Кожа на обожжённом боку треснула при столкновении с асфальтом, от острой боли Симоне сдавленно вскрикнул. Остатки джинсов, висевшие на нём разорванной тряпкой, быстро намокали – от крови или от дождя. Превозмогая боль, Симоне двинулся вдоль стены. Обожжённые ноги были неуклюжими, ослеплённые дымом глаза почти не видели.
– Эй! Он здесь!
Кольцо смыкалось. Симоне слышал грубые голоса, смех, его била дрожь. На него объявлена охота, как на подраненного зверя.
Ни одного окна не открылось в обычно любопытном районе, ни единого автомобиля не появилось той ночью на тихой Браун-стрит. Добрые соседи бросили семью цветочника подручным Рэнди как бросают кость голодным псам.
Выручала темнота, играя роль тайного покрова. Симоне спрятался за мусорные контейнеры. Раздражённый нос не ощущал вони нечистот, казалось, что огонь втёк внутрь его тела и останется там навеки. Раскалённая змея ползала по венам вместо крови, в клетке рёбер медленно остывали поджаренные внутренности. Симоне зарыдал сквозь зубы, кусая в кровь язык. Ожоги доставляли невыносимые мучения, но потеря родителей, а особенно предательство тех, на кого он надеялся, кому верно служил, доводили его до исступления. С минуты на минуту приедут пожарные и полиция, и он с готовностью отдастся в их натруженные руки.
По крышке мусорного бака звонко застучали дождевые капли – дождь превратился в ливень. Никто не шёл спасать его, магазин уже сгорел дотла. Вокруг рыскали волки Джимми, вынюхивали горелую плоть Симоне, но не находили его.
Наконец голоса в отдалении стихли. Симоне больше не чувствовал опасности, паника улеглась, даже боль от ожогов немного утихла. Усталость и пережитые страдания вытянули из него остатки сил. Симоне оттащил картонную коробку под навес с мусорным контейнером какого-то паба и прикорнул прямо на ней.
Разбудил его холод. Пар изо рта был куда холоднее прожаренного тела. Симоне заворочался, подвывая от боли, попытался разогнуться. Повлажневшие ожоги пятнали картон. Когда Симоне отнял руку, тут же запульсировавшую болью, к открытой ране прилипли ошмётки бумаги.
Задняя дверь паба открылась, появился залитый светом мужчина в белых одеждах. Плывущий в облаках боли разум счёл его божественным созданием. Симоне глупо улыбнулся и через боль осенил себя крестным знамением. Что значат какие-то ожоги, когда Сын Господень провисел на кресте несколько суток?
– Проваливай! – угрожающе произнес повар, вытирая мокрые руки о белый фартук. На Симоне никогда не смотрели так брезгливо. – Если в следующий раз открою дверь и ты всё ещё будешь здесь – берегись!
Симоне послушно поднялся. В былые времена он бы обложил этого грубияна матом и полез бы в драку, но теперь жалкий комок обожжённой плоти не мог даже руку поднять без боли. Он уже был наполовину мёртв.
– Эй!
С огромным трудом Симоне повернулся и получил в лицо ведро помоев. Грубый смех двоился: к повару присоединился ещё кто-то, кого полуслепые глаза никак не могли разглядеть. Судя по очертаниям, именно он держал ёмкость, из которой и выплеснулось гнильё.
Симоне прочистил саднящее горло и сплюнул. Он уже затруднялся определить всю мешанину вкусов во рту. И к лучшему: тело вдруг вспомнило о наличии желудка. Симоне ущипнул себя чуть выше обожжённого локтя, и рвотные позывы прекратились.
Он побрёл по безлюдной улице. С неба лились потоки воды, и каждая капля молотом пробивала обугленную кожу. Нужно срочно искать укрытие.
Уже почти рассвело, вдалеке издевательски взвыла пожарная сигнализация и полицейская сирена. Симоне к ним выходить не стал. Пожар уничтожил его дом, Джимми Ганс – его жизнь, и уже ничего не исправить. Остаётся только найти подходящую нору, чтобы забиться в неё и умереть. Слова «месть» и «расплата» звучали слишком громко и пугающе.
Мимо проехал автомобиль. Симоне отшатнулся, он напоминал умалишённого. Никто не остановился, чтобы спросить, в порядке ли он, никто не предложил помощь. Город уже вычеркнул его из списка благополучных граждан и ждал, пока он уберётся с тихих улиц.
Медленным шагом колченогого клоуна Симоне приближался к глухому бетонному забору. Детишки и подростки не оставили известковой побелке ни единого шанса, густо и от души расписав стены сверху донизу всеми цветами, что нашлись в единственном на весь городок магазинчике для художников и граффитистов. Собачьи метки завершали безрадостную картину.
Лучшего места для временного убежища и не найти. Медленно Симоне заковылял вдоль забора, пока не обнаружил неприметную дверь. Неумело намалёванный череп с подписью «Лерой» соединял её со стеной.
Двор, заросший сорной травой до пояса, встретил его загробной тишиной. Приволакивая обожжённую ногу, Симоне заковылял по сбитому асфальту, всхлипывая каждый раз, когда наступал на хорошо прожаренную правую пятку. Его утешало то, что он войдёт в старый дом полноправным и единственным хозяином. Вяз, склонившийся над входом, утвердительно плеснул ветвями по обнажившемуся кирпичному мясу дома.
Эффектного появления не вышло: как только Симоне закрыл за собой дверь, его ошарашила вонь. Экскременты, затхлый душок напитавшейся влагой плотной ткани, которой не было суждено просохнуть в закрытом полутёмном помещении, победили его самообладание. Когда болезненная тошнота оставила в покое истёрзанный организм, Симоне кое-как отполз от зловонной лужи и прислонился горящим лбом к холодному кирпичу.
В заваленной хламом комнате прямо под разбитым окном устроили ночлежку бездомные, ныне, к счастью, промышляющие где-то на улице. Симоне вознёс бы за то хвалу Господу, но сил не осталось даже на это. Обожжённый бок истекал жидкостью, горло саднило, за глоток воды он был готов собственноручно раздавить выводок новорождённых котят. Надеясь спастись от вони, он с трудом поднялся на второй этаж, осел там возле разбитого окна и закрыл лицо руками.
– Отец! Мама…
о его. Симоне беззвучно заплакал. Как глуп он был, надеясь, что Рэнди оценит его заслуги! Что придёт на помощь, а не подставит с такой же лёгкой непринуждённостью, как Курта. Что обречет на гибель не только его самого, но и всю семью.
Рука Симоне слабо скользнула по стене, ногти царапнули кирпич. Он потерял счёт времени и кажется, отключился, потому что когда приоткрыл разъеденные дымом глаза, уже совсем рассвело. Симоне выглянул и равнодушно посмотрел на огрызок тонкой красной полосы на небе. Игривый луч отвратительным теплом лизнул его затылок и перескочил на стену. Симоне безучастно следил за его движением, боль задремала внутри настороженным зверем, готовая в любой момент сорваться с цепи и заставить кожу вновь заполыхать.
Грязная, будто угольная клякса на стене шевельнулась. Её очертания расплылись, задрожали, как сквозь призму пламени, и потёк дым. Симоне сомкнул опалённые ресницы. Вновь посмотрел на стену – пятно, напоминающее человеческий силуэт, всё ещё дымилось.
– Галлюцинации, – успокоил себя Симоне. – Неудивительно, дерьмовые сутки…