Отшельник

Глава 15

Он подвозил женщину. Посадил ее в машину возле порта в Корралехо; волосы у нее растрепались после поездки на пароме. Они ехали в «Спорт Фуэрте», но она никак не могла найти адрес квартиры, в которой она будет жить. Ей около шестидесяти. Пальцы у нее длинные, уже побуревшие. Кольца нет.

Кроме всего прочего, его пассажирка – шведка. Она была чем-то сильно расстроена и напугана.

В общем, они, наверное, могут понять друг друга, разговаривая на своих родных языках. Правда, Эрхард почти позабыл шведский, который когда-то знал. Пассажирка спросила его о цепочке, которая болтается на зеркале заднего вида: маленькая, позеленевшая подвеска из серебра. Здесь так темно, сказал он, и она засмеялась. У нее чудесный смех. Она поблагодарила его за прекрасную поездку, потом медленно и методично опустила монеты в его ладонь, и он почувствовал ее пальцы. Вот чего ему недоставало.

Но ни к чему это не приведет. Он достал ее чемодан из багажника. Озадаченная, она долго рылась в сумке. Она не дала ему номер своего телефона – как ему вначале показалось – и оставила его визитку на заднем сиденье, вместе с билетами на паром. Эрхард воспринял все произошедшее как знак. Конечно, знак, что же еще? Он слишком старый и слишком уродливый.

Во время сиесты он поехал домой завтракать.

Вынул палец из кармана. Он светло-коричневый и скрюченный; его собственные пальцы розовые, только ногти черные. Здесь, на острове, ногти быстро чернеют. Черная пыль, которая висит в воздухе, оседает на все и забивается под ногти. Он оттер их обувной щеткой и вымыл в саду. Кроме ногтя Билла Хаджи.

Потом он приклеил палец к своей левой руке. Серебристая лента закрыла сустав, и кажется, будто кисть у него как у всех, с пятью пальцами. Он стоял перед зеркалом и любовался собой – рука болтается сбоку, рука подпирает подбородок… Он скрестил руки на груди, потом сунул большой палец в карман брюк. Перемена небольшая, но она ему идет. Новый мизинец… Он чувствовал себя почти нормальным. Выходя из дому, он не убрал палец в карман, а так и оставил на левой руке.

У перекрестка с круговым движением на выезде из Пуэрто его остановила парочка. Эрхард повез их в центр аренды велосипедов на улице Панитта. Переключал передачи и ритмично барабанил пальцами по рулевому колесу. Ни один из пассажиров не сказал ему ни слова. Они не обратили никакого внимания на его левую руку. Болтали обо всем на свете. Потом Эрхард поехал в «Оливу»: мужчина вез собаку к ветеринару. Собака, старая овчарка, сидела почти неподвижно и тяжело дышала. Эрхард боялся, что собака учует оторванный палец, но она, похоже, больше интересовалась пустым местом под ручником, где валялась оставшаяся от завтрака салфетка. Хозяин вздохнул: животное, скорее всего, усыпят. Сделать уже ничего нельзя, несколько раз повторил он.

Час спустя он повез их домой. Собака по-прежнему тяжело дышала, но ее хозяин был счастлив.

– Получилось! – шепнул он собаке.

Глава 16

И вот пошел первый в году дождь. В дождливые дни ему больше всего хотелось остаться дома и пить «Лумумбу». Здесь мало кто умеет смешивать этот коктейль. Если Эрхард заходит в бар при каком-нибудь отеле, – ему нравятся тихие отели с кондиционером и полупустым баром, где бармен тихо стоит между сигаретами – итак, если он заходит в бар при отеле, ему часто приходится учить бармена, как готовить «Лумумбу».

В отеле «Феникс» в Корралехо он однажды сам встал за стойку, чтобы показать новичку-бармену, как подогревать какао той же насадкой, какой взбивают молоко для кофе.

Сегодня он остался дома. В чулане на верхней полке у него есть какао-порошок, сухое молоко и коньяк. Насколько ему известно, сезон дождей обычно начинается весной, но здесь по этому поводу существуют разные мнения. Он взбил сливки вилкой, приделанной к дрели. А потом, не надевая рубашки, сел на стул под брезентом и стал смотреть на гору. На дождь.

Палец он положил в стакан с формальдегидом. В стакане палец казался длинным и тонким. Палец фараона. Таким пальцем можно вызвать грозу. Вблизи он бурый и скрюченный. Кольцо теперь сидит свободно; его можно повернуть, но оно по-прежнему не снимается. Это начало его раздражать. Если он стащит кольцо с пальца, палец будет казаться больше его собственным. Но нельзя допустить, чтобы он пересох. Тогда он сломается. Или развалится. Как раздавленная палочка корицы.

Капли такие крупные и падают так часто, что кажется, будто ворчит сама земля. Дождь заглушает все остальные звуки. Эрхард думал о крыше из рифленого пластика над туалетом и кухней – по ней дождь барабанит особенно громко. Целых семнадцать лет он собирался от нее избавиться. Пластиковая крыша не подходит к его дому по стилю и торчит как гнилой зуб. Правда, на самом деле ему все равно. Пластиковая крыша раздражала его, только когда хлопала при южном ветре, а он лежал все утро в постели, ругая ветер, крышу или себя самого, потому что много лет назад не заменил этот старый лист пластика или, по крайней мере, не придавил его камнями, чтобы так не хлопал. Но, когда он вышел посидеть перед домом, увидел гору и серебристое небо, уже ни о чем не думал.

Когда кто-нибудь восклицал: «Как чудесно жить в таком месте, где никогда не идет дождь!» – он обычно соглашался. Но, по правде говоря, четыре или пять дождливых дней в году нравятся ему больше всего. Они разбивали монотонность солнечного света; они были похожи на внеочередные выходные, неожиданно свалившиеся с неба. В дождливые дни весь остров замирал. Все смотрели на небо или бегали по округе, подбирая вещи, забытые на дорожке, под окном или на террасе. В дождливые дни Эрхард не водил такси. Когда идет дождь, пассажиров не счесть, но ему жаль напрасно растрачивать хороший дождливый день. Машина стоит у дома, а он сидит под брезентом и пьет «Лумумбу», пока не заканчивается теплое какао в термосе. Потом он заснул. Если в такой день он предпочитал напиться в каком-нибудь отеле, то после снимал там номер. Он знаком с администраторами многих отелей. Войдя в номер, он, не раздеваясь, бросался на постель. После «Лумумбы» у него не бывает похмелья.

Вот чем ему так нравится «Лумумба».

Глава 17

Что-то хлопает. Наверное, крыша на ветру. А может, это гром. Кто-то постучал в дверь.

– Эрхард! – Голос перекрывал сильный, проливной дождь. Гром тоже гремел… и кто-то стучал в дверь. Потом тишина.

Эрхард сбросил одеяло, встал и пошел к двери. Промокнуть он не боялся. Ему нравится чувствовать на коже холодные капли; они уводят его все дальше и дальше от размышлений или сна, в который он провалился. Он узнаёт машину с откидным верхом и фигуру, которая сидит в машине, за запотевшим стеклом. Рауль барабанит в дверь.

– Я знаю, что ты дома! Допивай «Лумумбу» и выходи!

– Диос мио, парень, ты мне весь дом разнесешь!

Рауль повернул дверную ручку и приложил ладонь козырьком ко лбу. Разглядев в темноте Эрхарда, он расхохотался и, весь мокрый, обнял его, от этого Эрхард тоже сделался мокрым.

– Пошли! – сказал Рауль и потянул друга к машине. – Мы едем на маленькую экскурсию.

Эрхард уже привык к таким выходкам Рауля, поэтому нисколько не возражал.

– Минутку, – сказал он. – Я сейчас. – Он вбежал в дом, схватил стакан с пальцем и отнес его в кладовку. Поставил его на верхнюю полку, между консервными банками и пачками какао. Какое-то время смотрел на палец. Потом клещами вынул его из стакана и осторожно переложил в пакет для заморозки. Завязал пакет тугим узлом. Сверточек удобно поместился в кармане его шортов цвета хаки и не торчал наружу. Никто не догадается, что там.

Беатрис переползла на заднее сиденье, а Эрхарда усадили вперед. Рауль – он такой. Беатрис обняла его сзади, и ее кудряшки щекочут ему шею. От нее всегда пахло по-разному, наверное, она никогда не душится одними и теми же духами. Сегодня от нее пахло ванилью и солью. Рауль задним ходом вывел машину на тропу Алехандро и развернулся, разбрызгивая грязь. В машине гремела музыка. По мнению Эрхарда, это просто грохот, а никакая не музыка.

– Все придумала Би! – прокричал Рауль.

– Я просто сказала, что молнии красивые!

– А потом предложила поехать в Котильо.

– Там их лучше видно.

– Ну а я что говорю?

– Но почему в Котильо? – спросил Эрхард, глядя, как по лобовому стеклу быстро бегают «дворники». – Здесь ведь то же самое!

– Для друзей – только самое лучшее! Мы поедем к рифам, чтобы услышать рокот прибоя и увидеть пену на волнах!

Послушать Рауля, можно подумать, что он – сам Зевс-громовержец.

Рауль, в общем, не лихачит, но едет гораздо быстрее, чем нравится Эрхарду. Конечно, Эрхард так привык сам сидеть за рулем, что ему не по себе на пассажирском сиденье. Он смотрит через левое плечо всякий раз, как они поворачивают, и тянется к ручке переключения скоростей, когда они поднимаются в гору. Дорога блестит, и пейзаж незнакомый, как будто затянут в черный пластик. Это дождь – он повсюду. Вода не впитывается в пересохшую почву.

– Тебе обязательно нужно спуститься к самой воде, – сказал Рауль, обращаясь к Беатрис.

Поднимая тучи брызг, они проехали через Котильо. Струи воды окатывали стены придорожных домов. Возбуждение Рауля заразительно. Беатрис тоже взволнована – или, может быть, злится. Кстати, Рауль, возможно, тоже злится. С ним никогда ничего нельзя было знать наверняка.

Город остался позади; они повернули на парковку на вершине холма. Тропа вела вниз, на пляж.

Парковка была заставлена машинами – они стояли не ровными рядами, как в открытом кинотеатре, а как попало, хаотично. Их штук двадцать или тридцать. Эрхард заметил даже несколько полицейских машин. Небо было похоже на серый холст, который ярко освещался зеленым всякий раз, когда сверкала молния.

– Приехали! – крикнул Рауль. Он уже открыл дверцу и стоял под дождем, накрыв голову курткой.

– А отсюда нельзя посмотреть? – спросила Беатрис.

Рауль ее не услышал. Хлопнув дверцей, он обежал машину кругом, чтобы выпустить ее из машины. Беатрис молча взяла Рауля за руку и вылезла. Эрхард тоже выбрался наружу. Он сразу промок, но его это не беспокоило.

Они побежали вниз по склону, как будто хотели встать в очередь желающих посмотреть сегодняшнее представление. Конечно, никакой очереди не было. Во всяком случае, на склоне. Поскальзываясь на мокрой тропе, они стали спускаться. Беатрис возбужденно взвизгнула.

Молнии непрестанно вспарывали небо. Раскаты грома почти заглушали дождь. Каждая вспышка расцветала фантастическим узором, озаряя все вокруг каким-то нереальным светом. И, в довершение всего, совсем рядом ревел и пенился океан.

Действительно, на пляже собралась целая толпа. Они видели темные силуэты людей с фонарями и факелами. Люди перекрикивались, какая-то машина кружила и кружила по песку.

– Какого черта? – удивился Рауль. – Что случилось?

– Наверное, какая-нибудь туристическая группа! – крикнула в ответ Беатрис.

– Не может быть – в такой дождь! – засмеялся Рауль.

Они направились к толпе – она оказалась не такой густой, как им показалось вначале, люди стояли полукругом. Мерцал синий свет, кто-то скомандовал:

– Отойдите, отойдите!

Но никто не двинулся с места. Волны лизали им ноги; некоторые стояли почти по колени в пенной воде.

– Там машина! – крикнула Беатрис. – Что она здесь делает?

Глава 18

Полицейский пытался обнести заградительной лентой черный «фольксваген-пассат». Вокруг нее расставили яркие прожекторы, но генератор не справлялся, и прожекторы по очереди гасли и заваливались на мягкий песок.

Рауль, Беатрис и Эрхард подошли к собравшимся, намереваясь выяснить, что случилось. Между собой они решили, что кто-то неудачно припарковался или бросил на пляже угнанную машину. Эрхард много раз видел и то и другое.

– Давайте отойдем отсюда и полюбуемся молниями, – предложила Беатрис.

– Нельзя, – ответил Рауль. – Случилось что-то ужасное.

– Да ведь и я про то же! Неприлично стоять и глазеть. Тут наверняка есть пострадавшие.

Человек, стоящий перед ними, сказал:

– Кто-то случайно свалился с обрыва и упал в море.

– Оттуда невозможно свалиться случайно… Наверняка кто-то решил покончить с собой, – возразил другой.

– Самоубийство?

– Кто пришел сюда первым? – спросил полицейский.

Несколько человек подняли руки.

– Кто нас вызвал? Не помню, с кем из вас я уже говорил…

Один мужчина сделал шаг вперед. Разговора не было слышно из-за дождя. Мужчина показал наверх, на склон. Полицейский начал было записывать его ответы в блокнот, но из-за сильного дождя оставил безуспешные попытки.

– Скорее всего, машина угнанная! Смотрите, номеров-то нет, – заметил серфер в ярком гидрокостюме.

– Что они там разглядывают? – поинтересовался другой. – На заднем сиденье что-то есть…

– Отойдите, черт побери, отойдите!

Эрхард узнал полицейского. Это был Берналь. Он совсем промок, его одежда блестела и переливалась. Берналь посветил фонарем на заднее сиденье и щелкнул фотоаппаратом с большим объективом.

– Эй, Хассиб! – позвал Берналь. – Мне нужна помощь.

Его голос перекрыл шум дождя. Но на его зов никто не откликнулся. Один полицейский все пытался установить прожекторы так, чтобы они не падали, другой беседовал с фельдшером с медицинским чемоданчиком под мышкой. На пляж пригнали подъемный кран, с его помощью полицейские намеревались поднять машину.

Дождь усиливался.

– Давайте уйдем отсюда! Мне как-то не по себе, – прошептала Беатрис.

– Иди ко мне. – Рауль обнял ее.

– Журналисты есть? – спросил полицейский.

Все молчали.

– Еще нет, босс! – крикнул полицейский Берналю.

Берналь снова сфотографировал что-то на заднем сиденье автомобиля. Похоже, там лежат газеты или газетные вырезки. К Берналю подошел коллега и стал вместе с ним раскладывать газеты на сиденье. Они тихо переговаривались и перекладывали листы, а Берналь все щелкал и щелкал затвором камеры. Молния подмигивает с черного неба, словно в ответ на вспышку фотоаппарата.

Порыв ветра донес до носа Эрхарда едкую вонь. Сначала он подумал, что источник запаха в его пакете. От пальца. Тогда он ощупал тугой сверток в кармане, проверяя, не развязался ли узел. Может быть, когда он бежал вниз по склону, пластик прорвался? При этой мысли «Лумумба» моментально выветрилась из него. Нет, пакет целый и невредимый. Он понял, что запах идет от машины. Вонь все более агрессивная и настойчивая. Как будто что-то протухло…

– Должно быть, авария. Когда это случилось? – спросил Рауль у серфера-любителя.

– По-моему, машина простояла здесь уже целый день. Потом кто-то заметил, что она не заперта, – ответил тот.

В их разговор вмешался мужчина, который отвечал на вопросы полицейского:

– Я сразу понял, что в коробке на заднем сиденье что-то есть. Оттуда что-то торчало.

– Что оттуда торчало? – спросил серфер, успевший накинуть поверх гидрокостюма дождевик.

– Похоже на… – Мужчина умолк.

Мимо них проходит Берналь; на его лице читалось раздраженное выражение. Он заметил Эрхарда и недовольно сощурился, хотел было пройти дальше, но внезапно развернулся. Рауль отступил, ему явно не хотелось разговаривать с полицейским.

– Отшельник! – сказал Берналь. – У вас что, нюх на трагедии?

Эрхард хотел ответить, что не искал очередную аварию, но тут вмешался серфер.

– Что здесь произошло? – спросил он.

Вместо ответа, Берналь отчеканил:

– Мне нужны имена всех, кто что-либо видел. Те, кто пришел только поглазеть, из любопытства, должны немедленно уйти. – Он пристально посмотрел на Эрхарда.

– Мы приехали посмотреть на молнии, – подала голос Беатрис.

Берналь повернулся к ней:

– Так смотрите на молнии, сеньорита.

Он поднялся по склону и скрылся за пеленой дождя, точнее, дождь словно превратился в густое, черное облако.

– Пойдем отсюда! – прошептала Беатрис.

Рауль, пристально смотревший на машину, повернулся к ней:

– Конечно, мой ангел.

Начался отлив; волны набрасывались на берег, как дикие звери.

– Ты должен мне «Лумумбу», – заявил Эрхард Раулю, косясь на Беатрис. Платье у нее так намокло, что облепило тело.

Глава 19

Давным-давно мальчик-мужчина каждую среду садился в автобус. По утрам автобус отвозил его в Туинехе, а по вечерам возвращал обратно в «Дом святой Марисы». Несколько раз он выходил слишком рано и оказывался в какой-то крошечной деревушке, начинал в растерянности бегать по улицам и бить себя по голове, тогда прохожие вызывали полицию. Ростом он метр девяносто с лишним, а может, ближе к двум метрам, но лицо как у семилетнего мальчика. Он долговяз, неуклюж и одевается по-детски. Его глаза все время беспокойно бегают туда-сюда. Как будто он силится понять мир, читая его как код или музыкальные ноты. В такси он любит смотреть в окошко, прислонясь лбом к стеклу.

Каждую среду, в десять пятнадцать, в том числе и сегодня, он стоит на тротуаре перед широкими воротами и ждет. За плечами у него рюкзак. Целых четырнадцать лет Аас не говорит. Не проронил ни слова. Однажды он просто перестал разговаривать. Моника объяснила: он умеет говорить, просто не хочет.

В первые несколько поездок Эрхард все надеялся, что Аас скажет хотя бы слово. Всякий раз они проводили вместе больше двух часов – час туда и час обратно. Эрхард надеялся, что рано или поздно мальчик-мужчина раскроется. Окажет Эрхарду доверие. В конце концов это превратилось в игру, в трудную задачу. Он долго пытался вызвать Ааса на разговор.

Эрхарду удавалось его рассмешить, иногда в ответ на его слова Аас поворачивался к нему. И все же раз за разом Эрхард терпел поражение. Наконец он так разозлился, что попросил Монику поискать другого водителя. Он больше не выдерживал. Но трудность заключалась в том, что ни один другой водитель не соглашался возить мальчика-мужчину. Это значило, что Аасу снова пришлось бы ездить на автобусе.

Моника предложила платить Эрхарду вдвое больше. Вы ведь не обязаны его любить, сказала она. Просто притворитесь. Эрхард дал себе еще полгода. И дело вовсе не в деньгах.

А потом кое-что произошло. Эрхард слышал, как Аас говорит.

Они прибыли на место. Эрхард следом за Аасом вошел в дом. Моника взяла сына за руку и усадила рядом с собой за пианино. Вот что их объединяет. Аас любит музыку. Эрхард слушал, мать и сын прижались друг к другу, как птички. Каждый месяц, хотя и не по средам, он настраивает для них пианино. Сегодня он просто смотрел по сторонам. Атмосфера в доме вовсе не тягостная, хотя Моника его ровесница и, как и он, одна. В вазе стоят срезанные цветы, на столе аквариум с рыбками, на полке рядом с диваном женские журналы, изображения Мадонны на комоде. Вся стена увешана портретами. Эрхард увидел маленькую девочку в черно-белой балетной пачке, мужчин в военной форме рядом с вулканом Кальдерон-Ондо и двух молодых женщин на мотороллере «Веспа» перед какой-то конторой.

Всего фотографий штук двадцать. Все они черно-белые, красивые и грустные. Жизнь прошла. Ни единого снимка ее сына на стене нет. Эрхард оглянулся. Даже на полке над телевизором, даже на комоде, рядом с мадоннами. Моника, совсем как он, скрывала самую главную часть своей жизни, чтобы не нужно было двигаться вперед. Моника держится холодно и царственно, но не заносчиво; все в ее доме очень изящно: в сахарнице маленькая ложечка, цветы подобраны в тон шторам.

Глава 20

– Чего вы хотите? – спросил он, не отрывая взгляда от книги на столе и ставя чашку на блюдце. Утро пятницы; двое мужчин в штатском наблюдают, как Эрхард пьет кофе. Один из них – суперинтендент полиции нравов Берналь.

Берналь положил на книгу Эрхарда лист бумаги. Это газетная вырезка. Откуда она – невозможно сказать; почти все слова неразборчивы, чернила размазались, бумага вытерлась. И все же Эрхард различил слова pengepungen и bankpakke. Странные слова, которые он не сразу узнает.

– Что здесь написано? – спросил Берналь. – Это по-датски?

– Да, наверное. – Чтобы понять, о чем статья, ему нужен весь текст, но всей статьи нет. И все-таки похоже на датский. – Откуда она? – поинтересовался Эрхард, почему-то опасаясь, что вырезка имеет какое-то отношение к Раулю.

– Сейчас это не имеет значения, – ответил коллега Берналя, коротышка с узкими глазами и неухоженными усами.

Он оглянулся по сторонам; кроме них, в кафе всего один посетитель, растрепанный молодой человек с зачесанными назад волосами и красными глазами. Похоже, он развлекался всю ночь.

– Нам нужен человек, который понимает датский.

– Так найдите гида-переводчика. Их тут масса.

– Не так много, как раньше. Пойдемте с нами, Йоргенсен.

– Объясните, в чем дело, и тогда я, может быть, вам помогу.

– Вы мой должник еще с прошлого раза! Я ведь мог бы притащить вас в участок!

– Объясните, в чем дело! – потребовал Эрхард, заметив, что Берналь вдруг как-то сник. Может, он пьет… или у ребенка осложнения после кори.

– Ну его, Берналь! – сказал коротышка. Это решительный тип, который скорее выкрутит руку, чем протянет ее. – Иностранец не может нам помочь. У него слишком много плохих воспоминаний, – продолжил он, одним глотком допивая свой эспрессо.

Ему не терпелось уйти. Очевидно, до того как они приехали сюда, Берналь рассказал ему об Эрхарде. О деле Федерико Молино, чей чемодан нашли возле Лахареса. С его паспортом, носками, воском для волос, тюбиком смазки, которую полицейским так ловко удалось включить в список важных вещественных доказательств. Им бы радоваться показаниям Эрхарда, но они, похоже, решили, что ему известно больше, чем он им рассказал. Многие полицейские злились на него. И только Берналь понимал, что Эрхард ценит свои отношения с жителями острова. Он не обманывал их, хотя и не сказал всего. Он не назвал ни Рауля Палабраса, ни бывшего губернатора Эмеральдо, ни Суареса. После того дела прошло уже больше восьми лет.

– Нет, спасибо, я не пойду, если только вы не собираетесь меня арестовать, – сказал Эрхард.

Берналь посмотрел на него так, словно надеялся, что Эрхард передумает.

– Передайте привет молодому Палабрасу, – бросил он.

Полицейские ушли.

Владелец кафе неподвижно стоял за стойкой, наблюдая за ними в настенное зеркало. Наверное, у него нет лицензии на торговлю пивом. Как и во многих городских кафе. Потом он вскинул голову и рявкнул на молодого человека у дальней стены:

– Черт побери, Песке, не мети стол своими патлами! Ступай домой и ложись спать!

Когда Эрхард подошел к своей машине, припаркованной в конце очереди на Главной улице, он увидел двоих полицейских, которые стояли на углу, возле «Пасео Атлантико». Он сел в машину и продолжил читать «Красное и черное» Стендаля. Книга громоздкая и странно бессвязная.

Он посмотрел в зеркала. Рядом никого не было, тогда он достал пакет из кармана, вынул палец и попытался снять с него кольцо. Но кольцо не снималось. Палец был похож на сучок, замаринованный в масле. Он приложил его к пустому месту рядом с собственным безымянным пальцем. Палец слишком большой, к тому же не с той руки, но напоминает мизинец. С пальцем на том месте, где ему положено быть, рука снова стала похожа на руку. Эрхард спрятал палец в пакетик и поглубже запихнул его в карман.

Видит, как полицейские прощаются друг с другом. Потом Берналь вернулся к его такси. Сел.

– Пуэрто, – сказал он.

Эрхард посмотрел на него:

– И раз уж мы едем в ту сторону, вы попросите меня зайти в полицейское управление?

– Может быть, – ответил Берналь.

– Сейчас не моя очередь. Видите, сколько машин передо мной?

– Езжайте.

Эрхард выехал из очереди; Луис – водитель из «Таксинарии» – громко обругал его. Луис всегда ругается. Как собака, которая лает, но не кусается. Они поехали по Главной улице, по городу, затем выехали на автостраду FV-1. Оба молчали.

– Ваше дело имеет какое-то отношение к Биллу Хаджи? – спросил Эрхард. – Я уже рассказал вам все, что знаю.

Полицейский широко улыбнулся:

– То дело закрыто. Оно уже история. Сестра покойного была недовольна, и это еще мягко сказано.

– Дело имеет какое-то отношение к Палабрасам?

– Вовсе нет. – Берналь сидел, закинув ногу на ногу, и покачивал носком сапога в такт старой песне Джона Колтрейна – его кассета у Эрхарда уже больше двадцати лет. – Вы же были вчера на Котильо. Разве не слышали новости?

Эрхард уже несколько дней не читал газет. Он покачал головой.

– Вы вообще что-нибудь читаете, кроме старых книг? Может быть, слушаете новости по радио?

– Вообще-то нет.

– Короче говоря, возле Котильо нашли брошенную машину. Мы не знаем, почему ее бросили. Она должна была быть в Лиссабоне, но непонятно как очутилась здесь. Кто-то угнал ее и доставил сюда. Мы не знаем, кто сидел за рулем. Поскольку машина стояла на пляже во время прилива, вода попала внутрь, и завести ее невозможно. Единственная любопытная зацепка – разорванная газета.

– Так чего же вы хотите от меня?

– Пожалуйста, осмотрите обрывки, которые у нас есть, и скажите, что там написано. Возможно, и ничего. Возможно, это просто случайные обрывки и никакого смысла в них нет. Сейчас я стараюсь понять, что случилось. Между нами, в этом деле начальство не оказывает мне всей возможной поддержки. И при чем тут газета, я не понимаю.

Они доехали до первого перекрестка с круговым движением, который ведет прочь из города. Солнце застряло между двумя тучами, похожее на подбитый глаз.

– Повторите, пожалуйста, почему вы позавчера оказались на пляже, – попросил Берналь.

– Друзья пригласили меня посмотреть на молнии.

– Друзья? Рауль Палабрас и его подружка?

– Да.

Берналь внимательно посмотрел на Эрхарда, но Эрхард смотрел вперед, на дорогу.

– Я уже много лет не читал датских газет, – признался Эрхард.

– Посмотрите на обрывки и скажите, что там написано. Больше я ни о чем не прошу.

И полицейские, и островитяне называли полицейское управление в Пуэрто «Дворцом», потому что оно разместилось на развалинах дворца, построенного для короля Испании в начале двадцатого века. Однако, если не считать внушительных внешних стен и красивых арок между гладкими колоннами, от королевского величия мало что осталось. Кабинеты, в которых за компьютерами сидят, обливаясь потом, по шесть-семь сотрудников, напоминают помещения в каком-нибудь здании в сонном пригороде Копенгагена шестидесятых годов двадцатого века.

Они прошли металлодетекторы у входа. Эрхард опасался, что его будут обыскивать и найдут в кармане пакет с пальцем, но все обошлось, и он беспрепятственно проследовал в здание за Берналем. Пройдя по коридору, они попали в большой зал, похожий на склад или гараж. Берналь закрыл за ними дверь, порылся на большой полке и вернулся с большой светло-коричневой коробкой, надел резиновые перчатки.

– Мне тоже их надеть?

– Не важно, – отмахнулся Берналь, покосившись на отсутствующий палец Эрхарда. Он вынул из коробки обрывки газеты. – Подонки оставили нам на заднем сиденье маленький сюрприз.

– Подонки… – повторил Эрхард. Дело происходило ночью, и единственным источником света был все время гаснущий полицейский прожектор, но он узнал коробку – она стояла на заднем сиденье.

– Мы не знаем, как сложить куски, связаны ли они между собой и вообще стоит ли сидеть здесь и складывать головоломку. Вы что-нибудь можете прочитать?

Эрхард разглядывал обрывки. Фотографии, подписи, какие-то слова… Многое размокло и нечитаемо. Страницы слиплись.

– Да, – с горечью продолжал Берналь. – В том-то и трудность. Мы не знаем, имеет ли газета какой-то смысл. Может, в ней зашифровано какое-то послание?

– Что же мне делать?

– Читать заголовки, то, что набрано жирным шрифтом. Сумеете что-нибудь разобрать? Вот тут, например, – он показал на большой обрывок с заголовком и подзаголовком. Эрхарду странно было видеть датские слова; много датских слов вместе. – Что здесь написано?

– «Если нынешняя зима будет такой же суровой, как прошлая, в Копенгагене умрет больше бездомных. Один человек уже замерз до смерти».

– И что это значит?

– Не знаю. Наверное, трудно быть бездомным в холодной стране?

Берналь жестом показал:

– Продолжайте. А здесь что?

Следующий фрагмент побольше, но обрывок слипся с соседним.

– «Апелляция отцов была отклонена».

– И что это значит?

– Не знаю. Здесь так написано.

– Ладно, почитайте обрывки, – попросил Берналь с самым несчастным видом. – И скажите, если что-нибудь покажется вам необычным.

Эрхард порылся в обрывках, стал читать и складывать прочитанное в стопку. Ничто – совершенно ничто – не привлекло его внимания. Самые обычные, не особенно интересные, статьи о датчанах, финансах, детях, учреждениях, разводах и телепередачах. Довольно много из того, что он просмотрел, было посвящено «Ангелам ада». Прошло уже много лет с тех пор, как он в последний раз читал датскую газету, но ему не показалось, что за прошедшее время газеты сильно изменились. Несколько имен были ему незнакомы, а в остальном – все как всегда.

– Не знаю, есть ли здесь что-нибудь, но ведь я не знаю, что я ищу.

Берналь встал.

– Я и сам не знаю. Поганое дело! – Последние слова он почти прошептал. Потом собрал обрывки газеты большими пригоршнями и запихнул в коробку. По комнате поплыл запах мочи. В соседней комнате, за полками, икал или хныкал, Эрхард не понял, маленький ребенок. Берналь как будто этого не замечал.

– Я не могу вам помочь, пока вы хотя бы не намекнете, что я должен искать. Мне нужно больше знать.

Берналь надолго задумался. Эрхард догадался, что тот взвешивает все за и против. Что он имеет право сказать, а что – нет.

– Пойдемте, – наконец сказал он. – Вот сюда.

Они обошли полку и оказались в темном углу. Берналь остановился и придержал Эрхарда, который шел за ним по пятам. В темноте было видно только половину лица Берналя.

– Слабым желудком не страдаете?

Эрхард покачал головой.

– Помните ту девочку, Мадлен?

– Вы нашли ее?

Берналь раздосадованно повторил вопрос:

– Вы ее помните?

Эрхард кивнул.

– Хорошо. Так вот, нам здесь такие дела не нужны. Совсем не нужны. Мы сделали все, что можно, учтите! Мы не можем работать себе во вред. То, что случилось в Португалии, полностью уничтожило туристическую индустрию в Прайе-да-Лус, а полицейских еще долго полоскали в прессе, называли бездарными, тупыми Дюпонами и Дюпонами^[1] – знаете комикс? Разница в том, что у нас никто не заявлял о пропаже ребенка. Никаких рыдающих матерей, отцов или умненьких братьев-сестер, которые тоскуют по маленькому братику.

– О пропаже ребенка?!

Берналь включил две настенные лампы и подошел к белой доске.

– Мальчик, – сказал он, указывая на фотографию.

Это была большая черно-белая фотография, возможно, когда-то она была цветной; смотреть на нее трудно. Но сейчас цвета нет, только градации черного, может быть, с коричневыми или зеленоватыми оттенками. Посередине большой черный квадрат, помеченный четырьмя светло-серыми кубиками, которые придают квадрату глубину. В центре квадрата, словно окруженное невидимой скорлупой, лежит крошечное человеческое существо. Одна рука поднята к голове, как будто он хочет почесаться, а другая, почти невероятным образом, обернута вокруг спины. Ребенок был укрыт светло-серыми обрывками газеты.