Каверна

7

Принятия циклосерина сопровождалось массой новых ощущений и состояний. От него пропадал сон, лицо краснело, мысли рождались в голове с утроенной силой и вихрем неслись в пространство. Надо было чем-нибудь заняться, чтобы не сойти с ума. Общественной нагрузки, как дома в больнице, не было, и я решил вспомнить молодость, когда в юности ходил в художку (художественную школу), и порисовать. Благо интересных персонажей в терапии было хоть отбавляй.

Хочу рассказать занимательную историю, произошедшую со мной на днях. Здесь недавно снимали сериал «Общая терапия». Вообще, в этом заведении часто снимаются какие-то фильмы, какое-то кино, но дело не в этом.

Помню, Снаткина – старшая медсестра по сериалу, мелькала на съемочной площадке – перед терапевтическим корпусом. Красавица! Такая медсестра… приятно посмотреть. Нам бы такую, как Снаткина.

Но у нас всё гораздо прозаичней. Наша старшая – хорошая женщина, внимательная, без такой завивки, как у Снаткиной, да и возраст не тот.

Да дело и не в этом. Не про это, собственно, история. Кино – это кино, понятно. Только в жизни бывает поинтереснее, чем в кино, на этой же площадке. Так вот, на этой же площадке было такое кино.

Есть в нашем отделении платные палаты с удобствами. Лежишь один, лечишься в свое удовольствие – хорошо. И удовольствие это недешёвое, для меня, например, неподъёмное. Хотя творчество требует уединения, покоя вынашивания мысли. И это непринципиально. Главное – лечение – это первая задача моя и цель. Остальное – хобби, время препровождение.

Так вот, познакомился я с парнем по имени Тимур. Он лежит в нашем отделении, только в платной палате. VIP, так сказать, возможности позволяют (забота родителей и близких родственников). Лишь бы сына был здоров, лишь бы поправился, для этого ничего не жалко.

А сына этот представляет собой такое явление. От роду лет тридцать. Высок ростом, худощав, кость широкая, но массы нет. При такой конституции на голове дреды, как корни выкорчёванного дерева с землей и насекомыми. Имидж – Ямайка, Боб Марли, растаманская субкультура. И это всё при том, что Тимур из города Кисловодска, карачаевец по национальности. Представляете? Карачай – Боб Марли.

Это действительная победа демократии в России. Этот показатель убедительнее статистики и цифр. Кто знает южную часть России, тот поймёт. Это прорыв.

Беседуем мы как-то раз с Тимуром по поводу его имиджа.

– Понимаю, Тима, Боб Марли, рэггей… твой внутренний мир. Обязательно ли внешнее выражение? Это непрактично, тяжело ухаживать за дредами и всё такое.

Тимур начинает объяснять историю, как этот стиль сложился.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Всё это интересно, но какой от этого толк?

Он рассказывает, что это важно и соответствует его образу жизни.

– Тимур, не подумай, я не пытаюсь тебе навязать что-то… подстричь тебя. Просто, хочу понять.

Он со мной категорически не соглашается. Тимур неглупый парень и хорошо подводит аргументы под свою точку зрения.

– Ладно, ладно… – сдаюсь я. – Ты очень яркий типаж. Долго отращивал дреды?

– Больше трёх лет.

– Хочешь, я тебя нарисую?

– Нарисуешь? Ты что рисуешь?.. – удивлённо спрашивает Тимур.

– Да так… Знаешь ли… Хобби. Когда появляется желание. Только бумагу надо купить.

– Бумагу я куплю, – уверенно говорит он. – Какую бумагу?

– Ну, какую? Для рисунка. Альбомная не пойдет. Для портрета нужна большего формата. Чертёжная, ватман.

– Хорошо, бумагу я куплю… если ты серьёзно нарисуешь?

– Давай бумагу, нарисую, – поладили мы.

Прошло несколько дней, а бумаги не было. Я зашёл к Тимуру.

– Салам! Не помешаю? Как дела?

– А-а… Салам! Проходи.

В кресле сидела девушка.

– Привет! – поздоровался я, – меня Тенгиз зовут.

– Женя, – тихо ответила она и отвернулась.

Я примерил очки, лежавшие на тумбочке, и спросил, – идут?

Тимур стоял у стола, спиной к нам и даже не повернулся. А Женя посмотрела на меня, как на наглеца, удивлённо, через плечо, – не идут…

«Видимо, это её очки», – подумал я и положил на место.

Я присел. Женя была вполоборота ко мне. Её интересовал Тимур, а зашедший неожиданно какой-то тип, трогающий не свою вещь, не интересовал вовсе. Женя не придавала никакого значения моему присутствию. Тимур продолжал стоять.

– Откуда ты, Женя? – спросил я.

– Из Сибири, – ответила она и снова отвернулась.

Её глаза были насыщенно голубые. Я восхитился:

– Женя, в твоих глазах глубина сибирских рек!

– Что? – повернулась она и слегка улыбнулась.

– Говорю, глаза у тебя красивые! В них глубина сибирских рек!

– А-а… – монотонность момента продолжилась.

– Ладно, пойду… – встал я, открыл дверь и на выходе добавил. – Хорошая у тебя девушка, Тимур.

Позже поинтересовался у Тимура про Женю. Он сказал, что она его деловой партнёр, подруга и только.

– Тимур, таких женщин любить надо. Разве может быть деловая подруга с такими глазами? Передай Жене привет!

Но Тимур опроверг мои утверждения тем, что на вкус и цвет… и вообще, это баловство, а от просьбы – передать привет – отшутился.

– Тимур, ну что, будем рисовать?

– Да, а что?

– Бумага есть, я купил бумагу.

– А что ещё надо?

– Ну не знаю? Ты должен посидеть…

– Позировать что ли?

– Ну да, позировать… Просто сядь, как тебе удобно, как сможешь хотя бы час просидеть.

– Так нормально? – сел он в кресло.

– Да нормально. Смотри только повыше, чтобы глаза было видно. Вот так, да, хорошо.

Начал набрасывать контур… Просидели больше часа, ничего не получалось, я не мог уловить характерные черты.

– Ладно, завтра продолжим, – собрал я карандаши. – Может несколько дней придётся посидеть.

– Да, я понимаю, – согласился Тимур.

Только, когда мы садились, я поставил перед ним условие:

– Смотри, Тимур. Я тебя нарисую. Если тебе не понравится, то ничего…

– Как понять, ничего?

– Ну, порвём, выбросим и забудем.

– Хорошо, – закивал он львиной гривой.

– А если понравится… – продолжил я.

– То, что?

– Тогда ты набьёшь в печатный текст мои рассказы.

На днях редактор сказал, что с моими рукописями никто возиться не будет, сейчас не девятнадцатый век, надо набить на компьютере. А у Тимура был шикарный ноутбук.

– Идёт, – согласился он.

На этом мы и порешили.

На следующий день я раскрыл папку, посмотрел набросок и понял, что ничего не получилось. Пустой карандаш, грязь, почти испорченный лист.

Взял карандаши, ластик, сосредоточился. Начал набрасывать по памяти: штрих, штрих, штрих… нет, не то, ластик… Опять штрих, штрих… снова ластик. Ластик чаще работает, когда карандаш ошибается. И только глаз – арбитр этой борьбы, карандаша и ластика, света и тени.

И вот, стоп. Кажется, нашёл. Да! Нашёл!

Я уловил характерный взгляд глаз. Вот так, да! Теперь бы не испортить, так…. И дальше рисунок пошёл прорисовываться, стало получаться.

Прервался, когда контур был завершён в основном, и нужно было накидать тень, полутень и блик. Блик – завершающий элемент рисунка. Правильный блик и картина оживает, становится одухотворенной. Блик – это присутствие настоящего момента в картине.

Только тень по памяти не набросаешь, нужно вернуться к натурщику. Я пошёл к Тимуру.

– Ну что, продолжим?

– Давай продолжим, – без энтузиазма согласился «Боб Марли».

У меня опять пошло неважно. Тимур вертелся, отвлекался на звонки мобильника.

– Да, приезжай. Натяни мне дреды, поменяй карму, – сказал он в трубку, потом встал. – Вообще-то, мне нужно уйти, извини, – стал искать что-то в карманах, начал собираться.

Я свернул художества и вернулся к себе. Начал смотреть, что получилось? Прищурился, взял карандаши и снова продолжил рисовать по памяти.

И всё получилось. Прорисовал лицо, дреды, вставил сигарету в рот. Всё готово. Только рамку бы к портрету.

Я набрал Тимура по мобильнику.

– Тима, это я. Ты где? Где?.. – не понял я сразу. – В Интернет кафе, – расслышал его ответ, наконец. – А-а… ты в Интернет кафе, хорошо. Найди мне одного человека. Помнишь, я тебя просил? А ты не в том Интернете сейчас? Понял, понял. Ну ладно, когда будешь в том, посмотри, пожалуйста. Ты, вот что… рамку купи, портрет готов, – и назвал ему размер рамы.

– Не знаю, где? Может, не найду… Короче, давай потом.

– Ладно, пока, – прервал я разговор.

Чёрт с этим художеством! Само собой получится, – подумал я и собрался на прогулку.

Вышел, во дворе благодать. Конец марта, всё подсыхает. Весеннее солнце корабликом течёт по тротуарам.

Пошёл по «Селезнёвке» прогулочным шагом. Что за дела?! Не попадаю в ритм потока. Все спешат: Извините… Разрешите… Пропустите…

Такой ритм движения, что нельзя просто прогуливаться. Можно только идти в потоке, как все, с определенной скоростью и определенной целью. Быстрый шаг подразумевает намерение. Прогулочный – размышление.

Это тебе не Нальчик, – говорю я себе, – там можно прогуливаться по центральным улицам. А тут нужен сквер или парк… точно. Екатерининский парк!

И размышляя в таком духе, я набрел на фотостудию. Там были рамки разных форматов. Я выбрал за двести пятьдесят рублей и довольный пошёл к больнице.

В палате я вставил портрет в раму, и всё преобразилось. Портрет «Боба Марли» приобрёл законченность, целостность, стал товаром, в том смысле, что захотелось иметь этот экспонат в своей коллекции. Он украсит стену любого помещения. Во всяком случае, это память.

Наша начальная оговорка обесценилась. Я понял, что сам не ожидал такого результата. Но уговор дороже денег. Тогда я могу приврать в стоимости. Там были рамки за пятьсот и за восемьсот рублей. Тимур не догадается. Отдам портрет, он вернёт стоимость рамки, какую я назначу – заплатит за себестоимость товара, а творчество он оплачивает своим трудом, перепечатывает рукопись.

Стало весело от этих мыслей, зародилась интрижка: «А ведь творчество, умение рисовать, можно реализовывать… продавать. Это же искусство! Можно прославиться, стать знаменитым художником, модным, как Никас Сафронов. Бывать на выставках лучших городов мира. Известность, слава!»

Богатое воображение, присущее творческим личностям, захлестнуло меня. Я размечтался… Искуситель понёс мысли в иллюзорные миры. Но разум тут же вернул обратно.

Что за таблетки такие циклосерин?

Я вспомнил дядю Хасана. Случай, когда ребёнком услышал разговор двух художников в мастерской. Дяде предлагали заняться ремеслом и хорошо заработать. Он наотрез отказался, сказав при этом: «Я не плебей».

Изучая античную историю, я выяснил, что патриции могли заниматься искусством исключительно как хобби. А из касты плебеев – свободных людей низших классов, было сословие творческих людей, которые зарабатывали хлеб насущный своим ремеслом: актеры, музыканты, литераторы, скульпторы, художники…

Так что получается? Если Тимур оценит портрет по достоинству и захочет заплатить сверх стоимости рамы, значит я художник. (Деньжата у него водятся, я точно знаю). А если заберёт портрет, отдав только за рамку, выходит я плебей.

И я, довольный этими умозаключениями, пошёл гулять в Екатерининский парк. По дороге, ещё на территории больницы, повстречал Хумая, он пригласил меня в хирургический корпус на чай. За чаем завёл задушевный разговор.

– Как там Анька, встречаетесь? – заблестели у него глаза. – Вас видели вместе… Что я не знаю?

– Аня? Красивая девушка, мне нравится, – не скрывал я.

– Ну что, получается? Было у вас?.. – засыпал Хумай вопросами.

– Ничего не было.

– А что ты тормозишь? – подбодрил он, как заправский Казанова.

– Возможности нет. Да и в ней не уверен, как-то странно себя ведёт, – вздохнул я.

– Как? Возможность найти всегда можно…

– Как писал Фёдор Михайлович: «Нет средств завести любовницу».

Хумай похотливо улыбался, не подозревая, что Фёдор Михайлович – это тот мужик во дворе, мимо которого он частенько прогуливается, попыхивая сигаретой.

Я поблагодарил за чай. Пошёл на выход.

Вдруг увидел Свету. Одетая по сезону, она выходила из палаты.

– Привет, Света! Как дела? – поздоровался я.

– Ой… Привет! Хорошо! – ответила она, улыбаясь.

– А где Анька? – спросил я, подходя к двери палаты.

– Мы с ней на прогулку собираемся, она переоде… – не успела Света договорить, как я шагнул в палату.

Аня стояла перед зеркалом в одних чулках. Стройные ноги, сочные ягодицы предстали предо мной и одновременно отражались в зеркале. Прекрасный вид, картины писать можно.

Аня обернулась.

– А-а-а!.. – закричала она и стала неловко прикрываться. – Ты что?! Выйди! Я же переодеваюсь!

Но я любовался без тени смущения, как ребёнок в бане. Света дернула меня за рукав.

Мы со Светой стояли в коридоре и улыбались, ждали, пока Аня выйдет.

– Как-то неестественно Аня испугалась. Наигранный испуг, – сказал я. – Ах да, она же у нас актриса! Высшее театральное образование!

Света, понимая, поводила глазами.

Вышла Аня, довольная собой. Она была одета в пальто и берет.

– Ну что, пойдём? – проговорила Аня уверенно.

– Куда вы собрались, красавицы?

– В Екатерининский парк, на прогулку, – ответили они, взявшись за руки.

– Пойдёмте вместе? Я тоже иду гулять.

– Пойдём.

С Аней я познакомился больше месяца назад. Она показалась мне медиумом. Интересовалась духовными практиками.

Наши отношения можно было определить как приятельские, хотя, было что-то ещё…

Аня молода, хороша собой. Характер порывистый, весёлый, но переменчивый. Она была интересна как личность и как женщина. Только она не выходила за рамки дружеских отношений, а когда я делал при ней комплимент другим девушкам, высказывалась так:

– Вот мужская логика… при мне хвалит других, – при этом разводила руками, как пластмассовая кукла.

Хотелось делать комплименты Ане, только казалось, что это не уместно.

Когда мы прогуливались, Аня держала дистанцию. Я брал её под «кренделёк», она не сразу, но убирала мою руку. Хотя охотно соглашалась, чтобы я встретил её у метро после учёбы, понёс сумку. Бывало, мы сидели в кафе.

Как-то раз мы группой пошли гулять. Кто-то сказал, что у Ани сегодня день рождения. Проходя мимо павильона с цветами, я притормозил, купил большую бордовую розу. Молодые люди стояли полукругом и дожидались меня. Аня как бы не смотрела и не понимала, почему я отстал. Я поздравил Аню с днём рождения. Актриса сыграла такую неожиданную радость, как будто я покупал газеты, а преподнёс розу.

Иногда я писал ей сообщения, она отвечала коротко по делу и всё.

Как объясняла актриса, близких отношений она не хочет, это ей ни к чему. Я не настаивал, и наши разговоры возвращались в «пионерское» русло. Тем не менее, время от времени, я провоцировал её личными, интимными вопросами. Аня проявляла агрессию.

– Хватит! Давай сменим тему, – при этом смотрела уверенно и будто брезгливо принюхивалась.

– Давай. О чём хочешь поговорить? – присматривался я к ней.

Аня тут же улыбалась и говорила, что может говорить на любую тему.

– А почему такая агрессия? В чём дело? Когда мы доходим до определённой точки, закрываешься, прерываешь разговор. Что-то скрываешь?

– Нет. Всё нормально.

«Глубже лучше не лезть, – думал я. – Тут какой-то комплекс. Хорошо, играем на её условиях». И не забивал себе голову.

И вот Аня, Света и я гуляем по Екатерининскому парку. Весна! Прилетели утки, пруд просыпается… Театр Российской Армии нависает на заднем плане, как горный ледник. Много народа: семейные пары, молодые мамы с колясками, бабушки с внуками, подростки, группы людей, кормящие уток. В общем, парк представляет собой пёстрое зрелище пробуждения природы после зимы. Воздух пахнет талым снегом и льдом, который переливается и искрится на солнце.

Хочется быть молодым, юным, шалости и баловство приходят в голову. Под это настроение я начинаю восхищаться увиденным в палате, делаю всевозможные комплименты по поводу внешности Ани. Она резко пресекает меня.

Я вспоминаю злободневную дилемму…

– Не принимаешь комплименты от плебея?

– От плебея?! – начинает хохотать Аня.

– Что смешного?

Света улыбается, а Аня наигранно смеётся, как госпожа.

– Вы знаете, кто такие плебеи?

– Плебеи? Конечно! – быстро подхватывает Аня. – Плебеи это… – начинает говорить, осекается и снова тараторит что-то.

Мы остановились.

– Света, представляешь, – начал объяснять я, – комплименты ей не нравятся. Когда про других слышит, тоже не нравится. Как это понимать?

– Нет! Ты лжёшь! Это не правда! – повысила голос до крика Аня.

– Почему ты кричишь? Или это опять игра?

Аня закивала.

– Но ты играешь только страх, испуг. А-а-а!.. – попытался я подражать ей. – Почему только крайности? – сделал я гримасу удивления, потом испуга. – Почему нет глубокой эмоции?

Актриса «закусила удила».

– И как не правда? – вернулся я к теме. – А в кафе, а на улице?.. Что не правда?

Вдруг Аня схватила Свету за руку.

– Светка пойдём, – и быстро повела её прочь.

Света не хотела идти, оборачивалась, но Аня уверенно вела её. Тогда я прокричал им в след:

– Девчонки, вы меня бросаете?!

Они обернулись, и Аня прокричала:

– Ты меня бесишь!

– Что, не понял?

Света неловко улыбалась, ей было неудобно. Я подошёл к Ане.

– Что ты сказала? – спросил я, понижая голос.

– Ты меня бесишь! – повторила она.

– Так. Давай всё упростим.

– Давай.

– Ты не хочешь общаться?

– Ты меня бесишь! – сказала она, глядя мне в лицо, и потрясла руками, как непонятливому собеседнику.

Я снял с головы кепку, поклонился, как крепостной кланяется барышне.

– Извините, пожалуйста, – проговорил я, повернулся и зашагал на выход из парка.

Шёл быстрым шагом, шутя размышляя. Было ощущение, что сцена должна была произойти, всё к этому шло. Это логично, по моему образу и социальному положению. Слишком много чувств без материальной поддержки. Чересчур искушённый собеседник для простого бродяги. Пошёл вон!

Я вернулся в больницу, поднялся на этаж в возбужденном состоянии.

Если пришёл Тимур, то состоится интересный разговор, из которого выяснится, художник я, плебей или мошенник? Эти мысли веселили, было предвкушение сюрприза. Я совсем позабыл об Ане.

Тимур оказался у себя, и я пошёл за портретом. По ходу прихватил двух парней, как очевидцев. Мы зашли к Тимуру. Я показал работу. У «Боба Марли» загорелись глаза.

– Ну что? Нравится? – спросил я.

– Да, – ответил он. – Только усы… у меня нет усов, у меня небритость, щетина.

– Дорогой мой, – продолжил я, – для точного сходства есть фотография. А это рисунок. Тут важно, уловил я твой образ или нет? Твой взгляд, характер, понимаешь? – объяснил я, как заправский художник. – Тем более, рисовал практически по памяти.

– Уловил… да, похож, – закивал «Боб Марли» головой.

– Нравится?

– Да. Нравится.

– Во сколько оцениваешь работу? – неожиданно спросил я.

Тимур начал мотать головой. – Ну, как бы, денежного уговора не было и…

– Да, не было. Но если работа тебе понравилась…

– Но как бы с деньгами туго и…

– Хорошо, – подмигнул я пацанам, – верни деньги за раму и забирай портрет. Идёт?

– Идёт, – согласился он и полез в карман. – Сколько?

– Двести пятьдесят, – назвал я цену.

Дешевизна приятно удивила его, он довольно протянул мне пятьсот рублей.

– Сдача есть?

– Есть, – ответил я. – Понимаешь, Тимур, я мог бы тебя обмануть, там были рамки и подороже. Но это было бы не честно. А раз ты не ценишь искусство, вот… – я отдал ему сдачу.

Мог бы сыграть на самолюбии, но не стал этого делать. У таких типов завышенная самооценка. Он в шутку называл себя гением, а я ему подыгрывал: «Ты гений?.. А я Евгений».

– Братан, реально с деньгами туго. Ты не смотри, что видел меня за игрой в автоматах, я ждал человека, – оправдывался он, – я же вбиваю твои рассказы в ноутбук.

– Да, да, Тимур, всё по-честному, родной, всё по-честному, – согласился я.

Я сидел в кресле в состоянии странного возбуждения, устал, а хотелось смеяться. Шутка мысли переросла в игру и оказалась иллюзией, лопнувшей, как мыльный пузырь. Ничего не добившись, я приобрел бесценный опыт.

Хотел поступить, как художник, а получилось, как плебей. Я почувствовал себя плебеем: как ни старайся, больше, чем кость со стола не получишь.

После сцены в Екатерининском парке, мы с Аней не общались, я удалил её номер из памяти мобильника.

Но на Пасху вдруг получил сообщение: «Христос воскрес!» «Воистину воскрес!» – отбил я ответ, даже не предполагая, кто бы это мог быть?

Ближе к вечеру, возвращаясь с прогулки с двумя куличами, увидел проходившую мимо Аню. Показалось, слеза блеснула на её щеке. Я прибавил шагу, окликнул… Она остановилась. Мы поздоровались, поговорили как прежде, моя актриса пожаловалась на тоску.

– Плачу, – говорит. – Уже два дня. Не знаю, почему? Хожу и плачу.

– Я тебя понимаю, – говорю. – Сам эти дни тосковал, платочек весь сырой. На-ка, держи, – протягиваю ей один кулич. – На стол поставишь.

– Не надо, зачем? Ты для себя нёс. Готовился к чему-то.

– Раз уж мы встретились, бог так послал. Значит, тебе и предназначалось.

После этих слов, бога услыхав, приняла кулич.

– А пойдём в парк, погуляем, – предложила Аня. – Только кулич занесу. Ты подожди меня, ладно?

Я подождал, и мы пошли.

Прогуливаясь по аллейкам, подошли к тому месту, где поссорились и вернулись к прошлому разговору.

– Почему ты взбесилась тогда?

– Ну… ты так говоришь… Откуда ты знаешь? Ведь ты, ты…

– Что я?..

– Странно слышать от тебя… – она искала слова.

Мы остановились.

– Почему странно? – пытался я понять. – Почему?.. Потому что я чёрт?

– Да! – Аня сделала жест, только что пришедшего ответа. – Точно! – у неё загорелись глаза.

– Это самый лучший комплимент от тебя! – засмеялся я.

Я долго хохотал, потому что это было так забавно. Меня заняла лишь мысль: «Какого чёрта подразумевала она? Сказочного, мистического персонажа? Или человека материально несостоятельного? В любом случае, я был и тем, и другим».

Но тут я начал говорить серьёзно:

– И вообще, что ты якаешь постоянно? Я! Я!.. Что за эгоизм? Ты кто такая? Кто? Ноль! Пустое место! Пока не убьёшь в себе эгоизм, будешь мучиться, и актрисы из тебя не получится. Чтобы стать настоящей актрисой надо любить, страдать. Потом опять влюбиться и страдать, пережить это. И тогда ты сможешь играть! А сейчас ты слышишь только себя! – я почти кричал на неё.

Проходила пара. Мы с Аней выглядели, как молодые люди, переживающие вторую волну расставаний. Девушка начала прижиматься к парню, но, увидев, что в моих глазах нет злости, понимающе улыбнулась, и они прошли мимо.

Было прохладно для пасхального воскресения. Парк пустовал. Пасмурное небо задрапировало Театр Российской Армии, скрыло, как лицо абрека под башлыком. Голые деревья ощетинились, как усы на морозе. При дыхании шёл пар. Руки мёрзли, я перекладывал кулич с руки в руку. Прогулка была интересна лишь присутствием Ани, в остальном же больше раздражала, чем доставляла удовольствие.

Мы возвращались. На повороте на улицу Достоевского, Аня вдруг схватилась за живот и слегка согнулась, скорчила гримасу боли.

– Ай – ай, живот…

– Что с тобой?

– Не знаю, вот здесь заболело.

– Что там может болеть?

Аня присела на выступ забора, который отгораживает проезжую часть от больничной территории. Туда же я положил кулич. Наклонился к ней и не понимал, чем могу помочь.

– Может, ты беременна?

– Да.

– На каком месяце?

– Проехали, – улыбнулась она.

И я понял, что Аня дурачит меня с болью в животе. «Вот как?.. Сейчас я покажу актёрское мастерство!»

– Где болит? Здесь?.. – я просунул руку ей под куртку.

– Да.

Начал массировать ей живот.

– Так больно? А так?

Показалась ещё пара прохожих.

– Ну, всё. Хватит, – выдавила из себя Аня.

– Подожди, – продолжал я массировать. – Что там у тебя? Могу просунуть руку глубже?

– Нет, там кофты… Ну всё, перестань! – стала она одёргивать мои руки. – Люди же смотрят…

– Ну и что? Мне всё равно.

– Да перестань же! Хватит уже! – она стала отпихивать меня.

Перехватив руки, я обнял её за талию и прижал к себе. Потом прикоснулся щекой к её щеке… она пыталась отклониться.

Я начал шептать:

– Аня, обними меня… хорошая моя, красивая… обними, пожалуйста, – касался губами её щёчки, обозначая поцелуй.

Она стала вырываться, а я прижимал сильнее. Потом перехватил руки ещё ниже. Схватил её за ягодицы и помял их. Не почувствовал никакой женской реакции.

Сцена происходила на пустой улице. Лишь редкий прохожий неожиданно появлялся и пропадал в вечерних сумерках. Со стороны могло показаться, что молодых захлестнула волна страсти и они забылись посреди улицы, причём каждый не ожидал такого от себя. Или это было похоже на то, как маньяк настиг жертву, а жертва не зовёт на помощь, но сопротивляется. Картинка без звука. Такое зрелище, впечатление от которого не забывается.

Держа Аню за попку, я приподнял её. Она неубедительно вырывалась. Тогда я просунул руку между её ног и поднял, чтобы почувствовала мужскую силу. Она задрыгала ногами, как ребёнок.

– Обними же меня. Просто прижмись и всё перевернётся…

«Нет. Блок». Я разжал руки и выпустил её.

Аня схватила кулич. – Ты дурак! – швырнула в меня куличом и побежала.

Кулич попал мне в грудь и упал на землю.

«Ах, так!» Я поднял кулич и побежал за ней. Догнал около ворот больницы. Поймал за руку, развернул к себе. Сделал строгое выражение лица.

– Не кидайся куличами, этот освещённый!

Она вырвалась и снова побежала…

Я догнал её, остановил.

– Всё! – успокоил я Аню, и сам перевёл дыхание. – Вот тебе урок игры, – проговорил я и противно поморщился. – Ты мне неприятна. А милого и дура обнимет. И кулич ты зря… Бог всё видит. Пока.

Она побежала к себе, а я пошёл к себе.

Вот как «колбасит» под циклосерином!

Периодически я заглядывал к Тимуру справиться, как продвигаются мои рассказы. Но дело стояло. Он не напечатал ни одной страницы и постоянно придумывал отговорки. Я понял, что это пустое, и нашёл другой выход из положения.

Позже Тимур зашёл ко мне. Протянул свой портрет без рамы и пробубнил:

– Мои друзья сказали, что это не я… не мой портрет.

Я обрадовался, как вернувшемуся щенку. Но проводил Тимура с молчаливым удивлением. Не понял, то ли он не принимал вторжения в свою жизнь даже посредством изобразительного искусства, то ли его замучили угрызения совести? Он знал, что не выполнил свою часть уговора и поспешил вернуть портрет.

– Фу… глупости какие, – весело сказал я, прислонив портрет к стене. – Дома повешу, для коллекции.

Тут же подошёл сопалатник, молодой паренёк.

– Это ты его нарисовал? – уточнил, украдкой.

Я, рассматривая портрет, кивнул.

– А что принёс?

– Не понравился. Говорит: «Не похож. Не я».

– Во дурак! Подари мне. Мне нравится, а?

– Извини, мне тоже нравится.

Паренёк ещё постоял немного напротив портрета и прилёг на кровать.

Спустя полгода, перед самой моей выпиской, я встретил Тимура на аллейке возле гаража. Он был лысый, бритый под машинку, капюшон ветровки, ловко накинутый на голову, скрывал перемену прически.

Мы поздоровались, поговорили.

– С чего это вдруг? – показал я на голову.

– Да, так… – не нашёлся он что ответить.

А позднее, Тимур открылся. Мы сидели в одной компании. Подошли молодые больничные подружки.

– Ага, Тима, ты поменял имидж?! – смеясь, загалдели они.

Он увлечённо, показывая дорогой мобильный телефон, сказал:

– Мама поставила ультиматум, чтоб я подстригся. Пообещала, что путёвые часы купит. Я сказал: «Часы не хочу, купи новую мобилу», – провёл он рукой по лысине и покрутил перед нами мобильным телефоном.

Из него выветрилась, улетучилась вся принципиальность. Внутреннее убеждение, образ жизни, мировоззрение, оказывается, имело цену.

Ну да ладно, оставим его в покое. Ведь в целом Тимур неплохой и весёлый парень.