Каверна

Тем более что это вписывалось в общую картину общественной нагрузки.

Коробка в основном пустовала. Так как желающих класть в неё было меньше, чем брать. И я никак не мог привить больничным постояльцам простую истину – чтобы что-то взять, надо что-то дать.

Большинство, когда пробухивали и прокалывали свои пенсии, про «котёл» не вспоминали. Непреодолимое желание прокайфовать свои кровные порождало вспышку независимости и гордыни. Но когда кайф проходил и наступало похмелье, отходняк, депрессия, тогда память возвращалась. Они находили меня и, изобразив гримасу страдания, интересовались – нет ли, совершенно случайно, обезболивающего или хотя бы пачки сигарет?

Бывало, коробка наполнялась: сигареты, чай, кофе и даже конфеты. Кроме меня, за это беспокоились практически одни и те же люди, круг которых был узок.

Иногда я чувствовал себя дедом Морозом, когда носил сладости в детское отделение. По возможности не забывал дуротделение и наркологию. Коробка быстро опустошалась. В ней оставалась только тачковка (бумажный листок, на котором записывался приход и расход: денег, курева, чая) и пустые пакеты.

Медсёстры постоянно были недовольны коробкой, особенно старшая медсестра, Мария. При удобном случае она грозила выбросить коробку и приплетала какую-то комиссию, которая может неожиданно и непременно нагрянуть. Я уверял её, что комиссия в последнюю очередь заинтересуется коробкой. Во-первых, она заинтересуется отсутствием лечения. Во-вторых, пусть заинтересуется этим – и показал рукой на стены, которые были проедены сыростью до шпаклёвки, а где и до кирпичной кладки. Если первое Мария начинала опровергать, быстро тараторя, то, глядя на жёлтые разводы по потолку и отвалившуюся штукатурку, фыркала… и быстро выходила из палаты, держа руки в карманах халата и теребя там связку ключей.

– И так почти в каждой палате нашего отделения! – кричал я ей в след.

После такого ответа Мария долго не смотрела на коробку и не решалась ссориться.

16

Начался чемпионат Европы 2008 по футболу. Первый мой чемпионат Европы на свободе. Я поймал себя на мысли, что просидел три чемпионата Мира и два Европы. Мира: 1998, 2002, 2006; Европы: 2000, 2004.

И вот я перед телевизором.

Первую игру наша сборная позорно проиграла испанцам. Я сильно переживал во время матча. Потом ругал себя за то, что вообще чего-то ждал от нашей сборной.

Игру с греками смотреть не стал, чтобы не расстраиваться. Но когда узнал результат и посмотрел повтор забитого гола, единственного в ворота действующего чемпиона Европы, подумал – шанс выйти из группового турнира сохраняется, надо игру со шведами посмотреть.

В палате я переспорил деда и улёгся перед телевизором.

Пришла моя ненаглядная Ира и начала протестовать.

– Опять ты свой футбол собрался смотреть?! По пятому каналу индийский фильм сейчас начнётся.

– По НТВ тоже хороший фильм будет, – проговорил обречённо, пользуясь моментом, Виктор.

Я строго посмотрел на Виктора, он поёжился. – Ира, дай сигарету, – полез он за зажигалкой.

– Твои индийские фильмы чуть ли не каждый день показывают, а чемпионат Европы – раз в четыре года! – сказал я Ире, стоявшей передо мной.

– Тогда подвинься, – перелезла Ира через меня и улеглась у стенки. Немного поёрзала, пытаясь приласкаться, но, видя, что я внимательно смотрю составы соперников, присела, достала пакетик семечек из кармана, постелила газету и, со словами: «Кто играет?» – начала смачно грызть семечки.

Дед тут же протянул руку, Ира насыпала ему семечек.

– Ну всё, хватит! Дайте футбол посмотреть! – прикрикнул я на них.

Началась игра. Настрой потрясающий! Я не узнавал сборную России, со времён Лобановского наши так не бегали, настоящий футбол! При каждом голевом моменте у ворот шведов я подскакивал и тревожил Иру с семечками. Когда забили первый гол, я просыпал семечки по постели.

– Ну-у… ты с ума сошёл! – Ира стала стряхивать шелуху с халата и собирать с покрывала на газету.

Я не обращал на неё внимание, и она поняла, что это серьёзно, отложила семечки и принялась смотреть футбол.

Забежал в палату Альба.

– Ты смотришь? – спросил он удивлённо. – Я не пойму, что это?

– Давят шведов наши! Давят! – смеялся я. – Колодин молодец, как Куман лупит! Вратарь шведов потерялся!

– Вроде бы шведам наш газ не нужен? – проговорил Альба и выскочил из палаты.

Игра закончилась убедительной победой наших.

Потом была ещё более фантастическая победа над голландцами. И снова позорный проигрыш испанцам.

Ира после той игры полюбила футбол и стала интересоваться у меня правилами. Она не могла понять – почему наши не играли с испанцами, как с голландцами и со шведами? Я объяснил ей, что, когда наши опозорились в первой игре с испанцами, те отсыпали нашим кокаин, только с тем условием, что наши не применят его против них. Так вот, с греками наши не распробовали, но кокаин и в Африке кокаин. Со шведами им понравилось. А с голландцами – их конкретно торкнуло. И тут снова испанцы…

– Правда? – не могла понять Ира. – Я тебя серьёзно спрашиваю, дурак.

Кто может понять – что это было? По-моему, сам Гус Хидинг не понял – что это было?

Получилось так, что мы в больнице отметили бронзу нашей сборной по случаю с футболом не связанному.

С утра я поехал в город по делам. Вернулся в больницу ближе к обеду. Проходя по аллейке, заметил группу больных на краю сосновой рощи, они возились с бараньей тушей. Я поинтересовался происходящим.

– Хачик подъезжал. Барашка и пару пакетов с насущным подвёз. Пакеты к тебе занесли, – сказал Артур, сидя на корточках.

Руки у него были чуть ли не по локоть в крови, и он держал их вытянутыми перед собой, чтобы не испачкаться.

На земле лежала шкура в куче бараньей требухи. Над этим свежим ливером летали мухи. Большая муха, заходя на посадку кругами, отливала зелёным перламутром. Она садилась на кучу и жужжание прекращалось. Несколько мух поменьше тут же взлетали и устраивали над кучей круговерть. Покружившись хаотично, они приземлялись на бараньи кишки с разных сторон и сгоняли перламутрового гиганта. В эфире снова повисало жужжание.

На площадке перед корпусом собрались собаки. Разморенные июньским полднем, они дышали, вывалив языки. Некоторые чесались и зевали. Самые голодные беспокоились, бегали между людьми и принюхивались к воздуху. Они отбегали к другим собакам, как бы говоря: «Что вы сидите? Нам ничего не достанется».

Подошёл Арсен, рукава его рубашки были закатаны, руки тоже были в крови.

– Салам, – приветствовал он меня, как усталый работник. – Тенгиз, тушу отдали в столовую варить. Там котлы… всё есть. Часам к трём готово будет. С требухой возиться не стали.

– Шкуру надо будет убрать, – сказал я. – Да и ливер, что собаки не съедят.

– Дворнику скажем, уберёт.

Подошёл Киш.

– Теник, мы прикинули… лето, тепло, прямо здесь, во дворе столы поставим. Свежая баранина, сыр, зелень. Соберёмся и посидим. Нормально же будет?

– Конечно, нормально, – вмешался Арсен. – Пройдёмся по больнице, кто посчитает нужным – спустится.

– Тёма где? – поинтересовался я. – Он что говорит?

– Он тоже так считает, – махнул рукой Киш. – В одной палате мы не поместимся, а по больнице с мясом ходить же не будем.

– Правильно, так и сделаем, – согласился я.

Подошёл Малой, он прогуливался вокруг корпуса. Киш начал пересказывать наш разговор Малому.

– Ладно, – сказал я, – пойду пока.

Пройдясь по больнице, я приглашал желающих спуститься во двор на застолье.

Альба сказал, что Тёма меня искал. Мы спустились в хирургию.

Тёма был суетлив и хватался сразу за всё. Потом сосредоточился и сказал:

– Хачик подъезжал. Ну ты уже видел. Пакеты у тебя…

– Что там?

– Сигареты, чай, глюкоза… Ты занёс? – обратился он к Альбе.

Альба утвердительно кивнул.

– Так ты ещё в палате не был? – удивлённо спросил Тёма.

– Нет. Только иду.

– Ладно, тут ещё вот что… Хачик обезболивающее привёз, двадцать листов.

– Короче, Тёма, ты лучше меня знаешь – кто нуждается. Сам распорядись.

Тёма не ожидал такого равнодушия к этому вопросу и заметно обрадовался. Он стал объяснять, как хочет распорядиться барбитурой.

– Вот, вот, – соглашался я. – Тут хирургия, реанимация, всех тяжко-хворых ты знаешь, я тебе доверяю.

На этом мы и поладили. Договорились собраться внизу к трём, и я пошёл к себе.

Прибежала Ира и начала обо всём расспрашивать. Я посадил её на колени, как маленькую девочку и, расчесывая волосы, целуя в щёчку, рассказывал.

– Вы тоже спускайтесь с Залиной, девочек позови.

– Никто не пойдёт. И мы не будем вдвоём среди вас тереться.

– Как хотите.

– Ты нам мясо отложи, мы здесь покушаем.

– А то сам бы не догадался.

– Кто тебя знает, – спрыгнула Ира с колен.

Её настроение быстро менялось. Она могла ласкаться, как кошка, и тут же, если ей что-то не понравилось, становилась грубой, но не всерьёз, строя из себя горделивую амазонку.

Мы пошли на прогулку. Попутно я купил хлеб, минеральную и сладкую воду, пару бутылок водки, на случай если кто-то захочет выпить. Возвращались к больнице с небольшим опозданием, потому что Ира капризничала, хотела ещё погулять. Я объяснил, что люди ждут и без меня они не начнут. Она зашла в корпус, надувшись.

Тёплый день мироточил солнечным елеем. Природный оркестр взял мягкий мажорный аккорд. Торжеством органа отливали горы возвышенную гармонию.

Столы уже стояли. Больничный двор копошился приготовлениями. Я расставил бутылки с водой, разложил хлеб и сваленную в кучу зелень, под которой оказался сыр и чеснок.

Подошёл Даха с пакетом кефира и объявил, что сейчас сделает настоящий тузлук. Рома взял водку и, не вынимая из пакета, аккуратно поставил под лавку. Вынесли горячее мясо в большом эмалированном тазу и бульон в ведре.

– Поварих отблагодарили? – спросил я у Арсена, который устанавливал таз с мясом на стол.

– Да, они себе хороший кусок отрезали. – Он показал на посуду. – Всё чистое, столовское надо потом вернуть.

К столу, составленному из двух, собралось десятка три больных. Рома разливал водку, не вынимая бутылки из пакета, чтобы не быть наглядным перед медсёстрами, которые, безусловно, любопытствовали с окон. Пили лишь немногие, ведь большинство принимали химиотерапию. Да дело и не в этом, наркоманы морщатся при виде спиртного, а сегодня у них был удачный день и они, довольные, чесали носы.

Я сказал тост, чтобы задать тон мероприятию. Замелькали руки над столом, заработали челюсти. Баранина получилась парная, легко отходила от костей, просто таяла во рту. Пальцы после неё слипались.

Приблудился незнакомый старик. По-моему, он не был больничный житель, а подошёл к столу, отозвавшись на крик Арсена, как глашатая, призывающего всех желающих принять участие в пиршестве. Старик был скромно одет, и в седой бороде была какая-то неопрятность. Он жевал мясо, смотря в одну точку и ни с кем не разговаривал. Вид его был символичным – накормив хоть одного нуждающегося, наш стол оправдывал свое предназначение. Старик также незаметно удалился, как и появился.

Наевшись, потихоньку все стали разбредаться. Оставались несколько пареньков, начавших прибирать со стола. И свора собак, грызших кости и проглатывавших жилы не жуя. Я собрал несколько кусков в ведро из-под бульона, отдал Малому, и проследил за тем, чтобы дворик прибрали. Потом пошёл на этаж.

Заглянул в сестринскую. Там сидела Жанна и ещё несколько медсестёр.

– Что вы отмечали? – спросила она улыбаясь.

– Ничего. Люди добрые позаботились о больных, привезли молодого барашка. Вот мы и накрыли столы.

Они смотрели удивлёнными глазами.

– Такое сейчас бывает?

Я пожал плечами.

– Ладно, я так… поинтересовалась, – бросила Жанна и продолжила болтать с подружками.

Позже мы с Ирой спустились на веранду к Малому. Смеркалось, июньский вечер располагал к посиделкам. Мы принялись чаевничать на свежем воздухе.

– Ну и где твоё мясо? – спросила Ира так, будто бы не ожидала, что про неё не забудут.

Малой показал, где стояло ведро с мясом. Ира подогрела баранину на плите и поставила на стол в большой тарелке. Предложила мне, Малому, Кишу, Роме и всем, кто показывался на глаза. Мы не могли смотреть на мясо и наслаждались чаем, который хорошо утолял жажду после обильного белкового переедания.

Ира придвинула стул впритык к моему, перекинула ногу мне на колени, давая понять, что я её собственность, как любимое кресло или тёплая тигриная шкура. Ей доставляли удовольствие такие посиделки. Она веселилась и выглядела совершенно счастливой.

К Ире по-прежнему никого не подселяли, её палата была нашей спальней. Спальней молодоженов, на которых мы тогда походили. Ира даже начинала ревновать. Она ни на час не хотела выпускать меня из вида. И если не могла быть рядом, то бомбардировала звонками или смс-ками. Куда же подевалась та, которая говорила: «Вида не подам! Пройду и не замечу!»

Ире постоянно мерещилось, что я готов приударить за каждой юбкой. Она приставала, чтобы я повёл её в сад, и время от времени капала на мозги. Естественно, она узнала, что я водил туда Асю. И ей хотелось перекрыть собой всё, что можно, в том числе и это.

– Почему ты хочешь пойти в сад? – спрашивал я, когда она очередной раз донимала меня. – С Асей мы пошли, потому что негде было уединиться. А у нас палата в распоряжении. И потом, тогда была весна, цветение…

Ира не могла объяснить свои капризы, тем не менее, при удобном случае приставала снова и снова.

– У тебя сухой кашель. Какой тебе сад? – пытался я вразумить её.

Но она прижималась ко мне и ласкалась.

– Почему ты так сильно кашляешь? Металлический звон какой-то?

– Пройдёт, – отвечала Ира, – не страшно.

– Что ты сейчас принимаешь?

– Полтаблетки тубазида, таблетку рифа и антибиотик внутримышечно.

– А что так мало? Надо больше по весу.

– Меня и от этого тошнит, голова кружится. Фёдоровна уже не знает, что со мной делать.

– Тебе надо бросить курить.

– Не могу. Много лет курю.

– Я тоже долго курил. Ну и что? Бросил.

– Ну-у… – не хотела разговаривать на эту тему Ира.

– И вообще, не лезь ко мне целоваться. Сколько раз тебе говорил?! – сделал я строгое лицо. – Ты, помнится, заявила: «Я не целуюсь!» – теперь что?

– Я же тогда не знала…

– Что не знала?

Она резко поцеловала меня. – Что ты такой сладкий!

– Теперь узнала?

– Да!

– А то, что мы больные тебя не пугает?

– У меня минус. И мокрота не идёт.

– Откуда ты знаешь?

– Фёдоровна сказала. Сколько я анализов сдала, во всех минус. Так что не бойся, я незаразная, – и она снова припала поцелуем к моим губам.

Я отстранил её.

– У меня мокрота идет. Сколько раз тебе говорить? Хронический процесс. Бактериологическое оружие. Если ты не боишься, я не хочу…

– Мне всё равно! – она опять полезла целоваться.

Я стал сопротивляться, подставлял руки, отворачивал голову. Но Ира добралась до моих губ…

«Либо она круглая дура. Либо это безрассудная индийская любовь, когда за любимым кидаются в огонь, в воду, куда угодно».

Но не всё было гладко в наших отношениях. Порой Ира заставляла позлиться.

Как-то раз ближе к обеду, Ира зашла в палату, прикрыла дверь и стала смотреться в зеркало. Она поправила ресницы, покрутилась возле зеркала и повернулась ко мне с довольным лицом.

– Что это? – вырвалось у меня невольно.

– Что?.. Не нравится?

– Уходи, – сказал я резко.

– Почему?.. Что с тобой? – её довольного вида и след простыл.

– Иди отсюда!

– Не пойду, – уверенно сказала она.

– Тогда вылетишь!

– Не вылечу!

Я подскочил, схватил её за шиворот и выпихнул из палаты. Плотно закрыл дверь. Посмотрел на деда. Виктор как-то приник, глядя на эту сцену.

– Совсем обнаглела! – сказал я. – Расчувствовалась!

Дед вздохнул и поковылял на балкон курить.

Чтобы разрядить обстановку, я поехал домой. Ещё в троллейбусе, мобильник начал звонить. Я игнорировал. Ира звонила весь день. Я не хотел с ней разговаривать. Если она не слышит меня, я не слышу её.

Мамина комната своей простотой походила на монашескую келью, с той лишь разницей, что вместо икон стены были увешены картинами.

Мама вернулась с работы весёлая, много смеялась и рассказала анекдот.

Она работает няней, они ходят на прогулку, на детскую площадку, куда собираются мамаши и бабушки с детьми. Дети играют, женщины болтают. Так вот, одна бабушка говорит: «Внук пристал: «Бабушка, молись и кайся». Я думаю, откуда ребёнок знает, что надо молиться и каяться? А он не отстает: «Бабушка, молись и кайся». Капризничает: «Молись и кайся, бабушка». Что я только не передумала, пока домой не вернулись. Дома внук подбегает: «Бабушка, молись и кайся!» – протягивает dvd-диск «Малыш и Карлсон».

Я возвращался в больницу ещё засветло. Вышел из троллейбуса, смотрю, Ира стоит, вид такой, будто любимого с фронта дожидается. Лицо без макияжа, смотрит жалобно. Я пропустил вперёд прохожих, вышедших со мной из троллейбуса, и подошёл к ней.

– А если бы я не приехал или приехал бы на маршрутке?

– Тогда я бы до утра тут стояла, – сказала она, чуть не плача.

Мы пошли в больницу.

– Почему ты не отвечал? Я переживала.

– Не хотел.

– Ты иногда бываешь жестокий.

– А зачем? Ты всё равно меня не слушаешь.

– Почему?

– Сколько раз говорил – не красься как…

– Как дешёвая проститутка, – опередила она меня.

– Сто раз говорил. У тебя выразительные глаза. Можно чуточку подчеркнуть. Подвести губы. Остальное лишнее. Ты красишься, как малолетка, которая решилась в первый раз и хочет всем это показать.

Мы проходили мимо алычи, обильно усыпанной зелёными плодами.

– Сорви мне, – попросила Ира.

Я сорвал несколько крупных.

– Как ты их ешь? – меня скривила оскомина при виде, с каким аппетитом Ира жевала кислую алычу.

– Мне нравится! – ответила она, потом добавила. – Я больше не буду. Обещаю. Не сердись.

Ира взяла меня за руку и посмотрела, как провинившийся ребёнок.

– Меня удивляет, почему ты не понимаешь слов? Или ты понимаешь только крик? Но я не привык… и не хочу повышать голос. Это уже не отношения.

– Это не повториться. Я же сказала… Лучше скажи, когда мы пойдём в сад?

Я вздохнул.

– Ты хочешь в сад?

– Очень, – предвкушая что-то, она закатила глаза.

– Когда погода будет, – сказал я и посмотрел на красивый закат.

Солнце уже скрылось за горами, затягивая разлившийся по небу шлейф красно-рыжего платья. Красно-рыжий шлейф пожирала фиолетово-синяя тьма. В этой панораме затенённые холмы контрастировали с золотыми гранями снежных гор. Рваные облака переливались всеми цветами. Сойки проявляли вечернюю активность, громко перекрикивались и мелькали чёрными тенями над деревьями сада.

17

Когда выдался погожий день, мы собрались в сад на пикник.

Был конец июня и сад был другой, нежели в апреле. Яблоки завязались, трава разрослась до пояса.

Мы шли по тропе вглубь и срывали яблоки. На вкус они, несмотря на разные сорта, были одинаково кислые, некоторые лишь сильнее вязали. Сладость ещё не родилась в них, косточки были белоснежные, а на зелёных боках только намечался румянец.

Когда начали подниматься на холм, Ира стала капризничать.

– Ну… долго ещё идти? Я устала!

– По-моему, ты сама напросилась.

Ира замолчала на минуту и шла, приминая высокую траву.

– Куда мы идём? – снова заныла она.

– Ищем уединённое место.

– Хватит уже! У меня ноги болят!

Она досаждала мне больше, чем назойливые мухи.

– Ася шла за мной, как собачка, и ни разу не пикнула, – уязвил я Иру.

– Не говори мне про Асю, фу!..

Короче говоря, на холм мы не поднялись, доспорились до середины подъёма. Я нашёл раскидистую яблоньку, залез под пригнувшиеся к земле ветви, примял траву и постелил покрывало. Ветви сверху, высокая трава с земли образовывали зелёный шатер, над которым в кроне деревьев пели птицы. На покрывало заползал одинокий муравей, останавливался в раздумьях и полз дальше.

Я позвал Иру, которая стояла недовольная снаружи природного шатра. Она неловко залезла внутрь и, оглядевшись, просияла.

Если в апреле на вершине холма было господство простора, широты, то теперь это была гармония уединения, отрешения от мира. Даже при большом желании нас было не найти в этом саду. Всё внешнее устранилось… были только мы в крошечном уголке зелени.

Снаружи палило солнце, а внутри нашего шалаша была приятная прохлада. Мы наслаждались друг другом. Волновал и пьянил аромат женского тела, волос, смешивающийся с запахом травы и яблони. Ира была довольна, по глазам читалось, она испытала что-то такое, что даже не представляла. Это было что-то новое, такое простое и в то же время неповторимое, удивительное. А главное, это было её самоутверждение, что никакая другая не сможет сказать, что была со мной там, где не была она. И это, по-моему, было для Иры важнее всего остального.

Как-то мы гуляли по территории больничного городка. Халаты медперсонала мелькали, как белоснежный хлопок среди бурьяна.

– Я сейчас, подожди, – проговорила Ира и зашла в аптеку.

Она вышла с пакетиком в руках.

– Что это у тебя?

– Тест на беременность, – ответила она задумчиво.

Мы пошли дальше. Купили мороженое.

Вечером Ира опять потащила меня на прогулку. Как только мы остались наедине, она сказала, что беременна.

Я не знал, что сказать.

– Ты не представляешь, что я сегодня испытала! – говорила она радостно. – Когда первый тест показал, я не поверила. Но, когда второй подтвердился, я чуть не упала! Ты не понимаешь, что это для меня значит!

Я припомнил, что неделю назад к Ире положили сопалатницу. Женщину средних лет, казачку, из города Прохладного. Ира расстроилась, что мы не сможем больше ночевать у неё.

Потом они поругались. И всё бы ничего, обычная бабская перебранка, но эта казачка назвала Иру «бездетище». После этого Ира кинулась на неё с кулаками. На крик прибежали врачи и медсёстры. Дерущихся разняли. Казачку перевели на третий этаж, в хирургию. Иру хотели выписать, но оставили на усмотрение начмеда. Кстати, я узнал эту историю от Иры, когда она шла к Жабалиеву на «ковёр». Жабалиев посочувствовал оскорблённой, предложил написать объяснительную, на этом дело и замялось.

С мужем Ира разводилась тоже по причине невозможности забеременеть. Муж винил её, говорил: «Тебе нет смысла жить, вешайся». Гинекологи вторили мужу, мол, одной трубы нет, ясное дело.

Да, ясное дело. Для неё это было, можно сказать, второе рождение: «Дело, оказывается, не в ней! Она беременна! Она может иметь детей!»

– Ты знаешь, – говорила Ира, – я позвонила маме и всё рассказала. Она чуть трубку не выронила. Потом сказала: «Кто это такой герой?! Посмотреть бы на него!» У меня будет лялечка! – радовалась Ира. – Четырнадцать лет я не могла забеременеть от мужа. Теперь я знаю, что дело не во мне, дело в нём. Вот урод!

– Бывает так, – сказал я, – половая несовместимость. Супруги живут долго, а детей нет.

– Он-то винил меня. Я во всем была виновата.

– Да, кстати, – пришло мне в голову, – а как беременность совмещается с противотуберкулёзным лечением? Ведь химиотерапия…

– Я же не знала, что… – Ира насторожилась. – Поэтому и не предохранялась. Завтра поговорю с Фёдоровной.

На следующий день Лидия Фёдоровна, покачав головой, направила Иру на приём к гинекологу.

Мои опасения подтвердились. Врач сказал, что беременность несовместима с противотуберкулёзным лечением. И так как срок ещё маленький, нужно убирать плод. И ещё, что если она забеременела, значит, забеременеет ещё. А пока нужно поправить здоровье.

– И что теперь делать? – спросил я.

– Ничего, – ответила Ира. – Поеду домой, в Терек. Там сделаю аборт. У меня мать работала в гинекологии.

Я не знал, как реагировать и вёл себя сдержано. С одной стороны, для меня это был первый опыт: беременность, аборт и всё такое. С другой – было что-то, что тешило самолюбие, поднимало меня в моих же глазах. Женщина потеряла надежду, отчаялась, а тут появился Тенгиз и вернул надежду, смысл жизни. И сделал это простым пониманием и любовью.

В пятницу вечером я поехал домой на выходные. Как всегда, Ира провожала меня до остановки. Каждые выходные были для неё расставанием на вечность.

На следующий день она позвонила.

– Что ты делаешь?

– Дома сижу.

– Приезжай, я скучаю, – печально попросила она.

– Зачем?

– Просто.

– Что просто? Я только вчера уехал.

– Ну и что. Приезжай.

– Ладно, сейчас приеду.

– Честно приедешь?

Делать было нечего, я поехал в «Дубки». Нашёл Иру заплаканную у Залины в палате. Залина пыталась успокаивать её сладостями, как капризного ребёнка. Я посидел с ними и когда стал собираться, пошёл ливень.

Мы вышли на балкон. Ливень висел, как прозрачная ширма, за которой купалась природа. Брызги, отскакивая от перил, мочили нас. Ира прижалась ко мне.

– Я хочу, чтобы дождь не переставал.

– Почему?

– Тогда ты от меня не уедешь.

– Почему ты такая эгоистка? Мама одна тоже скучает. Она одиннадцать лет меня ждала. И теперь я только на выходные у неё, а всю неделю с тобой.

Ливень сначала стих, потом перестал. Ира пошла провожать меня. Мы шли по аллейке, пытаясь не промочить ноги.

В большой луже купались воробьи, резвясь, они ныряли в лужу и отряхивались, становясь пушистыми.

Небо поделилось на две части. Свинцовую, медленно ползущих туч. И залитую солнцем, голубую. Повисла радуга, прошила оба лоскута, как цветная нить.

Мы сидели на лавочке крытой остановки и ждали троллейбус. По дороге вдоль бордюров текли ручьи, порой они сливались в реку. Транспорт, как речной флот, нагонял волну. Иной лихач пролетал мимо и забрызгивал всю остановку.

До нас брызги не долетали, и мы отвлечено ворковали.

– Во вторник поеду домой.

– Ты отпросилась?

– Я же говорила, нас с мужем развели уже и надо бумаги привести в порядок. Потом в банк зайти. И к гинекологу. Надеюсь, управлюсь. Отпрошусь у Фёдоровны, возьму таблетки и поеду.

Я поцеловал Иру и сел в троллейбус.

Ира поехала домой, впервые с момента госпитализации. Она заметно поправилась, и врачи отпустили её. Я даже не успел соскучиться, как она вернулась. Сделала аборт и проконсультировалась у гинеколога.

После этого Ира переписала в моём мобильнике свой номер с «Иришка» на «Иринка».

С уже бывшим мужем назревали проблемы. Пропал Ирин паспорт.

– Почему ты думаешь, что это он? – пытался я разобраться.

– Он приезжал сюда, в больницу, в прошлое воскресенье, подвыпивший. В палату ко мне заходил, я его кое-как выпроводила.

– Что он хотел?

– Что этот придурок мог хотеть: «Не передумала ли я?» Короче, после его ухода паспорт пропал. Он взял, больше некому.

– И что ты собираешься делать? – спросил я возмущённо.

– Ничего. Сам сознается со временем, – ответила она, потом добавила, – я так и знала – просто так этот… не отстанет.

Я не знал, чем могу помочь. Ведь семейные проблемы для постороннего человека непроходимое болото. И у меня были большие сомнения, что Ира всё рассказывает. Тем не менее я посоветовал Ире повлиять через авторитетного у них в Тереке человека. Или заявить в милицию о пропаже паспорта. Но Ира отвергла оба варианта по непонятной причине.

Это были не всё неприятные новости. Пока Иры не было, её перевели во вторую палату. И теперь она была не одна, как принцесса. По-моему, Ира больше расстроилась из-за этого, чем из-за паспорта. Несколько дней спустя она сказала, что сопалатницы, с которыми уже подружилась, уезжают по домам на выходные, и мы можем бывать у неё.

Были и плюсы – во второй палате был телевизор. Ира могла смотреть любимые индийские фильмы и не скучать. В первой же палате было только радио.