Czytaj książkę: «Злоречие. Иллюстрированная история»

Ю. В. Щербинина

Czcionka:

Гортань – открытый гроб

Если заочно злословит кто друга; или, злоречье Слыша другого о нем, не промолвит ни слова в защиту; Если для славы забавника выдумать рад небылицу Или для смеха готов расславить приятеля тайну: Римлянин! Вот кто опасен, кто черен! Его берегись!
Гораций «Сатиры» (пер. М. Дмитриева)

Злословить, и остро при этом,
Весьма приятно, милый мой.
Ведь было сказано поэтом:
Злословье греет нас зимой
И освежает жарким летом.

Лопе де Вега «Валенсианская вдова»
(пер. М. Лозинского)

Сюда, о клеветницы, стар и млад,
Ходячее злословье, станьте в ряд,
Чтоб нашей теме был противовес,
Как гимну – пасквиль, как святому – бес.

Ричард Шеридан «Школа злословия»
(пер. М. Лозинского)

На фоне глобальных мировых проблем злоречие кажется и не проблемой вовсе – едва ли не досадной мелочью, чем-то малосущественным и неопасным. Враждебность ретушируется смягченными формулировками и подменяется эвфемизмами «словесная несдержанность», «активность в диалоге», «напористость в общении». Злоязыких называют сильными, настойчивыми, энергичными. На тех же, кто не склонен к грубости, ставится клеймо «слабака», неспособного дать словесный отпор, завоевать авторитет.

Однако злоречие – капкан наподобие ящика с апельсином в известном фокусе с обезьяной. В стенке ящика проделывают небольшую дыру, обезьяна сует в ящик лапу и хватает апельсин, но вытащить через дыру не может, бросить добычу тоже не может – так и сидит возле ящика, пока ее не схватит хитрый охотник. Так и человек не в силах остановиться, начав сплетничать, насмехаться, сквернословить… Злоречие незаметно встраивается в структуру личности, в иерархию жизненных ценностей, в систему социальных отношений.

Негативные явления коммуникации традиционно соотносят с речевой агрессией как словесным выражением отрицательных эмоций и враждебных намерений. В англоязычных исследованиях используются также понятия verbal aggression (вербальная агрессия), verbal abuse (жестокое словесное обращение), insult (нанесение оскорбления), cursing (сквернословие, ругань, проклятие). Между тем, понятие «речевая агрессия» не отражает всей глубины, многообразия возможностей и вариантов причинения вреда посредством речи.

Не будучи научным термином, злоречие куда более всеохватно и многомерно раскрывает разнообразные формы словесного зла. Злоречие не сыграешь в трех аккордах – это богатейшая партитура смыслов, побуждений, намерений. Оно не поддается универсальному определению. Это не только оскорбления, угрозы, насмешки, но и более сложные речеповеденческие комплексы: глумление, хамство, богохульство…

Злоречие часто отождествляют со злословием. Объективно контекст злословия более узок и соотносится преимущественно с осуждением и сплетничеством. В Словаре русского языка XI–XVII веков злословие разъясняется как калька латинского maledicentia в значении «брань, оскорбление». Злоречие – более масштабное и объемное – обобщает целый ряд смежных понятий, прежде именовавшихся вредословием, гнилословием, жестокословием, кощунословием, неблагословием, срамословием, худословием… К архаическим синонимам злоречия можно отнести гаждение – поношение, хуление, бесчестье.

Изучать злоречие начали еще в Античности. Его определению и классификации посвящена часть знаменитого очерка «Характеры» древнегреческого философа Теофраста. Древнеримским политиком и писателем Катоном Старшим сформулированы этические максимы, среди которых «Не будь злоречивым», «Не осуждай», «Ни над кем не смейся». Одновременно уже в Древнем мире были профессионалы злоязычия: сикофанты, делатории, выдалбливатели табличек с проклятиями.

При этом в разные эпохи общественная оценка менялась вплоть до переключения полюсов. Так, доносчиков-делаториев в Древнем Риме сначала поощряли, затем презирали, позднее и вовсе изгоняли. А вот жестко пресекавшееся в традиционных обществах богохульство впоследствии едва ли не поощрялось, вспомнить хотя бы период воинствующего атеизма в СССР.

Однако, в целом, злоязычие издревле считается гибельной страстью, искажающей человеческую природу. В Послании святого апостола Павла к Римлянам гортань нечестивых уподоблена открытому гробу. Этот сколь памятный, столь и устрашающий образ, взятый из пятого Псалма, обличает словесное непотребство – прежде всего хулу и клевету. Не в силах изречь себя устами божества, зло говорит устами убожества. То громогласное, то вкрадчивое, оно вроде внутри человека – как адский механизм, а вроде бы и вовне – как дьявольское искушение. «Кто хочет преодолеть дух злоречия, тот пусть винит не человека, подвергающегося падению, но внушающего сие демона», – сказано в «Лествице», духовном сочинении византийского богослова Иоанна Лествичника.

Злоязычие – инфернальное «потусторонье» речи, альтернативная словесная реальность. И в предзакатных сумерках поздней Античности, и в предрассветных лучах эпохи Возрождения, и в негасимом свете Нового времени речевое «антиповедение» так или иначе маркировано, по-особому отмечено. Его можно опознать прежде всего по несоответствию сложившемуся порядку и предустановленному идеалу.

Здесь обнаруживается теснейшая взаимосвязь этики с эстетикой. Моральное наделяется свойствами прекрасного. Простейший и нагляднейший пример – отрицательно оценочные реплики. Как мы чаще всего выражаем осуждение или неприятие? Он поступил некрасиво; очень неприглядное поведение; просто нелепость какая-то!; непригожие слова (устаревшее обобщенное название оскорблений и ругательств); что за безобразие!; вот ведь урод!

При этом на одном полюсе злоречия оказываются естественные, природные речеповеденческие реакции – например, насмешка. Потому и относились к ней издревле менее строго, чем к другим формам словесных нападок. На другом полюсе – речевые аномалии и перверсии, в частности, глумление как изощренное издевательство ради удовольствия. Патологическое злоязычие не просто порочно – оно бесчеловечно, это предел антиповедения.

Злоречие – ребус, не имеющий решения. Оно во многом иррационально и непостижимо, неподвластно формальной логике и механическому описанию. Исторически это связано отнюдь не только с магическими практиками (проклятие, сквернословие), но и непосредственно с общением. С одной стороны, обижать часто равнозначно играть – развлекаться, наслаждаясь злом. Иррациональность – в способности злоречия быть извращенным удовольствием. С другой стороны, нечаянно причинив зло словами, мы порой говорим с досадой: черт за язык дернул! Поминание черта – косвенное самооправдание и перекладывание ответственности. Дескать, я не виноват – просто так получилось, меня как бы принудили.

Иррациональность злоречия наиболее заметна в исторической ретроспективе и на обширном словесном материале – от летописей и философских трактатов до мемуаристики и беллетристики. В библиографическом списке отражены только основные из использованных источников: крупные монографии, научно-популярные книги авторитетных специалистов, тексты позапрошлого и начала прошлого веков, англоязычные работы. Вся история злоречия не набор тематических сведений, а захватывающее приключение идей. Великая битва чернильниц и мировая война книг.

Наряду с фактическими сведениями активно задействованы исторические анекдоты и народные легенды – как хрестоматийные (например, об Апеллесе и сапожнике), так и менее известные (вроде деталей казни Цицерона). Для уяснения сути злоречия иногда важнее не достоверность информации, а ее легендирование. Здесь редкий случай, когда сам процесс баснословного сочинительства, обрастание событий домыслами и вымыслами подчас раскрывают явления объективнее, чем скрупулезное уточнение и кропотливая сверка фактов. Легенды и анекдоты нужны не для доказательной базы, а для полноты картины – полифонии суждений, многоголосицы оценок.

Злоречие впечатляюще метафорично. Наиболее последовательное и типичное его представление в европейской лингвокультуре – словесный бестиарий: оскорбление – собака, клевета – змея, насмешка – обезьяна, сплетня – сорока… Известный афоризм Диогена: «Злословец – самый лютый из диких зверей». Среди других популярных метафор – колюще-режущие инструменты, различные виды оружия, вирусы, яды. Заглядывая в прошлое, мы увидим, как эти общие аналогии отливаются в конкретные образы, отражаются художественной литературой и оживают в изобразительном искусстве.

В книге более четырехсот репродукций произведений живописи и графики разных эпох. От широко растиражированных образцов визуализированной речи вроде «Фламандских пословиц» Брейгеля или «Клеветы» Боттичелли, – до малоизвестных работ европейских и отечественных художников. Многие иллюстрации сопровождаются искусствоведческими справками и пояснительными комментариями.

Общая структура книги стремится к повествовательной цельности, но не имеет композиционного единства. Одни главы организованы хронологически: показывают этапы эволюции разных форм злоречия (клевета, проклятие, богохульство). Другие подчинены кластерному принципу: описывают частные явления внутри общего (оскорбление, порицание, сквернословие). Некоторые главы построены по принципу «кругового обхода»: отдельная проблема помещена в центр и рассмотрена с разных сторон (глумление, хамство, ссора).

Специфичность проблематики требует особого предупреждения относительно ненормативной лексики: она представлена без отточий. Это настоятельно продиктовано необходимостью объективного и достоверного предъявления словесного материала. К тому же научная этика предписывает цитирование без купюр, если таковые отсутствуют в исходных текстах.

Однако исследовать словесное зло не значит снимать крышку с гроба и выпускать наружу смрад и тлен. Здесь напрашивается иная образность: обнаружение и обезвреживание демонов, обитающих в «потусторонье» речи. Помимо всего прочего, языковредие – как еще называли его в старину – мощнейший двигатель ментальных процессов, эффективный инструмент общественного управления и род социальной магии. Это очередная объяснительная метафора и лейтмотив настоящей книги.

Современность создала множество прогрессивных технологий в самых разных областях, но до сих пор не изобрела надежной защиты от злых слов. Слова давно уже не всевластны, но по-прежнему непобедимы. Библейское определение lingua dolosa (язык лукавый, коварный) вечно актуально. И сегодня, как всегда, «жизнь и смерть во власти языка».

При этом само злоречие – неиссякаемая тема досужих разговоров и постоянный объект обличительных острот. Его гримасы проглядывают в античной мифологии, его личины скрываются в средневековой символике, его снисходительная ухмылка сквозит между строк полемических текстов Нового времени, его звериный оскал мерцает в черных зеркалах смартфонов… Мы так много говорим о нем – но еще больше оно говорит о нас.

Как относиться к тому, что неизбывно и неискоренимо? Старательно отводить взгляд от разверстой гортани-гроба? Стеречь родных и близких над пропастью во ржи? Неустанно работать над собой, отделяя зерна добрословия от плевел злоязычия? Книга не дает ответов, но рассказанные в ней истории взыскуют внимания и участия.

Алексей Бельский «Не делай зла и не досаждай никому», из серии нравоучительных картин-панно, исполненных для украшения Смольного института, 1771, холст, масло

Глава I
Язык о трех жалах. Клевета

Душа клеветника имеет язык с тремя жалами, ибо уязвляет и себя, и слышащего, и оклеветанного.
Авва Фалассий Ливийский

Клевета – порок, обладающий необычайными свойствами: стремясь умертвить ее, вы тем самым поддерживаете ее жизнь; оставьте ее в покое – и она умрет сама.
Томас Пейн

Ты не отречешься от клеветы, но будешь клеветать потихоньку. Ты не отречешься от клеветы, но, клевеща, будешь озираться кругом, не подслушивает ли тебя кто-нибудь. Ты не отречешься от клеветы, но при первом шорохе струсишь…
М.Е. Салтыков-Щедрин «Клевета»

Питер Брейгель Старший «Клевета на Апеллеса», 1565–1569, коричневая бумага, перо, коричневые чернила

…Итак, у нас имеется Клевета, направляемая Завистью или Злобой и подталкиваемая…
– Insidiae? – спрашиваю я у Кейт. – Fallaciae?
– Коварство, – отвечает она, – обман и уловки.
Клевета тащит за волосы безымянного юношу, который с мольбой вздымает руки над головой. В чем его обвиняют? Трудно сказать, но, поскольку в роли истца выступает Клевета, эти обвинения, несомненно, ложные.

Герой романа «Одержимый» Майкла Фрейна – увлеченный искусствовед с задатками детектива – постигает тайны творчества Питера Брейгеля. В приведенном фрагменте описана утраченная картина знаменитого древнегреческого художника Апеллеса, сюжет которой многократно воспроизводился европейскими живописцами.

Это изображение можно назвать прототипом, смысловой матрицей того, что в былые времена именовалось ябедой, напраслиной, обносом, нагласительством, а сейчас обобщенно называется клеветой. Именно клевета, а не оскорбление, угроза или насмешка – сердцевина всего злоречия. Потому с рассказа о ней и начинается настоящая книга.

Кража чести

Клевета традиционно определяется как распространение заведомо ложной порочащей информации – то есть сведений, пятнающих чью-либо честь, подрывающих авторитет, вредящих репутации. Этимологически клевета связана с переносным значением глагола «клевать» – обижать, донимать. В источниках средневекового германского права клеветничество часто фигурировало как «кража чести».

Название это очень точно, ведь предмет клеветы – намеренно не соответствующие действительности и притом очерняющие адресата сведения, которые могут предъявляться как конкретным человеком в личных выпадах и публичных заявлениях, так и основываться на слухах, сплетнях. Клеветнические высказывания могут быть в прямом смысле опасны для жизни. Клеветничество не только основа злоречия, но и самое деструктивное его проявление.

В речевой повседневности клеветничество часто соотносят с доносительством. Однако в юридическом смысле, в правовом отношении донос не равнозначен клевете.

Во-первых, донос может содержать достоверные сведения и характеризуется прямым умыслом – предать огласке, привлечь к ответственности, инициировать судебное преследование. Во-вторых, клевета может распространяться открыто, а донос носит тайный характер. Доносчик чаще всего желает остаться неузнанным своей жертвой. В-третьих, клеветнические сведения могут сообщаться любым лицам, тогда как донос направляется непосредственно в полномочные органы либо конкретному человеку, который властен предпринять карательные меры.

Рембрандт Харменс ван Рейн (приписывается) «Обвинение Иосифа женой Потифара», 1655, холст, масло

Вспомним ветхозаветную историю обвинения Иосифа женой Потифара. Супруга египетского царедворца обратила похотливый взор на раба-слугу. Юноша вырвался из объятий – коварная соблазнительница оклеветала его, обвинив в попытке изнасилования. Невиновный Иосиф отправился в тюрьму. Эта история не только об искушении плоти, но и об искушении самой клеветой. Ложное обвинение – особый род соблазна, влекущая и гибельная страсть.

Обыденные представления о клевете отражены в народных поверьях. Чтобы избежать ложного обвинения, нельзя сидеть на пороге дома, утираться скатертью в понедельник. Случайно плюнуть на себя, наступить на нож, надеть платье наизнанку – приметы возможного наведения напраслины.

Опасность и неискоренимость клеветы зафиксированы в пословицах. Бойся клеветника, как злого еретика. Змею обойдешь, а от клеветы не уйдешь. Клевета что уголь: не обожжет, так замарает. Последняя формулировка указывает на содержательную неоднородность порочащих высказываний, наличие смежных понятий.

Наряду с клеветой выделяется инсинуация (лат. insinuatio – вкрадчивость, заискивание; букв. «проникновение куда-нибудь узким или кривым путем») – злостный вымысел, внушение вредоносных идей, тайное подстрекательство. С инсинуацией ассоциируются уже устаревшие слова нашептывание и наушничанье – то есть такое предъявление чьих-либо высказываний, действий, поступков, которое может попрать честь, опорочить достоинство, дискредитировать адресата. Цель инсинуации – создание негативного образа, отрицательного впечатления о человеке, подрыв доверия к его высказываниям и личности в целом.

Инсинуатор говорит намеками и действует исподтишка, подтасовывая факты, подменяя смыслы, искажая обстоятельства. Излюбленные его приемы – жонгляж многозначными словами, утаивание или маскировка части информации либо, напротив, намеренное преувеличение, гиперболизация сведений. Яркий литературный пример – щедринский Иудушка Головлев.

Франсиско Гойя «Доносчики», 1799, офорт из серии «Капричос»

«Клевета весьма легко входит в сердце, рожденное завистливым и подозрительным» (Вольтер).
«Клевета наносит удары обыкновенно достойным людям, так черви предпочтительно набрасываются на лучшие фрукты» (Джонатан Свифт).
«У порока нет раба более подлого, общество не порождает гада более отвратительного, и у лукавого нет гостя более достойного, чем клеветник» (Генри Филдинг).
«Клевета – это месть трусов» (Сэмюэл Джонсон).
«У клеветы – вечная весна» (Эдмунд Берк).
Автокомментарий художника: «Из всех видов нечисти доносчики [наушники] – самые противные и, в то же время, самые несведущие в колдовском искусстве».

В профессионально-правовом смысле с клеветой также связана диффамация (лат. diffamo – порочу) – оглашение порочащих кого-либо сведений в печати и других средствах массовой информации, независимо от достоверности, правдивости этих сведений. Диффамация чаще всего применяется в отношении политических и религиозных противников, бизнес-конкурентов, неугодных чиновников. В современных европейских законодательствах диффамация имеет статус, аналогичный богохульству (гл. XII): оба эти вида злоречия соотносятся с обсуждением границ свободы слова и в большинстве стран уже не предусматривают юридических мер пресечения.

В сопоставлении диффамации и клеветы сталкиваются две этикоюридические категории – право на истину и право на честь. В исторической ретроспективе второе является более поздним: древние законодательства не рассматривали диффамацию как правонарушение. Отсюда многовековая нейтральность понятия «донос», отсутствие в нем негативной оценочности.

До определенного времени доносить считалось не только правильным, поощряемым, но даже необходимым – далее убедимся в этом на многочисленных примерах. Ненаказуемость позорящих, но истинных сообщений опиралась на заимствованное из древнеримского права представление об existimatio – гражданской чести; ни по закону, ни по обычаю незапятнанного достоинства. Считалось, что честью обладал лишь тот, о ком объективно невозможно сказать ничего дурного. Если же позорящие факты налицо, то и о чести не может идти речи.

Впоследствии под влиянием германского понятия Guter Leumund («доброе имя») постепенно формируется представление о праве всякого человека на хорошую репутацию. Публичное разглашение любых – и правдивых, и лживых – порочащих сведений начинает рассматриваться как отдельное преступление: посягательство на достоинство и честь, нарушающее спокойствие других граждан, опасное для общественных настроений, социальной атмосферы. Здесь диффамация вплотную смыкается с распространением слухов и сплетен (гл. IV).

Инверсия справедливости

Клевета имеет важную особенность – приумножение согласием. У слушающего и принимающего клевету обычно нет сомнений и возражений. Как верно заметил Геродот, «клевета ужасна потому, что жертвой несправедливости является здесь один, а творят эту несправедливость двое: тот, кто распространяет клевету, и тот, кто ей верит».

Эта мысль многократно повторяется и разнообразно варьируется христианскими богословами. «Трем лицам пакостит клеветник: оклеветанному, слушающему и самому себе», – утверждает Василий Кесарийский. «Клеветник вредит тому, на кого клевещет… Вредит себе, ибо тяжко грешит. Вредит тем, которые слушают его, ибо дает им повод к клевете и осуждению.» – читаем у Тихона Задонского. То же самое – в известных словах аввы Фалассия о «трехжальном» языке клеветника.

Три жала клеветы словно дьявольская пародия на божье триединство. Ведь и невинно оговоренный оказывается в положении сколь незавидном, столь же двусмысленном: ему приходится оправдываться – а значит, волей-неволей состязаться с клеветником и со слушателем клеветы.

Клевета обладает свойствами «троянского коня» – и в этом главная ее опасность. Наветы маскируются под непроверенную информацию, выдаются за наивные заблуждения, ненамеренные оговорки, случайные ошибки. Клеветник выставляет жертву «без вины виноватой», одновременно создавая иллюзию собственной добропорядочности.

Здесь скрыт менее очевидный, но важный момент: клевета – инверсионная («от противного») попытка восстановления справедливости. Своеобразный «антиспособ» реконструкции понятной клеветнику картины мира. Попрание истины и насаждение лжи – коммуникативные подпорки, словесные костыли для того, кто не способен признать чужие достоинства и собственные несовершенства.

Клеветник воображает себя вершителем судеб и творцом идеального мира средствами лжи. Клевета присваивает себе созидающие, демиургические функции. Именно поэтому ее можно назвать средоточием, «ядром» всего злоречия. Однако при всей очевидной порочности клеветы отношение к ней всегда было неоднозначным, несводимым только к словесным нападкам, речевой агрессии.