Глава 6. Всё закончить
Тонкий аромат вербены и бергамота вился шёлковыми лентами среди густых и терпких ароматов спальни: жара камней, тяжелого духа очага, давящих мехов и не остывшей плоти. Фладэрик опять стоял над спящей королевой, прикидывая, смог бы задушить её во сне. Хрупкая и нежная фигурка: точёный абрис идеального лица, рассыпанные в беспорядке золотые кудри, изящные запястья и гранёные лодыжки, не ведавшая деторожденья грудь.
«Убей её, – шепнул из тени Валтар. Упырь почти услышал, как по плитам пола прокатилась за спиной отрубленная голова. – Казни ведьму, Адалин. Ты теперь Кромешник, тебе решать и совершать. Убей её, и кровь не прольётся».
Адалин брезгливо искривил сухие губы. Неувядающая красота порока. Возможно, морок прав. Но предательское убийство спящей королевы в спальне – от одной мысли становилось тошно. Обескураженных придворных хватит удар, а смутой в Розе наверняка воспользуется свежеобретённый южный «друг».
Фладэрик покрутил блекло светящуюся серьгу. На пальцах танцевало невидимое пламя, искрило и кололось, обжигая изнутри. Нечто подобное прелагатай уже испытывал однажды при посвящении на главном капище у Драб Варьяна. Беггервран тогда сжевал какой-то жухлый бледный корешок, кроваво улыбнулся в полумраке и ехидно уточнил: «Что, защекотала Кромка, почуял липкий поцелуй?». Поцелуй это не напоминало. Скорее прикосновение русалочьей руки. Потому Фладэрик лишь потянул плечами.
Сейчас шаманский знак на шее будто бы нагрелся. И не он один.
Упырь пощупал заряженные побрякушки. Он не собирался колдовать, так, чуть заморочить Айрин, чтоб сильно по нему не тосковала.
Но в жаровнях вдруг полыхнуло болотными огнями, и под ногами зашуршало битое стекло по белым, свивавшимся узорами окатанным камням. Ложе охраняли птицы. Не те крикливые пеструхи, что проснулись и робко сбились в золочёных клетках. Призрачная высокая фигура распростёрла дымные крыла над спящей королевой. Когтистые лапы исполинского орла тонули в меховых волнах. А вокруг бледного лица венцом из змей вились в беспорядке космы, что чернее мрака. Перья твари отливали серебром. Вострую девичью грудь покрывала чешуя. У могучих ног сверкали зоркими глазами огромные зубастые вороны.
Фладэрик усмехнулся дикому видению и попятился от Кромки. На стенах по ту сторону гирляндами висели низки черепов. И в очаге горели вовсе не дрова. Упырь нагнулся, подобрал незаметно принесённый накануне кожаный мешочек, вытряхнул содержимое на ладонь и сдул на спящую Айрин. Тончайшая пыльца на миг сверкнула в воздухе алмазной пылью и исчезла.
– Спи, королева, – посоветовал негромко Адалин.
«Дурак», – откликнулась из мрака отрубленная голова.
***
Стоял тёмный, предрассветный час.
Омерзение пучком осоки царапало глотку изнутри. Упырь поспешил выбраться из башни до смены караула. Сонные гвардейцы клевали породистыми носами. Алебарды не спасали – парочка незадачливых богатырей отчётливо сползала вдоль стеночки в солому.
Адалин шёл по коридорам безымянной тенью. Ещё один призрак спящей Розы с туго перевитым ллакхарскими охранными чарами свитком и осунувшимся мрачным лицом.
Каменная Роза дремала в привычном облаке тревожных шорохов и скрипов. Ясновельможные предавались потаённому досугу, а слуги торопились сладить постылый труд. Фладэрик головой не вертел, но за коридорами следил пристально, выглядывал возможных наблюдателей, вроде недоброй памяти пыльного Ансэльма. Тонкогубое исчадие кулуарных войн побочные обязанности исполняло куда проворнее непосредственных, но скрытно и успешно, чем всерьёз досаждало. Упырь знал, что кастелян Розы «приглядывает» за ним, буквально чувствовал лопатками неотступный взгляд.
Про брата, к собственному вящему стыду, Фладэрик вспомнил, лишь обнаружив оного в покоях. Радэрик вновь уснул на сундуке, укрывшись не то гобеленом, не то попоной.
Поленья в очаге почти прогорели. Алые огоньки с дремотным, баюкающим треском сновали в чёрных бороздах детёнышами вёртких саламандр.
Что отрок потерялся где-то по дороге между дворами, Упырь ещё рассеянно отметил, но дальше благополучно о нём позабыл. И теперь остановился над сопящим братом, размышляя. Гоминиум пройдёт отлично. Довольная жизнью Равнсварт поулыбается невинному братишке, братишка в ответ сподобится изобразить восторг куда искреннее, чем беспутный прелагатай, вновь усвиставший в родные болота. И Величество, вероятно, очарует.
О последствиях старший Адалин предпочитал не думать и очень рассчитывал на житейскую сметку «курносой» Сэнатайн, недурно себя зарекомендовавшей. Девица ловко увлекла мальчишку, и Фладэрик всё ждал, когда до поэтического отрока дойдёт. Пусть его самого наличие невесты некогда и не спасло от чар проклятой синеглазой королевы, Упырь тешил себя надеждой, что Радэрика участь любителя болот с физиономией завзятого душегуба и манерами верстового столба таким образом минует.
Собрался старший Адалин проворно – сальная свеча не сгорела бы до половины.
Из спальни он выходил уже в дорожном платье: полотняной, укреплённой проклеенными вставками тунике с плотной шнуровкой у горла, походном кафтане, прошитом стальными квадратами клёпок в полпальца шириной, и с Позёмышем на плече. Горностай, дорвавшийся до праздной жизни, энтузиазма не выказывал и, извлечённый из-за сундука, где думал схорониться, сердито свиристел пружиной арбалета. Радэрик пошевелился под гобеленом, свернулся поплотнее и что-то неразборчиво пробормотал, но не проснулся.
Упырь забрал саблю в оплётке ножен и ремней портупеи и с сожалением покосился на брата.
Пергамент, оставленный рядом с недопитым кубком, гласил:
«Мне нужно уехать до срока. Джебрик примет тебя Близким после присяги. Будь почтителен и верен ему.
Всегда помни, чей ты сын».
К письму прилагался гостинец. Фибулу старший Адалин купил в Армандирне. Как и все продаваемые в Резном Квартале из-под полы побрякушки, подарок отличался заковыристыми свойствами. Аргвар-Торгаш божился – мало не бесценными. Сберегал обладателя от сглаза и поноса, любой вредоносной ворожбы, внушения и почему-то мужского бессилия. Над последним, многозначительно подчёркнутым чудесным свойством Фладэрик особенно умилился.
Предвкушая первую зорю в казармах, когда караул сменится, а там и сонные страдальцы разбредутся, Упырь решил поторопиться и выскочил из покоев, необдуманно резко отмахнув тяжёлой, смертоносно-бесшумной дверью. К вящему ужасу раздался гулкий удар и тихий стон. Прикрывал створку Фладэрик куда рачительнее, почти опасливо. Кастелян в расшитом кафтане распростёрся на полу без сознания с преглупым выражением постной, пришибленной физиономии. Упырь на всякий случай проверил пульс и, удовлетворённый, оттащил Аэтлире в нишу чуть поодаль от двери. С гобеленов мрачно наблюдали пыльные и злые кровососы канувших в небытие эпох.
Духа в конюшнях пришлось седлать и втихаря сводить самостоятельно. Конюхи благополучно спали на тюфяках, один любовно прижимал к груди обляпанный кровавыми слезами глиняный кувшин. Воронок издали опознал лёгкую хозяйскую поступь, навострил уши и загодя приготовился, в отличие от прочих обитателей. Когда Упырь, уже предвкушавший добрый путь и бодрых волколаков, распахнул двери стойла, пара замковых жеребчиков захрапела, ещё один поднялся на дыбы с глухим заполошным ржанием, норовя разбудить похмельных конюхов. Дух проникся общим настроением, теребил удила и скалился, но возникать активнее не рисковал.
На востоке, зловещим предзнаменованием грядущих непотребств, занималась нежная заря, красившая шапки Лунного кряжа причудливым многоцветьем. Фладэрик размял плечи и потёр застывшее лицо. Холод бодрил. Седой двор форбурга купала перламутровая дымка, пропахшая опрелым камнем. В кустах робко копошилась неопознанная живность – возможно, сонные псари, хоронившиеся здесь от прожорливых подопечных. Очередной гвардеец спал, опершись на пику. Выглядело патриотично, звучало того гаже. Хриплые рулады могли посрамить иных равнинных дударей.
Проезжая вновь опустившийся без ведома бдительно посапывавшего караула мост, Фладэрик устремил невидящий взгляд в холодную паволоку туч к северу над кряжем. Горы стыдливо румянились, небо привычно закипало непогодой. Упырь гадливо сплюнул в ров и отпустил поводья.
Каменная Роза не может стоять в вазе на столе Миридиканского дворца. Семь Ветров не хозяева тут и никогда не будут.
«Дурак, – вновь позвало из тени за плечами. – Ты мог её убить и всё закончить».
Дух шёл без указки, ровно и бойко. Предместье просыпалось. А Адалин всё вспоминал увиденное за Кромкой жуткое создание, нависшее над спящей, и Летавицу в голубом.
Утро бередило мрачную упырью долину. Долина отзывалась старческим скрипом высоких стволов и шорохом редких птиц – чёрного воронья и хриплых галок.
Есть правда, пусть и небольшая, в меланхолических побасенках рифмачей – владения Её Величества наводили смертную тоску, очарование долгого и мучительного умирания среди душных перин, шёлковых наволочек и горшков с касторкой.
Фладэрик дремал в седле, лениво отмечая запустение и общую необитаемость предместья. Омшелое, диким виноградом и плющом обросшее городище скрежетало проржавленными прапорицами и постукивало ставнями, точно зубами. Вороньи флажки висели и тут – растяжки с фигурной крашениной, задираемой сквозняками, на фоне сизых стен. Под стать скрюченным кустам и редким работягам, не разгибавшим спин с первых петухов. Заслышав издали перестук подкованных копыт по брусчатке, они и вовсе утыкались в землю носом. Только какой-то босоногий отрок оцепенело вытаращился из канавы, во всю моргая покрасневшими от бдений глазищами. Возрастом он не превосходил Радэрика, а чахлой статью и вовсе напоминал ребёнка. Плечи оттягивала книзу гружёная булыжником корзина.
Выезжая за внешние ворота, Адалин продолжал слепо таращиться над косматыми верхушками огромных сосен, исподволь обступавших коронный посад. На сердце при виде сомнительного процветания завывали воображаемые волколаки. И пацан в канаве отчего-то упрямо не шёл из головы.
«Ты мог всё закончить», – шелестела вслед Кромка голосом Ваа-Лтара.
Глава 7. Адалин
Верстах в пятидесяти по восточному тракту за густыми зарослями одичавшего и потому безнаказанно пышного боярышника, непролазного бересклета и строптивой бузины замаячили памятные, не слишком изящные, зато верные общему антуражу коронных земель стены Адалина.
Сердитые башни по углам, недоверчивый вертикальный прищур окон, двускатная крыша высокого донжона и неприветливое карканье вспугнутой вороны, кляксой размазавшейся по утренним, припыленным облаками небесам. Никакого забора, никакого сада. Стена и замковое сооружение, оседлавшее возвышенность среди лесов.
Фладэрик улыбнулся случайным проблескам воспоминаний. И тут же отогнал нарядный морок взмахом головы.
Крупная серая кладка заметно оживлялась коврами мха и пятнами курчавого лишайника.
В прежние времена, ещё при жизни Тайдэрика, поместье выглядело иначе. На дворе вечно отсвечивали динстманны при оружии и знаках рода Адалин. Сновали проворные отроки и челядь. Отец привечал вассалов и баловал милостями слуг, а вот Фладэрик, оказавшись в роли хозяина, распустил всю свору к ляду. Оставил самый минимум, присутствия которого теперь не наблюдал. Надо было видеть недоумение старого кастеляна. Ойон чуть не плакал и смотрел, точно на завтрашнего покойника. Сразу, как поленница иссякнет, а крысы в подполе голодный бунт поднимут. Что, при известной житейской сметке запасливых пращуров беспутному наследнику не светило при всём желании.
Адалин строили три с половиной столетия назад, когда память о войне ещё была свежа, а подданные успешно симулировали признаки рассудка. Громоздкое исчадие инженерного гения прошлого вполне годилось, скажем, держать круговую оборону десяток-другой вполне благополучных зим. А то и организовать небольшую державу на автономных от короны началах. Если против чародеев Её Величества, Лучистых и динстманнов выстоять и с соседями, вроде Джебриков, договориться. Упырь ради развлечения прикинул шансы. Нет, противостоять Айрин и Канцлеру Долины так – просто бесполезно. Замок Кэрдзэнов сгорел дотла, хоть не был даже близко деревянным.
Фладэрик придержал коня на заросшей лопухами и колючей ежевикой подъездной лужайке. Звенели трензеля. Дух недоуменно заплясал на обомшелых, а где-то и расколотых камнях. Глухому цокоту хором воплениц вторило ленивое, страдальческое эхо. Адалин спешился, со всё возраставшим любопытством через плечо разглядывая отчий дом. Замок насупился в ответ и тихо шелестел едва зазеленевшими ветвями молодых кустов. Ни тебе ржания из конюшен, ни птичьего воркотания, ни лая, ни других привычных шумов. Лишь тихий, вкрадчивый шёпот хвойных крон вокруг и сквозняка, петлявшего меж башен.
Тайдэрик держал голубятню и, разумеется, кречатню, потому дремотное безмолвие теперь насторожило. «Лесная благодать», – подумал Фладэрик ехидно. Почти слышно, как ветшает фамильное добро за толстыми стенами, да захороненные предки разлагаются. Упырь пожалел, что не навестил межевой острог.
Нехорошее предчувствие прокралось исподволь, стоило лишь подобраться к монолиту забранных железом врат. Двор пах необетованно, а из дверей повеяло стужей катакомб.
Размышляя о превратностях судьбы и каверзах истории, Упырь брёл в пыльных сумерках и не замечал отсутствие огня. Память услужливо дорисовала недостающие детали. В каминном зале, где раньше они с отцом попивали подогретое вино после зимней охоты, висела ватная, простёганая запустением тишь. Очередные двери с грохотом захлопнулись, и Адалин не удивился бы, лязгни за спиной упавшая в пазы перекладина. В жерле исполинского камина, на сундуках и гобеленах висела клочьями густая паутина.
К родовому замку Упырь питал потайную неприязнь и после смерти отца благополучно пустил хозяйство на самотёк, а младшего брата отправил в Стударм на полный пансион. Оставленные присматривать за имуществом слуги, очевидно, разбежались. Странно, что не прихватили того имущества на память. Фладэрик задумался, что приключилось с преданным Ойоном.
Пал жертвой, защищая хозяйское добро?
К ветшавшему жилищу Адалинов не проявили интереса и бродяги, охочие до заброшенных домов. Выцветший, точно позабытый на припёке гобелен, обескровленный замок дремал в тенетах расплодившихся пауков. Гуинхаррэн не лукавил: род Адалин почитался одним из знатнейших в долине. Повеселел бы Корсак, узри их фамильное гнездо в столь жалком состоянии.
Упырь чуял горьковатый, тлетворный дух затхлого подвала, купавший залы некогда роскошного жилища.
Сколько прошло лет с тех пор, как под этими сводами последний раз звучала речь: сдержанно перекликались ли то слуги, возглашали здравицу динстманны или бранились Хозяин со своевольным, непослушным первенцем?
Фладэрик направился прямиком к лестнице. Портрет отца мрачно взирал на пришельца из-под пыльной вуали. Суровое лицо, тугое сплетение углов и теней, неодобрительно хмурилось. Но Адалин знал, что это лишь игра воображения, и безутешный папенька из пыльной рамы, просвечивая потрохами, не полезет, как ни фантазируй. Ибо согласно доброму миридиканскому обычаю по смерти был сожжён и обрёл упокоение.
«Помни, чей ты сын», – советовали брату выведенные по пергаменту строчки. Себе Упырь тоже иногда повторял эту фразу. И неизменно вспоминал обезображенное лицо с выжженными глазами, отрезанными ушами и порванными ноздрями. Лицо сгоравшего отца. Ллакхарам нечего делать на землях Багрянки, а если пожалуют, отведают навьего гостеприимства. Пусть даже против воли расставшейся с рассудком королевы.
Наверху Фладэрик привычно повернул направо, не удостоив взглядом ни отцовский кабинет, предварявший хозяйскую опочивальню, ни женскую, давно пустовавшую половину. Угрюмо проскользнул в побочную анфиладу, где располагались их с братом покои. Толкнул приросшую к косяку дверь. Характерный скрежет ржавым сверлом пробуравил виски. Створка оставила на каменных плитах пола чёткий полукруг.
Пыль и прах – вот всё наследие. Набитые небылицами сундуки, мешки и бочки. Сокровища, тщательно распределённые новым Хозяином и частью уже вывезенные из Долины.
Фладэрик оценил иронию момента и бухнулся на полуистлевшую кровать, взметнув столб серого тумана. Перед глазами поплыло. Бороться с одолевавшей дремотой становилось всё сложнее, хоть спать в затхлом вертепе вовсе не хотелось. Упырь нехотя поднялся на ноги, небрежно отряхнул кафтан. Не без труда распахнул первый из сундуков, выбрасывая содержимое. Отправлять братишку с его неокрепшей душевной организацией в исходящее прахом царство старины расхотелось. Старший Адалин выгреб шелка-аксамиты и достал похороненные под толщей драгоценных тряпок заговорённые ларцы.
Позади хрустнуло и заскрежетало. В темноте, среди пыльных гобеленов кто-то хоронился, разглядывал сонного прелагатая голодным, жадным взглядом.
Сиплое дыхание за спиной Фладэрика разбудило. Упырь развернулся, взвесил куль с древним барахлом в ладони и примерился для первого броска. По комнате мелькало серое пятно. Адалин выругался, отбросил не случившийся снаряд и обнажил прихваченную саблю. Лихо требовало приёма посолиднее.
Не дожидаясь, пока кромешная тварь окончательно сплетёт неприглядное обличие, Упырь отмахнул клинком, пробуя воздух, и улыбнулся. От той улыбки сельских старост хватала трясовица, а западное рыцарство, гремя доспехами, драпало впереди коней. Но лихо, чтоб его крысы поглодали, отреагировало куда спокойнее. Растопырило когтистые лапищи и застрекотало.
У твари с Кромки не было привычного лица или морды: ни щёк, ни носа. Вместо рта над шеей мехами раздувались жвала. На продолговатой сизой башке, ровно в центре горела вертикальная прорезь единственной уродливой зеницы, окружённой непрерывным танцем самоходных глазок поменьше. Они сновали в ноздреватой, прелой коже прыткими жуками и слюдяно блестели.
Фладэрик отскочил вбок, отсёк метнувшуюся нежить вдоль скользкой пепельной спины. Сталь звякнула о выгнутый хребет ударом колокола. Лихо раззявило пасть отороченным зубами жерлом и снова зашипело. Жуки-глаза с противным свистом внезапно разлетелись в стороны, серой взвесью опутали покои.
Навензы в вороте воссияли многоцветьем несущейся по небу Летавицы. Адалин отшатнулся из-под когтей и провалился в Кромку. Но не так, как бывало прежде, когда Упырь ступал на зыбкие дороги призрачного иномирья, заглядывал через границу в странную, причудливую даль за гранью яви. Сегодня Кромка обретала плоть, как в том сне, где Валтарова голова впервые нарекла его Кромешником.
Чернота шуршала растревоженным крысиным гнездовищем.
По залитым иссохшей кровью, выжженным руинам танцевало лихо. Жуки-глаза бежали по камням, по провалившимся аркам и переходам. Фладэрик завертел саблей, подступился к твари, полоснул по выпуклому бельму. Оказавшийся в другой руке подсвечник с иглой ударил бестию в висок и глубоко засел в треснувшей кости. Нежить взвыла, распялив четырёхгранный рот. Вой превратился в вибрирующий призывный визг. Но Адалин уже занёс саблю для нового удара. Одним движением смахнул с костлявых серых плеч страшную башку и резво обернулся. Он чуял приближение нового врага. И глаз.
Запустни частенько избирали обиталищем ветшавшие долинные постройки. Добротные, просторно-путанные, покинутые из-за дурных воспоминаний, а лучше –родительских проклятий. Особенно когда владение пустует пару-другую дюжин лет.
Не обладая собственным обличием, эта тварь принимала любую форму, не гнушалась личиной безалаберного хозяина или сродников. А жрала, не брезгуя, всё, что убежать не успевало.
Фладэрик прищурился, покрепче перехватил замаранную чёрным саблю. Запустень и лихо. Чудесная компания, радушный, ласковый приём.
Гость с Кромки вне всяких описаний, гадостный, как опарыш в киселе, выпрыгнул из тьмы.
Отдалённо, как мухоморный морок – привычную реальность, сейчас он напоминал медведя. Безобразно раздутого, не одну зиму коротавшего на дне ядовитых топляков Хмури, косолапого четырёх аршин в холке.
Упырь сплюнул прилипшую поперёк рта прядь и жестом поманил нежить.
Существо прыгнуло, щёлкнуло зубами в пяди от лица, взмахнуло лапами. Адалин вовремя отшатнулся, перескочил в очередную рухнувшую арку, приложился плечом в изъеденную ветрами стену. Запустень прыгнул следом. Длиннющие чёрные когти, кошмар цирюльника и мечту древодела, Упырь отбил клинком. И снова отскочил. Обезглавленное лихо слепо шарило костлявыми лапищами в камнях, тщась отыскать башку. Фладэрик заметил, что его глаза собрались муравьями вкруг истекающего чернотой обрубка нечистой плоти, приподняли его и понесли прочь.
Запустень взвыл и попыталась ухватить прелагатая жёлтыми зубами. Упырь увернулся. Тварь подскочила, на лету меняя облик. Кувыркнувшись, спружинил в стену тощий, хромоногий и плешивый тип, которого Фладэрик не узнавал.
Лихо, наконец, схватило беглую башку и кое-как приладило на место, прыгая на суставчатых ногах, как акробат-канатоходец.
На алом небе полыхнули первые индиговые вспышки. В руинах загорелись изумрудные огни. Упырь заметил, как сползаются из дымчатых теней уродливые подобия изломанных фигур. И выругался.
«Ты теперь Кромешник, – напомнил ядовито Валтар, задумчиво пощипывая лютню под одной из арок. – От судьбы не убежишь… Взгляни, на что теперь похож твой Адалин».
Морок лгал. Не Адалин лежал здесь в руинах. Какой-то некогда прекрасный замок, сложенный из алебастра, украшенный резьбой, укрытый пологом истлевших цветов и виноградных лоз. Сгнивший остов сказочной обители из сна.
Здесь пахло ландышами, мёдом и осокой.
Фладэрик вскочил на парапет и огляделся в поисках врага. Тварь прыгнула на стену, всадила когти в ажурный столб, замешкалась на толику мгновенья. Адалин, не размышляя, рубанул чудовище наискосок через плечо и спину, рассадил до поясницы, снёс голову. Граница расступилась с треском, выпустила в привычный мир. Упырь неловко приземлился в водопаде чёрных брызг на пол разгромленной опочивальни. Лихо с шипением отползало в угол. Остатки запустня шлёпнулись на пыльную кровать парящими на холоде кусками.
Старший Адалин сорвал с груди один из периаптов и швырнул в уродливое одноглазое злодейство. Тварь полыхнула чёрным. Запахло пылью, скисшим молоком и серой.
Фладэрик отёр предплечьем лоб и рухнул прямо в лужу чёрной крови. Седая пыль кружилась мотыльками, с потолка планировали пух и перья вспоротых перин. Упырь закашлялся, раскинул гудящие от напряжения ноги, упёрся в опрокинутый сундук подошвами сапог. Белая руина с Кромки не шла из головы, баюкала соловьиной трелью. Но и запустень, и лихо с ползучими глазами, и разрушенная красота таяли, как дым.
Остался только звон разбитого стекла.
***
Над выцветшим в ночи, поблекшим, одичалым садом перекликалось сварливое вороньё, и ветер, подвывая в тон, носил оборванные, ломкие листы. Сухие ветви в косах мха ворчливо скрежетали.
А ведь Упырь успел забыть…
Здесь, за заросшим буреломом, некогда благоухавшим чубушником, цветущей в червень81 вишней и яблонями, за рухнувшей беседкой в кружевах ржавой обрешётки и выродившегося винограда, из-под намётов многолетней прели торчали расколотые камни древнего буёва. Князь весть, кого тут хоронили. И кто хоронил.
Местные развалины напоминали менгиры и дольмены Голоземья.
Фладэрик обвёл ленивым взглядом скрежещущую округу. Могильники чернели обомшелыми боками, изъязвлённые произвольными отверстиями, погрызенные и зализанные прихотливой непогодой, в наростах лишайников и космах седых трав. Упырь понятия не имел, зачем припёрся сюда среди ночи. И, задрав голову, попробовал определить час.
Не тут-то было.
С небес, прямиком из пышных, напоминавших жатый шёлк монарших простыней туч брызнуло багровым. Не молнией или заклятьем. Огонь полился жалящим дождём, сперва свечными язычками, трепещущими искрами, шипящими на влажном валежнике и отсырелых стволах, а там, разойдясь, лёг сплошной стеной, вмиг иссушил и сад, и полусгнившие захоронения.
Фладэрик шарахнулся из-под палящего покрова, упал в тени беседки, судорожно отполз от рыжих шлей, полосующих окрестность. Бересклет и чёрная осока занялись мгновенно. С противным треском, раскаляясь, проседали древние дольмены, оглушительно шипя, кренились обгоревшие стволы. Упырь так ошалел, что позабыл все ругательства.
Из сплошного огненного зарева, рыча и подвывая, полезли чёрные создания, какая-то изломанная, ирреальная жуть, имевшая столько же общего с человеческими очертаниями, как мирный волкодав с рехнутой мантикорой. Разевая пустые рты, создания выламывались из-под земли и огрызались, беспорядочно наскакивали друг на друга, бежали сквозь огонь.
Адалин уткнулся спиной в проржавленную обрешётку, судорожно зашарил у пояса в поисках сабли. Он всё отчётливее ощущал страшный жар ревущего, неумолимого огня и тошнотворный смрад гостей. Когда первая, будто облитая смолой, тварь выскочила из огня, Упырь успел лишь с хрипом захлопнуть онемевший рот, куда-то выпадая. Да так удачно, что проснулся.