Отважная охотница

Глава XVI. Тревожные перспективы

На протяжении первой полумили после поляны тропинка была настолько широка, что мы снова могли ехать рядом. Но, несмотря на это, никто из нас не проронил ни слова. После встречи с индианкой мой спутник стал еще более печальным. Он ехал, опустив голову на грудь, и, казалось, не замечал, ни где он находится, ни куда он едет. Я молчал, зная, как бесполезны в таких случаях утешения.

У меня самого мысли были невеселые. Правда, сердце мое было свободно и я не терзался любовными муками, но будущее рисовалось мне в довольно мрачных красках. То, что я узнал о скваттере Холте, не могло не обеспокоить меня. Несколько раз я порывался рассказать охотнику о своем деле.

«Почему бы мне этого не сделать? – думал я. – Как искренне и честно он доверил мне свою печальную и самую сокровенную сердечную тайну! Почему бы мне не ответить ему доверием на доверие, тем более что моя тайна далеко не так важна?»

Я уже упоминал, почему я не сделал этого раньше. Теперь я уже не сомневался, что он будет скорее моим союзником. Во всяком случае, я был уверен, что могу рассчитывать хотя бы на дружеский совет, который был бы для меня очень ценен. Я уже собрался сказать ему о цели моего приезда и просить его помощи, когда он вдруг остановил лошадь и повернулся ко мне. Я тоже придержал коня.

– Дорога здесь разветвляется, – сказал он. – Левая тропинка ведет к вырубке Холта, а правая – к моей хижине.

– В таком случае позвольте мне поблагодарить вас за любезную услугу и попрощаться с вами, – ответил я.

– Нет, сэр, погодите прощаться. Я провожу вас до места, откуда видна хижина Холта. Проводить вас до самого дома мне неудобно – я уже говорил вам, что мы с ним не в ладах.

– Но я не могу допустить, чтобы вы делали крюк, особенно в столь поздний час. Я сам немного следопыт и как-нибудь найду дорогу.

– Нет, сэр! Тут есть места, где тропинка прерывается. Вы можете заблудиться. Она проходит в такой глухой чаще, что туда не проникает даже свет луны. Кроме того, это место опасное, потому что рядом большое болото. А поздний час меня не пугает – я, бывает, ложусь еще позднее. От хижины скваттера есть другая дорога – вдоль ручья, – по которой можно проехать к моему дому. Но я остановился не для того, чтобы попрощаться с вами.

«Для чего же?» – подумал я, стараясь понять, с какой целью он начал разговор.

– Вы не обидитесь, – продолжал охотник другим тоном, – если я вам задам один вопрос?

– Конечно нет.

– Вы уверены, что сможете переночевать у Холта?

– Сказать по правде, нет. Но это неважно. Со мной мой старый плащ и седло. Спать под открытым небом мне приходилось сотни раз, так что это будет не впервые.

– Я вас спрашиваю вот почему. Если вас не приютит Холт, то в моей хижине для вас найдется медвежья шкура, если вы ею не побрезгаете.

– Вы очень добры, и, возможно, мне придется воспользоваться вашей любезностью. Должен сказать, я не очень рассчитываю на ласковый прием у вашего соседа.

– Да?… Но…

Тут мой спутник замялся, как бы размышляя и словно не решаясь меня о чем-то спросить.

– Мне очень неудобно, – продолжал он после небольшой паузы, – но я хотел бы задать вам еще один вопрос, который все время вертится у меня на языке.

– Я буду рад ответить на любой вопрос, который вы найдете нужным мне задать.

– Если бы не ваше разрешение, я никогда не осмелился бы на это. Вас об этом уже спрашивали сегодня вечером, и я слышал, как вы ответили.

– Что за вопрос вы имеете в виду?

– По какому делу вы хотите видеть Хика Холта? Можете быть уверены, сэр, что я спрашиваю не из любопытства.

– Расскажу вам все с удовольствием. Более того: я сам собирался посвятить вас в свои дела, прежде чем расстаться, и хотел заодно просить вашего совета.

И без дальнейших предисловий я рассказал охотнику, зачем еду на Илистую речку. Он выслушал меня, ни разу не перебив. По выражению его лица я понял, что у меня очень мало шансов на миролюбивое соглашение со скваттером.

– Знаете, – сказал он, когда я кончил свой рассказ, – я догадывался, что вы приехали сюда за этим. Вот почему я и сказал вам, что я не стал бы покупать эту землю у него за спиной.

– Почему? – возразил я не без некоторого беспокойства, вспомнив, что говорил мой нэшвиллский друг о щекотливом «праве первой покупки».

– Видите ли, сэр, я уже говорил вам, что с Холтом лучше не связываться, особенно в таком деле.

– Вы имеете в виду его право первой покупки?

– Нет, я говорю не о том. Холт не собирается ни предъявлять свои права, ни покупать землю по той причине, что у него нет за душой ни гроша.

– На что же он живет?

– На то же, на что и я. В наших местах очень много медведей, оленей и другой дичи. Леса полны белок, опоссумов и диких индеек. А если надоест дичь – чего со мной никогда не случается, – можно ловить рыбу. Кроме того, на своей вырубке он выращивает кукурузу.

– Ну, а как же одежда и другие необходимые вещи, которых нельзя найти в лесу?

– Одежду можно достать в Суомпвилле – выменять на шкуры или оленину. Так же и порох, свинец, кофе и табак. Ну, и виски, конечно. Его-то Холт больше всего и любит… Но скажите, сэр, – продолжал охотник, внезапно меняя тон и предмет разговора, – неужели вы поедете к скваттеру по вашему делу сейчас, ночью?

– По-видимому, я действительно выбрал неподходящий час. Об этом я и не подумал.

– Кроме того, – прибавил мой спутник, – есть еще одно обстоятельство. Если Холт не изменил своей привычке, вряд ли он будет любезен с вами в такое позднее время. Я его давно не видел, но думаю, что он так же любит выпить, как и раньше. Ведь Хик не ляжет, не приложившись к бутылке. Десять против одного, что вы его сейчас найдете вдребезги пьяным.

– Действительно, я могу оказаться в весьма неловком положении.

– Вам не следует ехать сейчас к Холту, – продолжал убеждать меня охотник. – Вы можете переночевать у меня, а с восходом солнца отправиться к нему. Утром вам будет легче с ним объясниться. Я, конечно, не могу предоставить вам большие удобства и хороший ужин, но в моем доме всегда есть кусок оленины, найдется и кофе на заварку, и ломоть-другой хлеба. И ваш конь тоже голодным не останется.

– Благодарю вас! – воскликнул я, крепко пожимая его руку. – Я принимаю ваше приглашение.

– Ну, так едем.

Мы свернули направо и, проехав около двух миль, приблизились к поляне, на которой стояла бревенчатая хижина. Это было жилище охотника.

Как оказалось, он жил совершенно один, и шесть огромных собак были единственными живыми существами, разделявшими его одиночество. Они встретили нас радостным лаем. Примитивная конюшня, рассчитанная на одну лошадь, стояла рядом с хижиной. Она была предоставлена моему скакуну. Свою клячу хозяин пустил в лес ночевать среди деревьев, к чему она уже была приучена.

Эту ночь я провел в маленькой хижине, на медвежьей шкуре. На ужин была холодная оленина, кукурузный хлеб и кофе, а после него – трубка. Но вся эта незатейливая простота более чем скрашивалась искренним радушием моего хозяина – молодого охотника Френка Уингроува.

Глава XVII. Индейское лето

Когда утром, покинув хижину моего гостеприимного хозяина, я отправился дальше по долине Илистой речки, передо мной развернулась восхитительная картина.

Был октябрь, время года, называемое индейским летом, та чудесная пора, когда солнце в последний раз бросает на землю прощальные лучи и деревья, словно вспыхивая от них, загораются красной и желтой листвой.

Но в это время года дремучий лес становится жертвой губительных ураганов. Они проносятся над ним, вырывая деревья с корнями, и на своем пути ломают и сметают все. После них не найти ни ствола, ни пня, ни молодой поросли. Даже могучие лесные исполины не могут устоять против их напора. Безжалостно вырванные из родной почвы, они лежат бесконечными рядами, и земля еще льнет к их обнажившимся корням, а зеленеющие вершины медленно увядают и гибнут. Печальное зрелище представляет собой поверженный лес! Он напоминает громадное поле сражения, на котором сомкнутые ряды солдат все разом полегли от смертоносного залпа картечи, и ни один из них не остался в живых, чтобы позаботиться о телах убитых, похоронить или убрать их. Подобно полю сражения, он становится приютом для волков и других диких зверей. Тут они находят надежное убежище от преследования охотника и его собак. Здесь черная медведица учит своих косолапых детенышей взбираться на древесные стволы. Здесь прячутся рысь и пума и бродит по протоптанной им тропинке енот. Хитрый опоссум осторожно крадется по рухнувшему дереву или спит под перепутанными сухими корнями, а тощий бурый волк надрывно воет или хрипло лает на полночную луну.

Но проходит несколько лет, и эта мрачная картина становится отраднее. Нежный подлесок скрывает скелеты мертвых деревьев, разрастаются кусты и появляются травы, часто совсем иные, чем те, что были здесь прежде. И на месте недавнего запустения все пышно зеленеет и цветет, услаждая и радуя взор. Молодые деревья и кусты, покрывающие теперь землю, выделяются на более темном фоне окружающего леса. Так долго царившее здесь зловещее безмолвие нарушается. Хотя и слышатся еще иногда дикие, пронзительные крики пумы или отдаленный вой волков, но они заглушаются непрерывным пением иволги и алого кардинала, трелью зяблика и звонкоголосых дроздов, слетающихся сюда, словно сговорившись, чтобы давать концерты в этом восхитительном лесном уголке.

* * *

Именно такой уголок предстал передо мной, когда я, покинув хижину охотника, поехал по тропинке, вившейся в тени мрачных раскидистых деревьев, до того места, где она внезапно оборвалась. Для меня это не было неожиданностью. Молодой охотник предупреждал меня, что тропинка, ведущая к хижине Холта, жившего в двух милях вниз по реке, идет через бурелом, и я ожидал увидеть ряды поваленных бурей засохших деревьев. Каково же было мое удивление, когда при выезде из лесного мрака передо мной раскинулась великолепная, ласкающая взор панорама!

Как я уже говорил, было то время года, когда американский лес одевается в свой самый роскошный наряд и краски его настолько разнообразны и ослепительны, что даже листья кажутся цветами. Сквозь бледно-золотистую листву молодых буков просвечивает солнце, увядающий клен становится багряным, сумах – темно-алым, а сассафрас – ярко-красным. Лиловые гроздья дикого винограда, золотые ягоды персимоны – виргинского лотоса – и плоды маклюры отягощают ветви. Неудивительно, что я был так потрясен восхитительным и неожиданным зрелищем, неудивительно, что я остановился и долго не мог оторвать глаз от окружавшей меня красоты. Сердце билось от восторга, я слушал жужжание пчел и радостный хор птиц, поднимавшийся к небесам, и душу охватывала радость при мысли, что в этом прекрасном краю я обрету свой дом.

Глава XVIII. Красавица лесной глуши

В течение некоторого времени я предавался мечтательному созерцанию окружавшей меня природы, затем тронул поводья и поехал дальше. Молодой охотник предупредил меня, что путь будет извилистый и трудный. По его словам, ураганом была захвачена полоса в триста ярдов шириной, но, чтобы пересечь ее, мне придется проехать расстояние вдвое большее. Направление ветра было перпендикулярно тропе, и поэтому рухнувшие деревья упали поперек нее. Наваленные друг на друга, они загромождали дорогу, словно барьеры для скачек с препятствиями. Через некоторые из них лошадь могла перешагнуть, через другие – перепрыгнуть, но местами встречались такие груды стволов, что высота их достигала моему коню по грудь.

Прыжок с разгона через барьер с пятью брусьями был бы пустяком по сравнению с преодолением такого чудовищного препятствия. Должен сказать, что прыгать верхом через толстые бревна вообще довольно опасно, особенно когда нет места для разгона. Если лошадь заденет бревно подковой, она упадет и сломает шею либо себе, либо всаднику.

Так как торопиться мне было некуда, я начал медленным шагом пробираться сквозь этот запутанный лабиринт рухнувших деревьев.

Мне оставалось не более пятидесяти ярдов до леса, но даже на таком небольшом расстоянии глаз безуспешно пытался проникнуть в его мрачную глубину. Я собирался поздравить себя с тем, что все препятствия остались позади, как вдруг заметил, что между мною и лесом лежит еще один огромный ствол. Приблизившись к нему, я увидел, что дорога разветвляется на две боковые тропинки. Одна огибала вершину дерева, а другая – огромные корни. Земля еще не осыпалась с них, и они вздымались на добрых десять футов. Примерная же толщина ствола была не более пяти. Мне предстояло выбрать, по какой тропинке ехать, что, в сущности, не имело значения, так как обе они вновь сходились по ту сторону дерева. Подумав, я решил не ехать ни по одной из них. Надо сказать, что одной из причин, побудивших меня поселиться в лесу, была страсть к охоте. Я считал, что чем скорее мой конь научится брать барьеры, тем успешнее и интереснее будет моя охота. Дело это являлось для него совершенно новым, и ему необходима была некоторая тренировка.

Лежавшее поперек моего пути дерево свалилось далеко от других, и с каждой его стороны имелось большое свободное пространство, достаточное для разгона. Таким образом, я имел полную возможность дать моему арабу первый урок. Я уже собрался пришпорить коня, как вдруг услышал топот копыт, доносившийся из леса, и, пристально вглядевшись в его чащу, увидел, что кто-то едет по тропинке. Это обстоятельство заставило меня отказаться от моего намерения или, вернее, отложить его, пока всадник не проедет. Если бы я попробовал перепрыгнуть через дерево, мой конь на полном галопе столкнулся бы с лошадью этого всадника.

Я остановился и начал поджидать его, как вдруг, присмотревшись, увидел, что ошибся и ко мне приближается не всадник, а всадница – юная девушка необычайной красоты!

Что-то невыразимо нежное, бесконечно прелестное было в ней, в гармоничном сочетании безупречно правильных черт лица и белоснежной кожи, озаренной отблеском золотых волос, которые, казалось, сияли даже в глубокой тени деревьев. Возможно, читатель улыбнется такому восторженному описанию и подумает, что оно явилось плодом романтического воображения. Но, если бы он сам взглянул в оттененную темнотой зрачков лазурную глубину ее влажных глаз, на щеки, словно окрашенные первыми лучами утренней зари, на алые губы, цвет которых пристыдил бы любую розу, на шею, будто выточенную из слоновой кости, на золото волос, он не усомнился бы в том, что видит перед собой лицо богини.

И это волшебное создание было одето не только просто, но даже бедно. Свободное платье из желтой полосатой домотканой материи с большим вырезом и скромный чепчик составляли весь ее наряд. Золотые волосы падали густыми локонами на спину и плечи, заменяя шаль, а нитка жемчуга, конечно, фальшивого, была ее единственным украшением. На ней не было ни туфелек, ни чулок, но самая дорогая обувь не могла бы сделать изящней видневшиеся из-под юбки хорошенькие маленькие ножки, покоившиеся без стремян на боку лошади.

Еще более убогим, чем ее домотканое платье, был конь, на котором она сидела. Он не мог не возбуждать жалости, так как походил не на живое существо, а на обтянутый кожей скелет. Вместо седла у него на спине лежал кусок медвежьей шкуры, подвязанный ремнем. Девушка сохраняла равновесие, держась одной рукой за истертые поводья, а другой – за высокий костистый загривок, вздымавшийся, как верблюжий горб, под жесткой гривой, в которой не могли спрятаться ее тонкие пальчики.

Контраст между старым конем и юной всадницей был поистине разителен. Первый казался карикатурой на прекраснейшее из четвероногих, а вторая – воплощением самой богини красоты.

Глава XIX. Ряд неудач

При виде прекрасной всадницы я тотчас отказался от мысли перескочить через дерево и решил его обогнуть. Придержав своего коня, я приблизился к лежащему исполину как раз в то время, когда девушка подъезжала к нему с другой стороны. Таким образом, мы оказались лицом к лицу, разделенные лишь его стволом. Мне хотелось заговорить с ней, но я никак не мог придумать подходящие слова. Избитая фраза «доброе утро, мисс» была бы слишком банальной и, наверное, уронила бы меня в ее прекрасных глазах. В этом я не сомневался и потому промолчал.

Однако вежливость требовала, чтобы я с ней поздоровался. С легким поклоном я приподнял свою фуражку, может быть, несколько живее, чем полагалось, но все же не выходя из рамок приличия. В ответ она кивнула головкой и, как мне показалось, улыбнулась. Но была ли улыбка приветливой или насмешливой, я не понял. Я решил поклониться ей еще раз, когда мы вновь встретимся, объезжая дерево, и обязательно заговорить с ней.

Повернув коня, я стал обдумывать, как это сделать. Я выбрал правую тропинку. Она вела вокруг корней дерева и показалась мне более короткой и протоптанной. Но каково же было мое разочарование, когда, обернувшись, я увидел, что непростительно ошибся: девушка поехала в противоположном направлении! Да, она предпочла ехать по тропинке, огибавшей вершину дерева, – выбрала более длинный путь. Было ли это случайно или преднамеренно? Конечно, преднамеренно. Во всяком случае, мне так показалось, и я сразу упал в собственных глазах. Выбрав этот путь, она дала мне понять, что не желает еще раз встречаться со мной. Правда, мы должны были вновь съехаться у середины бревна, но лишь для того, чтобы немедленно разъехаться.

Чтобы доставить себе хоть это удовольствие, я быстро объехал огромные корни дерева, на мгновение потеряв всадницу из виду. Я так торопился и был так поглощен мыслью еще раз любезно поклониться ей, что не заметил страшного зверя, который, греясь на солнце, лежал у самого ствола. Обогнув дерево, я увидел, что меня постигла еще одна неудача, почти столь же досадная, как и предыдущая: я прибыл слишком рано! Золотоволосая девушка еще не объехала вершину, и ее лицо мелькало за ветвями. Мне показалось, что она нарочно едет медленно, чтобы не встречаться со мной, и я почувствовал себя еще более несчастным.

А между тем я был уже на тропинке, ведущей в лес, и у меня не было никакого предлога, чтобы остановиться. Я в последний раз оглянулся, но не увидел всадницы, так как она по-прежнему была скрыта огромными ветвями дерева.

«Лучше бы я никогда не видел ее!» – подумал я, въезжая под угрюмые своды деревьев, менее мрачные, впрочем, чем мое настроение.

Теперь я уже раскаивался в том, что был так застенчив с этой лесной красавицей. «Вот поэтому-то, – думал я, – она так равнодушно и проехала мимо. Отчего я с ней не заговорил, не обратился к ней даже с самым банальным приветствием? Если бы я сказал ей „доброе утро, мисс“, она, несомненно, что-нибудь ответила бы. Во всяком случае, хуже не было бы. Почему, черт возьми, я не сказал ей „доброе утро“? Я хоть услышал бы ее голос, безусловно, такой же очаровательный, как она сама. Почему я проехал молча? Она, конечно, сочла меня каким-нибудь деревенским увальнем. Может быть, и улыбнулась она только потому, что ее рассмешила моя робость! Черт возьми, какой же я был глупец!..» Но что я слышу? Женский голос… крик, полный ужаса! Опять! Отчаянный зов: «На помощь!» Неужели это зовет она? Да, да! Конечно!

Круто повернув коня, я поскакал назад к поваленному дереву. Выехав на опушку, я остановился, чтобы осмотреться и узнать, откуда доносятся призывы о помощи. Сцена, открывшаяся моим глазам, была ужасна.

Девушка уже объехала дерево и находилась по другую его сторону, совсем близко от поворота на тропу. Но, вместо того чтобы ехать вперед, она стояла на месте. Лицо всадницы выражало беспредельный ужас. Кляча ее тоже была чем-то страшно испугана. Она храпела и фыркала, закинув голову и вытянув шею. Девушка машинально дергала поводья, словно желая повернуть ее. Но это было невозможно: рядом с поваленным деревом лежал еще один ствол, и ее лошадь, попав между ними, не могла повернуться в этом узком проходе. Мое удивление при виде этой картины длилось всего лишь одно мгновение, так как я сразу понял, чем был вызван столь панический страх. На рухнувшем дереве я увидел пуму.

Припав к стволу, она медленно приближалась к девушке – не прыжками и не шагами, а ползком, как кошка. Ее длинное рыжее тело распласталось по бревну. Зверь полз так, что не видно было движения его лап, и он скорее походил на гигантскую гусеницу, чем на четвероногое. Только его огромный, не менее трех футов длины, хвост хлестал по дереву. Я не видел морды зверя, она была обращена в противоположную от меня сторону, к его жертве.

По счастью, хищник не заметил моего приближения. Он несколько раз приостанавливался, готовясь к прыжку, но старая кляча снова отступала, и он продолжал красться все дальше по стволу. Как всегда, мое ружье было со мной. В одно мгновение оно оказалось у меня в руках. Прикосновение ствола к уху моего араба было для него сигналом, что я готовлюсь стрелять, и он остановился как вкопанный. Я выстрелил. Рыжее тело скатилось с дерева на землю, и, когда дым рассеялся, я увидел, что хищник бьется в предсмертных конвульсиях. Пуля перебила ему позвоночник. Я вытащил револьвер и тремя выстрелами прикончил пуму.

* * *

Что случилось дальше, я предоставляю воображению моего читателя. Достаточно сказать, что это происшествие оказалось для меня счастливым. Лед равнодушия был сломан, и за смелость и ловкость меня наградили не только улыбками, но словами благодарности, звучавшими в моих ушах, как музыка.

Я поехал проводить девушку по тропе, заваленной буреломом, и мне казалось, что я мог бы ехать так с ней на край света! Узкая тропа не давала возможности много разговаривать, но все же время от времени мы обменивались несколькими словами. Я не помню, о чем мы говорили. Для меня было достаточно смотреть на нее и слушать нежный голосок. Мое сердце трепетало от любви, и я не спросил мою спутницу, откуда она едет и как ее имя. Лишь случайно, в разговоре, я узнал, куда она направляется. Она ехала навестить живущих за рекой друзей ее отца. Как мне хотелось быть другом ее отца, родственником, сыном!

Наконец мы подъехали к броду. На противоположном берегу неподалеку находился дом, куда она направлялась. Тут мы должны были попрощаться. Старая кляча спустилась с берега – и мы расстались.

Я смотрел, как девушка пересекала реку. Капли воды сверкали на ее босых ножках, как жемчужины.

Я провожал ее глазами, пока она не скрылась за деревьями.