В семействе бобров был праздник, пополнение. И уж так они ждали этого первенца, что и сказать нельзя. Чего только не предпринимали, к кому не обращались. Даже к колдуну-дикобразу ходили. Но тот плут оказался, и после того как бобры ему целую кучу хвороста насобирали, на зиму чтоб, от себя прогнал, да еще и фыркал им вслед и посмеивался. Но теперь все это было уже в прошлом. Прекрасный малыш Муфур, крепкий и здоровый потихоньку и с большим интересом обследовал их хатку.

Мать с отцом на него не нарадовались. И такой красивый он был и смышленый, любопытный вот только, но ведь для бобров это почти не недостаток. Так что не прошло и двух месяцев, как Муфур стал иногда хатку их покидать и путешествовать по окрестностям. Отец же ему все показывал.

– Вот это, – говорил ему Ёнфур, – наша река и запруда. Здесь только наша территория и другие бобры сюда не заходят. А вон там, лес. А еще дальше, поле. Здесь же, запасной выход из нашего домика на случай непредвиденной опасности. Про него никто не знает и снаружи его не видно.

– А там что? – спросил у него Муфур, указывая лапкой на рощицу вдалеке.

– Это березовая роща, – ответил ему отец, – но туда тебе ходить пока рано, потому что ты еще маленький.

Вот так и исследовали они мир. А Ёнфур, когда ему надоедало отвечать на вопросы, которые сын задавал, начинал ему свою песенку петь. Она у него самая любимая была и пел он ее примерно так:

А березовые ветки соберем мы очень быстро,

Очень быстро их посушим, в дом себе их отнесем.

Чтоб малыш наш любопытный крепко спал на них зимою,

И тепло ему чтоб было, и уютно по ночам.

А березовые почки соберем еще быстрее,

С них мы чай себе заварим, ароматный и густой.

Сядем рядом у камина и устроимся удобней,

В гости позовем соседей и про жизнь поговорим.

А березовые листья быстро мы не собираем.

Мы их медленно поднимем и на крышу отнесем.

Аккуратно их положим, поплотнее утрамбуем,

Чтобы холод лютый зимний в нашу хатку не проник.

Муфур же все слушал, что отец ему рассказывал и запоминал помаленьку. Когда же они пополудни возвращались уже домой, то их мать, умная и опытная бобриха, Мофра, кормила их обедом и наливала тот самый чай из березовых почек. Они с удовольствием его пили и говорили о жизни.

Так прошло еще около двух месяцев. И жил Муфур в своем семействе просто замечательно. И многие молодые бобры могли бы ему позавидовать. Но однажды, когда настало время обеда, он отчего-то не пришел к столу.

– Пойду-ка я посмотрю, где он гуляет, – сказала Мофра мужу, когда тот сел уже чай пить, – а то как бы он у нас не потерялся, – и ушла.

А Ёнфур проворчал ей что-то в ответ неразборчивое и только лишь продолжил пить свой чай. И пил он его довольно долго. Пока наконец его жена едва ли не влетела назад в их хатку, да так неожиданно, что он чуть не поперхнулся.

– Вставай скорей, – буквально прокричала она, – нашего малыша деревом придавило.

Она хотела было еще что-то сказать, но Ёнфуру и не надо было ничего объяснять, потому что он так резко подскочил, а затем и выбежал из хатки, что жена за ним еле поспела.

– Он там, в березовой роще, – с трудом выговорила она прямо на бегу, – и с ним все в порядке, но вылезли из-под дерева он не может. Оно хоть и сухое, но толстое очень и даже я не смогла его с места сдвинуть.

– Ничего, ничего, – ответил ей Ёнфур, – мы сейчас его мигом вдвоем подгрызем. Или мы не бобры с тобой.

– Нет, это не поможет, – чуть даже всплакнув, ответила Мофра. – Я боюсь, что у нас времени мало, потому что дерево то тяжелое очень и Муфур под ним задохнется.

После этих слов Ёнфур даже остановился. А затем пустился бежать с такой скоростью, что жена совсем от него отстала. Вот он стремглав влетел в ту березовую рощу, да так, что все листья у него на пути в воздух взлетели. А вот и ветер с шумом закружился вокруг него и еще больше листьев понеслось в этом ветре. Эти листья летели вперед, обгоняя теперь уже самого Ёнфура, которого в этом неожиданном вихре совсем видно не стало. Эти листья летели в сторону упавшего дерева, под которым без движения лежал малыш Муфур и застревали в его ветвях. Поэтому не прошло и минуты, как все это дерево было буквально облеплено опавшими листьями, а ветер, который только что поднялся, начал это дерево сильно раскачивать. Раз качнул, два, а на третий и перевернул его на бок.

Когда же мать наконец подбежала к своему малышу, то сразу подняла его с земли. Муфур был жив. Он, правда, с большим трудом теперь дышал, а глаза его были закрыты. Мофра чуть успокоилась. А затем стала оглядываться. «Что это здесь такое сейчас было, – все думала она, – прямо листопад какой-то. И куда, интересно знать, подевался мой Ёнфур?» Но сколько не смотрела, так своего мужа и не увидела. Наконец малыш пришел в себя и сразу стал просить у матери прощения, что не послушал ее и все-таки пошел в эту рощу. Но Мофра совсем его не ругала. Она теперь больше беспокоилась уже за самого Ёнфура. Но так и не найдя его нигде, пошла потихоньку назад в хатку.

Но и в хатке Ёнфура не оказалось. Тогда Мофра вернулась опять в березовую рощу и негромко позвала его. Но ответом ей на это было лишь тихое эхо и приглушенный шелест опавших листьев. Эти листья теперь и вправду словно бы хотели ей что-то сказать, но Мофра не разобрала. В ту ночь они спали уже вдвоем, отчего малыш просыпался иногда, да и мать чувствовала себя совсем неуютно. Поэтому утром они решили вновь отправиться к тому колдуну-дикобразу, который, правда, уже обманывал однажды, но другого выхода, по всей видимости, у них не было.

Дикобраз же сначала внимательно их выслушал, потом повздыхал тяжко, пофыркал и сказал:

– Идите в ту березовую рощу, – произнес он строго, – и соберите в ней все листья, какие только сумеете там найти. Принесите мне их сюда и положите прямо на крышу. И вернется тогда ваш Ёнфур домой. Но когда будете собирать, вы непременно должны о нем думать. Говорите, рассказывайте, что угодно делайте, но не отвлекайтесь.

– А можно мы будем его песенку петь, которую он больше всех любил? – спросил осторожно Мофур, потому что дикобраза этого немного побаивался.

– А про что песня? – спросил дикобраз.

– Про березовые ветки, почки и листья.

– Отлично, – дикобраз кивнул головой, – это вполне подойдет. Так что идите туда прямо сейчас и не медлите.

Так и сделали. Мать с сыном собирали в березовой роще опавшие листья в мешки, что дикобраз им на время одолжил, и еще по очереди, чтобы не слишком уставать, напевали ту самую песенку. Так прошел тот день. И Мофра с сыном возвратились к колдуну-дикобразу, волоча за собой целую груду доверху набитых мешков. А дикобраз распорядился, чтобы они все эти листья ему на крышу положили, да еще и по бокам утеплили его домик. После чего хохотнул, чихнул и приказал им домой возвращаться. А бобры и не поняли. «Ну как же, – спросили они, – ты что же, сейчас нас опять обманул?» А Мофра даже заплакала. Но дикобраз ничего не ответил, а только к себе в дом вошел, да еще и дверью хлопнул.

Так и пошли мать с сыном к себе в хатку, и уже вдвоем заливаясь слезами, потому что поняли, что Ёнфура им теперь не вернуть. Но беда не приходит одна. И когда они к домику своему подошли, то увидели, что запасной вход в их хатку открыт, а внутри шурудит кто-то. «Воры, – тихо сказала Мофра сыну. – Ну ничего, мы их сейчас быстро с тобой поймаем. Ты иди с главного входа, а я отсюда в дом забегу, они от нас тогда никуда не денутся». И только что они хотели ворваться в свой собственный домик, как вдруг услышали такое родное и знакомое:

А березовые листья быстро мы не собираем.

Мы их медленно поднимем и на крышу отнесем.

Аккуратно их положим, поплотнее утрамбуем,

Чтобы холод лютый зимний в нашу хатку не проник.

И это был голос их отца, старого бобра Ёнфура, который как ни в чем не бывало сидел сейчас внутри их хатки и заваривал себе вкусный чай из березовых почек.

32. Четыре лапы

Ей было все равно куда идти, лишь бы туда и поближе к нему. Но туда, означало вновь в длинный подземный ход, темный и опасный. Впрочем, на этот раз все было немного и по-другому. Четверо тримов, таких же как и она сама, искателей приключений, шли цепочкой за ней вслед. Все они держали в руках зажженные факелы, а также длинные деревянные палки, которыми иногда постукивали по каменистому неровному полу.

– Ная, зачем все эти предосторожности? – спросил наконец Корр, высокий седовласый трим, хотя все еще и довольно крепкий. – Здесь же ничего нет.

– Это только так кажется, – ответила ему девушка спокойно, – впрочем, можешь попробовать идти и сам. Но я тогда ни за что не отвечаю. И если ты превратишься в лягушку или ящерицу, то пеняй уже на себя.

После этого пожилой трим весь как-то нервно поежился, будто от холода, проворчал что-то непонятное, но продолжил идти как прежде. Он знал, потому что слышал: и от самой Наи, да и от других тримов, что в этом древнем проходе было множество скрытых ловушек, оставленных в качестве защиты неким неизвестным алхимиком, который работал под огромным каменным замком наверху. Но поскольку сам этот замок, за исключением одной только центральной его башни был почти полностью разрушен, то попасть в эти подвалы можно было лишь через длинный подземный ход.

Наконец, дойдя до какой-то неизвестной отметки, вся компания остановилась. Точнее, остановилась сначала сама Ная, а за ней уж и все остальные. Девушка теперь внимательно всматривалась в пол прохода, словно бы пытаясь там что-то отыскать. Остальные тримы тоже стали приглядываться. Но ничего особенного не заметили. Наконец девушка удовлетворенно хмыкнула, сделала шаг в сторону и продолжила свой путь. Остальные последовали за ней.

– Я не понимаю, – вновь заговорил Корр, которому ото всей этой гробовой тишины было давно уже не по себе, – что это за следы такие? Ты же сказала, что мы будем идти по следам твоего приятеля. А здесь, – он подсветил факелом, – это ж и не следы даже, а словно кто-то метлой мел.

– Нет, – ответила ему девушка, – это именно следы. Но, – она грустно вздохнула, – тот, кто их оставил, тогда уже не был тримом. Это мой бывший напарник, с которым я в прошлый раз здесь была. И он угодил ловушку.

– И что же с ним стало? – спросил Корр, чуть сбивающимся от волнения голосом.

– То же, что будет и с тобой, если ты наступишь не туда. Превратился он, – теперь голос девушки тоже дрогнул, – а в кого, я и сама не знаю. Но это был большой зверь, с длинной мордой, четырьмя лапами и огромными крыльями.

– И что, – Корр даже остановился, – он что, тут все еще ходит?

– Надеюсь, что да, – чуть улыбнувшись, ответила девушка, – потому что за ним я сюда и пришла. Мне не нужны все те удивительные вещи, которые по слухам лежат в подвале алхимика. Я ищу только его.

– Так ты что же, – Корр, кажется, начал уже все понимать, – любила своего напарника, что ли?

Но девушка ничего ему не ответила. И не потому даже, что это было не его дело, а потому, что они достигли наконец широкой каменной стены, которая чуть наискось перегораживала древний подземный проход. В этой стене была дверь, теперь уже сломанная и висящая на одной лишь петле. А за ней и столь долгожданная лаборатория. Там, насколько тримы могли судить, не должно было находиться никаких новых ловушек, а значит они могли наконец расслабиться и перемещаться совершенно свободно. Первым делом они увидели в том помещении книги, много книг. Все они стояли на длинных деревянных полках, сильно запыленные, но в идеальном порядке. Потом увидели колбы, реторты и перегонные кубы. Стол еще посередине подвала, огромный и очень массивный. Истлевший ковер на полу и четыре высоких прямоугольных шкафа. Шкафы эти были стеклянные и стояли в углах помещения. Тримы сразу же направились к ним.

Там они нашли разное: кто некое странное приспособление в виде маски, очевидно для подводного плавания, кто шкуру дикого зверя прямо с головой, которая была снабжена ремнями и предназначалась, по всей видимости, для переодевания. А кто и золото, которым были доверху набиты все нижние полки этих шкафов. Ная же нашла там четыре здоровенные мохнатые лапы с когтями. Эти лапы, похожие на бесформенные охотничьи рукавицы, были примерно такими же по величине, как и те странные следы, по которым они шли в подземном проходе под самый конец. Заметил это и один из ее компаньонов.

– Мне кажется, что не найдешь ты здесь своего приятеля, – сказал он тихо, – так возьми же себе на память хотя бы эти четыре лапы. А мы, – он указал на своих товарищей, – и так уже набрали достаточно.

– Я не вернусь назад без него, – ответила девушка грустно, – я останусь здесь и подожду. Вдруг он все-таки придет сюда. Ведь совсем не исключено, что тут и другие тайные проходы тоже есть.

– Нет, – ответил ей на это уже коренастый трим, приятель Корра, – мы здесь долго не задержимся. И мы, конечно, очень благодарны тебе за то, что ты провела нас сюда, но теперь мы уходим, прости.

– Ничего, все в порядке, – ответила ему Ная спокойно, – только идите по-прежнему осторожно и не попадитесь в ловушки на обратном пути.

На этом они попрощались и Ная осталась одна. Вот вскоре стихли шаги ее компаньонов в проходе, а вот и один из железных факелов, которые ее спутники ей оставили, начал мигать, грозя вскоре совсем погаснуть. И девушка знала, что долго она тут все равно не останется, потому что в темноте найти безопасный путь назад будет вообще невозможно. Вскоре погас и второй факел, а за ним и третий. Но Ная не уходила. Она отчего-то все еще надеялась на чудо. Что ее возлюбленный появится здесь в самый последний момент. Наконец погас и последний факел, а с ним и пропала всякая надежда на благополучное возвращение домой. Девушка огляделась по сторонам. Ничего. Одни лишь тишина и непроглядный мрак окружали ее в этом древнем подземелье. Она посмотрела наверх. И, о чудо! Там, где-то далеко наверху, она увидела несколько маленьких ярких звездочек. Очевидно, что в потолке этого подвала была пробита дыра.

Девушка попыталась нащупать рукой хоть что-то, о что могла бы опереться, чтобы пролезть наверх. Но рука ее захватила лишь один пустой воздух. Она попробовала тогда второй рукой, в которой держала найденные ею лапы. И, как ни удивительно, эта ее рука наткнулась на что-то упругое. Она вновь повела правой рукой, – пустота. Левой – вновь опора. И тут уже Ная поняла, что именно обнаружила в этом древнем подвале. Это были особые лапы, которые как-то позволяли опираться на сам воздух. Недолго думая, девушка натянула все эти лапы себе на руки и на ноги, и хотя и не без труда, но стала осторожно подниматься наверх. И еще она заметила, что когти этих лап почти незаметно светились в темноте голубоватым свечением. Особенно тогда, когда она словно бы вонзала их в темное пустое пространство.

Наконец Ная добралась до потолка подвала, после чего, через небольшую щель в нем выбралась наружу. Она оказалась теперь в высокой центральной башне замка, выбраться из которой, можно было лишь поднявшись высоко наверх. «Час от часу не легче», – теперь уже не так безнадежно сказала себе девушка, и стала опять подниматься. Взобравшись на вершину башни, на высоту примерно двадцати метров, Ная присела передохнуть. Да и осмотреться по сторонам. Но вокруг нее все по-прежнему была лишь непроглядная темнота и тишина. За исключением лишь одной маленькой птички, которая на Наю сначала очень внимательно посмотрела, потом глянула на ее четыре лапы и вдруг произнесла:

– А я уже видела здесь такие лапы. Они точь в точь такие, как и у того зверя, что выбрался из этой башни примерно с месяц тому назад.

– Ты видела моего возлюбленного? – едва не вскрикнула Ная от радости, – так где же он сейчас?

– Он улетел наверх, – спокойно ответила ей птица. – У него были большие крылья, но и на лапах своих он тоже мог по воздуху ходить.

Девушка, не помня себя от радости, и даже забыв поблагодарить странную птицу, стала подниматься выше. И долго она поднималась так. И уже рассвет на востоке забрезжил, когда она увидала совсем неподалеку от себя орла.

– Эй, орел, – крикнула она ему, – ты не видел здесь зверя с крыльями и с такими же как у меня лапами, – она махнула ему одной рукой.

– Конечно видел, – ответил ей орел, – но он еще выше полетел, – а мы орлы, на такую высоту не поднимаемся.

И на этот раз девушка уже не забыла поблагодарить птицу, после чего продолжила свой путь. И целый день поднималась она тогда, и ночь. А когда наступил новый день, то Ная, совершенно выбившаяся уже из сил, посмотрела вокруг и, не найдя глазами никого, сказала: «Нет, без него мне все едино. Раз уж не суждено мне быть с моим возлюбленным, то лучше и вообще не жить». И хотела было уже снять с себя эти четыре мохнатые лапы, как вдруг услышала откуда-то сзади: «Не спеши, садись на меня, я отвезу тебя в мой новый дом». И Ная ничего даже не стала больше говорить, потому что поняла, что наконец нашла его. Того, кто был дорог ей больше самой жизни.

А когда они прилетели в огромный и прекрасный его дворец в облаках, то ее любимый вновь принял свой прежний облик, а четыре лапы самой Наи стали совсем невидимыми. Там он провел девушку по прекрасным залам и террасам, которые переливались всеми цветами радуги. Показал удивительный сверкающий сад из деревьев с нежно-голубыми и розовыми листьями. А также фонтан с чистейшей питьевой водой.

– Вот здесь я и живу, – сказал он девушке, – это мой новый дом. И если хочешь, то оставайся со мной навсегда, потому что здесь невероятно красиво, – он повел рукой.

– А как же остальные, – спросила Ная оглядываясь по сторонам, – разве с земли этого дворца не видно?

– Нет, конечно, мы слишком высоко. Поэтому нас никто не потревожит.

И Ная осталась тогда жить в облаках, и была, конечно же, очень счастлива. Но иногда, проснувшись посреди ночи, она все-таки видела в белесом свете одинокой луны неясный силуэт того страшного дикого зверя, в которого превратился ее возлюбленный в опасном и темном подвале внизу.

33. Железная стрекоза

Пао Линь не знал, что это было. Как будто наваждение, сон наяву. И почему так внезапно, вдруг? Причем он не успел в тот момент даже опомниться. Однако сейчас, когда прошло уже несколько часов и наступило раннее утро, он спокойно возвращался к себе домой, неторопливо спускаясь с пологого холма, на котором и был установлен его телескоп. Пао Линь еще год назад его сделал, воспользовавшись замысловатыми чертежами, найденными им в одной полуразрушенной людской библиотеке. Он даже немного усовершенствовал его, отчего телескоп, не сразу конечно, но после некоторой настройки стал выдавать очень яркое и четкое изображение. Но это – то, что он увидал в нем сегодня, превосходило все, о чем Пао Линь мог когда-либо лишь мечтать. Созвездие: прекрасное, изумительное, волшебное. Оно как будто все еще стояло сейчас перед его глазами, обозначая неведомый и невиданный никем прежде рисунок. Этот рисунок словно бы в одно мгновение проявился тогда в голове Пао Линя, отчего он на несколько секунд зажмурился даже, как если бы увидел в окуляре солнечный зайчик. Но нет, это было всего лишь одно впечатление: сильное, глубокое, осознанное, а оттого и еще более прекрасное.

Придя домой, Пао Линь взял карандаш, лист бумаги, после чего попробовал изобразить все то, что увидел сегодня ночью в телескопе. И хотя тот рисунок, который обозначало своими контурами далекое созвездие в общем-то не был особенно сложным, однако Пао Линь никак не мог его воспроизвести с нужной точностью. Все что он рисовал, выходило каким-то иным, похожим, но иным. И не было в нем того, ну просто одухотворяющего восторга, какой он испытал, когда смотрел ночью в звездное небо. Отчаявшись повторить увиденное, Пао Линь решил с наступлением темноты снова вернуться к своему телескопу, прихватив все необходимое для рисования. И уже там на месте все просто скопировать. Для этого он достал еще одно увеличительное стекло и сделал из листа картона некое подобие экрана, на который намеревался спроецировать световой поток от окуляра телескопа. Подготовившись таким образом, он решил наконец перекусить, после чего спокойно и крепко заснул.

Спал он долго, но не очень. Потому что привык просыпаться на закате. Вот и в тот вечер проснувшись и увидав в окно знакомый пейзаж садящегося солнца и утопающих в его лучах полей, Пао Линь потянулся, взял все, что приготовил этим днем и отправился на холм к своему телескопу. Там он стал ожидать, когда нужное созвездие поднимется над горизонтом. А до тех пор разглядывал молодую Луну, Юпитер и даже Сатурн, который, правда, совсем ненадолго показался в ночном безоблачном небе, а затем, сделав небольшую продолговатую петлю, окончательно скрылся из виду. И вот час настал. Пао Линь быстро сориентировал телескоп по намеченным еще вчера координатам и нашел нужное созвездие. Однако, к огромному своему разочарованию обнаружил, что сегодня оно уже не выглядело столь же прекрасным. Нет, оно, конечно, все еще оставалось поистине великолепным, однако того, ну совершенно ослепительного впечатления не производило. Пао Линь покрутил настроечные винты, потом проверил время и даже место установки телескопа. Но нет, все сходилось в точности. Вот только вчерашней красоты уже не было. «Да что же это такое, – заругался на себя Пао Линь, в очередной раз рассматривая созвездие, – ведь не привиделось же все это мне». «Не привиделось», – ответил ему чей-то металлический писклявый голос. Пао Линь выпрямился и посмотрел вокруг. Но никого поблизости не увидел. Тогда он вновь склонился над телескопом и ничего не увидел уже в нем. Лишь мутно-серое пятно, подсвеченное по всем краям легкими световыми разводами предстало его взору. Пао Линь даже отшатнулся назад от неожиданности. А затем подошел к передней части телескопа, решив, что это просто мусор какой-то попал на большую линзу. Однако никакого мусора там не оказалось, а сидело некое, довольно крупное насекомое с изогнутым хвостом и крыльями, которое сейчас на него смотрело.

– Здравствуй, Пао Линь, – пропищало насекомое все тем же странным металлическим голосом.

– Здравствуйте, – ответил Пао Линь удивленно. Потом помолчал немного и добавил, – простите за любопытство, а вы кто?

– Железная стрекоза, – ответило насекомое, – а ты разве не видишь?

Пао Линь пригляделся. Действительно, насекомое вполне напоминало обыкновенную лесную стрекозу, но только очень-очень крупную. Да, похоже, еще и вправду железную. Он заинтересовался.

– Но почему вы сидите здесь на моем телескопе? – задал он новый вопрос.

– Потому, что увидела озарение, – спокойно ответила стрекоза. – Оно вчера здесь было, когда ты смотрел на созвездие. А потом домой пошел. А сегодня опять попытался его найти. Но уже не увидел той красоты, как вчера, так ведь?

– Все так, – еще более удивляясь, ответил Пао Линь, понимая, что стрекоза, похоже, знала про него очень многое.

– Ты не можешь видеть его красоту, – продолжила стрекоза, – потому что сегодня другая ночь и созвездие повернуто к Земле немного не так. И более того, таким как вчера, ты не увидишь его уже никогда. Однако, – стрекоза потерла передние лапки, – все, что вчера здесь было, навечно останется в твоей памяти. И ты даже сможешь нарисовать это созвездие. И я помогу тебе. Ты, конечно, не сможешь воспроизвести его с абсолютной точностью, потому что время еще не пришло, но приблизительно – да.

– Что значит, «время еще не пришло»? – Пао Линь нахмурился. – Я что-то ничего уже не понимаю.

– Не пришло, значит, не пришло, – уверенно ответила ему стрекоза. – Вы пока еще слишком слабо развиты, чтобы воспроизвести красоту самого пространства. Однако до более примитивной красоты вы вполне доросли, – стрекоза вздохнула. – И ты даже не представляешь себе, как долго я дожидалась, чтобы это наконец произошло. Многие, многие тысячелетия. Еще с тех пор, как на земле появились первые обезьяны, а потом уж и люди. Но никто из них, за исключением лишь самых поздних людей, так и не приблизился к пониманию того, каков наш мир и насколько он прекрасен. Вот посмотри хотя бы на мои крылья, – стрекоза приподняла одно, – видишь на них узор?

Пао Линь пригляделся. Да, действительно, сверху и снизу крыла стрекозы был виден едва различимый в лунном свете узор из непересекающихся изогнутых линий, завитков и прочих знаков. Этот узор был очень красивым, таким примерно, как и тот, что он видел вчера в звездном небе. Пао Линь невольно ахнул.

– Вот, – спокойно пропищала стрекоза, – это и есть то, о чем я только что говорила. А именно красота самого пространства, заключенная в тонких линиях. Вообще, – она присела на задние лапки, – этот узор, есть графическое отображение пересечения функций от различных научных дисциплин в их наивысшем развитии. Алгебраической физики, мерной топологии и… – она ненадолго замолчала, – а третей, я пока называть не стану, потому, что вам пока это рано знать. И вот такой узор, ты, сколько бы ни старался, никогда повторить не сумеешь. Но упрощенную его копию, вполне. Поэтому бери-ка свои карандаш и кусок картона и рисуй.

Пао Линь подчинился. И долго он еще пытался воспроизвести увиденное им вчера в небе и сегодня на крыльях стрекозы. Последняя же поправляла его и давала указания, что и как нужно было делать. Наконец, хотя и с огромным трудом это ему удалось. Получившийся узор был, конечно, совсем не так прекрасен, как хотелось бы Пао Линю, но от него тоже буквально веяло красотой.

– Вот и молодец, – похвалила его стрекоза. – Теперь тебе осталось лишь потрудиться и научить остальных тримов так делать, а это всегда значительно проще. Я же теперь вернусь в свой старый дом, из которого вылетела впервые за многие тысячи лет, чтобы дожидаться новых проблесков красоты и сознания. Так что прощай.

– Постой, – не выдержал Пао Линь, – ну подожди хоть минуту. Объясни ты мне, прошу, кто ты такая и где живешь? И почему так долго? Ведь это же ужас какой-то, то, о чем ты сейчас мне сказала. Тысячи лет, ведь это же такой долгий срок. Подумать страшно.

Стрекоза вздохнула. А потом вновь присела на задние лапки, посмотрела куда-то вверх и ответила:

– Ладно, тебе скажу. Я – железная стрекоза. Но мое железо абсолютно чистое без каких-либо примесей и выплавлено, конечно же, не здесь. Многие, причем не тысячи, а миллионы лет я находилась в своем кубе, путешествуя по безбрежным океанам пространства и времени. Случайно, одной гравитационной волной меня вынесло сюда, на вашу Землю. Где я неожиданно почувствовала зарождение разума. А потом и увидела сквозь стенки моего железного куба очень слабые искорки сознания. И эти искры порождали люди. Однако они так никогда и не смогли обнаружить истинной красоты, хотя столько раз почти касались пределов своего невежества, – она опять вздохнула. – Но нет, всякий раз они снова и снова скатывались до примитивных инстинктов и беспросветного хаоса. А потом появились вы. И почти сразу почувствовали невероятное разнообразие и взаимосвязь всего сущего, отчего и смогли говорить и с ветром, и с водой, и даже с землей. Однако и с вами мне еще пришлось довольно долго ждать. По крайней мере до вчерашней ночи. Когда ты, первый и пока единственный не увидел нечто новое, прекрасное и удивительное. И вот теперь этот рисунок, что ты нарисовал, – тоже, причем сам по себе, способен разговаривать и с ветром, и с водой, и с землей. Вот ты прислушайся. Это направленные микро-циркуляции воздуха, которые порождает твой рисунок, а точнее его линии. Резонируя, они способны вызывать движения ветра или даже предметов, причем не разрушая их, как делали раньше люди, а взывая к ним и прося. И одной своей красотой порождая взаимодействие.

Пао Лишь прислушался. Действительно, лист картона, на который был нанесен его рисунок, очень тихо, словно бы шептал ему что-то, а еще, как будто некий слабый ветерок отходил от него чуть в сторону.

– Вот видишь, – кивнула головой стрекоза, – теперь это принадлежит вам. Я же опять вернусь в свой железный куб, дожидаться новых и более глубоких прозрений.

После чего практически беззвучно поднялась в ночной воздух и даже не махая своими железными крыльями полетела в неком, только ей одной известном направлении. Пао Линь же, напротив, вновь подошел к своему телескопу и внимательно посмотрел в него. И вновь ему показалось, что он увидел в нем нечто прекрасное, а возможно и услышал неясный шепот далеких звезд. И эти звезды как будто прощались с ним, тихо и навсегда. Чтобы очень нескоро, возможно через многие тысячелетия найти себе нового, куда более внимательного слушателя.