Дрожащей рукой он утёр со лба пот. Дым стал гуще, воздух заколебался, и на стене проступил образ. Святой всех Сгоревших, некогда преподобный Макферсон, благостно взирал перед собой ослепшими от дыма белыми глазами. Симоне сжался в полупрожаренный кусочек мяса, морок навис над ним, благостный и всепрощающий. Сверхъестественное слишком зачастило в его жизнь, и измученный разум не выдержал. В голове щёлкнуло, все мысли о подлоге, об искажении реальности ушли. Остался только образ святого, который способен даровать успокоение. От него не исходило угрозы, обмана, он был прост и прозрачен, как лёгкий дымок дружелюбного костра. Только этот дымок разговаривал.
– Ты ведь желаешь облегчения.
Он не спрашивал, он понимающе кивал, благословлял, и очищающее его прикосновение сулило покой. Симоне нередко представлял могильный камень со своим именем, он до дрожи боялся сгинуть как Курт – на дне реки или в безымянной могиле. В жизни Симоне сотворил немало зла, но не был убийцей как Джимми Ганс, не заставлял отчаявшегося лезть в петлю из-за долгов, никого не лишил крова из-за своей прихоти, не отдавал молоденьких девушек на растерзание толпе оголодавших самцов. Симоне потянулся вперёд.
И всепрощающий спаситель раскинул руки, приглашая в свои объятия. Он был осязаемым: твёрдое тело под чёрным одеянием. Раздражённые ноздри Симоне уловили тяжёлый запах благовоний и лёгкий – гнили. Боль, служащая проводником от жизни к смерти, ушла, как только святой начал мерцать. Лицо треснуло, явив бездымные тлеющие угли, пылью искрошилась и упала на пол сутана. Симоне лишь прижался плотнее и для верности сцепил обожжённые пальцы на широкой спине.
Не выпустит.
Жар проник в него и медленно двинулся к сердцу. Текущие по щёкам слёзы счастья сразу же испарялись, Симоне мог думать только о наивысшем блаженстве слияния с божественной сущностью. Его объял огонь, сознание вспыхнуло и растворилось в очищающем пламени.
Дом ждал.
Ещё несколько заблудших душ, попавших в его стены, – и он вырастит себе настоящее сердце. Пока что каменная кладка фундамента защищала лишь жалкий комок мышц, только-только пронизавший тончайшими нитями сосудов западную стену. Нужны всего лишь люди, готовые покаяться в объятиях Святого Всех Сожжённых.
Дом был стар и мудр и знал, что для массового исхода нужна религия. Отец Макферсон был великомучеником, превосходным первоисточником и символом новой веры. Скоро в его стены устремятся толпы паломников, среди которых будет немало тех, кто решит добровольно предать себя огню. Они разойдутся по всему городу и дальше, и тогда у каждого дома появится сердце. Зажжённые новой верой люди будут нести его слово от дома к дому, от города к городу, покуда не сгинет человечество и не воцарится в мире новый, согласный с природой, вид. Выйдут из тени бунгало и юрты, выплюнут в снег обугленные останки своих обитателей иглу, небоскрёбы и семейные дома станут храмами боли. По всей Земле будут ветшать ожившие здания, некогда ставшие ожоговыми центрами, пока природа не поглотит последний отёсанный рукой человека камень и сердца зданий не вплавятся в почву, чтобы устремиться к сердцу планеты.
Дом умел ждать.