Прощальная вечеринка в честь культовой Ромуальды Суперстар, приманила рекордное число поклонников древнейшей дивы «Распутников». Толчок за толчком, с усилием продвигаясь к сцене сквозь плотно стоявшую толпу экстравагантно одетых гостей мероприятия, Ромуальда намеревалась добраться до нужного места, не привлекая лишних взглядов, совершенно забыв о том, как её нарядил и накрасил Альгрид. К сияющему золотым глиттером телу то и дело кто-то прикасался, а те из «распутников», кто оказались рядом, настойчиво пытались её обнять. Некоторые, не стесняясь, напрашивались на поцелуй в губы. Они кричали ей «Мы любим тебя!», «Ты лучшая!», «Наша богиня!», явно путая её с Ромуальдой Суперстар. Благодаря странному стечению обстоятельств, женщине, которую в обычной жизни не считали хоть сколько-нибудь привлекательной, удалось пережить минуту славы, принадлежавшую не ей, а тому, кто выгодно продавал её внешность и имя в месте, где у времени и условностей нет власти.

Ближе к середине нелёгкого пути она лицом к лицу столкнулась с тем самым рыжуном, из-за которого между Эллой и Альгридом точилась многолетняя холодная война. Он сразу понял, с кем именно из близнецов состоялась эта неловкая встреча. Резко опустив испуганный взгляд, рыжун по имени Альфред моментально растворился в людской толчее, словно делал это не в первый раз. Как и Ромуальда, Альфред помнил всё.

Казалось никогда, но всё же когда-то давно, Элла была неописуемой красавицей, очаровывающей каждого, кто представал перед ней, намеренно шёл ей навстречу или случайно оказывался на её пути. Личный успех, дарованный ей природой, юностью и дорогой косметикой, оказался не так дружественен и безобиден, как она полагала. Со временем, плотно припудренным было не только её лицо, но и мозги. Будучи абсолютно убеждённой в собственном превосходстве над Ромуальдой, которая только начинала формироваться, как женщина и уже могла составить здоровую конкуренцию старшей сестрёнке, Элла не брезговала низкопробными оборонительными выпадами в сторону младшенькой. Слово за словом, и при каждом разговоре зарождалась пара-тройка фраз, унижающих достоинство девушки, чья вина заключалась в том, что в недалёкой перспективе она могла бы иметь такой же личный успех, дарованный ей природой и юностью без дополнений, обозначенных дорогой косметикой. В день двадцатилетия близнецов, выпив лишнего, Элла дополнила свой прекрасный поздравительный тост едкой сентенцией, нацеленной на то, чтобы ранить Ромуальду, но её поздравительный монолог случайно ранил Альгрида.

«Ты несовершенна, но у тебя есть я, и мой пример позволит тебе стать роковой женщиной. Хотя заданная мною планка слишком высока, а ты прирождённая лентяйка, и вряд ли стоит ожидать чудес в твоём случае. Успех не терпит ничтожеств. Ничего личного. Я просто мотивирую тебя стать лучше».

Три месяца спустя, в день, когда двадцать девятый раз приветствовали её появление на свет, невольно опоздав на праздник, в тёмном углу у входа в любимый ресторан их семьи Элла случайно застукала уединившуюся парочку страстно целующихся и ласкающих друг друга молодых людей. Придя в себя после полуминутного оцепенения от нечаянного зрелища, она рассмотрела, что эти люди – Альфред и Ромуальда, но более пристальный взор в их сторону раскрыл ей куда более страшную истину. Альфреда соблазнил Альгрид, который в тот вечер впервые предстал перед матерью и сёстрами в образе женщины. Он исчез, когда спровоцированный его предательским поступком скандал доходил до пика, захватив с собой первую добытую им жертву. Тогда исполнилась тайная, постыдная, но при этом терпко-сладкая мечта Альфреда, о которой до встречи с Альгридом он боялся даже думать.

Альгрид поступил так, не думая, что тем самым он разрушил песочный замок, внутри которого его сестра уместила собственную жизнь. Элла по-настоящему любила своего рыжуна, и была готова простить ему измену, но Альфред отверг её, как только познал запретный чувственный опыт с Альгридом.

В поистине печальный вечер прощания «распутников» с Ромуальдой Суперстар, Альфред одним из первых увидел свою многолетнюю и давно безответную страсть. На сцене, перед возбуждёнными зрителями, предстала не та божественная дива, которую все знали. Разрушителем пёстрых ожиданий публики оказался гротескно накрашенный, страшноватый мужик, с которого сползало платье, расшитое дешёвыми серебристыми пайетками. Альгрид не надел свои любимые «сисюшечки» и его откровенное декольте обнажало измождённую грудную клетку выболевшего человека. Это было его твёрдое решение, принятое в окончательный момент. Отпустив Ромуальду, он быстро смыл старательно наложенный грим, после чего ужасно накрасился по велению сильнейшего иррационального импульса.

Лихо, и как всегда талантливо отыграв перед любимейшими «распутниками» признанные коронными номера – «Ревущая с двадцатых» и «Я покажу тебе канкан», неузнаваемая Ромуальда Суперстар замертво свалилась в центре сцены и после непродолжительного отдохновения, вместо неё к публике поднялся Альгрид. Закурив сигарету, он бесцеремонно выхватил микрофон у конферансье, желая сказать своё последнее слово дорогим его сердцу поклонникам, пришедшим с ним попрощаться. В первую очередь, он обратился к Альфреду, преданное присутствие которого он ощущал все прошедшие годы:

«Ну что, рыжун, испугался?! Не с таким уродом ты трахался 20 лет назад?! Жизнь, а вернее смерть, вносит свои коррективы, не спросив моего дозволения! Ты…никто из вас не застрахован от болячки, которая сильнее любой молитвы, обращённой к любому Богу. Бац, и твоя жизнь…или его…или её жизнь…или того хера паршивого, который живёт исключительно в долг, или той шлюшки, которая забыла каково оно – добиваться чего-либо не трахаясь, любая жизнь внезапно заканчивается.

Бац, и жизнь уже не заинтересована в человеке. Бац, и жизнь не заинтересована в тебе, человек. Бац, и ты, не успев умереть, начинаешь гнить и просто чудовищно, невыносимо, до темноты в глазах, вонять. Бац, и ты, как последний позорник, не в состоянии справиться с самим собой и взять хотя бы элементарные процессы собственного тела под личный контроль. Об этом едва ли кто-то говорит. До того момента, как болезнь превратила моё существование в лютую дичь, я не слышал ни слова, ни полслова, даже слабого намёка о том, что теперь садистски нагибает меня день за днём.

Завтра многие из вас проснутся с мыслью: «Хорошо бы нормально провести денёк. Чтобы на работе не трахали во все дыры. Чтобы потом дома не трахнутой осталась хотя бы одна дыра. Чтобы вечером в кайф посмотреть новый кинчик или пару-тройку серий нового сезона любимого сериала. Чтобы в конце нормального дня, перед сном, уже я потрахал или потрахала ту или того, кого хочу».

А я завтра, как и сегодня, как и каждый день своей новой бесславной эпохи, проснусь с мыслю: «Как бы нормально поссать, пожрать и посрать». В данном случае, на мои пожелания так же положен большой собачий хер. Меня, как человека, придавила огромная херюга, но я пытаюсь спастись, бросая последние силы в неравный бой с дерзким вызовом судьбы, брошенным мне прямо в рожу, которая, к слову, тоже изрядно подпортилась.

Уж не знаю, сколько мне ещё осталось, но я буду помнить о вас до конца, вспоминая о каждом вечере наших встреч с любовью и благодарностью. Вы не обязаны помнить меня дольше пары-тройки лет, но мне было бы приятно, если в вашей памяти для моего образа найдётся укромное местечко. Я люблю вас, мои сладкие! Не просрите лучшее, что есть сейчас при вас! Не просрите самих себя! Не просрите свою жизнь! Чао!»

Искренние и трогающие до глубины души слова Альгрида убили те скудные остатки оптимизма, которыми так дорожила его сестра. Ощущая, как неотвратимо гибнет её последняя надежда, под единодушные крики «Мы любим тебя, дива!», Ромуальда вырвалась из плотного оцепления «распутников», желая навсегда покинуть клуб. Испытывая злость к брату, не упустившему возможность испортить всё и сразу, она вновь обратилась за помощью свыше: «Пусть эта мука закончится!»

Глава 6. Жизнь собачья

Положение стало невыносимым. В какую бы из условных дверей к возможностям не стучалась обезумевшая от собственного свирепого отчаяния Ромуальда, все выходы были заперты, а по ту сторону царила глухая тишина. В возбуждённые, спутанные мысли как назло въелось ужасное слово-приговор «безысходность». Это слово, перечёркнутое жирной красной линией, обнадёживающе красовалось на всех табличках, намертво прибитых к каждой, хоть и воображаемой, двери к реально заветному шансу на спасение.

Гадкое ощущение, возникшее по итогу осмысления результата реализации собственной самости, в одночасье породило куда более гадкую зависть к брату, который в отличие от неё был действительно обречён, но за отведённый ему короткий срок жизни добился куда большего с куда меньшим набором позитивных вероятностей. Даже в самом кошмарном из многообразия жизненных этапов, прожитых им с полной самоотдачей, Альгрида по-прежнему продолжали ценить и дорожить его жизнью. Больной и некрасивый, грубый и откровенный до неприличия, нищий и мало на что годный, он слышал заветные слова «Мы тебя любим». С его уходом, образ Ромуальды Суперстар должен был неминуемо остаться в прошлом, как и любовь к ней – девушке, однажды вдохновившей будущую диву, и это оказалось самым страшным для Ромуальды, которая продолжала оставаться никем.

– Тебе полезно побыть сучкой, – в который раз за последний год, настаивала Лолита, чье тихое преследование Ромуальда заметила сразу же, как вышла из «Распутников», – хотя бы попробуй. Всё вокруг моментально заиграет другими красками.

– Нет смысла мелочиться. Если верить Саймону, я уже давным-давно целая сука.

Предвкушая интересную беседу, подружки сровнялись и дальше пошли уже вместе, держась за руки. Со знанием дела, Лолита продолжала нести возложенную на саму себя миссию просветительства:

– Моя хорошая, между определениями «сучка» и «сука» огромная и непреодолимая идейная пропасть.

– По твоей логике, чтобы из «суки» превратиться в «сучку» я должна преодолеть идейную пропасть, которая согласно парадигме твоего мироощущения изначально непреодолима.

– Ну, ты и сука!

– Само собой.

Ромуальда уловила тревожный сигнал своего подсознания, предупреждающий её о том, что из-за собственного характера она рискует разругаться с самым добрым и безобидным человеком в мире. Не в первый раз, постигая масштаб личных упущений, как человека, который делит мир с другими людьми, она по обыкновению продолжила упрямо и топорно не признавать худшие из ошибок, систематически допускаемых ею. Подсознательно желая извиниться, сознательно она настойчиво нагнетала критическое положение к максимально неприятному итогу для всех сторон.

К её счастью, Лолита никогда не стыдилась делать первый шаг:

– Киська, тебе нельзя так жить. Ты либо сдуреешь, либо сдохнешь.

– Тебе легко говорить, глядя на мою жизнь с высоты твоего розового облачка.

– Ну, если ты так считаешь, я не вправе возражать. Кто из нас не злится.

– Я злюсь вовсе не из-за того, что ты счастлива, Лолик! Твоя беззаботность вызывает у меня ослепительно белую зависть!

Признавая собственное бессилие перед необычайно дерьмистым характером подруги, Лолита остановила Ромуальду. Став перед ней, глядя глаза в глаза, она сказала ей то, чего никогда не хотела говорить:

– Каждый проклятый день моей благословенной жизни я проживаю с тревожным напрягом. Чувствую себя собакой Лайкой, которую швырнули в космос на верную смерть, так запросто поправ её право, хоть и на собачью, но всё-таки жизнь. Роковое стечение обстоятельств – большие суки приговорили маленькую сучку. Я тоже миролюбивый друг человека, сгорающий в противоестественной для меня среде. И всё чаще и чаще я испытываю чувство омерзительной жалости к себе. А всё потому, что я стала оглядываться назад и позволяю прошлому сжирать меня заживо. Сейчас, идя с тобой, я упиваюсь той, давней и навсегда ушедшей атмосферой. Тогда всё было другим – более приятным и правильным. Ароматы, ощущения, звуки…я помню их досконально! Они бесценны! Всего этого больше нет, как и людей, с которыми было по-настоящему хорошо. Остались только вы двое, но одна из вас сдохнет в любую минуту, а вторая – в любую минуту сойдёт с ума. Хорошенькое дело! Теперь мне снова придётся приспосабливаться к ужасным людям и их условиям. Теперь я сама себя хозяйка, и по-честному хозяйка из меня херовая. Для большинства я обыкновенная…хотя нет, для всех этих знатных обмудков я – необыкновенная шлюха. Такова жизнь, малышка. Для избранных, я – человек, и это важнее всего. Счастлива ли я? Нет! У меня хватает ума и смелости понять и принять то, чего я не могу изменить. Счастье не предусмотрено для таких отбросов, по мнению лицемерного общества, как я. Счастье в принципе – атрибут избалованности единичных засранцев. Я никогда не буду счастливой, но и ни за что не стану несчастной. Я другая и буду погружаться во все известные мне состояния, кроме этих двух. На крайний случай, я буду никакой. А сейчас мне просто хочется плакать, но я не буду!

Закончив мысль лаконичной и сказанной от души фразой: «Идите в жопу, твари эгоистичные!», Лолита в слезах убежала обратно к своим «распутникам».

До этого, почти тридцать лет назад, эгоистами их с братом назвал родной дедушка. Последние воспоминания, связанные с ним, сохранились в памяти Ромуальды во всех подробностях, включая чувства, проживаемые снова и снова, как только образ дедушки всплывал в её мыслях.

О смерти своего сына – отца Ромуальды и Альгрида, Отто-старший узнал в день прощания с Отто-младшим. Тогда, дядя Грегор попросил близнецов отправиться с ним по важному делу. Безвольным и встревоженным до онемения, им не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Они медленно ехали в старой и до неприличия дряхлой машине к дому, где с конца осени до начала весны жил их старик. Прибыв на место, дядя передумал посвящать племянников в детали важного дела, о котором они прежде договаривались. Нервно переминаясь с ноги на ногу, он выкурил сигарету, после чего, осторожно ступая, направился к дому, где не ждали его появления.

Оставаясь в машине, дети тихо и спокойно ждали того, что должно было произойти дальше. Через какое-то время дядя привёл под руку их дедушку и аккуратно посадил Отто-старшего в машину рядом с ними. Будучи в несвойственном для них состоянии, вызванным горем и смятением, Альгрид и Ромуальда сидели настолько смирно, что слепой старик даже не подозревал о присутствии в машине кого-то ещё.

Половину обратного пути, не выдавая себя, они наблюдали за дедушкой. Их поражало и даже немного обижало его спокойствие. Отто-старший сидел ровно и статично. Казалось, он даже не моргал.

Когда машина остановилась у входа в ритуальный зал, дети отважились поздороваться с дедушкой, напугав того и немного рассердив старика, который и без того раздражался по любому поводу. После сухого ответного приветствия, Альгрид спросил Отто-старшего:

– Дедушка, почему ты не плачешь? Тебе всё равно?

– Вы ничего не знаете о моей жизни и о цене каждой пролитой мною слезы. Эгоисты.

Это был их первый и последний серьезный разговор. В жизни Отто-старшего, как отшельника, не было места для тех, кто дорожил своим настоящим и продолжал надеяться на будущее. Много позже, они узнали скрытый от них чудовищный отрезок его жизни. Будучи причастным к массовым убийствам невинных людей, придя к раскаянию спустя годы снедающей боли и саморазрушения, Отто-старший дал зарок, что будет оплакивать каждого, кого он обрёк на мучительную смерть, и не проронит ни единой слезы по тем, кого он поистине любит. Тогда же он дал ещё один зарок, который так и не смог сдержать, поскольку Отто-старший посягнул на то, что было выше и сильнее его предубеждений. Он зарекался, что не будет любить своих детей, дабы не накладывать на их невинные головы проклятие его прежних злодеяний, но он продолжал любить их, хоть и не показывал этого, отталкивая от себя тех, в ком очень сильно нуждался.

Отойдя от реальности в далёкое прошлое, в настоящем, двигаясь по наитию, Ромуальда преодолела длинный путь к своему дому пешком. В одном из соседних кварталов, она стала невольной свидетельницей ужасной картины. Рядом с ней, из проезжающей машины выпала большая и очень худая собака с картонной коробкой на голове. Как только живой груз, который не могла вынести чужая совесть, был успешно сброшен, машина набрала полный ход и скрылась за первым поворотом. Проходящие мимо люди, все как один, говорили: «Это собака Шувалова». Избавившись от коробки, испуганная лабрадориха стала лихорадочно бегать по дороге в поисках хозяина.

Внимательно прислушиваясь к людям, которые останавливались, чтобы обсудить новое происшествие, Ромуальда узнала историю преданного существа. Эта собака была куплена неким Шуваловым, увлекающимся охотой. Сие обретение стало для Шувалова большим разочарованием, ибо лабрадориха не обладала тем характером, которым так славятся представители её породы. В наказание за причинённое огорчение, лабрадориха подвергалась истязаниям и регулярному голоду. Очевидно, найдя ей замену, Шувалов решил избавиться от прежней собаки максимально гуманным, в его понимании, образом.

Встречу с отверженным существом Ромуальда расценила, как знак свыше. Она подождала, пока лабрадориха хоть немного успокоится, а затем, вспомнив переданные отцом бесценные навыки обращения с животными, начала осторожно налаживать с ней контакт. Когда собака доверилась ей, Ромуальда повела Одри – так она её назвала, к себе домой.

Рассмотрев лабрадориху вблизи, Ромуальда не сомневалась, что собака уже старая, но при достойном уходе это могло бы быть не страшное и отверженное, а самое прекрасное существо в мире. У неё были красивые, добрые глаза и волнистая шерсть цвета молочного шоколада. Прекрасное существо было погублено только лишь потому, что оно было собой, тем самым не оправдывая чужие ожидания.

– Это что ещё за страшилище?! – закричал Саймон.

Как всегда, он подло подкрался сзади и появился в самый неподходящий момент. Услышав его крик, Одри испугалась и скорчилась, очевидно, ожидая удар.

– Моя собака Одри, – спокойно ответила Ромуальда.

Нежно поглаживая тощую спину своей питомицы, она пыталась успокоить лабрадориху, но её позитивный опыт обращения с животными сильно уступал негативному опыту собаки, с которой до этого по-своему обращались другие люди.

Саймон впал в ярость.

– В моём доме?! Это чудовище?! Ты шутишь?!

– В моём доме. Если здесь нет места для чудовищ, тогда собирай чемодан и проваливай.

Побаиваясь радикального настроения Ромуальды, Саймон демонстративно ушёл из дома, но не навсегда. Его ждали друзья, с которыми он мог посоветоваться о способах мести жене. Сладкой мести за проявленное неуважение.