На руинах Османской империи. Новая Турция и свободные Балканы. 1801–1927

Когда до сторонников конституции, собравшихся в Перахоре, дошли известия об избрании Оттона, они решили без промедления нанести удар по сторонникам Каподистрии, чтобы получить свою долю постов и почестей после приезда короля. По той же самой причине депутаты, которые поддерживали Августиноса, провозгласили его регентом до приезда нового короля, вероятно надеясь, что он останется таковым и после этого. Напрасно великолепный Тьерш по заданию резидентов великих держав пытался помешать продвижению конституционалистов в Морею. Бесхитростный профессор попал под обаяние дипломатии Колеттиса и убедил себя, что справедливость – на его стороне. Он дошел даже до того, что, по своей собственной инициативе, отправил французскому командующему, на которого так надеялся Августинос, письмо, где просил его позволить им пересечь перешеек.

Кавалерия сторонников Каподистрии, перегородившая опасный коринфский перешеек, свидетель многочисленных сражений, была рассеяна после первой же атаки, а французы, сочувствовавшие Колеттису и разбившие совсем недавно сторонников Каподистрии в Мессении, не проявили никакого желания стрелять в конституционалистов. 8 апреля Колеттис и его сторонники заняли Пронойю, пригород Нафплиона, и сражение казалось неизбежным. К счастью, в это же время из Лондона прибыла депеша, в которой было указано, что необходимо создать «временное правительство, которое должно будет удержать страну от анархии».

Вооружившись этим документом, послы великих держав явились к Августиносу и сообщили ему, что он должен подать в отставку. Августинос не смог им отказать, но послы сами испортили все дело, велев ему предложить сенату создать это временное правительство. Сенат ответил тем, что назначил Административный комитет из пяти человек, в который, разумеется, вошел и Колеттис, но оказался здесь в меньшинстве.

Лидер румелиотов, вспыхнув от радости, естественно, отказался признать этот комитет, но его заставили войти в город и начать переговоры о компромиссе. Он вошел в Нафплион как триумфатор; радость народа была так велика, что Августинос, увидев, как принимали его врага, бежал вместе со своими родственниками, которые уцелели после гибели его брата. С ним и Мастоксиди, историк с острова Корфу (Керкира), перебрался на русский корабль, который доставил их на Корфу. Здесь он и Виаро присоединились к противникам британского протектората. После долгих переговоров был достигнут компромисс, согласно которому число членов комитета увеличивалось до семи, причем только двое из них были горячими сторонниками Каподистрии, а все семь министров, подчиненные этому комитету, выступали за конституцию.

Впрочем, для принятия решений требовался больший кворум, что всегда становится фатальным для ведения дел, так что влияние большинства в комитете было парализовано. Таким образом, несмотря на отставку Августиноса, партия сторонников Каподистрии продолжала действовать и после смерти своего лидера.

Колеттис, одержав победу, не имел средств на оплату своих румелиотских наемников; и они решили заплатить себе сами, разграбив Морею. Эти странные «конституционалисты», руководимые Теодоросом Гривасом, при поддержке отряда албанских мусульман вскоре вынудили мореотов, естественно завидующих «континенталам», призвать на помощь своего знаменитого вождя Теодороса Колокотрониса, чтобы защитить полуостров.

Старый воин с радостью пришел к ним на помощь и выпустил прокламацию, в которой объявлял все действия комитета беззаконными, а его сын Иоаннис Геннеос остановил наступление румелиотов.

Встревоженное правительство стало умолять французов занять Нафплион и Патрас (Патры). Французский отряд превратился в гарнизон мощной крепости Паламиди в Нафплионе; но еще до того, как французы смогли дойти до Патраса, Кицос Цавеллас (Дзавеллас, Тзавеллас), сулиотский вождь, который когда-то возглавил героическую вылазку в Месолонгионе, захватил этот великолепный замок и отказался его сдавать. Он распространил свою власть над двумя фортами, которые защищали вход в Коринфский залив, и удерживал их до тех пор, пока не приехал король Оттон, позже назначивший его своим премьер-министром.

Цавеллас не был уроженцем Мореи, но он стал не единственным лидером за пределами полуострова, который восстал против правительства. Салона находилась в руках оппозиции; а жители островов Тинос, Эгина и Спеце не желали или не могли признать власть комитета. В стране воцарилась анархия, конституция была фикцией; люди, как с горечью выразился поэт Суцу, были «раздеты волками», то есть чиновниками.

Необходимо было провести сессию Национальной ассамблеи еще до приезда короля, чтобы даровать всеобщую амнистию и признать его назначение. Эта Ассамблея, на которой присутствовали 224 депутата, включая нескольких жителей Крита, рассматривалась как продолжение той, что работала в Аргосе.

Она приступила к работе 26 июля 1832 года в простой деревянной лачуге в Пронойе, в щели которой делегаты просовывали свои трубки и курили! Ассамблея приняла закон об амнистии, единогласно признала королем Греции Оттона, но отменила сенат, оскорбив тем самым послов европейских стран. Один из них, представитель Великобритании по имени Докинс, случайно ехал верхом по дороге, которая вела в Арейю, деревню в 3 км от Нафплиона, где стояли румелиотские войска, которым давно уже ничего не платили, и им не на что было купить себе еды. Заметив посла, голодные и нищие солдаты стали кричать, чтобы он им помог. В ответ Докинс указал своим хлыстом на сарай, в котором депутаты обсуждали будущее Греции, добавив, что там собрались люди, умеющие хорошо платить. Солдаты поняли намек, ворвались в сарай, стащили престарелого Нотараса с председательского места и увезли его вместе с семью богатейшими депутатами в Арейю в качестве заложников, пообещав отпустить их только после того, как будет выплачена вся задолженность. У государства денег не было, и пленникам пришлось растрясти свою мошну.

Оставшиеся 62 депутата, написав протест, 1 сентября объявили о перерыве в заседании Ассамблеи до тех пор, пока не приедет король. Однако то, что случилось в Пронойе, сыграло на руку противникам парламентских институтов, и следующее заседание греческого законодательного собрания состоялось лишь через одиннадцать лет! Потребовалась революция 1843 года, чтобы возродить утерянные в 1832 году свободы.

Так в сентябре 1832 года Греция осталась без законной власти, способной руководить страной. Ассамблея была распущена; сенат отменен; что касается комиссии семерых, то Дмитрий Ипсиланти только что умер, прослужив идее эллинизма одиннадцать лет; двое его коллег отправились в Мюнхен приветствовать Оттона; а другой вернулся на свою родную Идру. Трое оставшихся: Колеттис, Заимис и Андрей Метаксас – не могли продолжить работу, ибо не имели необходимого кворума. Тем не менее все понимали, что правительство короля, который скоро приедет, обязано будет продолжать свою работу, поэтому сенат отменил закон, принятый Ассамблеей, и признал членов триумвирата верховными правителями.

В стране царил такой беспорядок, что все суды были временно закрыты, и французские военные приняли на себя обязательство охранять порядок в городе Нафплион. Но худшее было еще впереди. Сенат, детище Каподистрии, сохранил симпатии к России, которыми прославился его создатель; и часть его членов хотела, чтобы, вместо франкофила Колеттиса, правительство до приезда короля возглавил человек, симпатизирующий России. Эти сенаторы, прихватив с собой правительственный печатный станок, бежали в Астрос, а оттуда – на остров Спеце, где предложили президентское кресло адмиралу Рикорду, которого общественное мнение обвиняло в том, что он сжег в Поросе греческий флот.

Адмирал частенько вмешивался во внутреннюю политику Греции, но от поста президента вынужден был отказаться, хотя и с большой неохотой; тогда сенаторы создали новый правительственный совет, куда вошло семь человек, все – военные командиры, вроде Колокотрониса, Криезотиса и Цавелласа.

В Нафплионе и Каламате власть триумвиров и «конституция» держались исключительно на французских штыках. Во всей Греции начался бы настоящий хаос, если бы не умелые действия муниципалитетов, которые, увидев, что центральное правительство не в состоянии поддерживать порядок, приняли меры для его сохранения. Эти муниципалитеты действовали во время кризиса гораздо решительнее и оказались для страны полезнее, чем конституции, существовавшие пока только на бумаге; коренные традиции народа всегда более живучи, чем идеи, импортированные из других стран. И вправду, само слово «конституция» вызывало у крестьян Мореи ярость. Оно ассоциировалось у них с французским гарнизоном Каламаты и майнатами, которые грабили плодородную равнину Мессении; свинопасы говорили путешественникам, что конституция сожрала их свиней; матери пугали расшалившихся детей тем, что придет конституция и заберет их!

До приезда короля в этой несчастной стране случилась еще одна трагедия. По мере того как этот день приближался, сенат и военные вожди все чаще думали о том, как произвести впечатление на суверена. Двое из них, Криезотис и Аргив Цокрес, решили оккупировать Аргос, чтобы продемонстрировать свою власть соседнему Нафплиону. Триумвиры попросили французов создать в Аргосе военный гарнизон, и те перевели часть своих войск из Нафплиона и Мессении. Греческая оппозиция уже научилась ненавидеть французов и задумала устроить «Аргивную ночь», которая помогла бы избавить полуостров от иноземных войск, которые поддерживали правительство.

16 января 1833 года греки неожиданно напали на французов, но те очистили улицы от нападавших, а потом своими штыками выгнали их из домов, куда они попрятались. Даже древняя, почитаемая в народе крепость Ларисы не смогла спасти беглецов от легкой кавалерии корсиканцев. Криезотис был арестован, множество его сторонников погибло в бою, а два пленника были расстреляны в качестве назидания другим.

Триумвиры поблагодарили французов за победу; а военные вожди тяжело переживали свое поражение.

К счастью, время помогло грекам позабыть о той ненависти, которую часть греческого народа испытывала к стране, изгнавшей с Мореи египетскую армию^[33]. Монумент, воздвигнутый одним греком-патриотом на набережной в Нафплионе, напоминает нам о французах, которые погибли во время войны за независимость, а лев, высеченный из камня неподалеку от Пронойи, свидетельствует о подвигах баварцев, которые их сменили.

Через шестнадцать дней после трагедии в Аргосе в Нафплион прибыл британский фрегат «Мадагаскар», на борту которого находился король Оттон. Возбуждение, вызванное приездом давно ожидаемого короля, изгладило из памяти людей последнюю трагедию многолетнего разгула анархии, начавшегося после убийства Каподистрии.

Пока основная часть населения Греции жестоко страдала от войны и ее последствий, экономика Ионических островов, находившихся под британским протекторатом, стремительно развивалась. Три острова, на которых выращивали виноград, из которого делали коринку (винную ягоду^[34]), Кефалония (Кефалиния), Итака и Занте (Закинф), сильнее всего выиграли от того, что на Морее поля этой культуры подверглись уничтожению. И пока продолжалась война, они держали монополию на торговлю коринкой; в 1829 году жители Кефалонии, составляя адрес Георгу IV, утверждали, что за девять лет объем собираемой на их острове коринки удвоился. «Наш горный и скалистый остров, – писали они, – превратился в один большой виноградник». При Фридрихе Адаме налоги, поступавшие с Семи Островов, достигли 140 тысяч фунтов стерлингов – и все это благодаря винной ягоде. Благодаря этому новый лорд-комиссионер смог выделять крупные суммы на общественные работы. Он построил акведук для доставки воды на острове Корфу (Керкира); открыл больницу и сооружал маяки; он продолжил строительство дорог, начатое его предшественниками. Губернаторы других островов следовали его примеру: лорд Чарлз Фицрой на Занте (Закинф), а полковник Нейпир – на Кефалонии (Кефалинии). Последний, прослуживший на этом острове много лет, посвятил все свои силы развитию этого острова, ибо, по его выражению, это было «самое слабое место» британского протектората.

Кефалония всегда была самым беспокойным островом из всех других; местные дворяне и крестьяне люто ненавидели друг друга; и если крупные владельцы плантаций винной ягоды были «приклеены к британскому рынку», то британские чиновники тратили здесь меньше денег, чем на Корфу. Кефалонцы и жители Занте (Закинфа) жаловались, что Корфу (Керкира) обогащается за их счет; тогда Нейпир предложил перенести столицу в Аргостолион на остров Кефалиния. О его популярности говорит тот факт, что ему много раз предлагали возглавить греческую армию. Но его методы, хотя и направленные на улучшение положения, бывали порой деспотическими – так, например, он избил одного дворянина с Ионических островов, увидев, как тот лупит свою жену; и угощал ударами своего хлыста крестьян, строивших дороги.

Как-то раз он решил спасти от гибели Черный Лес, в котором паслись козы, чем настроил против себя их владельцев. Нейпир поселил у себя на острове группу переселенцев с Мальты, которые начали обрабатывать земли на юго-востоке острова, но это породило национальную и религиозную вражду. Жалобы на Нейпира дошли до верховного комиссионера; занимать второстепенный пост Нейпир не захотел, и несмотря на то, что он очень много сделал для Кефалонии, его оттуда убрали. Он отомстил тем, что опубликовал книгу, в которой жестоко раскритиковал Адама.

Верховный комиссионер, несмотря на все свои достоинства, был очень экстравагантным человеком. Мейтленд ударился в другую крайность – однажды он вошел в зал заседаний сената в одной рубашке, красном ночном колпаке и тапках! А его преемник пустил все собранные на небольшом острове налоги на пошив сюртука, украшенного золотым кружевом; ему не понравился дворец, сооруженный Мейтлендом в качестве своей официальной резиденции и места для заседаний сената, и он воздвиг за пределами города прекрасную виллу Мон-Репос (Монрепа) на острове Корфу (Керкира), из окна которой король эллинов любовался позже морем и горами Эпира, которые Европа собиралась отдать ему в 1880 году.

Мейтленд был очень популярен среди аристократов острова Корфу, с которыми он подружился еще до своего назначения; его до сих пор вспоминают там с благодарностью, ибо он построил акведук. Так что он заслужил тот памятник, который до сих пор стоит перед его дворцом. Мейтленд запретил использовать принудительный труд на строительстве дорог и ввел специальный налог на ввозимый на остров скот, средства от которого шли на оплату дорожных рабочих. В 1824 году, когда он был назначен верховным комиссионером, были урегулированы отношения между греческой церковью на островах и экуменическим патриархом; в том же самом году лорд Гилфорд основал Ионическую академию, где преподавание велось на греческом языке.

Горячий сторонник филэллинов, он так любил Грецию, что, председательствуя на заседаниях академии, облачался в древнегреческий хитон, принял православие и хотел, как предлагал Уго Фосколо, разместить свой университет на Итаке. Однако греки предпочли остров Корфу, где население было смешанным и имелось больше развлечений. После объединения Ионическая академия прекратила свое существование, но ее библиотека, статуя и название улицы до сих пор напоминают корфиотам об их благодетеле. Помимо академии, он создал Ланкастерские школы; во времена Адама ионическое казначейство тратило на обучение 7000 фунтов – во много раз больше, чем венецианцы.

Но Фосколо предсказал, что увеличение числа образованных людей, усвоивших принципы свободы благодаря изучению греческих классиков, подорвет протекторат Британии, а отсутствие работы на островах неизбежно заставит молодых выпускников заняться политической борьбой. На острове Айия-Мавра (Лефкас) в 1819 году и на острове Занте (Закинф) в 1820 и 1821 годах уже были выступления против англичан. Создание независимого Греческого королевства, естественно, усилило националистическое движение и помогло сплотить сторонников объединения. Уже во времена Адама на островах образовалось четыре партии: британская, в которую входили правительственные чиновники и большинство землевладельцев; русская – которая получила поддержку у тех дворян, чьи феодальные привилегии были ограничены; французская и греческая, сторонники которой надеялись в конце концов объединить всю страну. До этого были согласны жить под британским протекторатом, ожидая, пока не окрепнет молодое королевство. Но у этой партии еще не было печатного органа для выражения своих идей. Таково было положение на Ионических островах, когда в 1832 году сэр Фредерик Адам ушел в отставку.

Глава 7. Балканские и сирийские проблемы Турции (1822–1845)

Другие христианские народы Балканского полуострова, за исключением православных албанцев, почти не проявляли интереса к борьбе греков за свою независимость. Напрасно в конце XVIII века призывал Ригас «тигров Черногории», «христианских братьев Савы и Дуная», «болгар, сербов и румын» подняться, как один человек, на борьбу за свободу Греции. Если бы они откликнулись на этот призыв, то мощь объединившихся христиан вполне могла бы сокрушить турок. Однако о союзе балканских народов против общего врага не могло быть и речи.

Князь Сербии Милош отказался поддерживать движение этеристов, а румыны вообще выступали против этого движения. Впрочем, среди сторонников Ипсиланти в Валахии было много сербов и болгар, а из-за Дуная готов был прийти ему на помощь отряд болгар. Но общего восстания христиан не случилось. В 1821 году, как и в 1897-м, получить выгоду от греко-турецкой войны хотели совсем другие народы. Объединение всех антитурецких сил произошло лишь в 1912 году.

Румыны очень быстро получили большие преимущества от своих контактов с турками, заменив в 1822 году фанариотских князей на местных. Оба этих господаря, будучи представителями национальной партии, с радостью выполнили распоряжения Порты, полученные ими в момент своего назначения, изгнать из своих княжеств греческих монахов. Это позволило им пополнить свою казну за счет богатств греческих монастырей и закрыть греческие школы. Среди дворян в моду вошла французская культура; а патриоты стали мечтать о возрождении родного языка. Несколько лет назад, когда Карагеа и Каллимаки еще писали свои кодексы на греческом языке, ибо это был язык, «используемый в этой стране», было создано общество, в задачу которого входило создание национальных школ и театра, а также выпуск газеты на румынском языке.

Первоначально все церковные книги в Румынии писались на старославянском языке; позже единственным языком церковной и светской культуры стал греческий. Из-за отсутствия славянских священников румыны в XVII веке стали проводить церковные службы на своем родном языке, а в самых бедных приходах румынский оставался языком церкви даже в фанариотский период.

На этой основе в последнее десятилетие греческого правления два горячих патриота, Георгий (Георге) Лазар и Георгий Асаки, начали создавать первые учебники румынского языка.

События 1821 года прервали эту работу; позже ее возобновили Асаки и Ион Элиаде Радулеску, которых можно назвать борцами за национальную идею в литературе своих княжеств. Асаки черпал вдохновение из посещения могил своих «предков»^[35] на берегах Тибра; Радулеску был учеником Лазара и потому обязан своим образованием румынам Трансильвании, которые были более просвещенными, чем их братья в Дунайских княжествах.

Асаки написал первую пьесу на румынском языке; а Радулеску стал в 1829 году редактором первой румынской газеты, которая печаталась на «ублюдочной латыни» Дуная (так в оригинале – «bastard Latin»). За ней вскоре последовала еще одна газета, которую издавал Асаки.

К сожалению, увлечение аристократии французским языком породило интеллектуальный и лингвистический разрыв между аристократией и народом, который не был еще преодолен даже в начале XX века. Французский язык и французские обычаи считались признаком благородного происхождения, точно так же, как в Средневековье представители правящих классов отличались от простонародья знанием старославянского и греческого языков. Для обучения детей высшего общества создавались французские школы; частые поездки дворян в Париж разоряли их поместья и усиливали влияние евреев, особенно в Молдавии.

Румыны считают датой рождения национальной эры в истории своей страны 1822 год. С этого года правителями княжества стали румынские князья, чего они так долго добивались, хотя это имело определенные недостатки. Румынские бояре, которые теоретически были за то, чтобы выбирать своих господарей из числа румынских аристократов, вовсе не хотели, чтобы кто-то поднялся выше их самих. Поэтому во времена Ипсиланти многие из них бежали в Россию или Австрию; эти люди жаловались царю на слишком либеральную политику Стурдзы, который приводил к власти в Молдавии новых худородных людей.

После восстановления дипломатических отношений между Россией и Турцией они вернулись домой и заставили своего государя даровать им так называемую Золотую буллу, которая избавляла их ото всех налогов. Но, освободившись от греческих правителей, румыны могли теперь попасть под власть нависавшей над ними Российской империи, которая уже поглотила одно румынское княжество и стремилась установить свой протекторат над двумя другими^[36].

Новый царь Николай I всего лишь через несколько месяцев после своего восхождения на престол сосредоточил на берегу реки Прут войска и высокомерно потребовал от турок, чтобы они освободили княжества, которые были ими оккупированы. На султана давила Великобритания, убеждавшая его не провоцировать Россию на новую войну; из-за уничтожения янычар турки не имели сил победить русских^[37]; и 7 октября 1826 года Николай заставил Махмуда II подписать Аккерманское соглашение, по которому российские корабли получали право свободно ходить в Черном море, а господари должны были избираться из старейших и самых талантливых аристократов Румынии с согласия Порты на срок в семь лет. Для их смещения или отставки требовалось согласие России; консулы России должны были передавать господарям советы русского императора; они должны были составить проект административной реформы для своих княжеств, которые в течение двух лет будут избавлены от уплаты дани Турции, а после этого должны будут выплачивать ее в таком же размере, в каком она была в 1802 году.

Было справедливо замечено, что Россия, благодаря этому договору, получила больше, чем в том случае, если бы ей удалось победить Турцию в ходе войны. Однако этот договор стал лишь прелюдией к новой войне, которая разразилась в 1828 году.

Победа в Наваринском сражении побудила царя напасть на Турцию, флот которой был уничтожен, еще до полной реорганизации ее армии. Великобритания отказалась участвовать в этой войне; повод для нее дал султан, официально отказавшийся выполнять условия Аккерманского договора. Царь закончил войну с Персией (Ираном), заключив мир, по которому Россия, в частности, получала город Эчмиадзин, где жил армянский католикос^[38], и 26 апреля 1826 года объявил войну Турции.

Как обычно, русская армия без промедления заняла Дунайские княжества; на этот раз их оккупация продолжалась шесть лет. Оба князя были заменены временным правительством, которое возглавил граф Пален; народ в ходе войны должен был заниматься перевозкой грузов для армии, и голодные крестьяне выпрягали своих отощавших от голода быков, чтобы самим впрячься в повозки.

Вторая Русско-турецкая война XIX века вовсе не напоминала прогулку. Дунайские княжества были оккупированы без особых проблем; но Браилов (Брэила) и другие мощные турецкие крепости к югу от Дуная сопротивлялись очень долго. Варну удалось взять лишь благодаря измене, в результате дворцовых интриг против ее коменданта; Шумла поначалу отбила все штурмы; Силистрия выдержала четырехмесячную осаду.

В Азии русская армия добилась больших успехов. На Черном море пали крепости Анапа и Поти; Паскевич, только что закончивший войну с Персией, овладел Карсом, Ахалцихом и Ардаганом; Ахалкалаки и Баязет также сдались под натиском русских войск. Тем не менее после целого года боев вторая кампания стала неизбежна. Царь, уязвленный упорным сопротивлением турок, поручил командование в Европе генералу Дибичу. Победа русских войск при Кулевче и капитуляция в июне 1829 года Силистрии изменили ход войны. Армия Дибича совершила подвиг, который турки считали невозможным, – она пересекла Балканы, и этот поход с захватом Бургаса и с разгромом турок при Сливене был осуществлен практически без сопротивления со стороны врага и с незначительными потерями^[39].

Захват Бургаса и других портов на Черном море позволил русскому флоту снабжать войска всем необходимым. После боев при Айтосе и при Сливене Дибич 20 августа вошел в Адрианополь, «подобно тому как новый командир гарнизона входит, по словам Мольтке, в дружественный город» (деморализованный гарнизон сдался без боя).

Эта старая столица Турецкой империи (с 1365 по 1453 г.), без всякого сопротивления, сдалась на милость армии, в которой насчитывалось от силы 20 тысяч человек. Талант русского генерала и деморализованность турок позволили свершиться этому чуду. Тем временем Паскевич в Азии овладел Эрзерумом и шел на Трапезунд.

Мустафа-паша из албанского Скутари подошел к Софии с армией из 40 тысяч арнаутов, желая спасти империю, которую до этого он позволил русским ослабить; Шумла, «неприступная крепость» Видин, а также Рущук все еще удерживались турками.

Но русским пришлось столкнуться с более грозным, чем турки и албанцы, врагом – чумой и другими болезнями, которые всегда сопровождают поход вражеской армии по территории, которая славится своими быстрыми и резкими перепадами температур. В этих обстоятельствах царь поспешил заключить мир, которого турецкие государственные мужи, не представлявшие себе истинного размера русской армии и условий, в которых ей приходилось воевать, – они полагали, что у Дибича 60 тысяч человек (на самом деле оставалось 7 тысяч), к тому же не знавшие о подходе Мустафа-паши, желали не меньше самого царя. Больше всего они боялись, что в Стамбуле вспыхнет бунт, от которого полетят их головы, а барон фон Мюффлинг, прусский посланник в Турции, использовал свое огромное влияние на турок во благо России.

Дибич, со своей стороны, великолепно исполнил роль генерала-победителя. Когда турецкие послы, явившиеся в Адрианополь для обсуждения условий мира, поняли, в каком положении находится русская армия, и пригрозили прекратить переговоры, авангард Дибича дошел до города Цорлу, от которого было рукой подать до Стамбула, другие русские авангарды заняли Энез на берегу Эгейского моря, русские десанты взяли Созопол, Иниду и Мидию на Черном море. Одновременно русский флот крейсировал у входа в Босфор и угрожал Дарданеллам, а за ним вполне могли последовать британские корабли. По-видимому, именно эти события и предвосхитили Крымскую войну 1853–1856 годов.

К прусскому послу присоединился британский; он стал убеждать султана заключить мир; наконец, Махмуд II со слезами на глазах согласился подписать столь невыгодный для него Адрианопольский договор.

Договор, подписанный в старой столице Турции 14 сентября 1829 года, не столько уменьшил территории Турецкой империи, сколько нанес удар по престижу султана. Дельта Дуная была для турок потеряна навсегда, а Черное море, Босфор и Дарданеллы были объявлены свободными и открытыми для всех русских судов, независимо от их размера, и для судов других стран, находящихся в мире с Портой. В Азии царь вернул туркам Баязет и Эрзерум, но оставил за собой Анапу, Поти, Ахалцих и Ахалкалаки, так что воинственное население Северного Кавказа осталось изолированным. Турция должна была выплатить контрибуцию, размер которой позже был сокращен; княжества Валахия и Молдавия, а также Сербия получали автономию, гарантом чего становилась Россия. Россия должна была владеть Валахией и Молдовой до полной выплаты контрибуции. Валахия и Молдова сохранили свои привилегии под властью Порты, однако, согласно отдельному указу, господаря теперь следовало выбирать пожизненно, а сместить его можно было только по одной причине – если он совершит преступление.

Господари должны были управлять внутренними делами княжеств, советуясь со своими экстраординарными ассамблеями или диванами. На левом берегу Дуная туркам запрещалось строить крепости или создавать поселения, а вся существующая на тот момент собственность мусульман должна была быть продана в течение 18 месяцев. Княжества были освобождены от поставок зерна, баранины и дров для турецкого правительства, однако они должны были выплатить за это большую компенсацию. После смерти или смены господаря они обязаны были также выплачивать сумму, равную годовому размеру дани; но после ухода русской оккупационной армии их освободили от этого на два года. Таким образом, единственной связью султана с румынами осталось назначение новых правящих князей и уплата дани. Но если власть султана уменьшилась, то власть русских усилилась, и присутствие русских войск предоставило царю возможность усилить свое влияние в этом регионе.

Граф Павел Киселев, которому царь доверил управление Дунайскими княжествами после Адрианопольского мира, значительно улучшил положение его жителей. Он успешно боролся с чумой, холерой и голодом, которые на них обрушились; а укрепив их материальное благополучие, принялся за разработку положения, которое должно было упорядочить жизнь людей; создание этого документа было оговорено в Аккерманской конвенции и началось еще во время войны. «Регламент жизни», как называлось это положение, был разработан совместной комиссией из четырех дворян Валахии и четырех молдавских дворян под эгидой России. Он начал действовать в 1831 году в Валахии и в 1832 году в Молдавии. Как и ожидалось, этот регламент положил конец анархии, царившей в управлении, но сохранил строго олигархическую основу румынского общества. Самым ярким примером этого стал тот факт, что дворяне были избавлены от всех поборов и налогов. Чтобы добиться поддержки дворянства, Россия пожертвовала интересами тех, кто обрабатывал землю. Положение крестьян только ухудшилось – количество дней на барщине увеличилось, а земельные наделы, которые помещики обязаны были выделить крестьянам, уменьшились. Таким образом, крестьянам досталось все бремя общественной жизни, а аристократам – все ее блага.