Элис достала из внутреннего кармана куртки флягу, которую набрала еще в тот день, в день знакомства с Рози, в баре, пока Дэнни не видел. Взяла стакан, вылила все содержимое в него. Поставила пластинку на проигрыватель, а проигрыватель на столик перед ванной. Когда ванна набралась, Элис сняла с себя всю одежду, кинула ее на пол и голышом погрузилась в горячую воду. Элис слушала эту пластинку раньше. Помнила, что Питер включал ее, когда приходил со школы, почти каждый вечер. Она не питала особой любви к джазу, но одна песня ей понравилась, она стала искать на обратной стороне конверта, какая по счету. Седьмая. Элис сделала три больших глотка, поставила иглу на седьмую песню и начала слушать.
Никогда она не добавляла в ванну накаких масел или соли, потому что любила время от времени погружаться в воду с головой и представлять, что тонет. Иногда она пыталась утопить себя, но сделать это было трудно. Быть может, из-за страха. Пока лежишь в ванной, пытаясь захлебнуться водой, в голове пролетает достаточно доводов в сторону того, чтобы вынырнуть еще до того, как отключишься. Не предавайся греху и не будь безумен. В сознании всегда первым делом всплывала эта фраза из Библии. Затем – надежда на то, что все когда-нибудь изменится. Потом в сознании всплывал образ брата, который зайдет в ванну утром и увидит, что стало с его сестрой. И на этом моменте она обычно выныривала. Может, сегодня получится? подумалось ей. Она прикрыла глаза, вскинула руки вверх, вынув их из воды, задержала дыхание поглубже и опустилась в воду. Двадцать секунд она лежала неподвижно и слышала лишь сильно приглушенный из-за воды звук музыки. А затем вынырнула. Не предавайся греху и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время? Не получилось.
Она сделала еще несколько глотков. Однажды Элис заснула в ванной и как только ее ноздри коснулись воды, она очнулась. Чертовы рефлексы.
Питер лежал на своей кровати со свисающей с уголка неподвижного рта сигаретой и ничего не слышал. Или не хотел слышать. Все, что он слышал в тот момент – музыка. Он очень любил песню “Summertime”, но не оригинальную, в исполнении Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга. Казалось, что своими голосами они вложили больший смысл в нее. Из колыбельной превратили в нечто большее. Он лежал, сложив руки в замок на груди, заполнял всю комнату сигаретным дымом и стал шевелить губами, подпевая; он никогда не подпевал в голос, слушая кого-то, считал это неуважением к музыканту. Ставил ее снова и снова, ища в ней новый смысл с каждым прослушиванием. Он почувствовал, как по его щеке стекает крупная слеза, разозлился и совершил безрассудство. Докурил, вынул сигарету изо рта, стряхнул пепел на пол и затушил ее о щеку, в том месте, где была слеза. Зашипело. Он и сам зашипел – от боли, отдернул бычок от щеки, на нем остался черный след от пепла и еле заметный ожог, скорее похожий на рубец. Теперь он с ним на всю жизнь.
Элис допила. Стакан оказался пуст. Стеклянный, может выскользнуть из мокрых рук и разбиться. Перед глазами все поплыло. А может, пусть разбивается. Она возьмет осколок, и так будет быстрее. Не успеет подумать. В голове не проскочит дурацкая цитата из Библии. Она взяла стакан, замахнулась, целясь в угол стола, но что-то ее остановило: непонятная смесь трусости и чувства вины. Вместо того, чтобы разбить, она поставила стакан на столик, убрала иглу с пластинки и вынырнула из ванной. Девушка не чувствовала себя пьяной. Сознание не затуманено, только легкая дрожь в теле и усталость, какая обычно бывает после принятия горячей ванны. Она вытерлась, накинула рубашку, захватила с собой все принесенное с собой, вышла из ванной комнаты. И встретилась взглядом с Питером. Он увидел стакан в ее руке, увидел горлышко фляги, замотанной в полотенце, но больше всего его удивило не это. Точнее, это его не удивило вовсе. Он с одобрением взглянул на пластинку в ее руке.
– Слушала Нину Симон?
Элис откашлялась, прочистив горло:
– Да. – И невольно взглянула на черное пятно на его лице.
Питер вытер щеку, вспомнив, что на ней еще остался след от пепла.
– Хороший выбор. – Больше он ничего не сказал.
–5–
ПРОПОВЕДЬ
Утром Саймон пообщался с Рози наедине. Он показал ей молельню и свои картины, показал ту, что нарисовал в день, когда они нашли труп в реке. Как ни странно, и он пережил этот эпизод без тягостных терзаний. Помолился за упокой девочки, которую они обнаружили в водотоке – и на этом все.
– Я хочу увидеть ту девочку, – заявила Розетта. Она нервно постукивала ногой по полу, покуда Саймон не предложил ей выпить. Чаю, разумеется.
– Мертвую? – озадаченно переспросил пастор. Он знал, что ту девочку уже закопали, он присутствовал на ее похоронах.
Они стояли в молельне и разглядывали расписанные стены. Рози провела рукой по старой краске.
– Да нет же, – цокнула она, – ту, что нашла труп.
– Дорогая, я не думаю, что она тебе чем-нибудь поможет.
– Даже если и так, я хотя бы пообщаюсь с ней. Мне нужно общаться с людьми. Это помогает делу двигаться быстрее. Никогда не знаешь, какая информация тебе пригодится.
Саймон сказал, что она может подкараулить Лили в магазине пластинок, так что выпив свой холодный чай, она запрыгнула в машину и уже через десять минут была у Питера. Единственное, что ей нравилось в этом городе – то, что поездка в любую его точку занимала от силы минут десять.
Питер чувствовал себя лучше на следующий день, старался не нервничать и не курить. Вместо этого он пил чай с ромашкой и слушал музыку. Это действовало на него почти так же, хотя, к вечеру он все равно взялся за никотин.
Грейс занималась своей обыденной рутиной: раскладывала конверты и поддерживала чистоту. Закончив работу, она села в кресло рядом с проигрывателем и убрала с него иглу, не дав песне, которую с таким младенческим упоением слушал Питер, доиграть.
– Эта леди, племянница Саймона. Она не кажется тебе какой-то… мутной? – спросила она.
– Она просто делает свою работу, – устало ответил Питер, пялясь в потолок. – Прояви сочувствие. Она здесь не для того, чтобы заводить новых друзей.
Он думал, каково это, постоянно сталкиваться со смертью, жить с ней практически бок о бок. Наверное, тяжело. Зато, какое удовлетворение получает следователь, когда наконец ловит преступника. Или ему без разницы? Он просто выполняет свою работу. Ведь преступник не навредил ему лично, он навредил совершенно другому человеку, другим людям, следователя это не касается. Или наоборот, в нем начинает бушевать чувство справедливости, и именно оно толкает его на раскрытие преступление. Или это все ради продвижения по службе? Теперь и ему стало любопытно. Надо будет спросить у Розетты, как-нибудь, между делом. А вот и она. Вошла в магазин. Но что ей надо?
– Я могу поговорить с твоей младшей сестрой? – обратилась она к Грейс вежливо, но сухо.
Грейс уже хотела отказать, но Питер, предвидев ее отказ, опередил ее и заговорил первым:
– Она как раз должна была зайти сегодня, можешь дождаться ее здесь.
Грейс укоризненно взглянула на него, но поубавила пылкость, когда поняла, что спорить с должностным лицом – затея не из лучших.
– Благодарю. – Она стала разглядывать стеллаж с особенными пластинками. – Это не для продажи, верно?
– Нет, – ответил парень. – мы обычно слушаем это, пока работаем.
– Интересно… – пробормотала Рози, постаравшись ухватиться за возможность его разговорить. Она провела рукой по одной из верхних полок. – Здесь старые экземпляры, – заметила она.
– Отец их собирал с детства.
– Перешли по наследству?
– А то, – улыбнулся он.
– А Элис?
– Ей от отца по наследству перешло кое-что другое, – улыбка сменилась суровостью. – Думаю, ее это устраивает.
Розетта коснулась того самого альбома Боба Дилана с его автографом:
– Можно?
Питер кивнул, и она достала его, повертела в руках. Увидев автограф, она отогнула край конверта, увидела торчащий сертификат подлинности, вскинула брови и бросила взор на Питера. Тот снова кивнул, только самодовольно, а не одобряюще.
– Откуда это у тебя? – Рози знала, как трудно достать подлинные автографы таких музыкантов.
Питер пересказал ей историю, которую несколькими неделями ранее рассказывал Грейс.
Автограф совершенно точно был подлинным. Но одна вещь немного озадачила Розетту.
– Тебе не кажется, – начала она как можно деликатнее, – что это немного странно? Твой отец искал конкретную очень ценную (в определенных кругах, разумеется) вещь, и тут, ни с того ни с сего, у кого-то эта вещь оказывается. Я честно скажу, что не разбираюсь в том, сколько должен стоить автограф Боба Дилана, но даже мне эта цена кажется смехотворной.
Питер повторился, что мужчине, продавшему отцу пластинку, срочно нужны были деньги.
– К тому же, – сказал он, – ситуации бывают разные. Может, просто совпадение. Божий дар. – Тут он и сам не понял, зачем добавил последнее.
– Да, – она снисходительно усмехнулась, – возможно, ты прав. Сам понимаешь, работа такая – всех подозревать.
Грейс старалась не говорить и делала вид, что занимается своими делами, хотя давно их закончила. Она могла бы отпроситься и уйти на полчаса, как раз до тех пор, пока Розетта не исчезнет, но не хотела показаться слишком уж недоброжелательной. А таким жестом все вмиг стало бы очевидно. Пока следовательница была здесь, в магазине, между ними двумя нарастало напряжение. Рози поняла это по взгляду рыжеволосой девушки.
– Питер, – снова с аккуратностью обратилась Рози к парню, – возможно, мой вопрос покажется тебе бестактным, во всяком случае, ты можешь оставить его без ответа, я не обижусь. – Она понизила голос, чтобы выразить сочувствие. – Знаю, какая это тяжелая для вас тема, но это может мне помочь.
Нет, подумала Грейс про себя, но вслух ничего не сказала.
– Как умерли ваши родители? – выпалила она, после этого долгого и аккуратного вступления.
Грейс думала, что лицо его сейчас станет мрачнее тучи, что он сейчас выгонит ее, что наотрез откажется обсуждать эту тему. Но ничего подобного не произошло.
– В пожаре, – спокойно ответил он.
– В каком году?
– В 1999.
Они взглянули друг другу в глаза, и Рози, улыбнувшись, сказала:
– Спасибо.
Из этого короткого диалога она выяснила даже больше, чем собиралась.
Лили наконец появилась. Появилась она для того, чтобы вернуть бракованную пластинку.
– А вот и та, кто тебе нужна, – сказал Питер, указав пальцем.
Лили не поздоровалась ни с кем, была мрачнее тучи, и сунула конверт прямо в руки Питера.
– Неужели так трудно проверять состояние своего товара? – спросила она.
– Не горячись, сейчас поменяю, – ответил Питер и стал рыться в ящиках.
– Хорошо бы. – Лили начала постукивать ногой по полу от раздражения и только потом, когда пелена злобы испарилась перед ее глазами, и когда Питер вручил ей исправный винил, она заметила следовательницу. – О, вы новый детектив. – Они обменялись рукопожатием. – Уоттс был таким злым, когда узнал, что к ним кого-то пришлют, а когда увидел, что вы женщина, успокоился. Не знаю почему, возможно, счел вас неравной Кингсли конкуренткой. Ну знаете, из-за того, что у вас вагина.
– В таком случае, я сделаю его работу невыносимой, – улыбнувшись, сказала Рози. – Тебя не затруднит поговорить со мной? Рассказать обо всем.
Что она имела в виду под обо всем она так и не сказала, но Лили и без того все поняла. О чем же еще говорить со следовательницей, кроме как о преступлениях. Впрочем, из рассказа девочки удалось выяснить немногое, разве что, узнать ее получше. Но это было уже не так важно. Все, что она хотела знать, выяснила еще до ее прихода.
Днем Саймон читал проповедь, что очень раздражало миссис Конноли, которая во время проповедей задвигала шторы, дабы не видеть всего этого парада лицемерия, как она называла любые мероприятия, связанные с религией или верой.
Саймон читал их раз в месяц, и обычно весь город (та его часть, которая была верующей) собирался на них. Пастор расставлял скамейки (точнее, их расставляли Питер и Кельвин), сам вставал на скамью, и читал свою проповедь, изредка подглядывая на лист бумаги, когда забывал, о чем хотел сказать. Он много чего забывал в последнее время.
Рози присутствовала на его речи впервые. Да и в принципе, на какой-либо проповеди. Она не была огромной фанаткой религии. Но слушая дядю, ей не казалось, что это проповедь в ее обычном понимании. Он говорил очень мудрые и совершенно не пахнущие ненавистью и фанатизмом вещи. Прежде ей казалось, что на таких собраниях продвигают что-то, что должно вербовать людей служить на благо Божие всю свою жизнь, отвергая все свои прежние принципы и любую другую модель жизни, осуждать всех несогласных с этой истиной. Вероятнее всего, она путала такие собрания с сектами.
– Все, что мы должны Богу, – подытожил он, – это уважать друг друга. Уважайте себя и уважайте других, как бы не разнились ваши взгляды. И даже атеистов. – На этом моменте все засмеялись, Рози не поняла, почему именно, и оглянулась. – И помните: от любого греха можно откупиться, но не деньгами, и даже не простой молитвой. От греха можно откупиться только искренним, бескорыстным раскаянием. – На этом основная речь его была закончена. Он сделал лирическое отступление: – В эти непростые времена я бы не хотел игнорировать то, что творится сейчас. То, что убивают нас, наших друзей и близких. Будьте осторожнее. Носите с собой оружие, если это необходимо. Ваша безопасность важнее библейских писаний, Бог помогает тем, кто помогает себе. И помните: в этом месте вы можете найти наставление, но спасение вы можете найти только в ваших душах. Аминь.
– Аминь, – отозвался хор.
– Аминь, – опомнившись, с запозданием произнесла Рози.
Все разошлись, миссис Конноли раздвинула шторы и впустила солнечный свет в дом, а ребята, после того, как убрали скамьи, сели отдохнуть. Рози легонько дернула Саймона, пьющего холодный чай, за локоть и сказала, что нужно поговорить.
– Куда это они? – устало спросила Грейс.
– Какая разница? – так же устало спросил Питер, который, тем не менее, уже успел выкурить сигарету.
Розетта и Саймон стояли в молельне. Она провела рукой по потрескавшейся краске на стене, в очередной раз напомнив себе, что у ее дяди невероятный талант.
– Ты знаешь имя садиста, сбежавшего из психушки? – спросила она.
– Я не смотрю новости, ты же знаешь.
– А стоило бы.
Ребята услышали звук разбитого стекла, и Кельвин спросил, в порядке ли все.
– Да, все хорошо, – выйдя на улицу, успокоил его Саймон. Он выглядел подавленно. Рози вышла вслед за ним и тут же попыталась отвлечь всех от серого лица пастора:
– Эй, давайте сыграем в игру.
На нее уставилось пять пар вскинутых в недоумении бровей. Она вытащила из-за спины блокнот и ручку.
– Везде это игру называют по-разному, но мы с коллегами называем ее “Маска”. Мы в нее часто играем, когда делать нечего. Суть в том, что человек пишет на карточке имя какого-нибудь известного преступника и передает сидящему слева от себя. Все клеят листки себе на лоб и по очереди угадывают, кого им загадали. Думаю, эта игра вам знакома. – Она вырывала листки из блокнота, складывала пополам, облизывала край и делила каждый на две части. Все с интересом наблюдали. – Не обязательно загадывать преступников, как мы, можно загадать актера, писателя, политика, вымышленного персонажа, без разницы. Главное, чтобы он был известным.
Розетта раздала всем по бумажке, каждый по очереди написал какое-то имя. Первым вызвался Питер.
– Я – человек?
– Да, – сказала Рози.
– Я – вымышленный персонаж?
– Да.
– Я – женщина?
– Нет.
– Я – главный герой?
– Нет.
– Я из фильма девяностых?
– В точку.
– Сейчас бы я мог спросить режиссера, но это слишком просто. Так что, я спрошу, преступник ли я?
– Да.
– Убийца?
– Нет.
– Вор?
– Почти.
– Грабитель?
– Да.
– Хорошо… – Питер задумался. – Я снялся в известном фильме?
– Да.
– Этот фильм получил Оскара?
– Да.
– А актер, который меня играл, снимался прежде в фильмах этого режиссера?
– Да.
– “Тыковка” из “Криминального чтива”, – торжественно сказал Питер, сняв со лба листок.
– Браво! – воскликнула Рози. – Кто следующий?
На этот раз вызвался Саймон.
– Я – существующий человек?
– Отчасти. – На вопросы отвечала Элис.
– Я умер?
– Да.
– Я – мужчина?
– Нет.
– Значит, я мертвая женщина… Я актриса?
– Нет.
– Я – политик?
– Нет.
– Моя работа связана с искусством?
– Да.
– Я – художница?
– Нет.
– Значит, писательница?
– Да.
– Я умерла в этом столетии?
– Нет.
– Значит, не Харпер Ли. В прошлом?
– Да.
– Я писала детективы?
– Не совсем.
– Романтику?
– Нет.
– Приключения или детскую литературу?
– Нет.
– Ужасы или готика, что-то в этом роде?
– Именно.
– Ширли Джексон?
– Точное попадание.
Все, кроме Кельвина угадали, кого им загадали. Розетта была мисс Марпл, Элис – Гитлером, Грейс – Уитни Хьюстон. Ей не стоило великого труда догадаться, что Питер загадал ей музыканта или музыкантшу. А Кельвин был Рианной. Он предположил, что был Бейонсе и проиграл.
Вскоре Рози распрощалась со всеми, как всегда, самая первая, сказав, что завтра у нее, скорее всего, будет тяжелый день и ей нужно отдохнуть. Но она и не предполагала, насколько тяжелый день.
–6–
НАБЛЮДЕНИЕ ВДОВЫ
Саймон всегда говорил: “Вера не должна ограничивать, а наоборот, она должна давать людям свободу, воодушевлять. Религия – это общественное сознание. Вера – это сокровенное, никому более не доступное, кроме уверовавшего. У каждого человека она должна быть своя.” Емко и без лишних слов. Другие священники сочли бы это за богохульства, однако Саймон старался не думать о том, за что сочли бы другие его веру. Был своего рода нигилистом по этой части, творил новую модели веры, как чего-то абстрактного, я не конкретного. Не верил он в то, что человек, простой смертный, может иметь хоть какое-то представление о том, как выглядит тот, кому он молится, тот, в чьих рука сила и могущество. Он держался своей веры крепко и отчаянно, потому что она давала ему надежду. Он сам пока не понимал, на что именно. Скорее всего, на что-то хорошее.
Однако, как бы свят и благочестив ни был человек, от правосудия ему не скрыться. Так Саймону и сказали в участке.