Шивон молчит. Она как будто полностью поглощена мелодией. Силуэты гостей стали размыты, всё слилось в единую тёмную массу. Пространство сжалось.
Он чувствует тревогу, будто теряет что-то важное, что необходимо поймать прямо сейчас, не упустив момента. Но он лишь наблюдатель.
– А вы, госпожа Коттон? Уверен, вы умеете создавать ещё массу всего, помимо музыки?
Она поворачивается к нему и улыбается, он отчётливо это видит, полагая, однако, иллюзией.
– Я женщина, господин Форальберг. Всё, что мне необходимо создать, это удачный брак.
Шивон опускает крышку пианино и собирается уходить. Он слышит её смех – она смеётся над ним. Пусть уходит, пусть уносит с собой весь холод, что расточает вокруг себя, забирает до капли. Всё плывёт, растворяется, как будто засасывается в воронку, в водоворот посреди странной реки событий. Он слышит звон стекла – кажется, одну вазу всё-таки разбили.
Конмаэл дёрнулся и проснулся. Нестройные границы сна поплыли прочь, медленно высвечивая из-под стен красивой приёмной залы особняка грубую кладку крепости. Некоторое время Конмаэл лежал, глядя в потолок, пытаясь понять, почему память предложила ему этот вечер, этот островок жизни, когда-то случавшейся с ним. И почему эта девушка? Но с удивлением он ощутил себя спокойным и удовлетворённым, словно отдохнувшим сверх меры. Потом он поднялся, умылся, привычно намочив ворот рубашки, и облачился в офицерскую форму. Любой сон в итоге выскальзывает из рук, и единственное, за что можно ухватиться, – хорошо выполненная работа.
Через несколько дней Конмаэл задумал проинспектировать Игнота и Томаша вместе со стариком Ароном и вызвался пойти с ними к ангару за крепостью. С лёгким недоумением он обнаруживал в себе любопытство к своим обязанностям. Ему необходимо было знать, как всё устроено и что собой представляют люди в его бригаде. День выдался облачный и уже по-настоящему зимний, земля успела промёрзнуть, изо рта валил пар. Двое солдат молча приветствовали своего командира за воротами крепости, старик Арон, взглянув на Конмаэла, скривился, что-то промычал себе под нос и подхлестнул костлявых мулов. Телега с тремя телами угрожающе зашаталась и медленно тронулась. Действо напоминало похоронную процессию. Солдаты угрюмо шли за повозкой, их командир замыкал строй. Деревянные колёса скрипели, порождая странную, чуждую слуху мелодию. Изредка подавали голос мулы, Арон плевался и непрерывно что-то бубнил. Телега подскакивала на каждом ухабе – снег ещё не успел плотно заполнить собою ямы, и дорога была испещрена рытвинами, как после бомбёжки.
Спустившись с холма, они свернули с центрального тракта на боковую дорогу в поле, ещё более неровную, и вскоре оказались перед ангаром. Арон загнал телегу внутрь.
За дверями не было ничего, кроме двух печей, трубы которых уходили в крышу, и огромной кучи угля у стены. Ветер гулял по углам ангара, но воздух здесь всё равно был спёртый. Свет поступал лишь из больших длинных окон под потолком. Какое-то таинство должно происходить в таком месте, как это, что-то, внушающее первобытный трепет и причиняющее боль. Конмаэл чувствовал лишь напряжение.
Томаш и Игнот принялись за дело – сгрузили умерших и уложили в печи: двоих на разные ярусы одной, третьего – в другую. Одежды с них не снимали. Солдаты взялись за лопаты, торчащие из угольной кучи, и стали перебрасывать топливо туда, где оно будет питать голодное пламя. Никто не произносил ни слова.
Конмаэл стоял в углу ангара. Его замутило от запахов, от той картины, что он видел, и от той, что воображал, – она станет реальностью совсем скоро. Тела казались манекенами, синюшно-восковыми, и он почувствовал на ладонях холод их кожи, вспомнив, как ему пришлось грузить убитых в свой первый день. Это ощущение намертво прилипло к его рукам, и он стоял сосредоточенный, шевеля и подёргивая пальцами, пытаясь стряхнуть с себя эту память.
Арон выгонял мулов наружу, когда у входа послышалась какая-то возня.
В ангар зашёл Кит Мэри, таща за собой прицеп, в котором было ещё одно тело.
– Подожди-подожди! Вот ещё, примите в компанию, бедняга в камере преставился. А, капитан, здравия! Ну и погодка сегодня! Ух, зима у порога стоит да в двери стучит!
Белокурый великан запыхался, раскраснелся, но выглядел, по своему обыкновению, довольным. Не успел он подкатить прицеп к Игноту, стоявшему у печи, как рядом с телом вырос вдруг оживившийся Арон. Глаза его разгорелись, рот был полуоткрыт. В состоянии явного предвкушения он потянулся руками к телу покойного и стал шарить по его одежде – по карманам и вдоль корпуса, будто ища нечто ценное. Офицеру стало невыносимо противно, захотелось пристрелить этого калеку на месте.
– А ну, отставить! – рявкнул Конмаэл, и от неожиданности вздрогнули все, кто был в ангаре. Его голос пронёсся резким эхом по стенам.
Плешивый старик уставился на него непонимающим гневным взглядом. Ему было неведомо, почему нарушили его славный обычай, но руки он убрал.
– Арон, убирайся отсюда! А вы продолжайте свою работу.
Проходя мимо Форальберга, старик злобно зашипел, и Конмаэл подумал, что сейчас он на него набросится и укусит, как дикая обезьяна, но тот прошёл мимо и скрылся за дверями.
– Он всегда так делал, командир Конмаэл, – обиженно протянул Кит Мэри.
Лейтенант поморщился, вновь услышав от подчинённого своё имя, но оставил это без внимания.
– А теперь не будет. И я приказываю вам пресекать подобные мерзости. Эти люди заплатили жизнью за свои преступления, и теперь всё, что при них, вместе с ними и исчезнет. Ясно?
Солдаты промолчали. Игнот и Томаш – в силу своей замкнутой внутренней системы, Кит Мэри – потому что понурился и смотрел виновато, для него этого было достаточно.
Конмаэл мог смириться со всем, что происходило вокруг, пока оно было частью большого механизма крепости, но эта шестерёнка была лишней – уродливой, нескладной, хоть и подходящей по размеру, но насквозь прогнившей. Такое он был намерен выкидывать прочь. Быть может, стоит выкинуть Арона целиком, со всеми его непонятными шестерёнками.
Солдаты развели огонь и закрыли печи. Где-то внутри потрескивало, разрасталось невнятное гудение.
– Всё, – глухой голос Томаша шёл откуда-то из глубин его желудка. – Долго топиться будут, часа три в общем. Что останется – в поля, оно уже неважное.
Офицер кивнул, не отрывая взгляда от дверцы печи. За ней неровно полыхало. Вот и всё – скоро они обернутся прахом, и никто не вспомнит, что жили на свете такие существа. Конмаэлу не было интересно, кем они были и что чувствовали, что сделали за свою жизнь. Они горели там, как горят дрова, отдавая себя вечности без всякой цели, просто растворяясь прочь из реальности. Он не чувствовал ничего, сознавал только тщетность бытия. Был человек – нет человека. А человек ли? Был ли?
Ход его мыслей прервал Игнот, который подошёл почти вплотную к печи. Он потёр ладони и вытянул руки перед собой. Подошли погреться и остальные. Душно запахло дурным.
– Заканчивайте и возвращайтесь в крепость, – бросил Конмаэл и, развернувшись, вышел за скрипучие двери ангара. Арон уже угнал мулов.
Уходя прочь по дороге, Форальберг спиной чувствовал чёрный дым, взвивающийся к небесам. Матей говорил, что, если их сжигать без одежды, дым почти белый. Их уход чернит форма, принадлежность, ярлык врага. Впрочем, пустое. Он не видел в происходящем справедливого торжества правильной жизни над неправильной. Убийство стало для него механическим действием. Рука вскидывает винтовку, глаз прицеливается, палец спускает крючок. Был человек – нет человека. Он просто руководит этим механизмом. Чёрный дым – вот единственная реальность.
По дороге к холму медленно карабкались два грузовика, издалека было слышно их рычание. Прибывали новые пленные.
Бригада лейтенанта Форальберга встречала их у внешних ворот крепости: дальше машинам было не проехать. Кит Мэри в нетерпении топтался на месте и вытягивал шею, рассматривая приближающиеся грузовики. Матей вяло прислонился к стене и жевал какую-то прошлогоднюю соломину. Машины поднимались медленно: накануне крепко подморозило, и на рассвете солдатам пришлось посыпать дорогу песком. Конмаэл равнодушно глядел на тракт сквозь звенящий прозрачностью воздух.
Наконец грузовики добрались до ворот крепости. Остановились, заглушив моторы, и вокруг них тотчас выстроились полукругом солдаты с винтовками. Конвоиры стали выгонять людей из кузовов на хрустящий снег, один отдал Конмаэлу поимённый список прибывших. Пленных выстроили в две шеренги. Чуть больше двадцати человек. Немного. Но майор Таубе говорил, что и рекрутов на новый курс обучения прибудет меньше обычного. На фронте затишье, а людские ресурсы предсказуемо истощаются.
Прибывшие были непохожи на тех, кого Конмаэл наблюдал по ту сторону тюремных решёток. Эти оказались полны жизни, от них пахло порохом, а не гнилью подземелий. От кого-то разило бунтом, сдерживаемым нацеленными винтовками, от кого-то страхом, но и этот страх был живее всего, что витало по коридорам тюрьмы. В их глазах ужас ещё взрывался с недюжинной силой, а не вяло тёк, как у тех, глубоко под крепостью. Но это пройдёт.
Конмаэл с размеренностью командующего расхаживал перед строем. Грязь, раны, ссадины. Взгляды полны живой ненависти. Ни одного офицера – все для нижнего уровня.
– Приветствую вас. Я лейтенант Конмаэл Форальберг. Вы были захвачены в плен и осуждены за военные преступления против нашей страны. Вы не подлежите обмену и не можете вернуться домой никаким иным способом. Вынужден сообщить, что эта крепость – ваше последнее пристанище. Если война не закончится раньше.
Тишина. Люди не реагировали.
– Сержант Разин!
– Да, господин лейтенант.
– Распределите пленных по небольшим группам. Всех первым делом в медпункт – помыть, перевязать. Затем накормить как следует.
Матей выплюнул соломину и непонимающе захлопал глазами:
– Зачем это?
Конмаэл сжал зубы в попытке унять раздражение. Он подошёл к сержанту вплотную и тихо сказал:
– Они устали. Офицеры перед прибытием к нам гостят в госпиталях. Эти же попали сюда сразу после захвата. Они внутри что сжатые пружины, и прежде их следует распрямить. Людей для расстрелов у нас не так много, и я не хочу, чтобы они массово умирали или убивали себя в камерах сразу по прибытии. Дай поблажку, и пусть после сидят тихо.
Сержант хмуро пощипал себя за рыжий ус.
– Как прикажете, господин лейтенант. Только вот…
– Куда?! А ну, стоять!
Среди пленных возник переполох. Конмаэл не сразу понял, что происходит.
Один из них, растолкав остальных, ринулся прочь от грузовиков и устремился к дороге, но конвой тут же схватил его. Пленник упал, солдаты стали яростно бить его сапогами.
– Отставить! – рявкнул Конмаэл.
Беглец лежал, поджав под себя ноги и обхватив руками голову. Он дрожал.
– Его погнал страх. Он понял свою ошибку. Понял же?
Лейтенант не получил ответа. За спиной раздалось несколько выстрелов.
Когда Конмаэл обернулся, он увидел дымок, струящийся из солдатских винтовок, и двух пленных – они корчились на земле в разрастающихся пятнах крови. От алых лужиц шёл пар.
– Кинулись на нас, господин лейтенант, точно собаки бешеные. Что же нам оставалось делать…
В воздухе повисла растерянность. Раненые стонали, остальные пленные стояли смирно, боясь пошевелиться. Солдаты выжидающе замерли, глядя на молодого офицера.
У Конмаэла вдруг разболелась голова, и шея словно одеревенела. Он отошёл чуть в сторону и отвернулся, долгим взглядом заскользил по лесу и полям на горизонте. Всё идёт неправильно. Они должны были принять людей, осмотреть и залечить их раны и после этого отправить пленных в заточение. Без потерь. Одного он не учёл: с этой стороны решётки живёт и всегда будет жить надежда, если не на свободу, так хотя бы на смерть по собственному выбору. Конмаэл устало потёр переносицу. Ему нужно вернуть контроль над механизмом. Он вытащил из кобуры пистолет. Молча приблизился к умирающим, двумя выстрелами прекратив их страдания. Гул разнёсся вдоль крепостных стен. После подошёл к тому, что пытался убежать, отвлекая на себя внимание конвоя. Он по-прежнему лежал, наблюдая за происходящим.
Лейтенант не знал, как поступить. Руки у него дрожали, пистолет налился тяжестью десятка ему подобных. Форальберг чувствовал, что проигрывает, но не знал в чём.
– Когда вас захватывали в плен, вы могли выбрать смерть. Но не сделали этого. Когда вас везли сюда, вы могли попытаться сбежать, но не сделали этого. Почему здесь? Это не поступок, это вызов смерти. Вы хотите сами контролировать её приход? Ты хотел умереть?
– Я хотел убежать, – с вызовом ответил пленный.
Конмаэл отстранённо кивнул. Он старался не смотреть в глаза лежавшему. Механизм должен работать. Он выстрелил человеку в голову, тот откинулся на спину и сразу же умер. Несколько нетерпеливых ворон сорвалось с веток, гул снова опоясал крепость.
– Вы больше ничего не контролируете. Сержант Разин, будьте добры исполнить приказ, который я отдал ранее.
– Слушаюсь, лейтенант.
Дальше всё происходило в полном молчании, а для Конмаэла будто в тумане. В ушах у него шумело, он дрожал, но изо всех сил старался держать себя в руках. Он не сразу попал в кобуру, убирая оружие. Живот крутило.
Солдаты под руководством Матея разделили пленных на группы и увели их в крепость. На земле остались три тела, под которыми растеклись алые пятна. Красивый узор на снегу.
К нему подошёл Кит Мэри, осторожно, насколько позволяла его великанья поступь.
– Всё хорошо, лейтенант Конмаэл. Это всё хорошо вы сделали, господин, такая работа. Не всегда нравится. Но это ж работа, не свадьба, не обязательно должна нравиться.
Форальберг с удовольствием бы врезал сейчас этому настырному рядовому, но у него не было сил.
– Кит, поди скажи Арону, чтобы прибрал здесь. И сам ему помоги. Распорядись, в общем. Знаешь, что делать.
Тот энергично закивал. Конмаэл направился к себе в комнату, не замечая никого вокруг. Нужно написать о случившемся, составить отчёт, объяснить недостачу пленных по списку. Он всё уладил, механизм вновь будет работать как должно. Но он никак не мог избавиться от нависшего чувства поражения. Знать бы ещё, в какой игре он проиграл.
Сознание проносится мимо него. Весь мир сейчас – движение, и нет ни звука, ни голоса, он лишь знает, что мчится вперёд, а вокруг мерцает нечто непонятными цветами. Он слышит ржание. Он понимает, что едет верхом, сжимая ногами округлые бока животного. Конь везёт его, будто скользя по воздуху, плавно и ровно. Вдруг мир останавливается. Он стоит на тропе посреди леса. Бурый конь – он уверен, что это конь, – беспокойно роет землю копытом и бьёт хвостом, топчется на месте. Чего-то боится.
Это вполне обычный лес. Зелёные листья, тёмная хвоя. Безжизненно – не слышно птичьих голосов. Должно быть, он совсем близко к чаще.
Конь фыркает, волна ветра проходит по листве. Он чувствует холод и страх. Что-то есть в зарослях напротив, что-то враждебное. За ним наблюдают, его хотят захватить, и он знает, что не сможет с этим бороться – не хватит сил. Паника нарастает. Ему чудится, будто два красных глаза горят там, в переплетении десятков ветвей, где не может ничего быть. Конь под ним тревожно перебирает ногами: хозяин, в путь, чего ты ждёшь?
Он не выдерживает – страх становится таким сильным, нужно убежать от этих глаз. Он крепко бьёт животное по бокам, то срывается с места. Он чувствует, как в ушах свистит ветер. Ветви хлещут его по лицу. Быстрее, ещё быстрее! Беги от себя! Убежишь ли?
Его сердце, лёгкие и прочие внутренности будто растворяются – остаётся одна лишь оболочка. Конь подпрыгивает, перелетает через ухабы и ямы, и всякий раз, как он устремляется вниз, сознание замирает, ожидая столкновения. Горло сжимает цепь изо льда, трудно дышать.
Наконец бешеная скачка заканчивается. Ушла опасность. Лес вокруг него редеет и светлеет, с неба далеко вверху проливается солнце.
Он слышит вдалеке охотничий рожок, следом лай собак. Так вот он где. Вероятно, всадники загоняют лис.
Ему стало спокойно. Он убежал из зловещей чащи и теперь ведёт коня шагом по безопасной траве. От земли пахнет сыростью, и листва на верхушках деревьев начинает желтеть. Должно быть, август. Он не желает догонять охотников, ему никогда не нравилась эта забава. Лучше смирно идти по лесу, впитывая тишину и покой. Когда ещё такое случится?
Путь ему преграждает ручей. Вода бежит быстро, и нет ни брода, ни мостика поблизости. Под прозрачным потоком видны камни – коричневые, зеленоватые, белые. Они как будто перемещаются по дну, живут своей жизнью. Или это вода двигает их?
Он слышит стук копыт другой лошади. Знакомый голос вторит этому звуку:
– Не ожидала встретить вас на этой тропе, господин Форальберг.
Он оборачивается и видит Шивон. Строгим изваянием держится она в седле, на щеках румянец – она только что гнала свою серую лошадку.
Он не понимает, зачем она здесь, но улыбается.
– Вы тоже имели неосторожность вторгнуться в гармонию моих ожиданий, госпожа Коттон. Я оставил охотников в стороне, но, похоже, по этой тропе путь заказан.
Шивон подводит свою лошадь ближе, смотрит на ручей. Его конь презрительно фыркает.
– Вижу, вы не большой поклонник охоты?
Бегущая вода ловит свет солнца и, отражая его, подсвечивает её лицо. О, если бы её здесь не было! Он хочет отвернуться, не смотреть на неё, но не может сделать над собой усилия.
– Совсем не поклонник. Однако ответить отказом на приглашение господина Блажевского я не посмел. Но что вы здесь делаете?
Она не отвечает, разглядывая противоположный берег. Оборачивается и смотрит на него так, будто видит впервые. Её глаза сияют, и он может поклясться, что лишь в эту секунду она захотела увидеть его.
– Обставляю вас в скачках, господин Форальберг.
Она пришпоривает лошадь, и та с готовностью прыгает в ручей, разбивает копытами воду. Брызги разлетаются во все стороны, создавая радугу, окатывают всадницу до самой головы. Она устремляется вперёд, вот она уже на том берегу и, лишь раз обернувшись напоследок, со смехом исчезает среди деревьев.
Конмаэл восхищён и раздражён. Его дразнят, как школьника, но сопротивляться он не в силах. Он гонит коня к воде, тот, противясь, почти встаёт на дыбы, но он умело его осаживает. Вперёд!
Он не ощущает на себе брызг, но слышит, как конь топчет воду, шумно взбивая её почти что в пену. Он чувствует сопротивление ручья – ему трудно двигаться, как будто это густой кисель. Вода окрашивается в сиреневый и затягивает их обоих. Вдалеке слышится смех Шивон.
Сделав усилие, он будто одной своей волей вытаскивает коня из загустевшей воды и уже готов начать погоню, но замечает на дороге человека. Тот сплошь в лохмотьях, в которых угадываются остатки офицерской формы. Глаза незнакомца закрыты, лицо залито кровью. Он протягивает к нему руки, подзывает и ждёт. Конь снова начинает беспокоиться. Незнакомец поднимает веки, и Конмаэл видит его глаза, горящие красным. Паника охватывает Форальберга.
Он пришпоривает коня так сильно, как только может. Он должен догнать Шивон – это всё, о чём ему следует думать. Животный страх волнами гуляет по нему, мешает двигаться, но конь знает, что делать. Он разбегается и скачет мимо жуткого незнакомца, оставляя этого кровавого монстра позади. Конмаэл чувствует, как по спине и груди течёт горячий пот.
Лес сгущается вокруг него. Он должен, должен успеть выбраться, прежде чем деревья сомкнутся. Тропинка становится всё уже, чёрные ветки тянутся к нему, будто пытаются ухватить. Впереди виден просвет – успеть бы!
Последний рывок – и конь выводит его к открытому лугу. Лес исчезает. Невдалеке высится поместье Гая Блажевского. На дороге его ждёт Шивон – она уже спешилась и теперь нежно треплет гриву своей лошади.
Она никогда не узнает, что он только что пережил.
– Вы не смогли меня догнать. – Она победоносно улыбается. Или ему это только кажется? Он избегает смотреть ей в глаза – он боится, что они засветятся красным.
– Вы не дали мне ни единого шанса, госпожа Коттон.
– Вы о нём не просили.
Её холодность остужает страх, и он наконец понимает, что опасность миновала.
Ясное небо и плотный солнечный свет вокруг, луг полон последнего цвета перед осенью. По кромке растут высокие маки, склоняя перед путниками алые головы. Разве они не должны уже отцвести? Лошади задевают копытами некоторые из них. Соцветия тут же рассыпаются серым прахом.
– Вы давно гостите у своего дяди? – спрашивает он, окончательно придя в себя.
– Несколько месяцев. Мой отец управляется с одной из дальних колоний. Там весьма жаркий климат, и незнакомые нашему обществу болезни расцветают в нём. Это опасно для организмов, к ним непривычных. Моя мама скончалась от такого недуга, и папа решил отправить меня домой, чтобы не испытывать судьбу.
– Соболезную вашей утрате.
Он идёт с ней рядом. Момент её слабости придаёт ему уверенности.
– Благодарю. Она была чудесная женщина, моя мама. В своё время ей предлагал руку и сердце младший брат короля.
– Уверен, она была исключительной, госпожа Коттон.
– Так и есть. Ведь она отказала представителю королевской фамилии и вышла замуж за моего отца.
Он смеётся. Ему легко.
– Должно быть, тут вмешалась любовь.
Шивон останавливается и смотрит на него с ледяным презрением. Его обдаёт темнотой.
– Я совершенно ничего не знаю о любви, господин Форальберг. Кроме того, что она прочно закрепилась в романах и легкомысленных умах, их создающих и потребляющих.
Конмаэл не подаёт вида, что его задевает перемена тона.
Они подходят к поместью.
– Вот мы и пришли. Думаю, остальные ещё не вернулись с охоты. Вы останетесь на ужин? – Она смотрит на него так, будто ответ на заданный вопрос её совершенно не интересует. – Впрочем, вы останетесь, обязаны остаться. Я требую этого на правах победителя. Вы проиграли, господин Форальберг.