Глава 3
У Вейкли был пунктик: перед тем, как сорваться с цепи, он всегда тормозил.
Большинство людей, знавших его, предполагали, что этого типа воспитал просмотр второразрядных боевиков – снятых как раз по романам, которые он, будучи литературным агентом, пристраивал. Казалось, каждая третья-четвертая подобная книга описывает, как хороший парень заходит слишком далеко, в его глазах разгорается жажда убийства, медные трубы стонут – и грядет разнузданное мочилово. Вейкли получал пропуски на премьеры – и ни одной не упускал, покуда фильмы не перешли на формат «direct-to-video»[1], будучи слишком малобюджетными даже для ограниченных дебютов.
Вейкли, конечно, никого не мочил – просто разбрасывался бумагой. Он не рвал ее и не комкал в кулаках, всего лишь опорожнял лоток принтера на пол.
– Нет, – заявил он. – Ни фига подобного.
Вейкли не мог похвастаться недюжинной силой, и если кого-то и мог замучить, то только себя – когда заливался по уши «Джеком Дэниелсом» и захламлял свой рабочий стол. Подергав себя за пушистую белую бороду, он ненадолго разгладил несколько глубоких морщин на шее.
– Ты ведь это не всерьез, правда? – умоляюще поинтересовался Вейкли.
– Серьезней некуда, Боб.
– Я тебя услышал. Нечего было и уточнять.
Как всегда, разнос Вейкли начался с холодной покорности. Эта фаза скоро миновала, и сначала, пыхтя и морща губы, Вейкли стал перекладывать бумаги на столе. Они оказались слишком важны, чтобы ими просто так разбрасываться, поэтому хозяин кабинета как бы невзначай пнул носком ботинка корзину для мусора – та даже не опрокинулась. Тогда рука Вейкли потянулась к лотку принтера, и не особо хорошо отапливаемый кабинет наполнился атмосферой тягучего томления.
Со следующего тычка ногой что-то из корзины все-таки вылетело на пол. Пыхтя и бормоча себе что-то под нос, Вейкли исполнил на мусоре небольшое фламенко. Уважать его в такие моменты было трудно, но любить – проще некуда. Все-таки мужчина являл собой полную противоположность сурового Айзека Омута.
– Значит, всерьез. Если думаешь, что я благословлю эту твою затею и даже бровью не поведу, ты спятил.
– Послушай, Боб…
– Это ты послушай. И – нет, я не собираюсь читать тебе нотации. Что угодно, только не это, дружище.
– Как по мне, оно самое.
– Я думал, мы договорились, что ты больше никогда туда не вернешься.
– Разве договаривались?
– Разве я не прав сейчас?
– Прав конечно.
– Ну и в чем проблема?
– Ни в чем.
– Господи Иисусе, перестань со мной соглашаться.
Новая секретарша Вейкли, Лиза, одарила Джейкоба смущенным сочувствующим взглядом. Она ему уже нравилась, хоть бы и потому, что предпочла усесться рядом с ним на кушетку, хотя куда естественнее было бы занять стул напротив Боба. Рыжеволосая девушка ростом шесть футов без каблуков, судя по всему, от силы год-другой назад окончившая колледж, она не настаивала на том, чтобы ее называли «администратором», «помощницей» или «менеджером». У нее были приятно-округлые щеки, карамельные веснушки, ничуть не скрытые тональным кремом; уши – без проколов, что Джейкоб нашел слегка экзотичным. Она старалась сохранять невозмутимое выражение лица, но продолжала бросать на него косые взгляды, будто уже знала, как будет развиваться спектакль, но все еще получала от зрелища удовольствие. Ее губы тронула чувственная, уж слишком интимного характера улыбка, и Джейкоб мигом смекнул, что Вейкли спит с ней.
Лиза переложила свой блокнот на колени – все страницы были покрыты завитками, смахивающими на записи на незнакомом языке, – и скрестила ноги с хорошо развитыми мышцами; такими только дерьмо из хулиганья выбивать. Склонила голову, наблюдая, как Вейкли ударяется в новые нервические трепыхания, на сей раз – почти что в ритме сальсы.
– Не думал, что ими еще пользуются, – заметил Джейкоб.
– Чем? – уточнила Лиза.
– Ручками и блокнотами. Ну, чтобы стенографировать.
– Я не особо продвинутая пользовательница компьютера.
– Я тоже.
– По правде сказать, ненавижу компьютеры.
– Я тоже.
– Ты, должно быть, Джейкоб, – сказала она.
Он кивнул. Их голые руки соприкоснулись, когда они сидели вместе на диване, и он был очарован видом ее волос – тем, как они образовывали вокруг ее головы нечто вроде невесомого ореола.
– Я полагаю, Боб рассказал немного обо мне?
– Немного. Он всегда так себя ведет, когда просто наносишь визит вежливости?
– Отводить душу на писателях порой полезно. – Джейкоб пожал плечами.
– Я Лиза Хокингс. Большая твоя фанатка. Все твои книги прочла.
Он никогда в жизни не видел более бесстрастного лица – хотя ее глаза сверкали, а по губам все еще скользила шаловливая улыбка. Джейкоб протянул Лизе руку без особой уверенности в том, насколько жест выйдет социально приемлемым. Однако Лиза ответила на рукопожатие тут же, крепко и почти до боли стиснув его пальцы. Ее рука выглядела даже больше его собственной.
– Спасибо, Лиза.
– Ты понял, что я лгу.
– Да, понял.
– Как это у тебя получилось?
Вейкли, особо не слушая их болтовню, выпрямился в кресле, вцепившись в бумаги. Он выглядел задумчивым и испуганным одновременно. Кресло медленно выписало по оси разворот, явив из-под стола трясущиеся колени сидящего в нем. Лиза пожала плечами – для нее ситуация явно была в новинку. Да и сам Джейкоб едва ли понимал, что за игру затеял.
Роберт Вейкли, литературный агент его отца (а теперь и его собственный), был кем-то вроде дядюшки, часто навещавшего Джейкоба, когда тот был ребенком. Он боролся за то, чтобы стать его законным опекуном, во время сражения, которое развязала двоюродная бабушка с самых дальних ветвей фамильного древа. Джейкоб встречал ее однажды, милую и искреннюю женщину, но ей было за шестьдесят, и ей не нужен был одиннадцатилетний ребенок. Она дала ему пакетик с печеньем домашней выпечки и пару детских фотографий отца, где тот, даже играя с детьми, казался сердитым и насупленным. Джейкоб и Вейкли жили вместе как дружелюбные, но чуждые соседи по комнате в течение следующих семи лет, пока Джейкобу не исполнилось восемнадцать и он не получил свое наследство.
Роберт Вейкли написал три книги о смерти джейкобова отца – первые две попали в список бестселлеров, ведь всем казалось, что автору трагедия знакома изнутри. Роберту удалось заполучить несколько реальных фотографий с места преступления, но сами тела были на них размыты, да так, что подробностей бойни не углядеть (и все же нельзя было не заметить, что у всех людей на снимках выше шеи ничего не было). Однако к третьей книге люди поняли, что Вейкли повторяет старую песню на новый лад, внося лишь небольшие дополнения к анализу карьеры Айзека Омута и в целом плохих фильмов, снятых на основе его прозы. Более того, всем стало ясно, что писатель из Вейкли посредственный – иначе тот не стал бы полагаться на Джейкоба в вопросах редактуры.
– Может, мне приготовить что-нибудь на всех нас? – спросила Лиза.
– Было бы неплохо, – сказал Джейкоб. – Спасибо. – Его уже давно тут не будет, когда она со всем управится, и Лиза понимала это.
– Спасибо, – сказал Вейкли. – Я думаю, нам как раз это нужно. Перекусить, по паре коктейлей пропустить. Может, сходим в заведение Спайви? Всех устроит? – Он будто бы намеренно упустил суть слов секретарши или попросту рационализировал ее порыв. Лиза и это подметила – и повела себя так, словно даже не услышала босса. Она ушла, не проронив больше ни слова, вся целиком в своей роли, и Джейкобу она понравилась еще больше.
Вейкли снова пощипал бороду.
– Не возвращайся туда, сынок.
– Почему?
– Слушай, я с этим дерьмом больше не связан.
– Связан, увы, – заметил Джейкоб, – с тех самых пор, как я объявился у тебя. Но я все понимаю, ничего страшного.
– Учить меня еще будешь…
– Не собираюсь.
– Совсем как твой папаша – лишь бы по ушам поездить.
– Я – не мой папаша. – Тут и спорить было не с чем; Вейкли это понимал.
– Послушай, здесь даже и обсуждать нечего. Мы много лет назад закрыли эту тему. И что же сейчас? Зачем тебе туда ехать, ты так и не сказал. Вдохновения ищешь? Не верю, ты раньше как-то без него справлялся – и посмотри-ка, сколького достиг! – Голос Вейкли вдруг дрогнул, так что ему пришлось сделать глубокий вдох. – Скажи честно, ты что, после всех этих лет принял-таки чье-то предложение самому написать книгу о своей семье?
– Скажи мне, как давно ты спишь с Лизой?
– Что еще за вопросы! – Вейкли сердито крутанулся в кресле. Его колени все еще мелко тряслись, и это выглядело довольно смешно. – Идиотские вопросы. Минимум две недели. А теперь перестань увиливать.
– Мне нравится Лиза. И я не увиливаю. Глупо было с твоей стороны спрашивать. Ты уже знаешь, что я никогда не напишу об этом доме.
– Ты говорил так раньше, но десять лет – большой срок. И если я правильно угадал, я честно тебе заявляю: брось, не стоит оно того. Ради твоего же блага, не возвращайся.
– Не хочешь ли ты сказать, что запрещаешь мне?
– Запрещаю, еще как.
– Ты – мне – запрещаешь?
– Черт возьми, да – ты меня вообще слушаешь? Издеваться надо мной вздумал? Да, я тебе запрещаю. – Он очень хотел, чтобы его голос прозвучал по-родительски сурово, но уже в следующий миг Вейкли добавил с острой болью в голосе, застав их обоих врасплох: – Я… я пытался быть тебе как отец. Как хороший отец.
– Господи, Боб, – выпалил Джейкоб. – Давай без этого, прошу. – Он вздрогнул, поняв, как все же сильна связь между ним и этим мужчиной. Почти ужасающе сильна – такого он никак не ожидал.
– Слушай, ты же знаешь: там ты будешь у всех на виду. Сейчас круглая дата, значит, кто-нибудь да заинтересуется делом снова. Прежде ты сдавал дом на острове в аренду куче других писателей – их взглядов на случай Айзека Омута вполне хватит на то, чтобы забить до отказа фонд какой-нибудь сельской библиотеки.
Да, такой был у него план: пусть придут другие и ослабят нечто, свернувшееся в стенах дома подобно змее, унесут его часть с собой и в итоге лишат силы.
– Эти писатели были друзьями папы, а некоторые из них – и твоими и моими, Боб. Они не вернутся, и они достаточно уважают нас и себя, чтобы не превращать возрождение жанра в цирк.
– Это очень наивно с твоей стороны, Джейкоб.
– Если нагрянут фанаты, мне плевать. Подпишу пару книжек. Но никого там сейчас не будет, уверен. Никто даже не знает, как попасть на Стоунтроу.
– И это тоже безрассудно. Ты знать не знаешь, кого туда принесет. Лизе каждые часа два приходится отвечать на звонки каких-то недоумков, а она даже не в курсе всей истории.
«Умолчания, – говорил отец, – используются, чтобы поддразнить читателя: оставить его в подвешенном состоянии с чувством, будто вот-вот что-то прояснится. Может, и не сразу, но страниц через десять-пятнадцать – точно».
Вейкли подошел и сел рядом с ним. Теперь они были слишком близки в своей общей тревоге – гораздо ближе, чем когда-либо за все те годы, что Джейкоб прожил в доме этого мужчины, слушая, как под ним стонут приведенные на одну ночь подружки или как играют пластинки с чертовым диско.
– Я никогда особо не интересовался в последнее время, что ты чувствуешь…
– Боб.
– Не хочу, чтобы ты думал, будто мне все равно.
– Хватит, Боб.
– Да, я люблю тебя, хотя я знаю, что никогда особо этого не показывал, я понимаю это, но я готов выслушать, если ты когда-нибудь захочешь со мной поговорить.
– Пока – не хочу.
– Я думал, ты справился со всем, что осталось в Стоунтроу. Может, я суеверен…
Кто угодно, только не Боб Вейкли. Джейкоб однажды видел, как этот тип флиртует с новообращенной монахиней. Молоденькой сестрой Христовой в миленьком платьице и с распущенными светлыми волосами.
– Не то чтобы я верю всем этим россказням про паранормальные явления… или в то, о чем ты пишешь… но послушай-ка, прошлой ночью мне приснился странный сон.
Этого еще не хватало, боже. Джейкоб задумался, успеет ли он вовремя добраться до двери, если еще есть шанс на побег.
– Боб…
Вейкли умел быть непредсказуемым и выкидывать чудесные фортели. Он мог психануть из-за какой-то ерунды, но с хладнокровием заключать исключительно успешные сделки. Он умело подбирал слова, говоря о самых небывалых вещах, и сейчас его спокойная манера общения заставила Джейкоба покрыться холодным потом.
– Я проснулся, чуть ли не крича, – звучит само по себе как драматическое, мать его, преувеличение, согласен? Кошмар, какой бы ужасный ни был, – просто преходящая фигня. Но от того сна я еще полчаса отойти не мог, а когда на кухне громыхнула в раковине косо лежащая тарелка – взвизгнул, как девчонка. Так вот, в том сне твой отец…
– Замолчи, молю.
– Знаешь, она беременна, – сказал Вейкли. – Лиза беременна, и я собираюсь жениться на ней. Во сне Айзек попросил, чтобы я не пускал тебя туда. Чтобы ты держался подальше. Рейчел тоже была там, точно такой, какой я ее помню. Господи, ты не знаешь, какой скверный сон это был. Ужаснее просто некуда.
Но Джейкоб, конечно, знал. Выходит, вернуться домой – не полностью его решение. Все происходит неслучайно; узлы в опутавшей его семью сети то ослабевали, то стягивались туже, но никогда полностью не развязывались.
– Кто еще там был? – спросил Джейкоб.
– Маленькая девочка. Какая-то маленькая девочка… она сказала, что скоро умрет.
Глава 4
Лиза пересекла улицу, идя против неожиданно грубой толпы, двигавшейся в противоположном направлении. Пара китайских курьеров с мрачной решимостью в глазах промчалась мимо, будто они спешили проехаться по чьей-нибудь могиле. Она встала на бордюр и шмыгнула в столовую на углу, уже чувствуя запах кофе поверх вони куч мусора снаружи.
Группа плохо одетых клерков толкалась локтями на входе. Кто-то улыбался, кто-то разглаживал стрелки на брюках, где-то покашливали – обычно она этот звук ненавидела, но кое-как терпела. Она проверила меню и заказала для Боба нежирную еду, надеясь хоть немного снизить уровень холестерина. Лиза прекрасно знала, что к тому времени, как она вернется, Джейкоба уже не будет.
Пока заказ готовили, она подошла к телефону-автомату рядом с туалетами, миновав тех же самых клерков, развязной походочкой Мэй Уэст. Толчею бедных мужичков она ради шутки наградила соответствующей роли улыбочкой – да такой, что все они попрятали лица за своими сэндвичами в промасленной бумаге.
Сняв трубку, Лиза зажала ладонью второе ухо, чтобы не слышать шума кафетерия, набрала номер Кэти – и наткнулась на автоответчик. Покачала головой, дивясь тому, что подруга, видимо, уже на паре истории: ну да, нет ничего увлекательнее в девять утра, чем история Филиппин в двадцатых годах двадцатого века. Не так давно Лизе было стыдно – ни за деньги в колледж не прошла, ни по успеваемости; но чем больше ей рассказывали про увлекательную историю Филиппин и изумительных преподавателей, готовых сожрать тебя с потрохами за незнание годов жизни Мануэля Луиса Кесона-и-Молины, тем сильнее Лиза крепла в убеждении, что ей еще повезло – не потратила впустую ни время, ни деньги.
Может быть, Кэти не пришла на лекцию, а вместо этого решила отправиться в свое новое место для сна – в университетскую библиотеку, где она привыкла валяться на новых футонах, уложенных вдоль окон на третьем этаже: все необходимые тексты под рукой, но вроде как глаза не мозолишь, персонал библиотеки не бузит. Кэти спала в обнимку с очень толстой, полной закладок и разноцветных ярлычков, отмечающих важные места, папкой – хранилищем материалов диссертации, призванной снискать ей степень доцента гуманитарных наук (и обеспечить безработицей на долгие годы). Вздумай какой-нибудь псих похитить этот труд, ему пришлось бы отрезать у спящей Кэти обе руки по локтевым сгибам. Лизу иногда охватывало чувство превосходства, когда она думала о том, сколько подруг будут стремиться к чему-то столь же престижному, как ее собственная работа, когда выйдут из-за своих увитых плющом стен.
– …и я свяжусь с вами, как только смогу. Спасибо!
Лиза сказала:
– Кэти, ты зря отправилась глотать книжную пыль так рано, поверь мне. Кто-то тебя сильно любит в небесной канцелярии – все звезды сходятся в твою пользу, дуреха. Не сочти за перемену темы, но все ж я скажу тебе: да, ты была права, и да, кажется, я влюбляюсь. Но только не говори, что я слишком быстро привязываюсь не к тому типу мужчин, ладно? Я давно в курсе. И да, он слишком стар для меня, но мы поговорим обо всем этом, когда перед нами будет два бокала «Лонг-Айленда» со льдом.
Она все еще не знала, сколь много следует рассказать Кэти, какие темы являются абсолютно безопасными, о чем можно распространяться в деталях, а о чем лучше умолчать. Иногда они могли поговорить о мужчинах, детях, домах, подъездах, деньгах, контроле над рождаемостью и своих братьях и матерях. Но порой они подходили к какой-нибудь теме, и Лиза видела, как меняется лицо ее подруги – как будто ее ударили, и взгляд мертвеет в считаные секунды. Значит, что-то снова напомнило ей о скверной поре, когда она жила с дедом или с Тимом; о том отрезке жизни, что привел ее в итоге в больницу.
– Ладно, теперь к самому интересному. Угадай, кто сегодня заглянул в литературное агентство Роберта Вейкли, где я с недавнего времени работаю. Да-да, тот самый писатель-отшельник, у которого ты страсть как хотела взять интервью. Сколько я ни подмасливала Бобби, он о нем – молчок; в силе воли этому мужчине не откажешь. Но сегодня тот сам взял и наведался! Пара часов езды на север штата в мою сторону – и ты его подловишь, тут как пить дать. Можем устроить победный девичник по этому поводу. Он кажется очень милым и покладистым, совсем не такой чопорный, как мой Боб. И, Кэти, забудь о той дерьмовой фотографии, которую они штампуют на задней обложке его книг, – в жизни он довольно-таки симпатичный.
Она повесила трубку, пошла в дамскую комнату, заперлась в кабинке и беззвучно плакала порядка девяноста секунд. Когда она закончила, ей потребовалось лишь немного подкрасить глаза подводкой. Она задавалась вопросом, оплатит ли Боб хотя бы половину стоимости запланированного на ближайшее время аборта.
Глава 5
С той же уверенностью, с какой встретившиеся после разлуки любовники впиваются в плоть друг друга, его ноги коснулись едва заметной зыбучей грязи. Листья плескались у его лодыжек, земля, похоже, вздымалась навстречу каждому его шагу. Эта каменная твердь будто приветствовала его, вселяя несуразное чувство гордости за самого себя.
Вода в пруду рябила, отражение луны дрожало; волнение означало – нечто большое до сих пор плавает там. Джейкоб опустился на колени у бережка и провел пальцами по поверхности воды, ожидая прикосновения снизу, которого не последовало. Далекий плеск в темноте отвечал странному ритму – можно было представить, будто где-то там тонущая пловчиха тщетно пыталась выбраться из коварных водорослей, опутывающих ее тело все плотнее. Джейкоб повернулся к воде спиной и пошел к своей машине.
Мокрая дорога поглощала свет фар «корвета», пока тот медленно ехал к дому. Он выключил обогреватель и опустил стекло, прислушиваясь к реву и стонам порогов позади себя, тяжело раскатывающимся по лесу. Пороги идеально справлялись с задачей сепарации острова Стоунтроу – четырехмильного ромбовидного участка земли, приютившегося среди гор и утесов, окруженного парой рек, каждая из которых разделялась на два русла северо-восточной и юго-западной оконечностями, – от главного материка. Набегая друг на друга, яростные потоки воды остервенело низвергались в озеро в паре миль отсюда.
Через восточное ответвление реки протянулся мост, который Джейкоб только что проехал, а сразу за мостом расстилался суровый холмистый край, проборожденный лишь узкими трактами да наскоро зарастающими большаками, расчищаемыми лишь стараниями тех немногих, кто ими еще пользовался.
При должной подготовке можно было, перейдя мост, пройтись по западному тракту и, используя крепкие веревки и карабины, спуститься по склону скалы к гряде мельничных «городков», самым известным из которых оставался Галлоуз – прославившийся как место действия большинства взаимосвязанных романов его отца. Айзек Омут населил Галлоуз всевозможными непотребствами: тут тебе и сыновья-близнецы родителей-инопланетян, и современные ведьмы с кровожадными фамильярами, и свиньи-людоеды, и маньяк, который бродит вдоль дороги и высасывает у жертв души. В одном из изданий Омута-старшего в твердом переплете была воспроизведена карта, показывающая, как его герой спускался со скалы в эти предместья ада. Группа подростков попыталась повторить маршрут лет пять тому назад. С амуницией ребята крепко прогадали, застряли на камнях; пришлось обалдуев спасать местным рейнджерам.
Свет фар выхватил навес и гараж. Заляпанные, потрескавшиеся окна были темны как смоль: как Джейкоб и подозревал, поклонники его не ждали. Стоунтроу остался, как и все достояние семьи Омут, сложенное из верности, боли и страсти, удаленным от остального мира. Именно поэтому в здешние игры было так легко играть.
Джейкоб припарковался, достал из багажника походный фонарь, проверил гараж и нашел в углу бочку с горючим. Он постучал по металлическому боку и по звуку понял, что та полна. Должно быть, простояла здесь семь-восемь месяцев; последний писатель, который арендовал это место, съехал ранней осенью, так и не продав свой последний роман ужасов. Даже по меркам Вейкли – слишком безрадостный исход.
Джейкоб залил бензин в генератор, проверил масло, решил, что оно вполне чистое, нажал на праймер подкачки и работал со шнуром, пока мотор не заурчал. Свет наверху тут же зажил золоченой жизнью. Чрезвычайно благодарный, но в равной степени удивленный, Джейкоб задался вопросом, почему сейчас он так спокойно стоит, глядя на пустое место на стене… Его отец всегда был так дотошен, водворяя вещи на свои места. Оно привлекло его внимание так же сильно, как и все, что его сестра когда-либо выставляла на обозрение, – этот отмеченный контур на стенной обшивке, где три тщательно ввинченных крюка ждали, что на них кто-то снова водрузит топор.
Джейкоб щелкнул релейным выключателем, оживляющим электрический контур всего дома, и пошел к крыльцу, гоня всякую дурную мысль из головы.
Странный аромат, мгновенно узнаваемый, ударил ему в лицо: лилии. Ветер принес запах издалека, с поля, где буйно росли цветы. Мать высадила их там, когда оставила все попытки разбить собственный сад, – и, о чудо, лилии прижились. Невольная улыбка тронула губы Джейкоба, когда перед глазами встал материнский образ – хрупкая женщина в мешковатом комбинезоне на десять размеров больше, с сорняками в волосах, с перепачканными руками и чумазым лицом.
Словно трели в ухе, воспоминания громко роились со всех сторон. Он повернулся на голоса, смех и крики Рейчел. В тот же миг окружавшая его ночь резко отступила, солнечный свет и другие времена года пробились сквозь ее темный покров разноцветными пятнами. Джейкоб видел, как сюжеты прошлого мелькают перед глазами – как если бы реальность настоящего времени служила лишь плохонькими обоями, налепленными поверх всего того, что здесь когда-то было. Времена года перетекали одно в другое – старые картины, наспех закрашенные настоящим… Джейкоб вытянул руку перед собой, будто в попытке схватить гниющий холст сегодняшнего дня и возвратить его на место, похоронив мертвое прошлое там, где ему и место.
Молния расколола ему череп.
Джейкоб вскрикнул и упал на колени. Что-то внутри него снова вырвалось наружу, а то, что было из него когда-то изгнано, снова скользнуло внутрь. Мощный фонарь выкатился из его рук. В лесу, слева от него, он услышал плач. Они всегда плакали.
– Только не сейчас… – прорычал он, чувствуя, как вкус крови наполняет рот.
За шорохом в кустах он услышал девичий визг и торопливые шаги и понадеялся, что какая-нибудь ополоумевшая любительница ужастиков явилась застрелить его, чтобы не мучиться более индуцированными его писаниной кошмарами. Кровь двумя струйками текла из его носа на землю. Ощупав голову и грудь и не найдя никаких повреждений, встав с трудом на ноги, он нетвердой походкой направился к линии деревьев, жадно хватая ртом воздух. Потоптавшись на одном месте, он окинул кусты взглядом и крикнул по-дурацки звучащим, сипловатым голосом:
– Кто здесь?
Как будто они действительно могли ответить! Как будто они могли рассказать ему то, что нужно было знать. Движение, уловленное краем глаза, привлекло его внимание, и Джейкоб развернулся, не видя в темноте ничего, кроме картин своего детства. Удушливый запах лилий давил ему на грудь, и в какой-то момент он снова беспомощно приник к земле.
Эти кровотечения с ним и раньше случались. Раздернутые завесы ночи открыли ему вид на дни, которые вспоминать не хотелось. Холодная глыба отчаяния выросла в животе, голова загудела набатом от старых чаяний, безответных молитв и утраченной любви. Так уже бывало с ним прежде – там, в глубинах чащи. Нечеловеческая печаль и тоска по чему-то неназываемому пропитали все его исковерканное существо.
Но все эти чувства не принадлежали его семье – и даже он сам не служил для них полновластным хозяином. Нет, все было не так просто.
Случалось такое и раньше – острое ощущение чуждого присутствия. Звук плыл по воздуху, расслаиваясь на многоголосье – мужские и женские интонации проступали из него разом, и какие-то из них вполне могли быть детскими, но в их странном бормотании нельзя было различить ни слова. Невидимая человеческая процессия шла по лесу, зовя за собой, затягивая его сознание все глубже в свой потусторонний омут, всячески намекая, что этот момент – торжественный, к нему подводили долгие годы, проведенные в ночи у дома; если Джейкоб не откликнется на приглашение, не поддастся влиянию неизвестной нейрохимии в своем мозгу, то яростные тени, скользящие в лунном свете, заставят его осознать, сколь он убог и неполон без них – хуже скунса, копошащегося в грязи. Только в их компании, в окружении семьи, его будут любить и понимать.
Он начал неудержимо рыдать, пытаясь подняться на ноги. Голоса все подбадривали его, праздновали его возвращение. Кто-то еще рыдал – от жалости к нему или же в порыве безумия; все громче и громче с течением времени. Христос, услышь их всех, их молитвы и вопли. Как он мог надеяться когда-нибудь положить этому конец? Привязанная к Стоунтроу часть его души росла вне его самого – может быть, и жила гораздо лучше его, а может быть, отверженная, тихо умирала здесь. Но одна половина всегда хотела вернуть другую – будто супруга, чьи прикосновения больше невозможно выносить.
Луна прошлась по его волосам. «Люцифер», – позвал его кто-то, таящийся слева.
– Элизабет, – ответил он, потому что только она могла понять его беду – кем бы ни была. Это имя имело силу в его прошлом. Девушка с красной лентой… и, может быть, это его кровь в уголке ее рта.
Джейкоб повалился вперед, уткнулся носом в землю. Свет померк, но плач не стих.