Персы и мидяне. Подданные империи Ахеменидов

Золотая чаша бесспорно изготовлена в Иране, ее украшенный плетеным узором край и сюжеты на стенках демонстрируют иранскую технику изображения животных и нанесения орнамента. Облики и одежда людей на чаше близки к амлашскому и луристанскому типам. Дополнительные подтверждения местного изготовления чаши предоставляют талышские мечи, которые можно видеть под одной из колесниц на верхнем украшающем ее фризе.

На верхнем фризе также изображены три хурритских бога на колесницах, запряженных быками и мулами, и эта картина напоминает о богах погоды на хурито-митаннских цилиндрических печатях конца 2-го тысячелетия из Сирии и Юго-Восточной Турции. Мисс Порада и другие исследователи высказали предположение, что явно несвязанные темы, занимающие пространство ниже опоясывающего чашу фриза с богами погоды, иллюстрируют некоторую хурритскую мифологическую историю, возможно миф об Улликуммише. Особое внимание следует обратить на тесную связь с техникой выполнения кубков из Амлаша и Марлика. Высокий серебряный кубок с наложенными фигурами из электрума из того же сгоревшего здания в Хасанлу имеет нижний фриз с животными в стиле Марлика и по краю – батальную сцену с пехотинцами и колесничими, пророчески изображающую бедствия, которые послужат концом Хасанлу (см. рис. 11 г). Своим видом эти воины напоминают фигуры на чаше. Узкие их головы перевязаны лентами, длинные волосы закрывают весь затылок.

Существует еще один, более значительный клад с территории Манна: это знаменитое теперь сокровище из Зивие, холма с развалинами, находящегося юго-восточнее озера Урмия. В 1947 г. жители близлежащей деревни Саккыз нашли клад золота, серебра и слоновой кости в саркофаге, имеющем форму ванны (рис. 16). Первоначально клад разрушили крестьяне, поэтому отнюдь не ясно, сколько вещей находилось в саркофаге и сколько было найдено уже в процессе более поздних работ на холме. Ядро клада неоднородно ни по технике, ни по стилям, и теперь мы можем увидеть отдельные его части.

Рис. 12. Часть трапециевидной золотой пластины из Зивие, вероятно нагрудной. Метрополитен-музей, Нью-Йорк. Вся пластина с шестью рядами животных имеет ширину 10¹/₄ дюйма вверху, 5⁵/₈ дюйма внизу и высоту 11¹/₂ дюйма.

В первую очередь следует признать художественную устойчивость золотых пластин, колчанов и предметов из слоновой кости с гравировкой, выполненной в чисто ассирийском стиле и в значительной степени посвященной сценам охоты на львов, ассирийским в каждой детали, бесстрастным, скучным и повторяющимся. Во-вторых, друг к другу хорошо подходят золотая пектораль в форме полумесяца и части трех трапециевидных нагрудных пластин с выгравированными рядами фантастических животных, расположенных по обе стороны от священных деревьев. Концепция этих изделий опять-таки в основном ассирийская, но искусство в большей степени представляет собой смесь нескольких черт, в которых различимы некоторые заимствования из Финикии и чаще из Урарту (рис. 12). Пектораль в форме полумесяца – урартская по форме, как и горбатые, крылатые львы и отвратительные орлы-грифоны, пополнившие бестиарий. Обычай создавать демонов из частей различных животных особенно заявил о себе в Урарту.

Пектораль наилучшим образом подходит для знакомства с третьим стилистическим типом, поскольку в узких концах полумесяца расположены поджавшие лапы животные, изображенные в чисто скифском стиле. Конечности этих зайцев и медведей «незаметно переходят» в кудрявые лапы животных из более поздних скифских мастерских в российских степях. Другие золотые фрагменты клада имеют по краю ряды голов грифонов, популярные у скифских художников символы, и есть также интригующий кусочек золотой фольги (теперь состоящий приблизительно из 24 фрагментов), покрытый сеткой завитков, которые, как оказывается, являются волнообразными окончаниями ветвей священного дерева. В промежутках между ветвями сидят миниатюрные олени скифской формы, в точности как на изделиях замечательных скифских находок из Куль-Оба и приднепровских курганов (рис. 13). Места соединений священных ветвей закрыты урартскими львиными масками. Эта пластина сопоставима с другими образцами смешанного урартского стиля из Закима в турецкой провинции Каре и из Ани-Пемзы в Армении, на одном из которых завитки расположены вокруг урартских животных, а другой содержит по краю изображение типично урартского дерева. Недавняя находка урартского пояса в могиле железного века в осетинском поселении Тли является еще одной иллюстрацией популярности урартских предметов среди проживавших на периферии народов.

Рис. 13. Часть золотой пластины со скифскими животными из Зивие. Весь оригинал имел 6¹/₂ дюйма в ширину.

Очевидно, мы имеем дело с периодом общего взаимообмена между Ираном, Урарту и южнороссийскими скифскими княжествами. Среди объектов из Зивие, не принадлежащих к кладу, есть настоящие импортированные скифские вещи. Каменная гиря, или печать, имеет чисто скифскую форму и принадлежит к типу, образцы которого были найдены в урартском городище Кармир-Блур в Ереване, захваченном скифами в 625 г. до н. э., в собственно скифском Келермесе и в других местах захоронений. Изогнутая псалия конского удила, заканчивающаяся головой животного, демонстрирует свойственные скифам три отверстия для уздечки. Однако, как и эти предметы, наиболее важный скифский образец – серебряную чашу, инкрустированную концентрическими кругами из скифских животных и голов грифонов, расположенными вокруг центрального круга с ассирийскими бутонами лотоса, – нельзя с уверенностью приписать к основному кладу.

Несмотря на скифские предметы, присутствие непосредственно скифского импорта, а также наличие местных изделий, по-видимому, позволяет отнести находки Зивие к периоду от 675-го до 625 г. до н. э., когда скифы правили на маннейской территории. Правда, эти даты кажутся слишком ранними для предметов, имеющих точные аналогии в скифских могилах на их родине в России. Проявляющееся в некоторых предметах ассирийское и урартское влияние, как можно предположить, предшествует 612 г., когда мидяне окончательно разбили ассирийцев, и, конечно, 590 г., когда разрушили Кармир-Блур. В ответ на возражения, основанные на скифской хронологии, можно предположить, что скифское искусство, до сих пор воспринимавшееся как порождение степных земель, на самом деле развивалось южнее Кавказа под влиянием Месопотамии в период скифского господства, распространившись в южную часть России в начале VI в. Таким образом, была установлена тесная связь между скифским и иранским искусством. Линии такого развития вполне убедительно подсказываются анализом стиля некоторых предметов, но в большей степени зависят от даты захоронения клада. Даже если сам саркофаг и отдельные предметы его содержимого были выполнены в начале VII в. (до скифского господства), изделия из слоновой кости не могли быть сделаны до правления Ассархаддона, а предметы из Хафантлу, места в трех милях к юго-западу от Зивие, аналогичные пластинам в ассирийском стиле из Зивие, показывают, что мы имеем дело не с обособленными фамильными ценностями. Однако захоронен был клад позднее, в правление Ашшурбанипала (668–626 гг. до н. э.), достаточно поздно, чтобы включить предметы недавно развившегося скифского стиля. Приписывание клада правлению Ассархаддона, кроме того, подсказывается известным поведением этого монарха со скифами. В начале своего правления он сам выдал замуж свою дочь за скифского князя. Хотя нам ничего не известно об истории Зивие в его правление, но до него Саргон II, а после него Ашшурбанипал вели кампании против маннеев и захватили Изибье, Изирту и, вероятно, Зивие и Хафантлу. Наверное, в двух первых городах размещались скифские гарнизоны, поскольку союз между скифами и маннеями при главенстве скифов образовался приблизительно в 675 г. до н. э.

Города Урарту тоже ощутили потрясение от скифского вторжения в последние годы VII в., что подтверждается археологическими данными из Кармир-Блура. Захвату скифами территории вокруг озера Ван непременно предшествовал период мирного сосуществования между урартами, маннеями и их будущими завоевателями.

К пестрой смеси фрагментов искусства и культуры, созданной этими ценными открытиями, примыкают отдельные исторические данные из ассирийских летописей. Оказывается, например, что маннеи, несмотря на их родовую принадлежность, в первые три четверти VIII в. были силой, достаточно могущественной, чтобы отвлекать воинственные устремления Ассирии и Урарту. В век, прошедший между удачными походами против них Саргона II и падением скифских гарнизонов на маннейской территории, мы ничего не слышим о них, как о родовом организме, и, вероятно, предметы Зивие за одним исключением никоим образом не отражают историю самих маннеев. Этим исключением является пластинка из слоновой кости с вырезанным en creux^[3] изображением царя, то ли получающим добычу, то ли готовящимся к войне. Он стоит под балдахином, принимая жезлоносца и оружейника с луком и стрелами, в то время как еще одна фигура подводит к нему быка. Скопированное из ассирийского источника (балдахин и священное дерево), это изделие прекрасно воспроизводит иранский стиль. Одежды с длинной бахромой и расшитыми боковыми вставками обнаружены на луристанских кованых изделиях, особенно в ряде золотых и бронзовых поясных пластинок, показывающих процессии фигур на ритуальных церемониях (см. рис. 7), выполненных в одном и том же неотделанном стиле, как на костяных изделиях из Зивие. В них используется набор художественных соглашений, связывающих Луристан и территорию Манна, и в этом свете кажется возможным, что жители этих двух районов в 1-м тысячелетии появились в результате одного и того же перемещения иранского народа. Два иранских племени, вовлеченные в политическую историю Манна и Луристана в VII в., скоро должны были прийти к господству над всем Западным Ираном.

Неизвестные в истории 2-го тысячелетия племенные названия «мадаи» и «парсуа», неразделимые для греков мидяне и персы, впервые появились в ассирийских исторических летописях IX в. до н. э. Правители этих двух племен платили дань Ассирии в правление Салманасара III (869–824 гг. до н. э.), и в то время, по-видимому, парсуа располагались южнее и юго-западнее озера Урмия, а мадаи – юго-восточнее восточных склонов гор Курдистана, распространяясь на восток на северо-западное плато, несколько севернее области, называвшейся Мидией во времена Ахеменидов. Тем временем парсуа переместились вниз по хребту Загроса и сформировали второй анклав в Центральном Загросе, на территориях, которыми предполагала править Ассирия (рис. 14). Саргон II установил ассирийские гарнизоны внутри территории парсуа, главным из которых был Хархар («крепость Саргона»), находившийся недалеко от современного Хамадана. Однако во времена Саргона парсуа уже занимали долины у подножия Бахтиарских гор, западнее Шустара и северо-восточнее Суз, неподалеку от эламской территории Аншана. Этот новый район поселения они называли Парсумаш. Постепенно здесь поселилась основная масса парсуа и в конце концов отобрала территорию Аншана у ослабевшего Эламского царства. Но в 692 г. мы все еще слышим о Парсумаше и Аншане, сражающихся как союзники против царя Ассирии Синаххериба.

Рис. 14. Ассирия и Персия в VIII–VII вв. до н. э.

Пользуясь при каждом удобном случае слабостью Салманасара V (727–722), мидяне становились все более важным фактором ассирийской политики. Однако очень маловероятно, чтобы до правления Саргона их примитивная племенная организация позволила провести какую-либо согласованную политическую акцию. Мы знаем, что местный мидийский вождь Дайукку, противостоявший Саргону в 715 г. до н. э., считался достаточно могущественным, чтобы заслужить высылку в один из контролируемых ассирийцами городов в Сирии. Вероятно, это был Деиок, первым, согласно Геродоту, объединивший Мидий-ское царство и основавший Экбатану. В чем конкретно заключались достижения Дайукку, каковы были его отношения с парсуа и был ли в действительности он вообще мидянином – ничего этого мы не знаем. Но после правления Саргона, в 702 г. до н. э. мидийский царь Укшатар (по-гречески Киаксар) напал на ассирийский гарнизон в Хархаре.

Сложности с непокорным народом Манна могли заставить ассирийцев в правление Ассархаддона собирать припасы и лошадей из Мадая. До этого главным источником снабжения являлась Замуа, но хотя она всегда была лояльной к Ассирии, с восточных границ этой провинции угрожали маннеи. Постоянно, со времен набегов Салманасара, операции на территории Мадая были опасными, хотя Тиглатпаласар III (746–728) собирал с нее дань. Но теперь кажется, что ассирийское вмешательство в дела мидян для них абсолютно нежелательно, поскольку, когда силы Ассархаддона начали проникать на их территорию, между этими кампаниями три вождя сами появились в Ниневии, желая добиться помощи ассирийцев против мятежников у себя на родине. Это были Уппис из Партакки, Занасанна из Партукки и Раматайя из Уруказарбарны. Первое из названий, Партакка, вероятно, обозначает зарождавшуюся центральную иранскую провинцию, позднее называвшуюся Парфией, но ее расположение в то время неизвестно. Все эти территории находились значительно дальше контролируемых Ассирией Замуа и Парсумаша, и просьба ассирийской защиты, исходящая из страны, населенной, очевидно, мидянами, и уплата значительной дани наводят на мысль, что объединение мидян при Деиоке, о котором рассказывает Геродот, было домыслом более поздних времен. В 676 г. до н. э. ассирийцы вторглись на территорию мидян вплоть до горы Бикни (Демавенд, северо-восточнее Тегерана) в местности Патушарри, а между 676-м и 673 г. набеги на эту территорию стали интенсивнее. Конечно, очень вероятно, что путь ассирийских армий лежал к югу от территории Мадая, но без вмешательства мидян и киммерийцев, разумеется, не могло обойтись.

К 672 г. до н. э. Ассархаддон, видимо, достиг уровня подлинной стабильности на своих восточных границах, но пророческие тексты показывают, что с 674 г. начала расти его озабоченность деятельностью некоего Каштарити, который решил объединять маннейские, мидийские и недавно прибывшие киммерийские силы и, более того, угрожал и так слабым гарантиям дани из страны Манна. По-видимому, Каштарити царствовал в местности Kap-Каши в центральном Загросе, где основное население оставалось касситским. На достаточных основаниях современные ученые установили, что это был не кто иной, как Геродотов Фраорт и сын Киаксара, о котором говорили как о первом царе, подчинившем персов мидянам. Каштарити отобрал у Ассирии Дур-Энлиль и Шарру-Икби, два главных маннейских города, и правил страной Манна, пока кампания Ашшурбанипала после 660 г. до н. э. не восстановила там ассирийское господство. О покорении Фраортом вождя парсуа Теиспа современных данных у нас нет, но, судя по обстоятельствам отношений Кира с Ашшурбанипалом, о которых будет упомянуто в следующей главе, это вполне правдоподобно.

Рис. 15. Покрытая глазурью шкатулка, найденная в Сузах. Приблизительно 700 г. до н. э. Высота – около 6 дюймов.

Начальные столкновения между ассирийцами и мидянами наблюдались на территории, простиравшейся от Каспийского моря до Персидского залива. В них были вовлечены Урарту и Элам, а страна Манна использовалась урартами и мидянами в качестве марионетки, в то время как скифы очень ловко пользовались преимуществом текущей ситуации, главным образом помогая киммерийцам.

Эти обстоятельства объясняют смесь стилей в образцах из Зивие, и мы должны иметь их в виду при поисках начал специфического индийского искусства. В чем же тогда состоит значение основных предметов клада Зивие, пекторали в форме полумесяца и трапециевидных пластин, которые нельзя отнести ни к ассирийским, ни к урартским, скифским или маннейским источникам? Если мы не желаем идти проторенным путем, не стоит ли нам отнести их к искусству мидян, пребывавших до этого момента в тени, или к искусству парсуа, к чьей территории в Центральном Загросе мы можем предположительно приписать луристанские ситулы, фаянсовые пластинки и шкатулки из Суз и Чога-Замби-ля, для которых характерен тот же самый звериный стиль (см. рис. 8)? Несомненно, на этой стадии нам не следует утверждать категорически наличие специфической мидийской формы искусства, хотя ситулы, фаянс и золотые пластины Зивие безусловно разделяют одинаково эклектическое отношение к ассирийским источникам, показывают одних и тех же мифических зверей, имеют один стиль проходящих рядов животных (рис. 15). И конечно, на блюдах Зивие, луристанских ситулах и пластинах изображение грудных клеток животных в виде вогнутых треугольников, прикрепленных сверху к тазу «кнопкой», – это изощренность, которая, как мы увидим, будет продолжаться на начальной стадии ахеменидского искусства. Кажется вероятным, что мидийское искусство возникло в этом «смешанном стиле», который мы находим в Северном и Центральном Загросе.

Рис. 16. Мидяне, несущие дань, выгравированные по краю бронзового саркофага из Зивие.

О внешнем виде и одежде мидян в этот ранний период ассирийское искусство оставило нам общее, но не лишенное противоречий изображение. Рельефы Саргонидов показывают их людьми среднего роста, коротко стриженными, носящими плащи из овчины или накидки из шкуры леопарда. На них зашнурованные сапоги, доходящие до икры ноги, остроконечные шапки с широкими лентами на лбу или падающими тремя складками – короче говоря, обычная одежда людей, живущих в холодных районах. Люди с очень похожей внешностью в бахромчатых (на шерстяной подкладке) и пятнистых (из шкуры леопарда) накидках выгравированы по краю бронзового саркофага, в котором был найден клад Зивие (рис. 16).