Каверна

10

В понедельник утром старшая медсестра зашла на обход. Прострелив намётанным глазом палату, она подошла к моему спальному месту и, взяв что-то с края тумбочки, проговорила:

– Ой, женские серёжки! – рассмотрела их и положила на место.

Только сейчас я вспомнил про серёжки. Они лежали на бархатной салфетке на краю тумбочки так незаметно, что я совсем позабыл про них. Надо же так опростоволоситься, – подумал я и припрятал серёжки в тумбочку.

Старшая медсестра, улыбаясь неожиданной находке и удовлетворённая своей бдительностью, удалилась.

Потом она не преминула вставить, подвернувшись при нашем разговоре с Мариной Николаевной, впрочем, не со злостью, а так… из солидарности: «Женские серёжки на тумбочке находятся». Чувствуя перевес моих аргументов, над аргументами заведующей, и как бы соглашаясь с возмущением Марины Николаевны, на излишнюю самостоятельность, пронырливость и способность обделывать дела так, что не придерёшься.

При этих словах Марина Николаевна выдержала паузу, но не найдя причинно-следственных зацепок и жалоб на нарушение режима, не припомнив ни одного сигнала, сделала вид, что пропустила это мимо ушей. Но дыма без огня не бывает, она чувствовала, что надо от меня избавляться. Слишком хорошо, по её мнению, я прижился в терапии, а толку от меня никакого.

Марина Николаевна посмотрела историю болезни, последний снимок и, с деланной улыбкой, проговорила:

– У тебя положительная динамика. Анализы в норме. Вес ты набрал. Сколько сейчас?

– Семьдесят четыре, – ответил я.

– Сколько было, когда поступил в институт?

– Шестьдесят восемь.

– Вот видишь, вес норма. Ингаляции ты проделал. Бронх очистился. Каверна даже уменьшилась, поджалась, – показала она снимок. – Моё мнение, надо делать поддувание… Может быть и без операции обойдётся. Пойди в хирургию к Тамерлану Владимировичу, скажи, что Марина Николаевна говорит, что надо поддувать, и передай наш разговор. Вот, историю и снимки возьми, – настойчиво проводила меня, всучив папку с делами, прикидываясь довольной за мои успехи.

Я пошёл в хирургию, обдумывая предложение Марины Николаевны. Говорила она вроде бы по делу, но что-то уж как-то не так.

Тамерлана Владимировича я застал в ординаторской за перекуром, или хирургической передышкой. Я поздоровался и сказал, что меня прислала Марина Николаевна, и пересказал наш разговор. Он взял у меня папку, посмотрел несколько последних снимков и сказал хрипловатым голосом:

– Да, динамика положительная есть. Сколько ты лечишься?

– Ну, сколько?.. – начал я считать. – Меня перевели в конце марта, сейчас июнь: апрель, май, июнь – около трёх месяцев.

– Этого мало, – протянул он папку. – Иди, лечись.

Я вернулся в терапию. Занёс всё Марине Николаевне и передал, что ответил Тамерлан Владимирович.

– А про поддувание, что он сказал? – уточнила она. – Ладно, сама ему позвоню.

По-моему, Марину Николаевну как-то задевало, что хирург оставляет без внимания её стратегию лечения. Она, видимо, надеялась на то, что Тамерлан Владимирович заберёт меня под предлогом необходимости делать поддувание. И она с чистой совестью проводит меня.

Я не мог понять, почему эта женщина пытается побыстрее от меня избавиться? Ведь я не мешал её игре. Может быть, само моё присутствие доставляло неудобство, что кто-то вне игры, прикидывается дурачком, но всё понимает. Я пребывал исключительно в сфере деятельности и заботы Галины Борисовны. Тем не менее, оставалось загадкой, почему заведующая не оставляла попыток поскорее выдавить меня из терапии. Как прыщ под мышкой – не виден, но мешает.

– Да, вот ещё что, – сказала Марина Николаевна мне, уже стоящему в дверях кабинета. – Сними рамку со стены. Что ты там повесил? Бабу какую-то полуголую или голую… Я не рассмотрела. У нас не положено ничего вешать на стены. Тем более такое… Ладно там природу какую, пейзаж, но не… Что тебе девочек не хватает? – показала в сторону отделения, где находились женские палаты, и улыбалась, как искушённая сваха.

– Дело не в этом, – ответил я. – Это магический пас.

– Как понять – магический пас? – сделала она заинтересованное лицо и снисходительно улыбнулась, то ли над термином, то ли предвкушая во мне ещё и пациента палаты №6.

– Понимаете, Марина Николаевна, чтобы поправиться нужен позитив, здоровая энергия. А тут, вокруг, одни больные. Куда ни глянь – туберкулёз, депрессия, апатия… Вот я и повесил на стену красивую женщину. Посмотришь на неё и жить хочется. А это стимулирует к тому, чтоб утром встать, умыться, пойти на прогулку, сделать гимнастику на свежем воздухе, от этого улучшается аппетит и человек поправляется.

– Да, молодец, – похихикала она. – Ты Феликса возьми на поруки. Молодой парень, лежит целыми днями в палате, на улицу не выходит. Мать приезжала, жаловалась, просила помочь. Они с отцом положили его сюда, компьютер отняли, думали – он будет лечиться. Повлияй на него. Вот откуда у него ноутбук взялся?

– Не знаю, Марина Николаевна. Он в понедельник из дома приехал, достал ноутбук из сумки и лежит целыми днями пялится в него. Только в столовую сходит покушать и опять в лёжку впадает. Если человек сам не понимает, не хочет, как его заставишь? Я пытался его раскачать, на свежий воздух выманить… разговором, своим примером, ничего не получается. Лежит, как бледная мумия, на экран смотрит. Откуда здоровье будет, цвет лица?..

– Ладно, иди, – махнула она рукой. – Как хочешь, но, чтобы бабу эту… пас твой, я не видела!

Я вернулся в палату, посмотрел на красивое женское тело, снял раму со стены и поставил за кровать.

А вообще это интересная тема. Магический пас – сила воздействия. Её энергия может быть положительная, отрицательная, созидательная, разрушительная, оберегающая и тому подобное. Это может быть слово, жест, образ; всё, во что можно вложить информацию и придать ей силу. Одним из действенных магических пасов, известных всем, является юмор или музыка.

Припоминается такой пример созидательного магического паса.

Осенью 2004 года я содержался полтора месяца в одиночной камере, как Робинзон Крузо на необитаемом острове. Остров был холодным и сырым. Небольшое зарешёченное окно под потолком смотрело на глухую кирпичную стену. Из окна был виден краешек неба в «путанке», похожим на голубой листок, исписанный детскими куляка-муляками. И через «егозу» уголок земли, по которому в одно и то же время прогуливался большой белый кот шеф-повара. Надо было хорошо прижаться к решётке и скосить глаза вниз, чтобы проследить путь кота. Я звал, манил его. Он останавливался поначалу, прислушивался, не мог понять – откуда зов, потом просто не вёлся на мои призывы. Шёл своей дорогой, на обход территории, утром в предзонник, вечером обратно, к столовой.

Короче говоря, чтобы не сойти с ума от одиночества, я нарисовал простым карандашом на тетрадном листе девушку, в некоторых местах дотирая бумагу до дыр. На грани исступления и сумасшествия девушка ожила и околдовала меня взглядом. Я пририсовал ей маленькие рожки и повесил на стену. С этого момента я был не один в камере, мне было с кем поговорить. Возвращался с прогулки не в пустую камеру, меня ждала красивая чертовка – Пятница. И это придавало силы.

А вот пример оберегающего магического паса.

Это было в 2005 году в тубзоне. Наш отряд приравнивался к СУСу (второй тубучёт, содержащийся на строгих условиях содержания). Где содержатся, по мнению администрации учреждения, отрицательные осужденные, склонные ко всему на свете, и поддерживающие образ жизни и идеи, которые не надо и даже преступно поддерживать. Ещё раз подчеркиваю – по мнению администрации. Потому что она гребёт всех под одну гребёнку. Паразитов и сволочей, с людьми, которые знают свои права и не идут на поводу.

Так вот, мы с Басиром жили в угловом проходе, где, по мнению начальства, живут самые отрицательные осужденные из этой массы. По типу: угловое место в бараке самое удобное, любимое преступниками и его занимает те, кто поблатнее. Поэтому нас не оставляли в покое. Постоянные шмоны, провокации… Если на кого-то закрывали глаза, нас держали под пристальным контролем. По любому поводу, в первую очередь прибегали в наш проход и переворачивали всё верх дном. Ничего существенного не находили и, под наши шутки-прибаутки, злые удалялись.

Иногда Басир, возмущённый излишним вниманием, спрашивал у контролеров:

– Что ищите? Скажите… Может быть, я вам помогу?

Сотрудники, когда отшучивались, когда оскаливались, ссылались на начальство и продолжали свою работу.

У каждого были свои предпочтения: один переворачивал постель, лазил по спальному месту; другой любил пошарить в баулах и сидорах; третий порыться в продуктовых и вещевых тумбочках. Например, Лёня Губастый, туповатый, на вид доброжелательный контролёр, как-то нашёл у осужденного сто рублей в книге. И теперь, который раз, перетряхивал нашу библиотеку, пытаясь найти в Коране, Библии, Бхагават-Гите деньги.

– Лёня, – говорил я ему, чтоб не трудился. – Мы в книгах деньги не прячем, мы их читаем. Там большее сокровище сокрыто.

– А вдлуг, – отвечал Губастый картавя. И ставил обратно на полку перетряхнутого Омара Хайяма.

Так вот, однажды в кабинете у завхоза я нашёл большую новую книгу в лаковом переплёте по истории России. На первой странице был портрет президента В.В.Путина с подписью. Мне пришла в голову идея, но я не решился вырвать лист из книги. Поделился мыслями с Басиром. Он быстро вышел из жилой секции и вернулся с аккуратно вырезанным листом. Протянул мне со словами:

– Книга не пострадала. История России тоже.

Я вставил фотопортрет в рамку на подставке, а подпись приклеил на нижнюю панель рамки. Получилось красиво и естественно, будто сам В.В.Путин подписался под этим портретом. Мы поставили Путина на видное место – книжную полку.

И что бы вы думали? Оберег сразу начал работать. Первый же шмон показал магическое действие паса на людей в форме.

По обыкновению, контора, состоящая из двух-трёх офицеров, смены контролёров, замыкаемых отрядником, покрикивая на зэков, ввалилась в жилую секцию отряда и прогромыхала к нашему проходу. Первые остановились как вкопанные и, потоптавшись на месте, начинали искать повод, чтобы не зайти в проход, как будто пришли к нам поздороваться и получить благословение на шмон в жилсекции.

Какой был аттракцион перехватывать их взгляды. Завидев рамку, выражение лиц менялись, словно перед ними стоял реальный президент В.В.Путин. Кто сразу не заметили портрет, гоготали и ждали от старших команды на обыск, не понимали заминки и дёргали соседа за рукав, кивком спрашивая: «Почему стоим?» Какая-то невидимая сила преградила им путь, они не могли ступить в наш проход, как бесноватые бояться войти в церковь.

Когда пауза начала томить, они разом посмотрели на отрядника, который всем видом давал понять, что ничего не знает, сам удивлён, и команды уважать президента осужденными в наглядной агитации не было.

Немного разбредясь, сотрудники всё-таки приступили к обыску, именно к обыску, а не шмону. Как-то показательно, как и предписывает исправительный кодекс, без мата, оскорблений, не причиняя вреда имуществу, провели обыск и удалились. Будто при этом присутствовало всевидящее око самого высшего начальства.

Нас с Басиром на долгое время оставили в покое. А если и заходили, то чисто формально, для вида, чтобы не выделять из общей массы.

Начальство стало ходить к нам дивиться – как это отрицательные осужденные Путина в рамку поставили.

Пришёл как-то раз капитан Дедов, начальник оперативного отдела. Старый знакомый, каланча под два метра. При случае посадит в цугундер, и будет там навещать, кровь сворачивать.

Пришёл, покрутился, вопросы дежурные позадавал, прикрывая оперативный интерес поселковым любопытством.

Увидел рамку. Поправил фуражку на голове и говорит:

– Подарите рамку с президентом мне. Я на стол поставлю.

– Гражданин начальник, – сказал я, подшагнув к нему поближе. – Как вам совесть позволяет так говорить? Мы, зэки бесправные, нашли фото президента и смастерили. Кто вам мешает? Купите портрет и поставьте.

– Вы думаете, у меня возможность есть? – начал он прибедняться. – Времени нет в город выехать. Я здесь живу так же, как вы.

– Ну не так же, как мы… А при желании найдёте.

Ушёл он ни с чем.

Потом прокурора привёл на экскурсию. Рамку показал и пожаловался, мол, прошу себе на рабочий стол, не дают.

Клин клином вышибают. Вот такой замечательный получился оберег.

11

В конце недели приехала Ира. Она поднялась в отделение, мы посидели в палате. Сейчас у неё было трудное время, и я пытался поддержать её. Угощал фруктами, и даже тайком клал в сумочку апельсин, чтобы дома, на квартире, покушала.

Ира была немного подавлена, потому что не могла найти работу. В «Азбуку вкуса», куда рассчитывала устроиться, её не взяли из-за отсутствия регистрации.

– Не расстраивайся, – подбадривал я её. – Москва не сразу строилась. Ты только неделю здесь. Не всё сразу. Как ты хотела?

Ира соглашалась, но всё равно пребывала в унынии. Тогда мы решили пойти прогуляться, развеяться.

Солнце проглядывало в разрывы белых, но довольно крутых и, в местах скопления, грозных облаков. А порывы прохладного ветра нагнетали тревогу, волновали кроны деревьев и пускали рябь по большим лужам. Погода ещё не установилась, хотя был уже конец июня, и каждый день под вечер шёл дождь.

Я заметил, что по открытым рукам и плечам Иры пошла «гусиная кожа». Она была одета в лёгкое цветастое платье-сарафан. Такая расцветка становилась модной в селе, где постоял цыганский табор.

Всё шло к тому, что тучи одержат верх над солнцем. Очередной порыв прохладного ветра опять нагнал на Иру «гусиную кожу». Глядя на неё, самому становилось холодно и как-то не по себе. И тем более ни о какой прогулке в таком виде не могло быть и речи.

– Почему ты не взяла кофту? – спросил я.

– Мне не холодно, – ответила она, почувствовав мою озабоченность. – Пойдём.

– Куда пойдём?! Мы только вышли, а ты уже гусиной кожей покрылась. От одного твоего вида отпадает желание гулять.

– Когда я выходила из дому светило солнце, – объяснила недоумённо Ира. – Было тепло.

– Это Москва, тут в одном районе может светить солнце, а в другом – ураганный ветер и град. Погода переменчивая, надо понимать, ты же не ребёнок. К тому же, если выходишь надолго, надо знать, что пока ты будешь в городе, погода может десять раз испортиться. Это тебе не Терек и не Нальчик.

– Да говорю же, мне не холодно! – огрызнулась она.

Это возмущало меня до последней степени, практически приводило в бешенство. Я мог вернуться и вынести ей какую-нибудь кофту, но меня убивала её беспечность, легкомысленность. Зачем она приехала – трепать мне нервы? В моём понимании мужчина мог так себя вести – геройствовать, бравировать, но не женщина. Она должна привносить покой, уверенность в завтрашнем дне. А меня коробит от её поступков. Я начал бранить её. Она насторожилась, но не осмеливалась огрызаться. Настроение было испорчено. И я решил не мериться с этим, а преподать ей урок, что если она будет вести себя так, то пусть пеняет на себя.

– Никуда мы не пойдём. Езжай домой! – погнал я её.

– Почему?.. Мне не холодно. Я смогу приехать к тебе только через неделю.

– Всё равно. Чтоб я тебя не видел в таком виде! Ещё раз так приедешь… тут же улетишь обратно!

Ира стояла с жалобным видом и, не веря в серьёзность моих намерений, думала, что я спущу пар и успокоюсь. Но ни в этот раз.

Я схватил её за предплечье, развернул в сторону ворот, твердо сказал:

– Иди домой! – и подтолкнул, задавая тем самым движение.

Ира прошла по инерции несколько шагов и обернулась, посмотрела в глаза и, не найдя снисхождения, зашагала на выход с территории больницы. А я, пронаблюдав за мельканьем пёстрого платья, пошёл в хирургию.

Паша сказал, что скоро его прооперируют, потому что назначили контрольные анализы.

– Кстати, – спросил он. – Как Залимхан… удачно его порезали?

– Да. Как его перевели из реанимации в послеоперационный бокс, я навешал его. Он практически не изменился, какой был до операции, такой же и остался.

– Ему же лёгкое полностью удалили?

– Да, – подтвердил я. – Наверное, сейчас уже в огороде капается. Примерно через месяц после операции уехал домой.

– В санаторий не поехал?

– Нет. Его братья на операцию приезжали, они его и забрали. А к тебе кто-нибудь приедет?

– Не знаю. Наверное, младший брат. У меня, кроме матери и брата, никто дома не знает, что я в больнице лежу, что болею туберкулёзом. Ни кенты, ни родственники, даже отец не знает.

– А что ты сказал? Где ты?

– Они думают, я в Москве, работаю по специальности.

– Понятно. А я ни от кого не скрываю. Зачем? Кто не понимает, пошёл к чёрту. Как раз такое положение и показывает кто друг, а кто портянка. Когда человек здоров и успешен, дружить с ним все хотят, а когда в беде… тут дружба и познается.

– Согласен, братан, но я не хочу, чтобы знали, – удручённо сказал Паша.

Позже Паша признается, что тормозит иной раз, мол, у него слишком много информации в голове.

– Лишней информации, – поправлю я его.

Паша, будучи по характеру общительным, вдруг замыкается с друзьями и прячется под вуалью односложных ответов: да – да, нет – нет.

Глядя голубыми глазами, он удивлённо спросит, как я умудряюсь владеть таким количеством разнообразной информации?

– Ты пытаешься скрывать болезнь от близких. Это накапливается, как снежный ком, – пояснил я Паше. – Однажды обманув, ты вынужден при случае вспомнить, что в прошлый раз соврал именно этому человеку. Мозги засоряются запоминанием конкретной лжи и медленно, с усилием работают. Я же не засоряю голову. Общаясь с человеком, я говорю всё, как есть – передаю информацию так же, как получаю, без преломления через свою личность. Это меня не грузит и не влияет на качество информации. Ещё это служит катализатором – кто чистый проводник, а кто натягивает мир на собственные комплексы.

Примерно через неделю меня опять позвала к себе Марина Николаевна. Она поставила последний рентгеновский снимок на световую доску и указала на каверну. Каверна уменьшилась в размере, как будто подсохла, ближняя к бронху стенка размылась и не просматривалась четко.

– Видишь, какая динамика? – воодушевлённо сказала Марина Николаевна. – Очень хороший результат! И это за три месяца… я довольна!

Я согласился и разделил её ликование.

– И всё-таки я настаиваю на поддувании, – она поменяла тон на серьёзный. – Надо попробовать, может быть, каверна закроется. Операция – это операция… вдруг удастся избежать… Короче, возьми дела и иди к Тамерлану, я ему сейчас позвоню, – сняла она трубку телефона. – Иди, иди, всё ему скажи, а я сейчас дозвонюсь.

Я пришёл в хирургию и дождался Тамерлана Владимировича возле ординаторской. Он пришёл, и я, выдержав небольшую паузу, зашёл в кабинет.

– Здравствуйте, Тамерлан Владимирович. Марина Николаевна опять к вам прислала.

Он строго посмотрел на меня и подошёл к световой доске. В нос ударил табачный перегар. Через карман белого халата просвечивалась красная пачка сигарет «Мальборо».

«Удивительно, – подумал я. – Хирург-лёгочник, каждый день вскрывает грудную клетку, держит в руках лёгкие, а сам курит, да так, что его сопровождает устойчивый табачный шлейф».

– Дай последний снимок, – хриплым голосом сказал Тамерлан Владимирович.

Я пошарил в конверте, достал рентгеновский снимок и протянул ему.

– Когда последний КТ делал? – спросил он.

– В марте, здесь, в хирургии делал.

– Почему она (имея ввиду Марину Николаевну) прислала тебя без свежего КТ? Что я по старому смотреть буду? – тряхнул он снимком.

Я недоумённо пожал плечами.

Тамерлан Владимирович резким движением вставил снимок под держатель, плёнка характерно визгнула. Он внимательно посмотрел и попросил предпоследний. Вставил рядом и сравнил оба.

– Да, динамика есть, – проговорил он. Потом повернулся ко мне и, хитро прищурившись, спросил: – Что она хочет?

– Не знаю, – ответил я. – Говорит: «Поддувание надо делать».

Тамерлан Владимирович вздохнул и покачал головой.

– Ладно, я тебя заберу, – снял снимки и передал мне папку.

На днях меня перевели в хирургию, в мою же палату. Я нашёл многие вещи нетронутыми. Было видно, что лежащие тут люди не хозяйничают, а ведут себя несколько отстранённо, пребывают на временной основе. На спальных местах не было ничего лишнего, будто больные приходили только ночевать. У одного на тумбочке лежала книга. У другого стояла кружка. Кровати были аккуратно прибраны.

Тишина царствовала здесь. Она поглощала любые звуки: барабанную дробь каталки, звонки мобильных телефонов, шёпот на кушетке, звон трамвая и карканье вороны за окном; и топила в белой поверхности молока.

И вообще, размеренность хирургии мне нравилась больше. Здесь всё было как-то по-взрослому. Никакого тихого часа, как в терапии – ты сам знаешь, когда тебе отдыхать. Медсёстры не вмешивались в распорядок дня пациентов. Тут все понимали своё предназначение – и больные, и врачи.

Моими сопалатниками оказались два парня уже готовые к операции и ожидавшие своей очереди. Они вели себя скромно, я бы даже сказал, деликатно. Приходили до обеда, брали препараты на несколько дней, а то и на неделю, консультировались с врачами, отпрашивались и исчезали.

Практически я лежал один в палате, что меня более чем устраивало. Ведь другой площадки, где я мог бы принимать Иру, не было.

Первый раз после моего перевода назад, в хирургию, Ира не захотела заходить внутрь. Охранник просёк момент и, сказав, что сегодня не день посещений, отказался пропустить её. Тогда мы пошли гулять в Екатерининский парк.

Ира побоялась зайти по причине надуманной брезгливости, представляя хирургию чуть ли не моргом, и при одном упоминании кривилась и морщилась.

– Ну и зря ты заупрямилась, – сказал я. – Охранник, видя это, не пустил тебя. Это выглядело так, будто я снял на улице девку и веду в палату. Если бы ты шла за мной молча, не канючила: «Я не пойду», он бы и ухом не повёл. А теперь будем до вечера гулять, как малолетки, вместо того, чтобы посидеть пару часиков в палате, попить чайку, переждать жару, а под вечер выйти прогуляться.

– Ну, я же не знала…

– А если не знала, почему молча не идешь за мной? Хоть раз я завёл тебя в блудную? Ты в терапию заходила, да? А здесь лучше, чем в терапии, и я один в палате.

Мы купили мороженое, и присели на лавочке в тени у пруда.

Утки грелись на солнце. У многих пар вывелось потомство. Утята – маленькие, серенькие, пушистые комочки – выглядели забавно. Было интересно наблюдать за ними: те, что постарше уже спускались на воду и плавали за взрослыми утками, какие не осмеливались лезть в воду, сидели кучкой в травке по берегу и временами перетряхивали оперенье, раздуваясь в пуховые мячики.

– Я работу нашла, – довольно облизывая мороженое, сказала Ира. – В магазине женской одежды. Рядом с домом. Никуда ездить не надо, пешком пройти.

– Как нашла?

– В понедельник пошла на поиск, зашла в этот магазин, а там, оказалось, продавцы нужны. Поговорила с хозяйкой магазина, и меня взяли. Пока испытательный срок и тому подобное, будут платить четырнадцать тысяч в месяц. Потом, если я буду так работать, обещали повысить зарплату. Я одна за два дня продала больше, чем весь магазин. Знаешь, там девочки какие-то пассивные. Клиент заходит, не приподнимутся, не подойдут, пока клиент сам что-нибудь не спросит. А я сразу подхожу к клиенту, – просияла Ира от гордости за себя. – Начинаю советовать, говорю: «Это вам так идёт, не снимайте! Примерите вот это, как по вам сшили!» – И у меня охотней покупают. Одна женщина пришла повторно и говорит: «Где эта девушка с большими глазами? Я хочу, чтобы она меня обслужила», – Ира положила голову мне на плечо. – Я же у тебя умница, я же хорошая?

– Да, умница, хорошая, – поцеловал я её. – Ты молодец! Для начала очень даже неплохо. Работа возле дома, ездить никуда не надо, а для Москвы это важно. Люди часами до работы добираются, на метро, на электричках, с пересадками. А ты прошлась пешочком десять минут и на работе. Очень удобно. И правильно – работу надо искать в понедельник, – сказал я как бы сам себе. – А что у вас за коллектив, кто с тобой работает?

– Девочки киргизки и армянки. Там только администратор россиянка, верней с Подмосковья – регистрацию и все документы имеет. Остальные, считай, нелегально работают. Я регистрацию оформлю и буду легально работать. Только одно плохо, – погрустнела вдруг Ира. – График работы с одним выходным в неделю. И то хозяйка разрешает брать выходной среди недели, чтоб на выходные дни работать. Потому что в субботу и воскресенье больше всего покупателей.

– А сколько часов работать?

– С девяти утра до десяти вечера, иногда до девяти, когда как.

– Тринадцать часов рабочий день, – посчитал я. – С одним выходным в неделю?! – возмутился я кабальными условиями. – Хоть перерыв на обед есть?

– Да, есть. Прямо в магазине кухонька… микроволновка, электрочайник, немного посуды. Мы там и обедаем.

– Ты несильно устаешь?

– Да нет, я же постоянно на ногах не стою. Нет клиентов, я на кушетке сижу. Зайдут клиенты, обслужу и снова присаживаюсь. Не переживай, я правда не устаю. Это же не в Абхазии мандарины собирать.

– Ты что в Абхазии была? – удивлённо посмотрел я на Иру.

– Да, сезон работала там, на мандариновых плантациях. Мне ещё Жириновский сто долларов подарил.

– Как подарил? – ещё больше удивился я.

– Так. Мы убирали сад, а кортеж Жириновского там проезжал. Он остановился, вышел со своей свитой, подошёл, поговорил с нами и протянул мне сто долларов.

– Он, наверное, твои большие глаза выделил. За глаза, так сказать, подарил.

– Не знаю за что, но подарил, – вздохнула Ира, как на давно забытую сказку. – И вообще, это неглавное. А главное, сифошка, что я здесь, рядом с тобой, и могу хоть раз в неделю тебя видеть.

Она так искренне это сказала, что я подумал: «Какая бы ещё приехала за мной?.. И стала бы приходить в свой единственный выходной день в больницу, как на праздник?»

И хотя на первых порах было тяжело, ради нас Ира была готова преодолеть все трудности. Когда мы расставались на неделю, до очередного выходного дня, Ира грустнела и, с трудом сдерживая слёзы, говорила:

– Неделя тянется так долго, а день с тобой пролетает так быстро. Я не хочу, чтобы так было.

Я прижимал её, успокаивал и говорил:

– Всё будет хорошо. Надо верить. Всевышний не бросает хороших людей.

Ира работала в магазине больше месяца, и сначала всё складывалось как нельзя лучше. Она подружилась со всеми девчатами – коллегами по работе, а с Азизой, молодой девушкой из Киргизии, чуть ли не сделалась ближайшей подругой. Разговаривая с Ирой по телефону, я слышал в трубке восторженный девичий крик: «Жохов, Жохов!» Оказывается, я был заочно представлен всему женскому коллективу магазина и многие сочувствовали и принимали участие в наших с Ирой отношениях. Азиза же вела себя как старая знакомая и называла меня по фамилии, как Ира.

По моему наблюдению, когда девушка хочет замуж или чувствует себя на правах единственно любимой, то начинает называть своего парня по фамилии. В последнее время я начал замечать это за Ирой, она задавала такой вопрос: «Жохов, ты меня любишь?»

И Азиза подражала Ире, как попугай. Была даже предпринята попытка со стороны Иры познакомить Азизу с Пашей. Припоминая роман с туркменкой, его вновь потянуло на экзотику. Они пообщались какое-то время, на этом знакомство и прекратилось. Паша нашёл это… в преддверии операции бесперспективным.

Между тем Ирина начальница, хозяйка магазина, Виктория Александровна, учитывая трудоспособность, коммуникабельность и подъём продаж, повысила Иру до администратора. Виктория Александровна сама сделала Ире регистрацию и оформила необходимые документы, расходы удержав из зарплаты Иры, которую так и не повысила.

Когда в магазин приходила проверка, то все нелегалы, в том числе и жизнерадостная Азиза, прятались по примерочным и туалетам. В зале оставались либо Ира, либо первый администратор, в зависимости от смены, и принимали огонь на себя, показывая по документам легальность бизнеса.

Виктория Александровна была ярким представителем женщины предпринимателя с патологической жадностью, которая коня на скаку остановит и в горящую избу войдёт, если от этого будет материальная выгода. Она была высокая, крупная женщина. Возраст – за сорок. Имела молодого мужа, от которого была беременна на последних сроках. Кроме этого, у Виктории Александровны был взрослый сын от предыдущего брака, немногим младше нынешнего мужа. Сын жил отдельно и изредка наведывался в магазин к маме, видимо за деньгами и, конечно, потому что соскучился. Муж Виктории Александровны частенько появлялся в магазине на правах хозяина.

– Они ездят на одинаковых джипах «Лексус», – рассказывала Ира.

– Может быть, это один и тот же джип? – пошутил я.

– Что у меня в глазах троится? – возмутилась Ира. – Да и номера разные… Виктория Александровна скоро будет рожать, срок подходит. И оформила меня вторым администратором, чтобы быть спокойной за магазин. Заработок же нужен, она не хочет, чтобы в её отсутствие доход снизился.

– Да… Такой автопарк требует затрат.

– Так вот, – продолжила Ира. – Она хочет меня в Петрозаводск послать, у неё там тоже вещевой магазин. Я говорила, помнишь? Когда точно не знаю, но точно до того, как она соберётся рожать.

– А эту командировку она оплатит?

– Я уже разговаривала с ней, – покачала Ира головой. – Просто как рабочий день, ни больше, ни меньше.

– Что-то жадная твоя хозяйка, – заключил я. – Рабочий день тринадцать, ну пусть двенадцать часов. Всего один выходной в неделю. Сколько раз ты оставалась чуть ли не за полночь товар пересчитывать? Несколько раз? Нагружает по полной, а платит, по московским меркам, смешно. Может быть, для провинции это деньги, а для Москвы это не деньги. Ты разговаривала с ней по этому поводу?

– Да, разговаривала, – вздохнула устало Ира. – Она обещает поднять зарплату. Знаешь, я с Азизой поссорилась, пощечину ей дала.

– За что?

– Она меня достала. Ведёт себя, как дура. Постоянно говорит, что как меня сделали администратором, я якобы сильно изменилась. Не сижу с ними, не хихикаю как раньше. И вообще, говорит: «Я тут работаю намного дольше, и девочки тоже, а повысили тебя?» Я же не виновата, что меня повысили. Значит, Виктория Александровна мне доверяет. А вчера, я пересчитываю товар, Азиза подходит сзади, оттягивает бретельку лифчика и с хлопком отпускает. Я ей сказала: «Перестань». А она продолжает играться – хлопать моей бретелькой. Я повернулась и дала ей пощёчину. Она в слёзы и побежала жаловаться хозяйке.

– А та что?

– Виктория Александровна поругала для вида нас обоих. А Азизе сказала: «Сама виновата». Я-то ей сейчас нужна, а таких Азиз у неё полно. – Ира прижалась и обняла меня. – Почему она так себя ведёт, что я ей плохого сделала?