Голый завтрак

– Брэдли, ваше поведение дает повод для слухов – а я надеюсь, ради вашего же блага, что это слухи и есть, – столь невыразимо неприятных, что… Я хочу сказать, что жена Цезаря… гм… что наш Отдел должен быть вне всяких подозрений… и уж конечно, вне таких подозрений, каковые вы, кажется, вызвали. Вы ухудшаете общую моральную обстановку в отрасли. Мы готовы немедленно принять вашу отставку.

Скупщик бросается на пол и подползает к ОИ:

– Нет, хозяин, нет… Без работы в Отделе я просто не выживу.

Он целует руку ОИ, запихивая его пальцы себе в рот (ОИ должен нащупать его беззубые десны) и сетуя, что потерял зубы «на шлушбе».

– Прошу вас, хозяин! Я буду подтирать вам задницу, буду стирать ваши грязные презервативы, буду чистить вам обувь жидкой смазкой со своего носа…

– Право же, это крайне неприятно! У вас что, совсем нет чувства гордости? Должен сказать, что все это определенно вызывает у меня отвращение. Я имею в виду, что в вас есть нечто… э-э… гнилое, да и пахнете вы, как куча компоста. – Он прижимает к лицу надушенный платок. – Я вынужден просить вас немедленно покинуть кабинет.

– Я все сделаю, хозяин, все! – Мерзкая улыбка раскалывает пополам его истасканное зеленое лицо. – Я еще молод, хозяин, и очень силен, когда распаляюсь.

ОИ срыгивает в платок и слабой рукой указывает на дверь. Скупщик встает, мечтательно глядя на ОИ. Его тело начинает сгибаться, как прутик лозоходца. Он плавно валится вперед…

– Нет! Нет! – кричит ОИ.

«Хлюп… хлюп-хлюп».

Час спустя Скупщика находят отключившимся в кресле ОИ. Сам ОИ бесследно исчез.

Судья:

– Все указывает на то, что вы неким необъяснимым образом… э-э… ассимилировали Окружного Инспектора. К сожалению, доказательств нет. Я бы рекомендовал заключить – вернее сказать, поместить вас в какое-нибудь учреждение, но не знаю места, подходящего для человека вашего калибра. Сам того не желая, я должен распорядиться, чтобы вас освободили.

– Да его надо держать в аквариуме, – говорит охранник.

Скупщик наводит ужас на всю отрасль. Исчезают наркоты и агенты. Словно летучая мышь-вампир, он испускает наркотические миазмы, влажный зеленый туман, который обезболивает его жертвы и делает их беспомощными в его всеохватывающем присутствии. А добившись своего, он несколько дней прячется от всех, словно обожравшийся боа-констриктор. В конце концов его застали за перевариванием офицера, дежурного по Отделу наркотиков, и уничтожили огнеметом – следственная комиссия сочла подобное средство оправданным, поскольку Скупщик как человек лишился всех прав, а значит, превратился в существо, не принадлежащее ни к одному биологическому виду и представляющее собой угрозу для наркотической отрасли на всех уровнях.

В Мексике весь фокус в том, чтобы отыскать местного джанки с рецептом, заверенным властями, по которому можно получать определенное количество каждый месяц. Нашим Человеком был Старый Айк, большую часть жизни проживший в Штатах.

– Ездил я с Айрин Келли, развеселая была бабенка. В Бьюте, штат Монтания, у нее от коки белая горячка началась, вот она и давай носиться по гостинице и орать, что за ней гонятся китайские легавые с мясными топориками. В Чикаго я знавал одного легавого, так тот обычно нюхал коку в виде кристалликов, голубых таких кристалликов. Короче, одурел он, значит, как-то раз и как заорет, что его преследуют федералы, а потом бежит в переулок и сует голову в мусорный бак. Я и говорю: «С чего это ты?» – а он мне: «Убирайся, а не то пристрелю. Я запрятался лучше некуда».

Тем временем мы получаем по рецепту немного кокаина. Гони его по вене, сынок. Уколовшись, ты чувствуешь его запах, чистоту и прохладу в носу и в горле, потом приход – чистое наслаждение прямо в мозгу, где загораются лампочки кокаиновых гирлянд. В голове – треск белых взрывов. Через десять минут ты захочешь вмазаться еще разок… в поисках новой дозы ты обойдешь весь город. Но если не сумеешь раздобыть кокаина, ты поешь, ляжешь спать и забудешь о нем.

Это тяга одного только мозга, потребность без чувства и тела, потребность не упокоенного призрака, протухшая эктоплазма, выметаемая старым джанки, кашляющим и харкающим на утренних ломках.

Однажды утром вы просыпаетесь, принимаете спидбол и чувствуете мурашки по коже. Черноусые копы 1890-х годов загораживают двери и лезут в окна, злобно рыча и сверкая синими рельефными кокардами. По комнате маршируют с мусульманской Похоронной песней наркоты, несущие тело Билла Гейнза; неярким голубым огнем светятся стигматы его ран, нанесенных иглой. Целеустремленные шизофреники-детективы обнюхивают ваш ночной горшок.

Это белая горячка от коки… Сядьте, успокойтесь и вколите себе побольше все того же морфия казенного образца.

День Мертвецов: меня пробило на жор, и я съел сахарный череп моего маленького Уилли. Он заплакал, и мне пришлось идти еще за одним. Прошел мимо коктейль-бара, где кляли на чем свет стоит хай-лайного букмекера.

В Куэрнаваке (или это был Таско?) Джейн встречает одного сутенера-тромбониста и исчезает в клубах марихуанного дыма. Сутенер принадлежит к числу сторонников диеты, богатой положительными флюидами, и потому уродует женский пол, вынуждая своих телок глотать все это дерьмо. Он непрерывно развивал свои теории… а частенько устраивал одной из телок форменный экзамен и грозил объявить забастовку, если та не выучит наизусть каждый нюанс его новых нападок на логику и человеческий облик.

– Так вот, детка, я должен кое-что тебе поведать. Но если ты этого не воспримешь, я уже ничем помочь не смогу.

Курение «чайка» он превратил в ритуал, а по отношению к джанку, как и некоторые другие чаевники, был истым пуританином. По его утверждению, чаек позволял ему входить в контакт с голубыми сверхгравитационными полями. Он имел собственное мнение обо всем на свете: какое нижнее белье полезно для здоровья, когда пить воду и как подтирать задницу. У него было лоснящееся красное лицо с широким приплюснутым носом и маленькими красными глазками, загоравшимися, когда он смотрел на какую-нибудь телку, и гаснувшими при взгляде на все остальное. Его широченные плечи производили впечатление физического недостатка. Он вел себя так, будто других мужчин не существует, а в ресторанах и магазинах передавал заказы мужскому персоналу через посредницу. И ни один Мужчина никогда не вторгался в его унылое тайное жилище.

Короче, он отвергает джанк и тащится от травы. Я сделал три затяжки, Джейн взглянула на него, и ее плоть кристаллизовалась. Я вскочил и с криком «мне страшно!» выбежал из дома. Выпил пива в маленьком ресторанчике – бар, украшенный мозаикой, футбольные результаты и афиши боя быков – и дождался автобуса в город.

Через год, в Танжере, я узнал, что она умерла.

БЕНВЕЙ

Короче, мне поручили нанять доктора Бенвея на службу в «Ислам инкорпорейтед».

Доктор Бенвей был приглашен в качестве советника в Республику Свободию – место, где все предаются свободной любви и непрерывным купаниям. Граждане там умиротворены, едины, честны, терпимы, а главное – чисты. Однако обращение к Бенвею за консультацией говорит о том, что за этим гигиеничным фасадом не все гладко: Бенвей – манипулятор и координатор знаковых систем, а также специалист по допросам всех степеней, промывке мозгов и контролю. Я не виделся с Бенвеем после его скоропалительного отъезда из Аннексии, где ему было поручено осуществить ТД – Тотальную Деморализацию. Первым шагом Бенвея стало запрещение концентрационных лагерей, массовых арестов и, кроме как при неких исключительных, особых обстоятельствах, применения пыток.

«Я против жестокости, – говорил он. – Она неэффективна. А вот продолжительное дурное обращение почти без насилия вызывает, при умелом его применении, тревогу и чувство определенной вины. Необходимо помнить некоторые правила, вернее сказать, руководящие принципы. Объект не должен сознавать, что упомянутое дурное обращение является тщательно спланированным нападением некоего немилосердного противника на его подлинную личность. Его надо заставить почувствовать, что при любом обращении он получает по заслугам, поскольку способен на некий (это никогда не уточняется) ужасно безнравственный поступок. Голую потребность контроломанов следует скромно скрывать за ширмой капризной, запутанной бюрократии, причем так, чтобы исключить непосредственный контакт объекта с противником».

Каждому гражданину Аннексии было предписано получить и всегда носить с собой портфель, битком набитый документами. Граждан могли останавливать на улице в любое время, и Контролер – в штатском, в различной форменной одежде, нередко в купальном костюме или пижаме, а то и совершенно голый, если не считать бляхи, приколотой к левому соску, – проверив каждую бумагу, ставил на ней печать. При последующей проверке гражданин должен был предъявить должным образом проставленные печати предыдущей проверки. Остановив большую группу, Контролер проверял и проштамповывал документы лишь у некоторых. Остальных подвергали аресту за то, что их документы не были должным образом проштампованы. Арест представлял собой «временное задержание», то есть арестованного должны были освободить, «если и когда» его Объяснительная Записка, должным образом подписанная и проштампованная, будет заверена Помощником Арбитра по Объяснительным. Ввиду того, что этот чиновник почти никогда не бывал в своем кабинете, а Объяснительную Записку следовало представить ему лично, объяснявшиеся целыми неделями, а то и месяцами, томились в ожидании в неотапливаемых конторах, без стульев и туалета.

Выданные документы были написаны исчезающими чернилами и постепенно превращались в просроченные закладные. Постоянно требовались новые документы. В безумной попытке уложиться в нереальные предельные сроки граждане сломя голову носились из одного бюро в другое.

В городе убрали все скамейки, отключили все фонтаны, уничтожили все цветы и деревья. Раз в четверть часа на крыше каждого многоквартирного дома (в таких домах жили все) включались оглушительно громкие сирены. От вибрации люди нередко падали с кроватей. Всю ночь по городу шарили лучи прожекторов (никому не разрешалось пользоваться шторами, занавесками, жалюзи или ставнями).

Никто никогда ни на кого не смотрел из-за строгого запрещения домогательств, подкрепленных словесно или нет, по отношению к кому бы то ни было, с какой бы то ни было целью – как сексуальной, так и любой другой. Были закрыты все бары и кафе. Спиртное можно было приобрести только по специальному разрешению, а приобретенное таким образом спиртное нельзя было ни продавать, ни отдавать бесплатно, ни каким-либо способом передавать никому другому, и присутствие другого лица в помещении расценивалось как достаточное доказательство передачи спиртного.

Никому не разрешалось запирать двери, а у полицейских имелись ключи, подходившие ко всем замкам в городе. В сопровождении экстрасенса они врывались в чью-нибудь квартиру и принимались за «поиски улик».

Экстрасенс обнаруживал для них все, что человек хотел спрятать: тюбик вазелина, клизму, носовой платок, испачканный спермой, оружие, незаконно приобретенный алкоголь. При этом они всегда заставляли подозреваемого раздеться догола и подвергали его крайне унизительному личному обыску, по поводу чего делали глумливые, оскорбительные замечания. Многих латентных гомосексуалистов увели из дома в смирительной рубашке после того, как они смазали задницу вазелином. Впрочем, придраться к хозяину могли при виде любого предмета. Перочистки или распорки для обуви.

– А это еще что такое?

– Перочистка.

– Он говорит, перочистка.

– Я уже услышал все, что хотел.

– Похоже, больше ничего нам не нужно. Эй ты, пойдешь с нами!

По прошествии нескольких таких месяцев обыватели начали жаться по углам, точно запуганные коты.

Разумеется, полиция Аннексии возбуждала дела против людей, подозреваемых в том, что они агенты, саботажники или инакомыслящие, – на конвейерной основе. Что касается допроса подозреваемых, то Бенвей говорит так:

«Хотя применения пыток я, как правило, избегаю – пытка конкретизирует положение оппонента и мобилизует сопротивление, – угроза пытки помогает вызывать у объекта должное чувство беспомощности и благодарности следователю за ее неприменение. А применять пытки полезно в качестве наказания, когда объект уже настолько поддается обработке, что считает наказание заслуженным. С этой целью я разработал несколько методов применения дисциплинарных мер. Один из них назывался «Коммутатор». К зубам объекта прижаты электрические сверла, которые могут включиться в любой момент; а его обучают работе с капризным коммутатором – учат вставлять определенные провода в определенные гнезда, реагируя на звонки и зажженные лампочки. Каждый раз, как он ошибается, сверла включаются на двадцать секунд. Эти сигналы подаются с нарастающей скоростью, постепенно выходящей за пределы его реакции. Полчаса у коммутатора – и объект ломается, как перегруженный электронный мозг.

Изучение «мыслящих машин» помогает нам разобраться в работе головного мозга лучше, чем интроспективные методы. Человек Запада приобретает черты новейших электронных устройств. Гнали когда-нибудь коку по вене? Она действует прямо на мозг, активизируя связи чистого наслаждения. Наслаждение от морфия – во внутренностях. После укола вы прислушиваетесь к самому себе. А кокаин – это электрический ток, пропущенный через мозг, и тяга к кокаину – чисто мозговая, потребность без тела и чувства. Мозг, заряженный кокаином, – это обезумевший бильярд-автомат, сверкающий голубыми и розовыми огнями в электрическом оргазме. Мыслящая машина, в которой только начинает копошиться жизнь омерзительного насекомого, вполне способна испытывать наслаждение от кокаина. Жажда кокаина проходит всего через несколько часов, когда прекращается стимулирование кокаиновых каналов. Разумеется, кокаиновый эффект можно вызвать, активируя кокаиновые каналы электрическим током…

Так что очень скоро эти каналы изнашиваются, как вены, и наркоману приходится искать новые. Вена со временем снова появится, и при ловком чередовании вен джанки, если только он не становится прожигателем топлива, может не замечать потери. Однако мозговые клетки, исчезнув, уже не восстанавливаются, а когда наркоман лишается клеток мозга, жизнь его превращается в жуткую поебень.

Старики, сидящие на корточках, экскременты и ржавое железо в белом мареве жары, и до самого горизонта простирается панорама сплошь из голых идиотов. Полная тишина – речевые центры у них уничтожены, – лишь потрескивание искр да хруст опаленной плоти, когда они прикладывают электроды к спинному хребту. В неподвижном воздухе повис белый дым от горящей плоти. Группа детей привязала одного идиота колючей проволокой к столбу, развела у него между ног костер и со звериным любопытством наблюдает, как пламя лижет его бедра. Его тело, охваченное огнем, подергивается, как насекомое в агонии.

Как обычно, я отклоняюсь от темы. Вплоть до получения более точных сведений об электронике головного мозга главным инструментом следователя при атаке на подлинную личность объекта остаются наркотики. Барбитураты, разумеется, фактически бесполезны. То есть каждый, кого можно сломить подобным способом, не выдержал бы и тех детских методов, которые применяются в любом американском полицейском участке. При постепенно слабеющем сопротивлении нередко эффективен скополамин, однако он ухудшает память: агент может быть готов выдать свои секреты, но совершенно не в состоянии их вспомнить, при этом «легенда» и сведения о тайной жизни могут быть окончательно перепутаны. Во многих случаях добиться успеха позволяют мескалин, хармалин, ЛСД-6, буфотенин, мускарин. Балбокапнин вызывает состояние, близкое к шизофренической кататонии… наблюдались случаи автоматического повиновения. Балбокапнин – это депрессант, действующий на затылочные доли мозга и, возможно, выводящий из строя двигательные центры в гипоталамусе. Другие препараты, вызывавшие шизофрению на стадии эксперимента, – мескалин, хармалин, ЛСД-6, – являются стимуляторами затылочных долей мозга. При шизофрении затылочные доли стимулируются и угнетаются попеременно. За кататонией нередко следует период возбуждения и двигательной активности, в течение которого псих носится по больничным палатам, доставляя всем массу хлопот. Безнадежные шизики иногда полностью отказываются от движения и всю жизнь проводят в постели. «Причиной» шизофрении (причинное мышление не позволяет точно описывать процесс обмена веществ – недостатки существующего языка) считается нарушение регулирующей функции гипоталамуса. Автоматическое повиновение лучше всего достигается путем чередования доз ЛСД-6 и балбокапнина, причем балбокапнину придает силу кураре.

Существуют и другие приемы. Объекта можно довести до глубокой депрессии, вводя большие дозы бензедрина в течение нескольких дней. Психоз можно вызывать непрерывным введением больших доз кокаина или демерола либо резким отнятием барбитуратов после продолжительного приема. Можно вызвать привыкание к дигидрооксигероину и резко отменить прием препарата (это соединение вызывает привыкание впятеро быстрее и сильнее, чем героин, и отнятие переносится во столько же раз тяжелее).

Есть различные «психологические методы» – например, принудительный психоанализ. Ежедневно в течение часа объект должен высказываться по спонтанной ассоциации с каким-либо словом (в тех случаях, когда время не ограничено). «Ну-ну, давай не будем упираться, малыш. А не то папочка позовет злого человека. Возьми-ка маленький переносной коммутатор».

Случай с агентессой, которая забыла собственную подлинную личность и стала жить по легенде – она до сих пор работает поварихой в Аннексии, совершенно не умея готовить, – натолкнул меня на другую мысль. Агента учат отказываться от своей агентской личности и отстаивать легенду. Так почему бы не согласиться с ним, применив прием психологического джиу-джитсу? Предположить, что легенда и есть его настоящая личность, и другой у него нет. Личность агента прячется в подсознании, то есть выходит из-под его контроля, и докопаться до нее можно при помощи наркотиков и гипноза. Такой подход позволяет превратить добропорядочного гетеросексуального обывателя в гомика… то есть укрепляя и поддерживая в нем неприятие обычно скрываемых гомосексуальных позывов, лишить его в то же время доступа к пизде и подвергнуть гомосексуальной стимуляции. Потом наркотики, гипноз, и…», – Бенвей изобразил типичного гомика.

«Многие объекты страдают от сексуального унижения. Это нагота, стимуляция половыми возбудителями, постоянный надзор, смущающий объекта и предотвращающий облегчение от мастурбации (от эрекции во сне автоматически включается ужасная электровибрационная сирена, которая выбрасывает объекта из постели в холодную воду, сводя таким образом к минимуму вероятность «влажных снов»). Масса удовольствия – загипнотизировать священника и внушить ему, что пора осуществить ипостасные отношения с Агнцем, а потом направить ему в жопу какого-нибудь похотливого старого барана. После этого Следователь сможет добиться полного гипнотического контроля: объект будет кончать по его свистку и срать на пол, стоит лишь сказать «сезам, откройся». Нечего и говорить, что откровенным гомосексуалистам метод сексуального унижения противопоказан. (Кстати, здесь надо быть начеку и не забывать об общей телефонной линии… никогда не знаешь, кто подслушивает.) Помню одного малыша, так я довел его до такого состояния, что он обсирался при виде меня. Потом я мыл ему жопу и дрючил его. Это было очень приятно. К тому же красавчик он был что надо. А иногда объект плачет, как мальчишка, потому что не в силах удержаться от эякуляции, когда вы его дрючите. Короче, нетрудно понять, что возможности неисчислимы, как извилистые тропинки в большом прекрасном саду. Но стоило мне сделать первые шаги в поисках решения этой манящей проблемы, как я попал под чистку, устроенную партийными занудами… Ну что ж, son cosas de la vida».

Я добираюсь до Свободии, а она – боже мой! – чиста и уныла. Бенвей заведует ВЦ, Восстановительным Центром. Я захожу, и сразу после «как поживает такой-то?» – начинается:

– Сиди Идрисс «Стукач» Смизерс обо всем напел сендерам за сыворотку долголетия. Старого гомика могила исправит.

– Лестер Строганофф Смуун – «Эль Хассейн» – заделался латахом и пытается усовершенствовать ПАП, Процесс Автоматического Повиновения. Мученик отрасли…

(Латах – это человек, впавший в состояние, характерное для некоторых жителей Юго-Восточной Азии. Нормальные во всех других отношениях, латахи вынуждены копировать каждый жест, как только их внимание привлекают щелчком пальцев или резким окликом. Один из видов принудительно-непроизвольного гипноза. Иногда они получают травмы, пытаясь подражать движениям сразу нескольких людей.)

– Остановите меня, если услышите секрет атомной бомбы…

Лицо Бенвея сохраняет свои черты в фотовспышке настойчивости, ежесекундно подвергаясь неописуемому расщеплению или метаморфозе. Оно мерцает, как фильм, то теряющий, то вновь обретающий резкость изображения.

– Идемте, – говорит Бенвей, – я покажу вам ВЦ.

Мы идем по длинному белому коридору. Голос Бенвея вплывает в мое сознание из какого-то неопределенного места… бестелесный голос, то громкий и ясный, то еле слышный, как музыка в конце продуваемой ветром улицы.

– Изолированные группы, вроде туземцев архипелага Бисмарка. У них нет явного гомосексуализма. Треклятый матриархат. При матриархате всюду царят антигомосексуализм, конформизм и адская скука. Окажетесь где-нибудь при матриархате, идите, но не бегите, к ближайшей границе. Стоит побежать, и вас наверняка пристрелит какой-нибудь отчаявшийся латентный гомик из полиции. Значит, кто-то хочет приготовить плацдарм для наступления гомогенности на такой хаос возможностей, как Западная Европа и США? Еще один ебучий матриархат, что бы ни утверждала Маргарет Мид… Вон там вышла небольшая неприятность. Бой на скальпелях с коллегой в операционной. А моя ассистентка-бабуин набросилась на пациента и разорвала его в клочья. В потасовке бабуины всегда нападают на слабейшую сторону. И они совершенно правы. Нам не следует забывать наших славных обезьяньих традиций. Противником моим был Док Браубек. Бывший спец по подпольным абортам и толкач джанка (вообще-то он был ветеринаром), вновь призванный на службу во время нехватки рабочей силы. Так вот, Док все утро проторчал на больничной кухне, где лапал сестер и заправлялся угольным газом с «климом», а перед самой операцией, дабы набраться храбрости, глотнул двойную дозу мускатного ореха.

(В Англии, а главным образом в Эдинбурге, обыватели барботируют каменноугольный газ в «климе» – жуткой разновидности порошкового молока вкуса тухлой известки, – а потом тащатся от того, что получается в результате. Чтобы оплатить счет за газ, они закладывают все подряд, а если приходит человек отключить газ за неуплату, их воплями оглашается вся округа. Когда кого-то из тамошних жителей ломает от потребности в этом веществе, он говорит: «Я спекся» или «Эта старая печь мне на спину лезет».

Мускатный орех. Цитирую статью данного автора о наркотических средствах в «Бритиш джорнал оф аддикшн» (см. Приложение): «Заключенные и матросы иногда употребляют мускатный орех. Проглатывается примерно столовая ложка и запивается водой. Результаты смутно напоминают марихуану с побочными эффектами в виде головной боли и тошноты. Среди индейцев Южной Америки в ходу некоторые наркотики семейства мускатных орехов. Их обычно употребляют, вдыхая через нос сухой порошок из растения. Шаманы принимают эти ядовитые вещества и впадают в конвульсии. Считается, что их судороги и бормотания имеют пророческий смысл».)

– Лично я страдал похмельем от яхе и просто не мог принять ничего из браубекского дерьма. А он как налетит на меня и давай твердить, что разрез я должен делать не спереди, а сзади, после чего и вовсе понес околесицу: мол, обязательно надо удалить желчный пузырь, а не то провоняет мясо. Решил, что потрошит курицу на ферме. Я велел ему пойти и снова сунуть голову в духовку, тогда он имел наглость нажать мне на руку и перерезал пациенту бедренную артерию. Кровь хлынула струей и ослепила анестезиолога, который с воплями бросился бежать по коридорам. Браубек попытался ударить меня коленом в пах, а мне удалось подрезать ему подколенное сухожилие скальпелем. Он ползал по полу и наносил мне удары по ногам. Вайолет, моя ассистентка-бабуин, – единственная женщина, на которую мне было не совсем наплевать, – очумела вконец. Я уже влез на стол, изготовился прыгнуть на Браубека обеими ногами и затоптать его, но тут ворвались копы.

В общем, эта драка в операционной, «это неописуемое происшествие», как назвал его старший офицер, стало, можно сказать, последней каплей. Приближалась стая волков-убийц. Распятие на кресте – иначе это не назовешь. Разумеется, и я порой совершал кое-какие dumheits. А кто без греха? Как-то мы с анестезиологом выпили весь эфир, а больной нас застукал, к тому же меня обвинили в том, что я разбавляю кокаин средством для чистки унитазов. Вообще-то это делала Вайолет. Пришлось, конечно, ее выгораживать.

Кончилось тем, что всех нас с позором изгнали из отрасли. Конечно, Вайолет не была настоящей лепилой, как, впрочем, и Браубек, по правде говоря. Мало того – даже мой диплом поставили под сомнение. И все же Вайолет разбиралась в медицине лучше, чем вся Клиника Майо. Она обладала необыкновенной интуицией и высоким чувством долга.

Короче, выставили меня коленом под зад, да еще и без диплома оставили. Стоило ли заняться другим ремеслом? Нет. Врачевание было у меня в крови. Я смог продолжить привычное занятие – стал делать дешевые аборты в туалетах подземки. Опустился настолько, что начал прилюдно приставать к беременным женщинам на улицах. Безусловно, это было неэтично. Потом я встретил замечательного парня – Хуана Плаценту, Магната Детского Места. Сколотил свое состояние на выпоротках во время войны. (Выпоротки – это недоношенные детеныши животных, извлеченные из утробы самки вместе с детским местом и бактериями, причем, как правило, в антисанитарных и неподходящих условиях. Детеныша нельзя продать в качестве пищи, если ему не исполнилось шести недель. До этого момента он официально считается выпоротком. За нелегальную торговлю выпоротками полагается строгое наказание.) В общем, Хуанито контролировал целую флотилию торговых судов, которые он во избежание надоедливых ограничений зарегистрировал под абиссинским флагом. Он нанял меня судовым врачом на пароход «Филиаризис» – более мерзкого суденышка по морям не ходило. Оперируя одной рукой, другой я отгонял от больного крыс, а с потолка градом сыпались клопы и скорпионы.

Итак, кому-то при нынешнем положении дел понадобилась гомогенность. Могу устроить, но это дорого обойдется. Мне-то лично вся эта затея уже надоела… Вот и пришли… Переулок Обузы.

Бенвей рукой изображает в воздухе какой-то узор, и дверь распахивается. Мы входим, и дверь закрывается. Длинная палата, сверкающая нержавеющей сталью, белый кафельный пол, стены из стеклоблоков. Вдоль одной стены – койки. Никто не курит, никто не читает, никто не разговаривает.

– Подойдите, приглядитесь, – говорит Бенвей. – Вы никого не смутите.

Я прохожу дальше и останавливаюсь перед человеком, который сидит на кровати. Смотрю этому человеку в глаза. Никто, ничто не смотрит в ответ.

– НРНС, – говорит Бенвей, – необратимое расстройство нервной системы. Можно сказать, сверхсвободны… обуза для отрасли.

Я провожу рукой перед глазами больного.

– Да, – говорит Бенвей, – рефлексы у них еще остались. Смотрите.

Бенвей достает из кармана плитку шоколада и распечатывает ее под самым носом у больного. Больной принюхивается. Его челюсти приходят в движение. Он делает хватательные жесты руками. Изо рта капает слюна, длинным серпантином свисающая с подбородка. В желудке урчит. Все тело корчится от проснувшейся перистальтики. Бенвей отходит назад, держа шоколад на весу. Больной бросается на колени, запрокидывает голову и лает. Бенвей подбрасывает шоколад. Больной пытается схватить его на лету зубами, промахивается и принимается ползать по полу, громко пуская слюни. Он ползет под койку, находит шоколад и обеими руками запихивает его в рот.

– Боже! Что за низкого пошиба людишки эти больные НР!

Бенвей подзывает санитара, который сидит в конце палаты и читает книжку пьес Дж. М. Барри.

– Уберите отсюда этих ебучих НР. Это уже ни в какие ворота не лезет! Да и туристическому бизнесу во вред.

– Что же мне с ними делать?

– Это меня не ебет! Я ученый. Чистый ученый. Уберите их – и дело с концом. Я на них смотреть не обязан. Это же просто бельмо на глазу.

– Но как? Куда?

– Через надлежащие каналы. Звякните Окружному Координатору, или как он там себя именует… каждую неделю новый титул. Не удивлюсь, если его не существует.

У выхода доктор Бенвей останавливается и оглядывается на больных НРНС.

– Наши неудачи, – говорит он. – Ничего, это в порядке вещей.

– Они когда-нибудь возвращаются?

– Не возвращаются и не вернутся, раз ушли, – негромко напевает Бенвей. – А вот в этой палате кое-кто сгорает от нетерпения.

Больные стоят группами, переговариваясь и сплевывая на пол. В воздухе серой дымкой повис джанк.

– Трогательное зрелище, – говорит Бенвей. – Эти джанки стоят и ждут Человека. Шесть месяцев назад все они были шизофрениками. Некоторые годами не вылезали из постели. И вот вам пожалуйста, взгляните на них. В своей практике я никогда не встречал джанки-шизофреников, а ведь большинство джанки – люди шизоидного физического типа. Если хотите кого-то от чего-то вылечить, выясните, кто этим не болеет. Так у кого этого нет? Этого нет у наркотов. Между прочим, в Боливии есть место, где не бывает психозов. В тамошних горах совершенно нормальный народец. Хочу туда выбраться, пока там все не испоганили грамотность, реклама, телевидение и кинотеатры для автомобилистов. В своих исследованиях исхожу только из метаболизма: питания, употребления наркотиков и алкоголя, секса и так далее. Кому какое дело, о чем они думают? Осмелюсь предположить, что о той же самой чепухе думает каждый.

А почему у наркотов не бывает шизофрении? Пока не знаю. Шизофреник может пренебречь чувством голода и умереть голодной смертью, если его не покормят. Но никто не может игнорировать отнятие героина. Сам факт наркомании предполагает наличие связей.

Но это лишь одна сторона вопроса. Мескалин, ЛСД-6, некачественный адреналин, хармалин могут вызывать состояние, близкое к шизофрении. Наилучшую наркоту выделяют из крови шизиков, а значит, не исключено, что шизофрения – это наркотический психоз. У них общий метаболический поставщик – можно сказать, Человек Внутри. (Заинтересованные читатели могут обратиться к «Приложению».)