Непристойные предложения

– Только в деловом аспекте.

– Если честно, это все равно больше, чем самые лучшие наши попытки. Как это ни иронично, единственным людям, контактирующим с первяками, совершенно не интересен скорый крах нашей цивилизации! Ладно. Я это к чему. В текущей политической ситуации вы пойдете ко дну вместе с нами. Учитывая это, мои люди готовы забыть о многом и вернуть вам репутацию. Как насчет такой постановки вопроса?

– Забавно, – подумав, сказал Хебстер. – Дело же не в знаниях, которые делают кудесников из вполне здравых ученых. Они начинают метать молнии в своих домашних, выжимать воду из камней на первых же этапах своего преобразования в первяков, поэтому нельзя сказать, что они получили какие-то новые знания. Похоже на то, что, приблизившись достаточно близко к пришельцам, начав пресмыкаться, они внезапно смогли освоить ряд космических законов фундаментальнее, нежели простая причинно-следственная связь.

Лицо агента Спецкомиссии медленно побагровело.

– Так вы с нами или нет? Помните, Хебстер, в наше время человек, говорящий, что бизнес должен оставаться бизнесом, является предателем в глазах истории.

– Я думаю, что Клаймбокер – это конец. – Хебстер кивнул своим же словам. – Не стоит больше пытаться понять логику пришельцев, если мы потеряем за этим занятием наши лучшие умы. Думаю, что нужно забыть всю эту чепуху про то, что нужно жить в одной вселенной с этими пришельцами на равных правах. Давайте сосредоточимся на людских проблемах и будем благодарны пришельцам, что они не пришли в наши самые заселенные города и не попросили подвинуться.

Зазвонил телефон. Браганза рухнул обратно в свое кресло. Он дал аппарату издать еще несколько разрывающих тишину трелей, а сам сидел и скрежетал своими мощными квадратными зубами и, не мигая, внимательно смотрел на посетителя. Наконец он взял трубку и коротко сказал:

– У аппарата. Он здесь. Передам. До свиданья.

Браганза стиснул зубы, посидел молча пару секунд и резко развернулся к окну.

– Звонили из вашего офиса, Хебстер. Похоже, ваша жена и сын приехали в город и явились к вам по каким-то делам. Это та, с которой вы развелись десять лет назад?

Хебстер кивнул ему в спину и встал на ноги.

– Наверное, хочет получить свои полугодовые дивиденды с алиментов. Мне нужно идти. От присутствия Сони у моих сотрудников резко падает рабочая дисциплина.

Он знал, что это могло означать только беду. «Жена и сын» были кодовой фразой, означавшей, что в «Хебстер Секьюритиз» случилось что-то крайне серьезное. Он не видел жену с тех пор, как она успешно обвела его вокруг пальца и заставила уступить права на принятие решений в плане образования его сына. По его мнению, она обеспечила себе хорошую жизнь, предоставив ему единственного наследника.

– Послушайте! – резко сказал Браганза, когда Хебстер взялся за ручку двери. Он все еще внимательно смотрел на улицу. – Я скажу вам одно: не хотите с нами, хорошо! Вы в первую очередь бизнесмен, а уж затем гражданин мира. Хорошо! Но аккуратнее, Хебстер. С этой поры, если мы поймаем вас на чем-то незаконном, вы получите по полной. Мы устроим не только самое зрелищное судебное разбирательство, которое только видела наша планета, но пойдем дальше: бросим вас и всю вашу организацию на съедение волкам. Мы сделаем все, чтобы «Человечество превыше всего» получила Хебстер-билдинг себе на разграбление.

Хебстер покачал головой и облизал пересохшие губы.

– Но зачем? Чего вы этим добьетесь?

– Ха! Это доставит многим из нас самое неистовое удовольствие. А также позволит нам временно сбросить пар и избавиться от недовольства в массах. Всегда есть шанс, что Демпси потеряет контроль над своими наиболее горячими головами и они предадутся кровавому беспределу, что даст нам достаточно оснований, чтобы развернуть войска. Тогда мы сможем сломать хребет Демпси и всем крупным высшистам, так как все наше «Объединенное человечество» с удовлетворением оценит, какую опасную банду мы устраним.

– И это, – с горечью заметил Хебстер, – наше идеалистическое, правовое мировое правительство!

Браганза крутанулся на стуле, чтобы посмотреть Хебстеру в лицо; его кулак с грохотом опустился на стол – словно молоток судьи, выносящего приговор.

– Нет, это не оно. Это Специальная комиссия, полномочное, высокопрактичное бюро ООЧ, созданное исключительно для организации отношений между пришельцами и людьми. Более того, это Специальная комиссия, работающая в режиме чрезвычайной ситуации, когда законы, права и мировое правительство могут разве что страдать демагогией. – Его голова воинственно наклонилась вперед, глаза озлобленно сузились. – Ты считаешь, что карьера и богатство, и даже, будем говорить прямо, жизнь такого откровенно корыстного слизняка вроде тебя, Хебстер, будет цениться выше, нежели чем представительский орган двух миллиардов социально активных людей?

Агент Спецкомиссии гулко стукнул себя в грудь, прикрытую неряшливо застегнутым жилетом.

– Браганза, говорю я себе, тебе повезло, что он слишком охотлив до столь обожаемых им денежек, чтобы согласиться на твое предложение. Подумай, насколько здорово будет подловить его на крюк, когда наконец он совершит ошибку! Бросить его на растерзание «Человечеству превыше всего», чтобы они радовались, как бешеные псы, и тем самым уничтожили сами себя! Убирайся, Хебстер! С тобой все кончено.

Выходя из арсенала и подзывая гиро-такси, Хебстер думал, что совершил ошибку. Спецкомиссия была самым влиятельным государственным учреждением в зараженном первяками мире; оскорбить ее было равносильно тому, как если бы таксист решил бы выяснить сомнительные аспекты родословной остановившего его дорожного копа в присутствии полиции.

Но что ему оставалось делать? Работа со Спецкомиссией означала работу под руководством Браганзы, а с тех пор, как Алджернон вел сознательную жизнь, он не выполнял ничьи приказы. Это означало бы сдать свой бизнес, который после некоторого времени и усилий так или иначе должен был стать преобладающим синдикатом на всей планете. И самое плохое, это означало бы переориентацию на общество, отход от взгляда на мир вечно все подсчитывающего бизнесмена, что, по его мнению, и было тем, что можно назвать душой человека.

Швейцар в его здании бежал перед ним, семеня ногами, вплоть до бокового коридора, через который можно было пройти к персональному лифту, затем почтительно отошел в сторону, пропуская вперед. Кабина остановилась на двадцать третьем этаже. С замершим сердцем, медленно, словно неся невыносимую ношу, Хебстер пробирался через сотрудников своей компании, которые с выпученными глазами высыпали в коридор. У входа в общую лабораторию 23 «Б» два высоких человека в серых костюмах его личной охраны расступились, чтобы дать ему войти. Если их вызвали после того, как предоставили один день отгула, это могло означать только то, что возникшая экстренная ситуация была действительно серьезной и вся охрана переводилась на соответствующее положение. Он понадеялся, что экстренную ситуацию объявили вовремя, предотвратив утечку информации.

Грета Сайденхайм уверила его, что экстренную ситуацию объявили достаточно оперативно.

– Я пришла сюда, действуя по протоколу, через пять минут после того, как началась суматоха. Этажи с двадцать первого по двадцать пятый полностью закрыты и все внешние линии связи внимательно отслеживаются. Вы можете задерживать сотрудников не более одного часа после пяти, что дает вам сейчас ровно два часа четырнадцать минут.

Он посмотрел, куда указывает ее с зеленым маникюром ноготь – в дальний угол лаборатории, где лежало тело, обернутое в ворох непонятной одежды. Тесей. Из его спины торчала желтоватая рукоятка из слоновой кости довольно раритетного немецкого кинжала СС выпуска 1942 года. Серебряная свастика на рукоятке была заменена украшенными орнаментом буквами ЧПВ. Длинные спутанные волосы Тесея были полностью пропитаны кровью и походили на жуткую красную мочалку.

«Мертвый первяк», – подумал Хебстер, опустошенно уставившись в пол. В его здании, в лаборатории, куда первяков завели, опередив Йоста и Фунатти на два-три хода. Здесь произошло преступление, за которое полагается смертная казнь, если дело, конечно, когда-нибудь дойдет до суда.

– Смотрите на этого грязного любителя первяков! – съязвил какой-то показавшийся знакомым голос справа. – Он так напуган! Сделай деньги вот на этом, Хебстер!

Президент корпорации повернулся к худому мужчине с бугристой, налысо выбритой головой, который был привязан к неиспользуемой паровой трубе. На нижней половине его галстука, который теперь свисал поверх лабораторного халата, был странный орнамент. Хебстеру понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это. Миниатюрная золотая безопасная бритва на фоне черной цифры 3.

– Это член третьего ранга организации «Человечество превыше всего»! А еще это Чарли Верус, сотрудник лабораторий Хебстера, – сказал очень короткий человечек с волнистым лбом. – Меня зовут Маргритт, мистер Хебстер. Доктор Джей Эйч Маргритт. Я говорил с вами по громкой связи, когда привели первяков.

Хебстер решительно покачал головой. Он жестами попросил отойти других ученых, которые неловко толпились вокруг него.

– Как долго члены третьего ранга, да и вообще рядовые члены «Человечества превыше всего» получают зарплату в моих лабораториях?

– Я не знаю, – беззастенчиво пожал плечами Маргритт.

Теоретически высшисты не могли стать сотрудниками «Хебстер Секьюритиз», ведь его персонал должен работать в два раза эффективнее, чем персонал Спецкомиссии, когда дело доходило до проверки биографических данных. И, возможно, они и работали в два раза эффективнее. Но что они могли сделать, когда сотрудник вступал в «Человечество превыше всего» после того, как уже прошел испытательный срок? В эти времена, когда каждый норовил обратить ближних в свою веру, необходимы целые подразделения тайной полиции, чтобы отслеживать всех новичков!

– Когда я говорил с вами несколько часов назад, Маргритт, вы продемонстрировали свое отрицательное отношение к Верусу. Не думаете ли вы, что это была ваша прямая обязанность сообщить мне, что с первяками будет работать официальное лицо высшистов?

Коротыш с силой задвигал челюстью.

– Мне платят, чтобы я руководил исследованиями, мистер Хебстер, а не координировал ваши трудовые отношения или участвовал в ваши политических проектах!

Пренебрежение, даже презрение творческого исследователя к бизнесмену и предпринимателю, который платил ему зарплату и оказался сейчас в тяжелой ситуации – вот, что сквозило за каждым произносимым им словом. «Почему, – раздраженно подумал Хебстер, – почему люди ненавидят каждого, кто умеет делать деньги?» Даже эти первяки в его офисе, даже Йост и Фунатти, даже Браганза и этот Маргритт, который уже многие годы работает в его лаборатории. А ведь у Хебстера это единственный талант. Конечно, можно ли сравнить его с талантом пианиста?

– Мне никогда не нравился Чарли Верус, – продолжил руководитель лаборатории. – Но у меня не было никаких оснований подозревать его в высшизме! Должно быть, он получил третий ранг около недели назад, а, Берт?

– Ага, – согласился Берт, стоявший в другом конце помещения. – В тот день он пришел на час позже, сломал все флорентийские склянки в лаборатории и мечтательно сообщил нам, что когда-нибудь мы будем с гордостью рассказывать внукам, что работали в одной лаборатории с Чарльзом Булопом Верусом.

– Лично я, – прокомментировал Маргритт, – посчитал тогда, что он закончил писать книгу о том, что пирамида Хеопса есть не что иное, как запечатленное в камне пророчество о нашем современном текстильном дизайне. Верус – человек вполне такого склада ума. Однако похоже, что эта маленькая безопасная бритвочка так вскружила ему голову. Я бы сказал, что это продвижение было неким авансом за то, что он наконец совершил сегодня.

Хебстер заскрежетал зубами, рассматривая аккуратного безволосого пленника, который безуспешно пытался плюнуть ему в лицо; он пошел к двери, где его секретарша разговаривала с охранником, дежурившим сегодня в лаборатории.

За ними у стены стояли Ларри и Пароход «Лузитания», утробно и нервно общаясь на своем кряхтящем и чихающем языке. Очевидно, что они были потрясены до глубины души. Пароход «Лузитания» все доставала из своего тряпья крошечных слоников, которые смешно пинались ногами и трубили своими тоненькими хоботками. Она бросала их на пол, и слоники взрывались как тонкие мыльные пузыри. Разговаривая, Ларри нервно чесал свою спутанную бороду, периодически взмахивая рукой вверх, к потолку, в котором уже глубоко сидели пятьдесят, а может шестьдесят копий кинжала, торчавшего между лопаток Тесея. Хебстер с содроганием попытался представить, что бы осталось от его здания, если бы первяки смогли действовать в самообороне хоть сколько-нибудь по-человечески.

– Послушайте, мистер Хебстер, – начал охранник. – Мне было сказано не…

– Оставьте, – прервал его Хебстер. – В этом нет вашей вины. Даже сотрудников лаборатории нельзя винить. Я со своими экспертами целиком и полностью несем ответственность за то, что настолько отстаем от современных тенденций. Мы можем анализировать все, что угодно, кроме тех людей, которые и сотрут нас с лица земли. Грета! Мой вертолет должен быть готов к отлету, и нужно предупредить мой личный стратосферный лайнер в «Ла-Гуардиа». Действуй! А вы… Уильямс, верно? – спросил он, наклоняясь, чтобы прочесть имя охранника на нагрудном удостоверении. – Уильямс, доставьте этих двух первяков в мой вертолет наверху и подготовьте все к быстрому вылету.

Он повернулся.

– Все остальные! – громко сказал он. – Вы можете отправиться домой в шесть часов. Вам заплатят за часовую переработку. Всем спасибо!

Когда Хебстер вышел из лаборатории, Чарли Верус начал петь. К тому времени, как Хебстер дошел до лифта, несколько сотрудников в коридоре дерзко подхватили гимн. Хебстер приостановился у лифта, внезапно осознав, что практически четверть сотрудников его компании, мужчины и женщины, вторили трескучему и скорбному, но ужасно серьезному тенору Веруса:

 
Как грозен славный марш
Миллионов стриженых голов,
Мы растопчем тот отстойник,
Что рождает первяков,
В наших чистых одеяньях
Мы спасем мир от оков —
Высшистов славься марш!
Славься, славься, аллилуйя,
Славься, славься, аллилуйя…
 

«Если так обстоит дело в «Хебстер Секьюритиз, – опечаленно подумал он, заходя в свой личный офис, – то насколько быстро растет поддержка “Человечества превыше всего” среди широких масс?»

Конечно, многие из певших, были скорее сочувствующими, нежели сторонниками, то есть людьми, которые страстно любили хоровое пение и роли народных радетелей, но какой еще импульс должна получить организация, чтобы ее считали крушащей все на своем пути политической силой?

Единственным успокаивающим фактором является очевидная осведомленность Специальной комиссии об этой опасности и те беспрецедентные меры, которые они готовы принять для борьбы с ней.

К сожалению, беспрецедентные меры будут предприняты за счет самого Хебстера.

Он подумал, что ему осталось меньше двух часов, чтобы попытаться выкрутиться хоть как-то из этой ситуации, когда на его территории произошло самое серьезное преступление среди всех перечисленных в современном законодательстве.

Он поднял трубку одного из аппаратов:

– Руфь, – сказал он. – Мне нужно поговорить с Вандермиром Демпси. Пожалуйста, соедините меня лично с ним.

Она так и сделала. Уже через несколько секунд он услышал в трубке известный голос, медленный, бархатистый и льющийся из трубки расплавленным золотом:

– Привет, Хебстер! Вандермир Демпси у аппарата! – он остановился, как будто хотел снова набрать воздух в меха, затем продолжил звучно:

– «Человечество – пусть оно всегда будет впереди, всегда оставаясь при этом человечеством»! – Он хихикнул. – Наш новый лозунг. Мы это называем телефонным тостом. Нравится?

– Очень, – уважительно сказал Хебстер, вспоминая, что этот бывший ведущий телевикторины вскоре будет руководителем и церкви, и государства. – Хм… Мистер Демпси! Я заметил, что у вас вышла новая книга, и мне бы хотелось…

– Это которая? «Антрополитика»?

– Да, она. Отличное исследование. Есть много отличных цитат в главе «Человек – не больше и не меньше».

Раздался хриплый тяжелый смех.

– Молодой человек! В каждой главе любой моей книги можно найти сотни цитат на все времена! Здесь, у меня в штаб-квартире, работает целый конвейер писателей, которые способны вырабатывать до пятидесяти пяти лозунгов и эпиграмм на любую тему в течение десяти минут. Не говоря уж об их возможности работать с политическими метафорами и анекдотами на две фразы с очень занятным подтекстом! Но ты же мне звонишь не для того, чтобы обсудить литературные аспекты, как бы ни были хороши мои упражнения в формировании эмоций у народных масс. Зачем этот звонок, Хебстер? Давай начистоту.

– Да, – начал генеральный директор, слегка успокоенный цинизмом вождя высшистов и немного раздраженный его хамоватой прямолинейностью. – Я сегодня беседовал с вашим и нашим другом П. Браганзой.

– Я знаю.

– Неужели? Откуда?

Вандермир Демпси снова рассмеялся медленным, добродушным фырканьем толстяка, сжимающего ручки кресла-качалки.

– Шпионы, Хебстер, шпионы. У меня они практически везде. Вся эта политика – не что иное, как двадцать процентов шпионажа, двадцать процентов организационных аспектов и шестьдесят – ожидания подходящего момента. Мои шпионы сообщают мне обо всем, чем ты занимаешься.

– Они случайно не рассказали вам, о чем мы говорили с Браганзой?

– Конечно рассказали, молодой человек, рассказали! – Демпси звонко и беззаботно рассмеялся. Хебстер вспомнил его фотографии: голова как огромный мягкий апельсин, в кожуре которого выдавлена великолепная улыбка. На голове совершенно не было волос – ни одного. Все они, вплоть до последней реснички, до последнего волоска, растущего из бородавки, были удалены электролизом. – В соответствии с донесениями моих агентов Браганза сделал ряд серьезных предложений от лица Специальной комиссии по расследованиям, которые ты совершенно справедливо отверг. Потом же (что вполне в его духе) он заявил, что, если впредь тебя поймают за какими-либо мерзкими делишками, которые, как все знают, и сделали тебя самым богатым человеком на планете Земля, он использует тебя как приманку, на которую обрушится вся мощь нашего гнева. Должен признаться, мне чрезвычайно нравится вся эта хитроумная схема.

– И вы ведь не поведетесь на эту приманку, – предположил Хебстер.

Грета Сайденхайм вошла в офис и показала круговым движением на потолок. Он кивнул.

– Как раз наоборот, Хебстер, мы поведемся на эту приманку. Мы так поведемся, что все их самые дикие предположения покажутся ничем по сравнению с той неистовостью, что мы обрушим на тебя. Мы проглотим эту приманку, подготовленную для нас Спецкомиссией, а потом устроим благодаря ей мировую революцию. Все именно так и будет, мой мальчик.

Хебстер, волнуясь, вытер губы ладонью.

– Только через мой труп! – Он попытался захохотать, но получилось только прохрипеть. – Вы правы насчет нашей беседы с Браганзой и, возможно, правы, оценивая свои силы, когда дело дойдет до брусчатки и бейсбольных бит. Однако если ненароком желаете упростить текущее положение вещей, то я готов заключить с вами небольшую сделку…

– Извини, Хебстер, мой мальчик. Никаких сделок. Не по этому вопросу. Разве ты не видишь, что мы действительно не хотим ничего прощать? По той же самой причине мы ничего не платим нашим разведчикам, несмотря на все их риски и растущее благосостояние «Человечества превыше всего». Мы поняли, что разведчики, которые пришли к нам из-за своих убеждений, работают усерднее и готовы идти на многое по сравнению с теми, кто попадает к нам из-за своих финансовых проблем. Нет, нам жизненно необходимо дело Хебстера, чтобы поднять толпу. Во время этого дикого безумства мы войдем в кураж, и наши чувства передадутся полиции и солдатам, так что все консервативные граждане, которые обычно недоуменно качают головами и отводят глаза от наших шествий, перейдут все грани приличия и сами присоединятся к грабежам и насилию. Когда число этих граждан перевалит за критическую отметку, вся Земля станет «Человечеством превыше всего».

– Орел – выигрываю я, решка – вы.

Вновь разлилось расплавленное золото смеха Демпси.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, Хебстер. В любом случае при победе ООЧ или ЧПВ от тебя останется лишь мокрое место на сыплющемся песке времени. У тебя был шанс четыре года назад, когда мы призывали всех заботящихся о судьбе человечества бизнесменов поддержать нас деньгами. Довольно многие из твоих конкурентов смогли увидеть взаимосвязь между экономикой и политикой. Вудран из инвестиционного фонда «Андервуд» стал сегодня членом первого ранга. Но никто из твоих руководителей высшего звена не может похвастаться значком бритвы. Но пусть так… Однако то, что случится с тобой, – это будет ничем по сравнению с судьбой первяков.

– Пришельцам может не понравиться избиение их слуг.

– Да нет никаких пришельцев! – ответил Демпси совершенно изменившимся голосом. Было похоже, что его губы застыли, и он попросту не мог ими двигать.

– Нет пришельцев? Это все, что вы хотите сказать? Серьезно же, вы не можете говорить это на полном серьезе!

– Есть только первяки – существа, которые сняли с себя ответственность, лежащую на всех людях, поэтому могут делать различные чудесные вещи, отвергаемые на самом деле человечеством, так как нет в них никакого достоинства для настоящего человека. Но пришельцев никаких нет. Пришельцы – это миф, созданный первяками.

Хебстер заворчал:

– Это идеальный способ противодействия неприятному вам факту. Смотреть сквозь него, ничего не замечая.

– Если ты настаиваешь на разговоре о таких призрачных вещах, как пришельцы, – вмешался скрежещущий злой голос. – Боюсь, что нам придется закончить. Очевидно, что ты на грани того, чтобы стать первяком, Хебстер.

На той стороне повесили трубку.

Бизнесмен поводил пальцем по ободу трубки.

– Он ведь беспрекословно верит в то, что говорит, – в ужасе произнес Хебстер. – Клянусь всем приходящим в упадок человечеством, он просто не может жить без той уверенности, которую пытается вселить во всех своих последователей… в том, что ужасных, превосходящих нас пришельцев просто не существует!

Грета Сайденхайм ждала у двери, держа в руках чемодан и верхнюю одежду для него и для себя. Выйдя из-за стола, он сказал:

– Я не буду просить вас остаться, Грета, однако…

– Прекрасно, – ответила она, следуя за ним. – Думаете, мы сможем долететь до… куда мы едем?

– Аризона. Самое первое и самое крупное поселение пришельцев. Место, откуда приехали наши друзья со смешными именами.

– Что вы можете сделать там, чего не сможете сделать здесь?

– Если честно, Грета, то я не знаю. Однако хорошо иногда просто спрятаться. С другой стороны, хочется внимательно осмотреть место-источник этой агонии; я – предприниматель, любящий спонтанность и экспромты; поэтому лучше всего размышлять и находить решения прямо на месте.

Однако у вертолета его уже поджидали с плохими новостями.

– Мистер Хебстер, – безучастно сказал пилот, пытаясь разжевать высохшую жвачку. – Стратосферный лайнер арестован Спецкомиссией. Мы все еще летим? На этой штуке мы будем лететь очень медленно и недалеко.

– Мы все равно едем, – сказал Хебстер после минутного сомнения.

Они сели внутрь. Двоих периодически чихающих друг на друга первяков разместили на полу у заднего ряда сидений. Уильямс вежливо помахал своему боссу.

– Кроткие, как агнцы, – сказал он. – Всего одного сделали. Пришлось выкинуть.

Большой, похожий на котелок вертолет поднялся в воздух, словно по канату, и полетел прочь от Хебстер-билдинг.

– Похоже, произошла утечка, – сердито прошептала Грета. – Они узнали о мертвом первяке. Кто-то в организации сливает информацию, но я не смогла узнать кто. Спецкомиссия узнала о мертвом первяке и устроила на нас настоящую охоту. Но мы сумели от них ускользнуть.

Хебстер уныло улыбнулся. Она очень эффективно работала. Так работал практически весь персонал двенадцати подразделений организации. Так работал и сам Хебстер. Но они все были квалифицированными и полезными сотрудниками для обычного бизнеса, работавшего в стабильные времена. Политические шпионы! Если у Демпси были шпионы и саботажники по всей компании «Хебстер Секьюритиз», то почему от него должен отставать Браганза? Они поймают его, как только он только предпримут попытку к бегству; арестуют его, прежде чем он сможет найти хоть малейшую лазейку.

Они притащат его на суд, который в назидание истории будет называться «Разбирательством дела кровавого Хебстера». Дело, которое начнет мировую революцию.

– Мистер Хебстер, они начинают волноваться, – позвал его Уильямс. – Мне их угомонить?..

Хебстер внезапно с надеждой выпрямился.

– Нет, – ответил он. – Оставьте их в покое!

Он начал пристально наблюдать за внезапно возбудившимися первяками. Именно за этим он и взял их с собой! Годы, проведенные в общении с первяками, научили его многому. От них было гораздо больше пользы, чем простое изготовление всяческих безделушек.

В окне показались две точки. Через пару секунд они превратились в истребители с опознавательными знаками Спецкомиссии.

– Пилот! – скомандовал Хебстер, не отрывая взгляда от Ларри, который с силой рвал волосы свой бороды. – Уберите руки со штурвала! Быстро! Вы слышите меня? Это приказ! Уберите руки со штурвала!

Пилот с сомнением отодвинулся. И как нельзя вовремя. Приборная панель растворилась, превратившись в громыхающие пурпурные осколки. Лепестки гирокомпаса обернулись саксофонами цвета индиго. В ушах начало звенеть от ультразвуковых частот, когда какая-то невообразимая сила подняла их над истребителями.

Через пять секунд они уже были в Аризоне.

Они вышли из своего теперь уже неузнаваемого летательного аппарата в пустыню, где росли только сухие колючки.

– Я даже не хочу знать, во что превратился мой вертолет, – заметил пилот, – и что несло его по воздуху. Одно непонятно: как первяк понял, что за нами гонятся копы?

– Думаю, что он ничего об этом не знал, – объяснил Хебстер. – Однако он был достаточно чувствителен, чтобы понять, что летит домой, а те истребители сделают все, чтобы ему помешать. Поэтому он сработал в своих интересах, поступая практически как человек. Он защитил себя!

– Идем домой, – сказал Ларри. Он очень внимательно слушал Хебстера, так что из правого уголка его рта непроизвольно стекала слюна. – Гемостат, гомогной, горб. Дом – там, где злость. Удар – там, где горб. Домой и дверь закрой.

Пароход «Лузитания» запрыгала на одной ноге, одаривая всех своей странной, плотоядной улыбкой.

– Гематома, – предложила она игриво, – это не что иное, как «гы, мы дома». Кхм, пчхи?

Ларри пошел за ней, держась примерно в трех футах над землей. Он медленно шел по воздуху, выказывая такую боль, словно дорога, по которой он двигался, была усеяна мелкой и острой галькой.

– До свидания, люди, – сказал Хебстер. – Я иду к волшебнику вместе со своими друзьями в засаленных грязных лохмотьях. Помните, что, когда Спецкомиссия догонит вашу необычайную посудину, держитесь к ней поближе. Кстати, имеет смысл сказать, что именно я принудил вас отправиться в эту поездку. Можете приплести, что я ушел в пустыню искать решение, думая, что если я стану первяком, то это будет для меня лучше, нежели чем стать грушей для битья, право собственности на которую будут горячо оспаривать друг у друга такие люди, как П. Браганза и Вандермир Демпси. Я вернусь в своем собственном уме или, как говорили спартанцы, на нем.

Он потрепал Грету по щеке и ловко зашагал по песку, догоняя Пароход «Лузитания» и Ларри. Один раз он посмотрел назад и улыбнулся, увидев, что оставшиеся покинуто смотрят ему вслед, хоть и с некоторым любопытством, особенно Уильямс, грузный молодой человек, который зарабатывал себе на жизнь, охраняя тела других людей.

Первяки шли по какому-то только им понятному маршруту, проложенному, видимо, человеком или существом, очарованным движением мехов аккордеона. Снова и снова невидимая тропа замыкалась кругами сама на себя, пересекалась перпендикулярно, возвращалась на сотни ярдов назад, и все начиналось снова.

Это была Аризона – земля первяков, где было основано первое и самое крупное поселение пришельцев. В этом уголке юго-запада осталось мало живых существ – только пришельцы и их помощники.

– Ларри, – позвал Хебстер, осознав вдруг одну неприятную мысль и очень ею обеспокоившись. – Ларри! Твои… твои хозяева знают, что я иду с вами?

Пропустив шаг и споткнувшись в размышлении над столь категоричной постановкой вопроса, первяк рухнул на землю. Он поднялся, скривил рожу, посмотрев на Хебстера, и покачал головой.

– Ты не предприниматель, – сказал он. – Здесь и тут нечего предпринимать. Здесь и тут может быть только веселое как-у-вас-говорится почитание. Движение к универсальному внутреннему миру – понимание полного и вечного, частного и исчезающего, что уже само по себе… Что уже само по себе… – Он сжал руки так, что пальцы впились в плоть, и попытался донести смысл сказанного, как будто выпуская его из сжатых ладоней. Он медленно водил головой из стороны в сторону.

Хебстер оторопел, увидев, что старик плачет. Вот еще один признак того, что стать первяком – значит, сойти с ума! Это давало человеку понимание чего-то совершенно недостижимого для обычных людей, позволяло подняться на какие-то вершины сознания, на которые он в силу своей природы никогда бы не смог подняться. Это позволяло взглянуть на некую психически обетованную землю, а затем просто погребало его, страстно стремящемуся в это неведомое, под ношей собственной неполноценности. И оставляло его опустошенного, лишенного всякой гордости за все свои достижения, но с неким близоруким полузнанием о том, куда он хочет попасть, но не оставляя никаких шансов туда добраться.

– Когда я впервые пришел сюда, – сбивчиво говорил Ларри, искоса смотря Хебстеру в лицо, как будто понимая, о чем думает бизнесмен, – когда я попытался в первый раз понять… Все что я принес с собой, схемы и учебники, собранную статистику и построенные графики… Все оказалось ненужным. Все это, как я понял, было бесполезными игрушками, созданными лишь слабым подобием мысли. А затем, Хебстер, я увидел настоящую мысль, настоящую власть разума! Ты сам познаешь эту радость и будешь служить рядом с нами, конечно же, будешь! О! Этот незабываемый подъем…

Его речь сменилась несвязным поскуливанием, так как он с силой укусил свой кулак. К нему спустилась Пароход «Лузитания», все еще подпрыгивая на одной ноге.