Эта проклятая квартира надоела до тошноты, либо тошнило меня на самом деле из-за болезни. От соприкосновения с прохладной постелью вернулся озноб. Каждый сантиметр тела покрывался противными мурашками, зубы стучали, и я никак не мог остановить это.
– Саня! Да что б тебя, – ругался Денеб, суетясь вокруг. – Прекращай это дело! Сколько можно болеть?! Ты нам нужен живым и здоровым!
– К чёрту… Если Льё казнят, то какой смысл вообще во всём остальном? – я задней мыслью понимал, что несу какой-то невразумительный бред, но совершенно себя не контролировал. – Какой вообще смысл мне быть живым? Да… Ты сейчас скажешь, что мы это сто раз обсуждали. Ну и что! Я хочу к Илке, – внезапно мой голос сорвался с дрожи в предыстерический шёпот. – С ней так хорошо. С ней жить хочется, Ден… Денеб! Отпусти меня, я пойду… Здесь недалеко. Хотя бы мельком увидеть. С ней ведь всё хорошо? Да? Никто больше не искажал Илку? Правда?
– Он совсем? – тихо спросил от двери Якша, обращаясь к Дену. Я только смерил его суровым, как мне казалось, взглядом. Но, скорее всего, выглядел он как взгляд сумасшедшего.
– Угу… Скоро градусника не хватит, – буркнула сущность Льё и упрямо уложил меня в постель, прижав руку к холодному одеялу. – Никуда ты не пойдёшь, будем лечить тебя. И никаких допросов, пока не полегчает. В больницу тоже не пущу, после всего этого цирка в Архиве я никому уже не доверяю, даже врачам. Якша! Ну-ка, записывай давай. Ищи дежурную аптеку и без вот этих лекарств не возвращайся!
Ден заговорил странными названиями, из которых я не знал ни одного, по венам снова расползался ужасающий холод, голова шумела и меня клонило в нездоровый сон. Он пугал меня – вдруг такие сны не заканчиваются, и я буду вечно видеть темноту перед глазами?
Темнота.
Она пришла незаметно, крадучись кошачьими лапками по старому полу съёмной квартиры почти в самом центре Будапешта, запрыгнула на постель, прошелестела скомканным покрывалом и зарылась в одеяло, подбираясь всё ближе и ближе к моей голове. В панике я перестал дышать на мгновение, но лёгкие застонали от боли и заставили меня сделать вдох. Вместе с ним темнота проникла в меня, заполнила и стёрла всё, что я так не хотел стирать.
Тишина.
– Скорей бы уже наступило лето, – чей-то голос будто бы читал книгу или письмо. – Соскучился по тёплым грозам, по свободе. Съездить бы искупаться… А то, кроме бесконечной серости межсезонья, ничего и не вижу. Работа-работа-работа… И ты вот тут, лежишь, такой же серый, сгоревший на работе… Тень бы побрала Сёртуна и иже с ним. А Якша? Как ты вообще с ним взаимодействовал? Совершенно никчёмная сущность, косы, футболочки с броскими надписями… Тьфу. Нет, наш Льё тоже, конечно, любит внешнюю красоту, но нельзя же только этим и ограничиваться… Даже помочь тебе не в состоянии. Рабочая пара! Ладно хоть по дому что-то стал делать…
Этот кто-то вздохнул так знакомо и тяжело, что я невольно попытался повторить за ним. Глаза никак не открывались, сухие губы с трудом двигались, но мне всё же удалось выговорить короткое имя, в первый момент показавшееся совершенно чужеродным.
– Ден…
– Сашка!
Холодная ладонь легла на мой лоб, ощупала запястья и поправила одеяло. Денеб – теперь я был уверен, что это именно он – сел рядом.
– Я уж думал всё, не проснёшься, – прошептал он. – Хотел писать Филу.
– Зачем?
– Ну чтоб Льё прислал или ещё кого… На помощь.
– М… – промычал я, с трудом разлепив веки.
В комнате царил мягкий полумрак, за окном тихо шумел дождь, который я сразу не заметил. Пахло чем-то приятным, но незнакомым или давно забытым. Ден выглядел крайне уставшим, лицо его осунулось и было покрыто густой грубой щетиной. Я наверняка выглядел не лучше.
– Не чувствую себя выспавшимся, – высказал я то, что первым пришло в голову.
– Странно, – нервно усмехнулся Денеб. – Вторые сутки уже пошли…
– Серьёзно?
– Нет, конечно! – он помолчал. – Я уже думал всё… Или больница, или экзистенциалисты. А кто знает, что они могут в твоей голове найти в таком состоянии? Риск… Страшный риск! Ты же бредил… То Илку звал, то умолял Льё ничего не делать, с бабушкой разговаривал… Кошмар, в общем.
– Не надо было меня ещё в тот раз лечить…
– Молчи уж… Надо, не надо. Всю весну проболел! Где такое видано? Хорошо, что только я тебя таким наблюдал, иначе случился бы позор на всё сообщество, – Ден пытался шутить, но выходило слишком печально. Мы оба это понимали, а потому смотрели друг другу в глаза с особым теплом и вниманием. – Напугал ты меня…
– Что со Льё?
– Обошлось. Во всяком случае – пока. Будут разбираться. Сёртун предоставил уйму документов, всё пытается доказать, что мы со Льё – преступники. Но теперь это всё бесполезно. Хотя, скорее всего, статус отступника – можно считать уже свершившимся фактом. Мы оба с ним временно отстранены от работы и не имеем права покидать Будапешт. По тебе тоже распоряжение пришло: как только поправишься, возвращаться к работе. Ах да… Решение о присвоении кандидатам статусов руководителей отложено.
– Я не смогу работать, – из меня с этими словами вырвался самый горький вздох, какой только мог быть.
– Надо, Саш. Хотя бы ещё какое-то время…
– Сколько?
– Не знаю, – Денеб пожал плечами.
Я прислушался к шуму дождя за окном: он не вызывал ничего, кроме стойкого отвращения. Было противно абсолютно всё – и эта комната, и этот город, и я сам со всеми своими чувствами, воспоминаниями и перспективами. Но Ден абсолютно прав. Нужно продолжать. Если мою кандидатуру утвердят, то власти в руках станет больше, а значит, и свободы – тоже. Возможно, мне удастся придумать что-то такое, что позволит экзистенциалистам и людям заключать союзы или хотя бы вступать в отношения. И тогда… Тогда я снова попытаюсь. Нет. Я верну Илку.
Только бы хватило сил и стойкости… Внутренний голос подсказывал, что безо Льё и Дена я вряд ли справлюсь с такой глобальной целью, но отступать не хотелось. Если бы я думал о том, как смириться, то даже не смог бы открыть глаза. Мне нужно было вытащить себя из болота отчаяния. Попытаться. В знак благодарности друзьям. Кто-то должен поддерживать и их.
– Саш? – окликнул меня Денеб.
– А?
– Ты чего?
– Задумался… А есть сигареты?
– Есть. Хочешь?
– Да…
Ещё неделю я под строгим присмотром сущности провёл в постели. Ден вливал в меня литры лекарств, кормил вкусно и полезно, не сообщал толком никаких новостей и не позволял пользоваться телефоном. Я оказался полностью в его заботливых руках. Первые несколько дней улучшений не было: болезнь словно остановилась, застыла в своём разрушительном действии и не хотела меня отпускать. Температура хоть и не поднималась до предельных значений, продолжала иссушать и так исстрадавшуюся плоть, каждый сон превращался в кошмар и бред. Кажется, Денеб за это время выслушал даже то, что я никогда не рискнул бы сказать вслух.
Редкие перемещения в ванную комнату превращались в настоящее испытание стыдом: самостоятельно я мог передвигаться только вдоль стены и с остановками. Сущность ругалась со мной, пытаясь помочь, но я отказывался, а в итоге – сдавался. Перспектива валяться посреди квартиры без сил казалась ещё более унизительной. Якша же с тревогой и тоской смотрел на наши ухищрения со стороны: Ден не подпускал его ко мне близко, но зато изрядно нагружал домашней работой. Я даже не уверен, что моя «нянька» спала.
Спустя ровно семь дней мне стало чуть лучше: в тот день температура снизилась на один градус и не поднималась выше. Погода тоже наладилась – дожди прекратились, и в окна заглядывало яркое солнце. Денеб распахивал створки, впуская свежий воздух, но при этом заворачивал меня в несколько одеял. Тогда я полулежал в постели, осторожно курил из рук сущности, деля с ним сигареты, и думал.
В это время я переварил столько разных мыслей, что хватило бы на толстый том философского труда. Только ничего из этого не запомнилось, испарилось под действием жара или было вытеснено вопросами выживания? Не знаю. Зато аппетит стал заметно лучше, и мне уже не приходилось силой запихивать в себя бульон и что-то более основательное.
Ден иногда рассказывал о том, как продвигается дело Льё: часть «доказательств» Сёртуна была отвергнута, что, несомненно, радовало. Однозначно подтвердили, что причиной смерти Магнуса явилось взаимодействие двух видов искажений, таким образом, можно было говорить о косвенной (хотя скорее прямой) вине Феникса. Это в целом шло на пользу Льётольву, но, увы, не могло сыграть решающую роль.
Иногда, когда Ден отлучался в душ или по мелким быстрым делам, я доставал из тумбочки телефон, включал его и читал сохранённые сообщения. Больно. Как самоотверженный садист я пробегал по заученным строчкам десятки раз, пока не начинал задыхаться от горечи в горле. Она так близко… Живая… Может, даже счастливая… И не помнит меня. Зато я всё помнил. Каждый взгляд и жест, каждое слово и вздох, нежность губ, ласковые прикосновения, непередаваемое ощущение полёта, изгибы тела… Всё-всё, каждую мелочь: лёгкую улыбку, весёлый смех и укоризненное покачивание головой. Тёплые ладони… Крепкие объятия…
Каждый раз телефон срочно выключался и летел в ящик, я отворачивался в другую сторону, укрывался одеялом с головой и делал вид, что сплю. А на самом деле напоминал себе ребёнка, который, чтобы не огорчать родителей и не сдавать себя, прячется в подушках, чтобы спокойно поплакать, сдерживает дыхание и глотает слёзы, пытаясь остаться неуслышанным.
Может, мне действительно стоило поддаться этой слабости? Интересно, каково это – плакать? Я не помню своих слёз лет с десяти, может, и раньше. Я забыл. Всё забыл, затолкал так глубоко внутрь, что уже не смогу найти тот угол, где хранится сокровенное. Только бы туда не попала Илка, только бы не забыть о ней. И никогда… Никогда больше не любить.
Вена. Один.
Вокзал Вены встретил меня толпами туристов и простых австрийцев. Я же среди них был чужим – приехал без чемодана, никуда не спешил, не смотрел по сторонам в попытке найти материал для фотографий. Мой маршрут был привычен и отработан, только гостиницу в этот раз я выбрал новую, не самую дорогую, довольно недалеко от Городского парка с неестественно-золотым памятником Штраусу. Если сравнивать Будапешт и Вену, что я делал всегда, то последняя выигрывала. Кроме этого раза.
Теперь любимая тихая Вена, наполненная воспоминаниями самого лучшего толка – музыкой, – показалась однотонной, серой и чужой. Будто бы я не провёл здесь сотни часов как рабочих, так и пропитанных уютными минутами отдыха, зачастую весёлыми и безбашенными, а иногда – исключительно интеллигентными, одинокими и не очень. Она напоминала Будапешт, каким я видел его без Илки, только недорисованный. Квадратные дома-коробочки, а между ними неожиданные провалы, будто какой-то большой шаловливый ребёнок утащил кубик из постройки, либо другая крайность – узость улочек, близость окон, человеку, больному клаустрофобией точно пришлось бы спасаться бегством.
Меня не радовал ни весенний парк, ни каналы со странного вида зелёной водой, да и сам Дунай здесь казался мелкой речушкой посреди деревушки. Вене, наверное, было бы обидно услышать мои мысли, но она – просто город.
Гостиничный номер, в общем-то, соответствовал ожиданиям, хотя привычнее жить в съёмных квартирах – там не так ощущается мимолётность пребывания, создаётся иллюзия того, что я живу в том городе, где остановился. Но в этот раз моя цель была иной – забыться, вытеснить привычное и знакомое. Переболеть. Теперь уже не в прямом смысле.
Денеб остался в Будапеште, чтобы поддерживать Льё, и даже не стал возмущаться моего скорому отъезду. Он и так сделал для меня очень много, без его помощи я бы до сих пор валялся больной, а может, и уже покинул этот мир. Последствия болезни всё ещё давали о себе знать, но оставаться там, где разбилось сердце, было тяжелее в сотню раз.
Пообедал я в забегаловке недалеко от парка, по которому гулял после того, как осмотрелся в номере. Нужно было бы купить себе пару костюмов, но я привык к подгонке по фигуре, а это – долго. Бродить наугад по знакомым и не очень улочкам – такое решение я принял. И благополучно плутал, пока не наткнулся на антикварный магазин. Из посетителей – только я, да скромный луч солнца, проникающий внутрь через узкое окно. Чего здесь только не было, мне хотелось взять в руки каждую мелочь, прикоснуться к чьему-то прошлому, узнать, что оно прячет или просто бережно хранит. Моя жизнь тоже когда-нибудь станет вот таким прошлым: изящной драгоценной брошью – скрипичным ключом, усыпанной камнями. И в один из весенних дней сюда, в этот старый тесный магазинчик, зайдёт кто-то, кто будет далёк от экзистенциалистов, а может, наоборот, слишком близок, – его взгляд упадёт на неказистую коробочку, внутри которой будет лежать вся моя суть, моё прошлое, настоящее и будущее, растворившееся к тому моменту во времени, как и я растворюсь в тени.
Не теряя времени даром, написал своему адвокату сообщение с просьбой включить антикварный магазин в завещание. Все экзистенциалисты прорабатывают этот момент прежде, чем начать полноценно работать и постоянно вносят коррективы. А у истинных, типа меня и Льё, есть ещё и распорядители. И теперь я был уверен, что всё случится так, как хочу.
Найти что-то для себя мне так и не удалось, я просто наслаждался тишиной и камерностью уютной лавки, возникшей посреди Вены словно из прошлого по мановению волшебной палочки. Хоть я и не верил ни в волшебство, ни в магию, ни во что-то подобное, рациональное отступало перед атмосферой, созданной старыми вещами, наполненными чьей-то энергией, мыслями…
– Не можете найти то, что хочется? – тихо поинтересовался продавец: мужчина довольно преклонных лет, но довольно бодрый для своего возраста. Расположился я к нему тут же, в большей степени из-за манеры держаться – с непререкаемым достоинством – и восхищаясь его внешним видом. Старый, но потрясающе скроенный костюм, однозначно немассового пошива, и цветок в петлице. Я так мечтал научиться носить их, сочетая по моде прошлого века с платками в кармане и галстуками. Сейчас этот навык, это умение общаться посредством символов, почти утеряно.
– Пожалуй, в магазинах этого не бывает, – меланхолично изрёк я. – Прекрасный костюм, – тут же добавил с лёгким поклоном.
– Благодарю. Он – мой любимый. Вы, как я вижу, тоже цените элегантность?
– Да. Сам не знаю, почему. Иллюзия другого мира?
– Внутреннее стремление к красоте и гармонии. Чтобы изменить жизнь, нужно сначала изменить себя. Хочется видеть вокруг прекрасное? Стань его частью… – многозначительно изрёк мужчина и отошёл к окну. – Вена в это время года иногда выглядит уныло, а цветы в петлице добавляют игривости и яркости.
– А вы, случайно, не читаете мысли? – удивился я такой неожиданной проницательности.
– Обычная наблюдательность. Проследил за вашим взглядом. Так что, могу ли я вам помочь определиться с выбором? – он подхватил со столика небольшую шкатулку и повертел в руках.
– Хм… Представьте, что есть человек, который не помнит вас, но вы его – да. И более того, он для вас чрезвычайно дорог… – договорить у меня не вышло, горло как-то сжалось и запершило.
– Женщина? И вы не хотите быть узнанным? – снова проявил чудеса догадливости хозяин лавки. Он всё больше напоминал мне волшебника. Может быть, это – сон?
– Да…
– Знаете, Саша… Я могу оказать вам эту услугу, – мужчина повернулся с загадочной улыбкой.
У меня же сердце почти остановилось от собственного имени, прозвучавшего из уст собеседника. Кто он такой? Я пытался вспомнить отступников, изгоев, всех, кто мог быть приблизительно подходящими по возрасту. Вена! Это же не буфер какой-нибудь!
– Кто вы?
– Давайте обойдёмся без имён. Я не доверяю экзистенциалистам. И, предвосхищая ваши вопросы, – Фениксам и сущностям тоже. Вы, Саша, слишком другой даже для других…
Эта его фраза показалась мне до боли знакомой, словно я слышал её или думал уже когда-то.
– Omnia mors aequat, – многозначительно изрёк я, наблюдая за мужчиной.
– Мрачновато вы мыслите… Ну, так что, выбирать подарок будете? Об отправке и сохранении тайны можете не переживать. Никто никогда ничего не узнает.
– И всё же, кто вы?
– А разве есть какая-то ценность в этой информации? Считайте меня добрым волшебником.
– Их не существует.
– Да? Если вы таковых не встречали, то это ещё ничего не значит. Люди не знают, кто такие экзистенциалисты и что они вообще существуют. И тем не менее – вы стоите здесь, передо мной, вполне живой и здоровый, – он улыбнулся, обнажив ровные желтоватые зубы. Странно, но я не испытывал к нему никакой антипатии или подозрений. Даже не хотел залезть в голову.
– Ну хорошо, пусть так. Что вы мне посоветуете?
– Что-то рядовое, незаметное чужому глазу. Что есть у каждой женщины? Неброская бижутерия на каждый день – но это банально и дёшево. Одежда? Слишком индивидуально. Про увлечения вы явно знаете мало – иначе сразу бы что-нибудь подобрали. Я предлагаю воспоминания. Маленькие напоминания о забытом.
– Как это? – его голос звучал из каждого уголка, хотя эха здесь быть просто не могло. Какие-то смутные догадки забрались в мысли.
– Открытки. Разве кто-то удивится поздравлению в канун праздника? Или небольшому презенту из путешествия? Вы любите Будапешт, Саша?… – он вдруг наклонил голову и посмотрел на меня исподлобья, будто бы поверх несуществующих очков.
– А… Будапешт?
Любил я его? Раньше – нет. Да и теперь, после всего, что было, после собственного побега? Я ненавидел этот город, всей душой. И точно так же любил. В сердце заныло – оно хотело вернуться, сейчас же, моментально оказаться на знакомых улицах, снова плутать ими под дождём, может быть опять встретить Илку…
– Да, люблю, – ответил я отворачиваясь. – Самый лучший город на Земле.
Мужчина подошёл ко мне с небольшим конвертом и вручил его. Внутри я нашёл пять чудесных винтажных открыток с картинами. Виды Будапешта. Та самая набережная, название которой я так и не запомнил, Дом Правительства, живописные улочки и Дунай… Прошлое. С них на меня смотрело прошлое – наше с Илкой, и чьё-то другое. Кто-то вроде Льё, художник, вложил всего себя в эти прекрасные иллюстрации, запечатлел не только внешнее, но и внутреннее. Я вдруг подумал, что хозяин магазина – экзистенциалист, художник, почти как мой друг…
– Ну как? – поинтересовался он.
– Отлично. И сколько я вам должен?
– Столько, сколько душа требует. Я не гонюсь за прибылью.
– А адрес? Вам ведь нужен адрес?
– Желательно, – снова улыбнулся хозяин, подавая мне блокнот и ручку.
Я оставил адрес и всё, что было из наличных с собой – сумма, на которую вполне можно было сшить хороший костюм. Остальное решил отправить курьерской службой завтра. Переводить на счёт – опасно.
– Вы очень щедры, – спокойно, без подобострастия ответил мужчина. – Ни о чём не переживайте, прошлое уже растворилось во времени. И нашего с вами разговора будто бы и не было. Он – в головах и воспоминаниях. И только.
– Премного благодарен. Ваш магазин – уникален.
Сдержанно кивнув, я покинул эту странную лавку. Дверь за моей спиной легко скрипнула и мягко закрылась. Не оборачиваясь, медленным усталым шагом, я побрёл дальше, имея только одно желание – напиться до беспамятства, благо все злачные места в Вене я знал так хорошо, будто бы родился и вырос здесь. Некоторое время назад мы с Якшей вели настолько сумасшедший образ жизни, что теперь я не хочу и вспоминать. Внезапно мне стало всё это не так уж и интересно, но бесконечные муторные мысли о потерях настаивали на том, чтобы я попробовал вернуться к тому, от чего ушёл. Раньше всегда ведь помогало, может, и сейчас тоже получится?
Начал я своё путешествие по ночной Вене с небольшого бара: сидел и курил, потягивая лёгкое вино, рассматривал гостей, едва удерживая себя от желания поискажать их немного. В голове каждого второго находилась полнейшая ерунда, ничего дельного или интересного. Тоска. Спустя час мне уже казалось, что все эти люди немного, но заражены влияниями: понятно – это только лишь скрытые желания, а если допустить мысль о минимальном смещении вектора их мыслей, о росте тех язв, что были видны, то те, за кем я наблюдал – готовый материал для внедрения. Именно на такую почву прекрасно садятся что проклятия, что сумасшествия, что маниакальные мыслеобразы. Я чувствовал себя врачом среди носителей страшной болезни.
А что, если экзистенциализм – тоже болезнь? Искажение. Может, я уже давно сошёл с ума или сходил прямо сейчас? Это происходит незаметно: сначала ты перестаёшь ощущать реальность так, как раньше; потом поднимаешься над ней; с трудом вписываешься в знакомое общество, даже противостоишь ему; совершаешь необдуманные поступки… На этом я перестал составлять список признаков сумасшествия, ибо нашёл у себя каждый из них.
Я как потерянный ребёнок – шатался по улице безо всяких надежд. Ноги шли – и я шёл. Если бы они перестали двигаться, я бы упал и лежал, пока не придумал бы что-то другое. Центр города не спешил очищаться от людей, в любом баре или ресторане, куда я заглядывал, были посетители. А я не хотел их! Лица женщин неуловимо напоминали об Илке, мужчины же казались призраками Магнуса, следами Льё и Дена. В голове постоянно крутились кадры прошлого, обладающие собственной волей, без моего желания повторяющиеся по кругу. Раз за разом одно и то же!
Выбросив пустую пачку из-под сигарет, я поймал такси и через пятнадцать минут вышел у неприметного серого здания, внутри которого находился самый интересный закрытый клуб вне буферов. Меня там хорошо знали, и я был уверен, что готовы обслужить как самую важную персону, тем более в жадности я не замечен.
Конечно же, встретили меня настолько приветливо, насколько позволяли правила приличия. Небольшой тёмный зал с редкими столиками из натурального дерева тихо постанывал в тон осторожным разговорам, перемежающимися с тягучими словно патока ласковыми пассажами прекрасных дам. Они здесь были вместо блюд: есть горячее, закуски, салаты и десерты, винная карта – самая лучшая во всей Вене. Изысканно, местами вычурно, местами элегантно. Блеск дорогих украшений, драгоценных камней, звон бокалов и ненавязчивая музыка. И приватность. Никто никогда здесь не бывал, никто никого здесь не видел, не помнил имён, не знал их, не видел лиц, не слышал голосов. Место, которого нет.
Стоило только намекнуть, что мне нужна полностью приватная обстановка и самое лучшее обслуживание, какое только возможно, появился хозяин и благодушно улыбаясь, сопроводил “дорого гостя”, как он выразился, в особую комнату, дверь в которую никто никогда бы не нашёл. Она слилась со стеной. Кто знает, сколько их здесь, потайных ходов в другой мир.
Я никогда не знал, какую форму имеет это помещение: стены утопали в темноте, поглощали звук и на ощупь были нежнее самого великолепного бархата. Широкое кресло с атласными подлокотниками стояло чуть в стороне от центра под рассеянными лучами тусклого света. На крошечном резном столе рядом с ним уже было готово то, что я любил больше всего в этом месте – редкие сигареты ручной крутки, невероятно крепкие и ароматные. Бокал со льдом и бокал с тягучим ликёром. Недалеко от них играла рассеянными бликами резная шкатулка чёрного дерева с инкрустациями из драгоценных камней – Якша бы обзавидовался такой прелести и её содержимому.
Благодарно опустившись в мягкое кресло, я прикрыл глаза от удовольствия и улыбнулся.
– Чего желаете сегодня? – поинтересовался хозяин, как всегда, учтиво и предельно вежливо. Он хорошо знал всех особо важных гостей, узнавал об их прибытии в город моментально и каждую минуту был готов к визиту.
– Музыку… И пожалуй, начну с десертов. Было бы неплохо взглянуть на меню, – тихо отозвался я, с непривычным трепетом раскуривая сигарету.
– Тогда – приятного отдыха, не стану вам мешать.
Он удалился так же тихо и незаметно, как и появился. И тут же комнату наполнила приятная тихая музыка, именно та, которую я любил: лёгкие мелодии Грига для начала. Потом обязательно заиграет Шопен и Шуберт, любимый Лист… Редкие записи, настолько идеальны, что слушать без трепета невозможно. Я тонул в звуках и густом сером дыме, потягивал немного горчащий ликёр и рассматривал живое меню: девушки мелькали перед глазами, то менее, то более одетые, с причёсками и распущенными волосами, изящные как лани и с пышными формами, высокие, низкие, брюнетки, блондинки, даже рыжие и с волосами, крашенными в невероятные цвета. Но я пролистывал страницы, отпуская каждую из них едва заметным покачиванием головы. Половина пачки сигарет оказалась выкурена, бокал наполнился в пятый раз, а мысли были заняты только одним-единственным образом, с которым я придирчиво сравнивал каждую даму, появившуюся в комнате.
Мне думалось, что волшебное наполнение шкатулки поможет забыться и сделать выбор, но чем развязнее и горячее становились “блюда”, тем больше тошноты оказывалось внутри. Не спасал ни сладковатый дым, ни более крепкие напитки – ничего. Ни один мускул не дрогнул в теле, ничего не ёкнуло в груди. Будто передо мной мелькали манекены. Любая из них, да хоть все разом, могли бы скрасить эту ночь, сделать всё, что я захотел и даже то, о чём и подумать не мог. Но мне оказалось это не нужно. Ведь они – не Илка.
Ещё два месяца назад я испытал бы разочарование от самого себя, но сейчас где-то в душе разливалось торжество и горькое, и сладкое. Всё же – любовь. Я не ошибся, мы не ошиблись. Когда-нибудь я научусь жить без постоянных мыслей о ней, сделаю вид, что забыл, что отступился не из-за страха и трусости. И смогу жить свою экзистенциальную жизнь дальше так, как будет получаться. Может быть, даже снова смогу проводить приятные лёгкие ночи в объятиях других женщин, тех, с которыми встречался и раньше – скрипачкой, певицей, милой официанткой из Монтаны. Если, конечно, попаду туда ещё хотя бы раз. Потом. Всё это потом, а здесь и сейчас – только она, моя любимая Илка. Нежная, кроткая, единственная…
Я пил и курил, ни разу так и не поднявшись из кресла, пока всё вокруг не закружилось в наркотическо-алкогольном вихре. Кажется, кто-то мне звонил и писал, но я швырнул телефон в самый дальний несуществующий угол и продолжал бормотать себе под нос что-то на смеси латыни, венгерского и всех прочих языков, что прятались в моей экзистенциальной голове.
В тусклом свете зарождающегося дня я покинул это уютное место, оставив там несколько месячных заработков простого работяги и внезапно почувствовал укол совести. Чем я лучше тех, кто не может себе позволить ужин в ресторане раз в месяц? Почему я считаю, будто имею право страдать, отказываясь от работы, не продолжая делать то, что должен? А если у того печального водителя такси, что промчалось мимо, тоже в душе горе? Но он готов улыбнуться мне и довезти туда, куда надо?
Я достал телефон, благополучно возвращённый мне при выходе, и прочёл все сообщения: Якша вылетел в Вену – есть работа. Ден кратко писал о внеочередном заседании по делу Льё. Жизнь странным образом продолжалась, хотел я того, или нет.
Не помню, когда в последний раз я столько работал, сколько этим летом: за месяц совершал больше десятка перелётов, путал страны и города, языки, искажал так отчаянно, изящно и красиво, что заставлял удивляться всех – и экзистенциалистов, и Фениксов. Пустыми часами без работы сходил с ума – пил до беспамятства или ходил на концерты. Выкупал ложи, слушал оперы, не вникая в суть слов, представлял, как играю вместе с симфоническим оркестром на сцене, возвращался в гостиничные номера и сидел под душем, пока не вспоминал о том, что скоро нужно снова куда-то идти. Я умолял неизвестных мне богов о помощи – хотел выплакать, выжать, вытащить, удалить всю ту боль, что перманентно поселилась в сердце. И медленно умирал от неё, страшась каждого упоминания буфера. С неизбежным страхом поднимал трубку, когда звонил Денеб.
Также через него я узнал, что вина Льё частично доказана и всё же подтверждена и, скорее всего, он будет изгнан. Ожидаемо. И не так страшно, как мы предполагали. Никто не решился избавиться от истинного экзистенциалиста раз и навсегда. Не знаю, почему, но я вдруг испытал надежду – маленькое и светлое пятно в темноте моей души. Не всё потеряно в этой жизни! Всё ещё может перевернуться! Но я слишком хорошо понимал положение вещей, чтобы долго предаваться эйфории.
Экзистенциалистов не изменить. Сообщества не перестроить. Можно либо играть в эту игру до конца, либо как Льётольв – почти добровольно покинуть арену, признав поражение. Хотя бы внешне.
С каждым новым днём я всё чаще думал, что не выдержу работу в таком темпе ещё больше месяца. Близилась осень, её предчувствие поселилось в душе и никуда не отпускало. Ден говорил, когда мы созванивались, что боль обязательно пройдёт, притупится, и я снова смогу стать собой. Но пока всё было по-прежнему, и спасала меня только музыка: иногда, если удавалось найти в городе, где я обитал, музыкальный магазин, лояльный к покупателям, то из-под моих пальцев проливались виртуозные мелодии, импровизации… Я упивался подступающей к горлу горечью, доводил себя до крайней степени эмоционального напряжения, после чего проводил бессонные ночи на улице. Сколько за эти месяцы было мной исхожено километров? Кто знает…
В начале сентября, когда я скитался по Новой Зеландии в поисках чего-то привычного, пришла новость, заставившая меня пожалеть о том, что я не стал отступником, как и Льётольв: меня брали в новое руководство сообществ. Фил решил сложить с себя полномочия позже, чем это должно было случиться, а поскольку суд наконец-то завершился, он со спокойным сердцем – как и было написано в его сообщении – покидает пост. Вместе с ним ушли и наши экзистенциалисты. Фениксы по причине крайне сложной ситуации с Сёртуном, решили оставить на своих же должностях и Истиля и Арму, а вот новым главой и по совместительству судьёй стал Марсель, Мот же превратился в его условную правую руку. А я, видимо, должен был исполнять роль левой.
Сообщение это меня совершенно не обрадовало: я даже не рассчитывал, что такое может произойти. Но видимо, у предыдущего совета были свои мысли на этот счёт. Вступление в должность случилось по факту объявления о решении, так что теперь я уже являлся не просто истинным экзистенциалистом. Странно и раздражающе. Тут же позвонил Якша с поздравлениями, пообещал устроить грандиозный праздник в мою честь, на что я не стал ничего отвечать, сбросил звонок и набрал Дена.
– Привет, – ответил он глухо. – Случилось что?
– Ну… В целом, да. Ты ещё не в курсе? – пробормотал я, не зная, как сказать о должности, чтобы сущность не посчитала меня своеобразным предателем.