Тигран Великий

В доме Мафусаила я впервые увидел книги – рукописные листки пергамента, аккуратно зашитые в деревянный оклад, хранили людскую мудрость. Написаны они были, в основном, на греческом, а самая толстая являлась трактатом по врачеванию, автором которого был лекарь самого Александра Великого. Текст чередовался с изображениями частей человеческого тела и врачебного инструментария. Отдельная глава была посвящена описанию лекарственных растений. Я часами вглядывался в незнакомые мне буквы, стараясь угадать их магический смысл. Мафусаил, заметив мою тягу к познаниям, принялся обучать меня греческому языку и письму.

Греческий – язык медицины и без него не может обойтись ни один лекарь, ибо основные труды с описанием недугов и способов избавления от них были написаны авторами из Эллады. Очень скоро таинственные письмена приобрели смысл и превратились в слова и предложения. Мудрость, пришедшая из глубины веков, раскрылась передо мною, и я принялся с жадностью поглощать один трактат за другим.

Решив не останавливаться на достигнутом, Мафусаил принёс однажды учебник латыни, и вскоре я мог сносно изъясняться на языке римлян.

Долгими зимними вечерами, при свете лампады Мафусаил с увлечением рассказывал мне историю давно минувших лет: про подвиги Александра Завоевателя, про великую Элладу и про Богов Олимпа.

Всё греческое пришло в Иерусалим вместе с Великим Завоевателем. Иерусалим и прочие города Иудеи покорно открыли перед ним врата и потому не подверглись разрушениям. Надо отдать должное Завоевателю: он наравне с прочими царями сделал щедрые жертвоприношения Главному иерусалимскому храму.

Воины Алексадра Великого принесли в Иудею своё письмо, литературу, астрономию и, конечно же, совершенное искусство врачевания. Единственное, что не смогло прижиться, так это поклонение Богам Олимпа, ибо жрецы иерусалимского храма ревностно охраняли иудейскую веру от инакомыслия. Тому пример – возмущение против селевкидского царя Антиоха Епифана, который осмелился осквернить главную иудейскую святыню, приказав установить в храме статуи Зевса и Аполлона. Кроме того, он прилюдно резал свинину, а также велел казнить матерей, намеревавшихся сделать обрезание своим младенцам. Иудеи свергли его власть, сделав своим правителем древний род Маккавеев. С тех пор уже несколько десятилетий, каждый кислив-месяц мы торжественно отмечали Хануку, а главный Иерусалимский храм стал самым высоким строением города, ибо каждый её житель ежедневно и еженощно, с любого места должен был лицезреть золотисто-белую иудейскую святыню.

Обо всём этом мне рассказывал Мафусаил и я, будучи от природы смышлёным малым, хорошо всё усваивал. Именно Мафусаил дал мне отличное образование, благодаря которому я смог добиться всего, чем горжусь поныне, и я благодарен ему за это.

Прошло шесть лет, и я из шустрого деревенского подростка превратился в грамотного, хорошо обученного юношу, познавшего азы медицины, владеющего в совершенстве языком Эллады и несколько хуже – латынью. К тому времени скончалась сварливая жена хозяина, и я стал для пожилого лекаря единственной опорой.

Мафусаил жил в богатом районе, где обитали зажиточные семьи. Он сдержал слово, данное некогда моей матери. За всё время пребывания в Иерусалиме никто так и не догадался о моём происхождении, хотя не исключено, что я частенько встречался с роднёй по материнской линии. Правильность этого решения была очевидна, ибо имя матери здесь навсегда было предано забвению.

Я уже упомянул, что Маккавеи запрещали всё греческое. Преследовалась не только вера в Богов Олимпа, но и стремление к атлетизму. Молодёжи возбранялись всякого рода состязания, особенно те, во время которых обнажалось тело.

Единственное что нам не запрещалось – это стрельба из лука. По вечерам мы со сверстниками устанавливали на широкой стене одного из домов деревянную мишень и начинали стрелять с расстояния двадцати шагов. Постепенно это расстояние увеличивалось, и победителем признавался тот, кто смог попасть в мишень с самой дальней дистанции.

Лучше всех стрелял Шимон – сын зажиточного торговца шëлковым сукном. На зависть всем, он был обладателем великолепного гастрофета, о котором мы могли только мечтать. Наших средств едва хватало, чтобы соорудить подобие лука.

У Шимона была кареглазая, светловолосая сестра по имени Лия с аппетитными ямочками на щёчках. Одного её взгляда было достаточно, чтобы сделать из меня меткого стрелка, и потом во мне говорила кровь предков-итурейцев, считавшихся прирождёнными лучниками.

Лия была самой младшей в семье. Ежедневно в один и тот же час она выходила из дома и относила еду отцу в торговую лавку: это был единственный повод для наших встреч. Я с нетерпением ждал сего часа, после чего мы, счастливые, шагали рядом. Мне уже исполнилось восемнадцать, Лии – едва пятнадцать, а любовь в этом возрасте бывает самой нежной и непорочной.

Родители Лии, с тревогой наблюдали за нами, однако категорического протеста не выражали, вероятно, потому что я был учеником самого именитого лекаря в Иерусалиме.

Мафусаил, прознав о моём неравнодушии к девушке из семьи купца-иудея, принялся давать наставления из своего богатого жизненного опыта:

– Запомни Соломон: мужчина не должен выставлять напоказ свою страсть к противоположному полу. Хладнокровие с оттенком пренебрежения – вот залог его успеха. Женщины, если, конечно, они не продажные, ненавидят, когда чувствуют себя мишенями мужской похоти. Наоборот, показное равнодушие вперемешку с изысканной галантностью заинтриговывает вожделенную особу, вызывает в её душе внутренний протест, заставляя самой проявлять инициативу, – и очень скоро она становится жертвой собственного любопытства.

Подобные оригинальные рассуждения были для меня полной неожиданностью. Мафусаил, который всю жизнь провёл рядом с невзрачной безынтересной женщиной, теперь разглагольствовал как бывалый женский угодник и сердцеед. Однако в последующей жизни мне раз приходилось убеждаться в правоте учителя.

И вот настал тот роковой день, который я не забуду никогда. День, который в корне изменил всю мою жизнь. Такие "поворотые события" случаются с каждым из нас, но беда в том, что мы об их приближении даже не догадываемся. И хотя по здравом размышлении становится ясно, что судьбу свою сковали мы сами, всё же большинство предпочитает это отрицать и возлагать ответственность на проказницу-Фортуну.

После полудня вернулся хозяин с большой корзиной свежесобранных персиковых листьев.

Иерусалим утопал среди фруктовых деревьев, а к концу лета персиковые плоды наливались ароматным нектаром, краснели и румянились. Ветки постепенно прогибались под тяжестью плодов, наклоняясь всё ниже к земле, и потому бережные садоводы в это время года ставили под деревья подпорки. После сбора плодов листья у персика достигали максимальных размеров и приобретали тёмно-зелёный окрас. Именно такую сочную листву принёс мой хозяин в тот день.

– А ну, Соломон бросай всё и принимайся за дело, – запыхавшись, сказал он, – Надо эти листья выпарить и срочно приготовить отвар.

Я хорошо представлял, что это такое. Персиковые листья, выпариваясь, образуют жидкость с запахом горького миндаля – а это яд, способный погубить даже человека.

– Кого это ты хочешь отравить? – спросил я хозяина.

– Крыс, – невозмутимо ответил он, – не позднее чем через два часа придёт заказчик, обещавший хорошо заплатить, если мы уложимся в срок. Так что немедленно приступай, а мне надо проведать больного возле Дровяного базара.

Сказав это, Мафусаил удалился пускать очередную порцию крови, а я приступил к работе.

Тщательно отмыв листья, я начал их выпаривать на медленном огне, и вот уже в посуду закапала жидкость с характерным запахом, который я ни с чем бы ни спутал.

Для лекарств у нас была особая полка. Хозяин требовал, чтобы снадобья содержались в строгом порядке. Для этого он у гончара заказывал небольшие глиняные сосуды особой, уникальной формы и помечал их в зависимости от содержимого. Например, лекарства от лихорадки содержались в зелёном сосуде, а ядовитые средства метились дорогущей пурпурной краской, которую получали из тирского моллюска, обитаемого в морских глубинах. После окончания работы я залил полученную жидкость в ёмкость именно с пурпурной меткой.

Закончив работу, я быстро переоделся и вышел на улицу. Наступал "час Лии". Она грустно брела в одиночестве но, увидев меня, сразу повеселела. Беззаботно беседуя и смеясь, мы зашагали по летнему городу, – казалось, солнце светило только для нас, а птицы щебетали про нашу любовь.

Вскоре мы добрались до торговой лавки её отца, которая располагалась на многолюдной базарной площади. Хотя этот магазин и принадлежал иудею, однако торговлю вели финикийцы. Продать дорогую шёлковую ткань – задача не из лёгких, но финикийцы были мастерами своего дела. В лавке всегда находилась красавица-рабыня с чёрными как смоль волосами и изумительно тонкой талией. Как только шустрый зазывала приводил покупателя в магазин, один из торговцев ловким движением накидывал на плечи рабыни кусок шёлковой материи с пурпурным изумительным отливом, а второй затягивал её на талии. От подобных манипуляций рабыня превращалась в обворожительное существо, достойное услаждать взоры Богов. Естественно, даже самая неказистая женщина не могла устоять перед соблазном стать красавицей, наивно полагая, что причина кроется именно в этой дорогой ткани и, хотя шелка на базарной площади предлагали сразу несколько лавок, в магазине отца Лии торговля шла наиболее бойко. Сам же он следил за тем, чтобы не было воровства, а по вечерам подсчитывал солидный куш.

На обратном пути я опять вспомнил о приготовленном отваре.

– Лия! Я должен вернуться. Придёт заказчик, а хозяина нет.

– Ну, ты иди, а я вернусь домой, – ответила девушка и надула губки.

– Не обижайся. Я только отдам отвар и быстро вернусь.

– Если я вернусь домой, то больше не выйду, – обиженно продолжала Лия.

– Тогда пошли вместе, – предложил я и посмотрел ей в глаза.

– Тогда пошли, – ответила она кокетливо и захохотала.

Её задорный смех, ямочки на зардевшихся щеках, блеск карих глаз, – всё это вскружило мне голову. Не веря своему счастью, я схватил её за руку и быстро зашагал к дому Мафусаила. Не отпирая входную дверь, я забрался в мою комнату через окно, а затем, используя приставную лестницу, помог войти Лии. Я и раньше так поступал, когда нужно было незаметно ускользнуть из дому.

Как только мы оказались одни, я сразу заключил свою возлюбленную в жаркие объятия. Её невинное девичье тело затрепетало под настойчивыми юношескими руками, и наши губы слились в страстном поцелуе.

– Постой, Соломон. Не спеши, – нежно прошептала она, – скажи, что ты всю жизнь будешь любить и защищать меня.

– Буду, буду, моя дорогая, – с нетерпением отвечал я, недоумевая, о какой опасности может идти речь в этот восхитительный миг.

– Обещай, что не бросишь меня в трудную минуту.

– Конечно, не брошу, моя прелесть, – удивленно проговорил я, поражаясь, какая ерунда ей лезет в голову в эти счастливые мгновения.

Вдруг заскрипел замок в двери, и в дом вошёл хозяин в сопровождении незнакомца. Мы тут же замерли. Я разомкнул объятия и стал тихо присматриваться из-за двери.

Хозяин прошёл вперёд и стал что-то искать. Незнакомец терпеливо выжидал. Он был в тёмном плаще, а лицо укрыто капюшоном.

– Вот оно, – сказал Мафусаил, держа в руке приготовленное мною зелье.

Незнакомец взял отвар, осторожно понюхал и поморщился от резкого миндального запаха. Чтобы лучше разглядеть товар, он откинул капюшон и при тусклом свете я успел рассмотреть лицо. У него была густая чёрная борода и косматые неестественно взъерошенные волосы. Правый глаз прикрывал мрачный лоскут ткани, а левый сверкал так яростно и напряжённо, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из своей орбиты.

– Ты уверен, что эта жидкость может убить человека? – спросил одноглазый незнакомец.

Прозвучала невнятная латинская речь, из чего я сделал вывод, что эта нелицеприятная личность является римлянином.

Про Рим мне много рассказывал Мафусаил. В моём понимании это была далёкая страна, где живут богатые люди, имеющие множество рабов, которых им поставляет хорошо обученная сильная армия.

– Это очень сильный яд. Он действует моментально, – похвалил свой товар Мафусаил, явно щеголяя своим знанием латыни.

Одноглазый принялся отсчитывать тетрадрахмы.

Мой хозяин стоял, напряжённо наблюдая за этой процедурой. Деньги он уважал более всего на свете.

В это время в доме воцарилась такая тишина, что я отчётливо слышал за спиной напряжённое дыхание моей возлюбленной.

Одноглазый стал настороженно вертеть головой.

– А мы здесь не одни! Нас кто-то подслушал! – воскликнул он и, выхватив короткий меч, бросился в нашу сторону.

Я схватил Лию за руку и потащил к окну. В следующее мгновение мы уже спускались вниз. Спрыгнув на землю, я тотчас отшвырнул лестницу от стены, и мы помчались к дому Лии. Убегая, мы почти одновременно обернулись и увидели в окне страшное лицо одноглазого. К счастью, мы отбежали достаточно далеко, и догнать он нас никак не мог.

Добежав до ворот, мы быстро зашли во двор.

– Тут мы в безопасности, – сказала Лия, переводя дух, – пошли в дом.

Лия потянула меня за собой.

– Ты иди, – ответил я уклончиво.

– А ты? Неужели собираешься вернуться? – возмутилась она, – это же небезопасно.

– Ты преувеличиваешь, моя дорогая, – сказал я бодрящимся тоном, – и потом я не намерен возвращаться домой.

Я уже собирался уходить, но Лия не отпустила меня.

– Прошу тебя останься. У меня дурное предчувствие. От этого одноглазого всего можно ожидать.

– Ничего страшного, – бравировал я, – в этом городе у него руки коротки. И потом, как я здесь останусь? Твои родители могут плохо обо мне подумать. А за меня не беспокойся. Я себя в обиду не дам.

Её прекрасные карие глаза излучали одновременно любовь и тревогу.

– Подожди. Я сейчас приду, – сказала Лия и исчезла в доме.

Вскоре она вернулась, держа в руках гастрофет брата. Тот самый гастрофет, стрелять из которого было нашей всеобщей мечтой.

– На, держи. С ним тебе будет надёжней, – сказала она, протягивая мне великолепное оружие.

– Нет, Лия. Я не возьму его. Шимон, если узнает, будет рвать и метать.

– Ничего, обойдётся.

Я с нежностью посмотрел на эту восхитительную девушку, и сердце моё переполнилось безграничной любовью к ней.

– Хорошо. Так и быть. Но завтра непременно верну, – согласился я.

– Тогда до завтра, мой любимый, – нежно проговорила Лия и робко чмокнула в щеку.

– До завтра, моя прелесть, – ответил я и осторожно вышел за ворота.

На улице стоял полуденный зной, и горожане укрылись в прохладных покоях своих домов. Я быстро зашагал в сторону Овечьего рынка. Домой мне действительно не хотелось, и причина была не только в возможности столкновения с одноглазым. Вряд ли он бы там остался. Угроза миновала, и, как мне казалось, навсегда. Моя возлюбленная была в безопасности, и я решил побродить по окраине города, а заодно пострелять из великолепного оружия, доставшегося мне, как я предполагал, на короткий срок.

Беспечно шагая, я очутился в местечке Бет-Зейта. Здесь, за пределами городских стен находились скотные базары. Поодаль росло множество фруктовых деревьев: фиников, смоковниц, персиков.

Иерусалим располагался на пересечении торговых путей и был местом стоянки купцов. В глубине загородных садов были выстроены постоялые дома, как для простого люда, так и для богатых торговцев, во множестве прибывающих в наш город.

Очутившись в тенистой прохладе деревьев, я принялся заряжать гастрофет. В отличие от обычного лука, тетива у него затягивалась путём упора на живот. Именно этим объяснялось его название, перешедшее к нам от воинов Эллады.

Я пустил в мишень несколько стрел и порадовался собственной меткости. Но одна стрела затерялась в высокой траве. Я принялся шарить и наткнулся на какой-то твёрдый предмет. Медленно подняв находку, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Это был пустой кувшин, помеченный пурпурной краской. Ошибиться я никак не мог. Форма кувшина и, самое главное, нанесённая на неё дорогая краска не оставляли сомнений в его происхождении и, хотя он был пуст, запах миндаля, говорил, что там совсем недавно хранился приготовленный мною отвар персиковых листьев. Стало быть, одноглазый уже применил его содержимое, резонно заключил я и повернул голову в сторону находящегося поблизости гостевого дома.

Стоял жаркий летний день, и посетители расположились во дворе в тени раскидистой смоковницы. Несколько мужчин, усевшись за широким столом, намеревались трапезничать. Внешне они походили на богатых купцов. Им уже вынесли ароматную баранину, а вслед за этим и большой кувшин с вином, которое слуга стал тут же разливать. Но еще до того, как они поднесли чарки к губам, я с криком «вино отравлено» запустил в кувшин стрелу. Глаз не подвёл меня, кувшин тотчас разлетелся на мелкие кусочки, а красное вино, словно свежая кровь, разлилось по земле. В следующее мгновение мужчина исполинских размеров налетел на меня и занёс над головой меч, который, наверняка, опустился бы со страшной силой, если бы не окрик одного из купцов, – по-видимому, их главаря. Воин нехотя опустил меч и, выхватив из рук мой гастрофет, потащил к столу.

– Вино отравлено! – снова и снова повторял я, и для пущей убедительности сказал то же самое по-гречески.

– Отравлено? – повторил на том же языке главарь, – откуда тебе известно?

Он посмотрел на меня сверлящим взглядом, словно бы желая проникнуть в сокровенные тайны моего ума.

Это был пожилой мужчина, с короткой седой бородкой и властными карими глазами. Его орлиный нос, свисающий над тонкими губами, отнюдь не портил внешность. Одет он был в тунику из дорогого пурпурного шёлка, подпоясанную широким кожаным ремнём, на котором висел короткий меч. Пальцы рук украшали перстни с разноцветными камнями.

– А ну говори, юноша, почему ты решил, что вино отравлено? – спросил меня подошедший лысый мужчина средних лет.

Отсутствие волос на голове компенсировала густая чёрная борода, сплетенная во множество тоненьких косичек. Подобной замысловатой бородки я ни у кого ранее не встречал.

– Здесь хранился яд, – сказал я, указывая на наш пурпурный кувшинчик.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что лично его приготовил, – честно признался я и, принюхавшись к содержимому одного из кубков, добавил, – вот, можешь сам в этом убедиться.

Бородатый щёголь осторожно принюхался и, поморщившись, с тревогой обратился к вожаку:

– Мецн! Похоже, что этот юноша прав! Вино и пустой кувшин, вернее то, что от него осталось, одинаково неприятно пахнут!

Мецн грозно посмотрел на меня. Властные карие глаза опять принялись сверлить.

– Говори немедленно! Кому ты продал этот кувшин? – спросил он строго.

– Продал не я, а мой хозяин. Какому-то одноглазому римлянину.

Услышав это, мужчины тревожно переглянулись.

– Как тебя зовут, юноша? – спросил лысый.

– Зовут меня Соломоном. Я помощник лекаря Мафусаила.

– А почему ты думаешь, что этот одноглазый человек – римлянин? Может он иудей или финикиец?

– В том то и дело, что нет. Он говорил по-латыни.

Сказанное сильно озадачило присутствующих. Воцарилось напряжённое молчание.

– Пусть Соломон расскажет всё, что видел, без утайки, – раздался голос Мецна.

Брови его свелись воедино, а щёки втянулись вовнутрь, отчего скулы ещё больше стали выдаваться.

– Давай, юноша, рассказывай. От этого зависит судьба многих, в том числе и твоя, – произнёс лысый.

Я принялся пересказывать в мельчайших подробностях события прошедшего дня, и лица у мужчин становились всё более озабоченными.

– Ты всё слышал, Мецн?– спросил лысый.

– Да уж не глухой, – ответил тот.

– Теперь ты понял, кто за тобой охотится?

– Я не дичь, чтобы за мной гоняться! – возмутился Мецн, хватаясь за рукоятку своего меча. – Как ты смеешь допускать подобные выражения, Меружан!

Меружан – так звали лысого – вовсе не смутился: по-видимому, ему были позволительны подобные выходки. Он продолжал в том же нравоучительном тоне:

– Дичь или нет, но факт налицо – римляне пытались нас отравить. К сожалению, я оказался прав. Нельзя было путешествовать без достаточного количества войск.

– Да пойми ты! Не мог же я заявиться в этот город с целой армией, – произнёс уже виноватым тоном Мецн, – это было бы расценено как вторжение. И потом, мы путешествуем инкогнито, под видом заморских купцов.

– Инкогнито? – удивился Меружан, – и всё-таки римляне сумели нас распознать.

– Кто же, по-твоему, выдал нас?

– Ясно кто. Маккавеи, с которыми ты уже неделю ведёшь переговоры.

– Маккавеи? Чушь! Разве им выгодно выдавать Риму, этому потенциальному агрессору, своего вероятного союзника?

– Разумеется, нет. Но и среди Маккавеев есть противники нашего союза. Именно они и выдали нас. Этот город, с виду такой мирный, кишит римскими лазутчиками, и их главарь, одноглазый Крикс, нашёл нас. Ты, Мецн, недооценил противника – на этот раз тайного.

Я ожидал, что сейчас на Меружана обрушится страшный гнев. Но, вопреки моему прогнозу, Мецн стоял неподвижно и, казалось, пребывал в растерянности. Было видно, что он осознал ошибку, и теперь досада мучила его.

– Что же нам делать? – спросил он.

– Бежать отсюда – и как можно скорее! – ответил Меружан.

– Но я не закончил то, что задумал, – упрямо произнёс Мецн.

– Мы не можем более рисковать, – заявил Меружан. – Наше присутствие здесь – крайне рискованная авантюра, ответственность за которую несешь ты.

– Итак, ты предлагаешь исчезнуть? – сказал Мецн, – Именно в то время, когда в наших переговорах наметился существенный прогресс.

– Мецн! Речь идёт о твоей жизни. Перед этим меркнет всё! – твёрдо ответил Меружан.

– Я хочу узнать, кто подлил в вино яд? – сказал Мецн. – Злоумышленник должен быть наказан.

– Какое имеет значение, кто? Боги, смилостивились над нами, послав на помощь этого юношу, так давай же не будем более искушать судьбу и быстро покинем сей негостеприимный город.

Всё это время я стоял в сторонке, молча вслушиваясь в разговор двух мужей. Кое-что мне удалось уразуметь, хотя о многом я хотел спросить, но не решался.

Меружан перевёл на меня свой взгляд и сказал:

– Тебе придётся остаться с нами, юноша.

– Это почему же? – спросил я.

– Сегодня ты стал врагом Рима, великого и беспощадного.

– Неужели ты думаешь, что этот одноглазый захочет убить меня? – спросил я.

– Ты до сих пор жив лишь благодаря тому, что находишься среди нас. Вернись ты опрометчиво домой – тебя бы ждала смерть.

– Да кто же такой этот проклятый римлянин?! – воскликнул я в сердцах.

– Одноглазый Крикс или, как его называют сами римляне, – Крикс Анокули, что, в сущности, одно и тоже, – ответил Меружан. – Коварный и беспощадный исполнитель тайной службы Римской империи.

– А какое отношение это имеет ко мне? – спросил я.

– Сегодня ты встал ему поперек дороги. Крикс очень злопамятен. Он не успокоится, пока не убьёт тебя.

– Не надо преувеличивать, Меружан, – вмешался в разговор Мецн.

– Я вовсе не преувеличиваю, – ответил лысый. – Соломон должен быть предупреждён. Он спас нам жизнь, и мы должны позаботиться о нём.

Сказанное Меружаном сильно озадачило меня. Я начал беспокоиться за жизнь Лии.

– Я хочу предупредить свою возлюбленную.

– Это не та ли девушка, с которой ты подглядывал за Криксом? – спросил Меружан.

– Именно.

– Судя по твоему рассказу, она славная девушка. Только ходить тебе к ней не безопасно.

– Чепуха! Ради неё я готов на всё, – запальчиво произнëс я.

Лысый Меружан внимательно посмотрел на меня. В этот момент я прочëл в его взгляде не то сожаление, не то плохо скрытую зависть.

– Неужели ты настолько её любишь, что готов пожертвовать собой? – спросил он задумчиво.

– Я люблю её больше всех на свете!

– А она отвечает тебе взаимностью?

– Конечно! Этот гастрофет принадлежит её брату. Она отдала его, чтобы я мог защищаться от врагов.

– Славная девушка! – воскликнул Мецн. – Так вот кому мы обязаны своим спасением!

– Тебе нечего беспокоиться, – сказал Меружан. – Лии в стенах отцовского дома ничего не угрожает.

– Ты прав, но она носит отцу еду в торговую лавку.

– В торговую лавку, говоришь? – переспросил Меружан задумчиво. – Когда?

– Происходит это ежедневно, в одно и тоже время, к полудню, когда солнце находится в зените, – ответил я.

Меружан задумался и сказал:

– За неё можешь не беспокоиться! Криксу ведь неизвестно об этом.

– Соломон, – вмешался в разговор Мецн. – Боги Олимпа твоей рукой выстрелили из гастрофета и спасли нам жизнь. Это хороший знак. Оставайся пока с нами. Вернуться в аптечную лавку ты всегда сможешь.

Упоминание про Богов Олимпа вызвало у меня приятные ассоциации. За годы, проведённые в доме Мафусаила, я стал их тайным приверженцем, несмотря на все запреты жрецов Иерусалимского храма.

Боги Олимпа! С каким увлечением рассказывал мне Мафусаил интереснейшие истории из их жизни. Зевс, Афродита, Артемида, Аид – вот основные герои наших вечерних посиделок.

– Эй, Аждахак! – крикнул Меружан. – С первыми лучами солнца мы выступаем. Этому юноше дадите хорошего коня. Ну что, Соломон! Гордись! С этого момента ты стал другом посланника царя Армении. Останешься ночевать с нами. Здесь для тебя – самое безопасное место.

Об Армении я знал мало, или же вообще ничего. Мафусаил лишь однажды мельком обмолвился про эту страну. Он рассказывал, что её царь захватил Антиохию, а вместе с ней и трон ненавистных иудеям Селевкидов.

– Где же находится Армения? – поинтересовался я у Меружана.

– Это огромное царство. Оно простирается от Антиохии до степей Каспия.

То, что Антиохия расположена вблизи от Срединного моря, я знал, а вот про Каспий услыхал впервые. Но чтобы не выглядеть невеждой, предусмотрительно промолчал.

Не скрою, мне было лестно находиться в компании сильных мужчин, которых мне удалось уберечь от смерти, и я решил пока остаться.

С первыми лучами солнца небольшой отряд двинулся в путь, и вскоре мы проехали Женские ворота Иерусалима.

Меружан остался в городе. Он должен был догнать нас, пополнив запасы провианта и воды, необходимой для длительного перехода.

Очутившись за пределами города, замаскированный под купцов отряд перестал скрывать оружие, и вскоре мы представляли хорошо вооружённую дружину.

Во главе шёл Аждахак – широкоплечий великан, сидевший на крупном вороном коне. Это он набросился на меня с мечом и чуть было не разрубил надвое. Далее шли два плотных ряда ратников, и уже почти в центре располагался сам Мецн. Изредка к нему подбегали выставленные вперёд разведчики и докладывали о ситуации на дороге.

Когда мы прошли достаточное расстояние и крепостные стены скрылись из виду, меня охватило чувство, будто я навсегда покидаю город, где остались любимая девушка и старик Мафусаил, и от этого мне взгрустнулось.

Ближе к вечеру нас догнал запыхавшийся Меружан. Он был бледен и чем-то встревожен.

– Что случилось? – тревожно спросил Мецн. – Где провиант и вода?

– Плохи наши дела, – ответил Меружан, тяжело дыша, – Погоня. Целая когорта легионеров идёт вслед за нами от самого Иерусалима.

Это известие озадачило Мецна. Он задумчиво посмотрел вдаль, обдумывая создавшуюся ситуацию. Вдруг его лицо вытянулось от изумления.

– Эй вы, посмотрите туда! Правда ли то, что я вижу, или это мерещиться моим старым глазам?

Мецн указал в сторону возвышенности, справа от дороги.

День близился к концу, и заходящее солнце высветило распятого человека. По мере приближения стало очевидно, что это женщина. Мецн с Меружаном озадаченно переглянулись. Крест с казнённым означал, что здесь хозяйничали римляне.

Мы приблизились настолько, что я стал различать очертания несчастной и тут будто молния ударила мне в голову. О Боги, это была Лия!

Я как сумасшедший вырвался вперёд и помчался к кресту. Да, это была моя возлюбленная! Одежда лохмотьями висела на ней, всё тело было покрыто ссадинами, а на бёдрах струйками засохла кровь. Вероятнее всего, Лию выкрали, когда она несла еду отцу. Этот нелюдь надругался и изнасиловал её, а затем распял на кресте.

Ратники подбежали, свалили крест и сняли девушку. Я припал к ней, но она уже не подавала никаких признаков жизни. Сердце не билось, и душа навсегда покинула её хрупкое, не познавшее радостей любви несчастное тело. В бессильной ярости я закатил глаза и издал вопль отчаяния.

Меружан подошёл ко мне и произнёс:

– Успокойся, Соломон. Мы отомстим за неё. Клянусь всеми Богами, непременно отомстим.

– Это Крикс. Этот одноглазый пёс погубил мою возлюбленную! – воскликнул я.

– Конечно, Крикс. Только он мог так хладнокровно замучить, а потом распять невинную девушку, – согласился Меружан, – ну ничего. Негодяй заплатит за это сполна!

Всё это время Мецн мрачно наблюдал за нами.

– Там, где Рим, там горе и несчастья, – произнёс он и, недоумевая, добавил. – Но вот что удивительно, Меружан. Казнить женщину – тем более, совсем юную девушку – не в правилах у римлян.

– Крикс это сделал специально, – заключил Меружан, – ему известно, что Соломон находится среди нас. Мол, смотри – никто не уйдёт от моего возмездия. Несчастная девушка, не выдержав мучений, погибла задолго до распятия.

Я вспомнил, как просила она защищать от любой опасности и как я уверенно обещал это. Но очень скоро она погибла от рук коварного насильника, а я оказался бессилен спасти еë.

Мы похоронили Лию там же, на месте распятия. Из камней соорудили нечто вроде склепа и погрузили туда покойную. Её крест я решил водрузить над могилой, чтобы потом было легко найти.

Именно с этого места началась моя новая жизнь. Здесь Рим в лице Крикса стал моим врагом. Здесь я окончательно решил остаться с посланниками Армении и отомстить за смерть возлюбленной.

– Клянусь тебе, что покараю твоего мучителя! Он не уйдёт от возмездия! – произнёс я на могиле Лии, и весь армянский отряд был свидетелем моей клятвы.

Тем временем подошли разведчики и стали что-то нашептывать Мецну.

– А вы не преувеличиваете? – спросил он строго.

– Нет, Мецн. Всё абсолютно верно.

– И сколько же их?

– Три когорты. Весь день целая когорта римлян под предводительством Крикса, ходила за нами по пятам, а тут ещё две когорты закрыли дорогу на Тир. Мы в ловушке. Римляне готовятся напасть на нас.

– Получат достойный отпор, – мрачно произнёс Мецн.

– Я не сомневаюсь. Но стоит ли так рисковать? – возразил Меружан, – три свежие когорты против горстки наших воинов.

– Что ты предлагаешь?

– Ты должен втайне покинуть нас.

– Это исключено, забудь.

– Совершенно ясно, что им нужен ты. Если они нападут, мы вынуждены будем взять тебя в кольцо и защищать. Как долго удастся отражать атаки трёх когорт? Кто может знать, не перебьют ли римляне всех нас? Без тебя же мы просто рассеемся в ночи, словно горсть гороха – и даже целый легион уже не сможет собрать нас.