Мысли Гёксли о значении древних языков и естественных наук для воспитания и вообще для культуры

Гуманисты, как их тогда называли, выиграли дело, и совершенный юга переворот оказал человечеству неоцененную услугу. Но ограниченность взгляда, как Немезида, преследует всех реформаторов, и преобразователи воспитания, так же как и реформаторы религии, впали в глубокую, хотя и обыкновенную ошибку, приняв начало дела реформы за его конец.

Представители гуманности в девятнадцатом столетии опираются на положение, что классическое воспитание есть единственный путь в культуре так же твердо, как будто мы продолжаем жить в эпоху Возрождения. Несомненно, однако, что умственная связь между мирами новым и древним теперь совсем уже не та, как три века назад. Помимо существования обширной и своеобразной новейшей литературы, новейшей живописи и, особенно новейшей жизни, есть в настоящем положении образованного света черта отделяющая его от эпохи Возрождения еще глубже чем последняя была отделена от средневековых времен.

Отличительный характер настоящего времени заключается в обширном и постоянно возрастающем значении естествознания. Оно не только налагает свою печать на наш ежедневный быт, от него не только зависит благосостояние миллионов людей, но и вся наша теория жизни подчинилась, сознательно или бессознательно, продолжительному воздействию обеих понятий о вселенной, которым научали нас естественные науки.

Действительно, достаточно самого поверхностного знакомства с результатами научных исследований, чтобы убедиться как глубоко и резко они противоречат тем мнения, которым так беззаветно верили и учили в средние века.

Понятия наших прадедов о начале и конце мира не могут долее держаться. Несомненно, что земля не главное тело вещественной вселенной и что свет устроен не на потребу человека. Еще более достоверно, что природа есть выражение определенного, ничем ненарушаемого порядка, и что изучение этого порядка и сообразное с ним управление собою составляет главную задачу человечества. Притом, такую научную критику жизни мы извлекаем из доводов совершенно различных с прежним путем убеждения. Она не ссылается на авторитет, не опирается на то, что кто-либо мыслил или сказал, и обращается лишь к природе. Она допускает, что все наши объяснения явлений природы более или менее несовершенны и символичны, и побуждает ученого искать истину не в словах, но в самых вещах. Она предостерегает нас, что утверждать что-либо за гранью очевидности есть не только ошибка, но преступление.