Три чемодана. Юмористические рассказы и авантюрные истории

Иван Царевич в поисках, или Коктейль 2119

 
фантюмор
 

Иван метался меж двух симпатий. Его сильно увлекала перспектива сотрудничества с Василисой Премудрой из бухгалтерии, но также льстила мысль понравиться Василисе Прекрасной с ресепшена. Как назло, Ведьма из отдела кадров твердо решила не пропускать его до сердца сотрудниц.

– Все «шашни», – грозно говорила она, – вне работы. А не то доведу до начальства, чем вы тут занимаетесь. Вмиг полетите из штатных сотрудников. Будете улицы мести со своим «флюент инглишем» и высшим образованием.

Ведьма была племянницей директора фирмы, имела виды на Ивана и на его новенький шевроле. К тому же небезызвестная в узких кругах бабушка Ивана оставила ему квартиру в центральной башне города – с парковкой на крыше. Наследник из Ивана получился не ахти какой – королевской крови не ощущал, повадок красавиц не знал, был простоват и незаметен.

Ему срочно требовалась помощь наставника. Феей крестной стала буфетчица из ближнего зарубежья. Она-то и надоумила Ваню, чтобы карету превратил обратно в тыкву, а синий модный костюм сменил на демократичный приемлемый «прикид».

Неделю Иван ездил на древнем, потрепанном мерсе, одолжив его у деда из соседнего подъезда за приличные деньги. Костюм из дорогой ткани сменил на попроще, но ботинки оставил модные. Все-таки что-то свое.

Василиса Прекрасная кривилась, завидев Ивана в коридоре. Ведьма удивленно хмурила брови и запрашивала сведения у начальства, что за перемены, следует ли ждать объединения корпорации с кем-то более сильным на рынке или – о ужас! – опасаться сокращения.

Две претендентки отпали сами собой. «Бухгалтерия» молчала и ничем себя не выдавала. Ей вроде было все равно. Финансовые дела под рукой, так что волнения никакого, а перемены Ивана – его личное дело.

А тут новогодний корпоратив подоспел, и совсем поник Иван. Отправился к фее у барной стойки, чтобы приготовила ему волшебный отвар, после которого все пофиг.

– Сейчас сделаю, – отвечала та. – Не переживай, все будет.

Намешала чего-то, накрутила в своем барменском комбайне – выдала трубочку и полный фужер с лопающейся пеной из пузырьков.

– Прими, – говорит, – все беды уйдут.

Иван принял. Сладкий, на махито похож. Пожевал листик мяты.

– Еще, – говорит, – давай, не понял пока.

Она ему второй напиток, лучше прежнего да с тягучей карамелью.

– Иди, – говорит, – завтра узнаешь свое счастье.

Наутро Счастье стояло на кухне и варило кофе. Ароматный и вкусный. «А может, и правда», – подумал Иван, вскочил с постели и обнял свою фею.

«А может, и правильно, – подумала фея Наташа, – а то помогаешь, помогаешь, а сама все одна, да одна».

– А как ты меня привезла? – спросил Иван, оглядываясь.

– На воздушном такси.

– Был совсем в хлам? – огорчился он.

– Нет, вы просто заснули.

– А почему на вы»?..

– Так не было ничего… – она засмеялась.

– Совсем? – Иван огорчился.

– Нет, ну что—то…

– И то хорошо, я уж думал, совсем сноровку потерял, – Иван заметно повеселел. – А что мы пили, сладкое такое?

– Мятный пунш, от нервов, от него сильно в сон клонит, зато расслабляет от всех стрессов, и тело – будто после массажа, обновленное.

– Да? Ну да… вообще-то…

– Я вам приготовила еды на два дня, для поддержания эффекта. Всего хорошего!

– Постой.

«Постой», —‒ подумал он. И посмотрел ей в глаза. Как у русалки, зеленые, с искрами и глубиной. А я тут как с похмелья. Еще и неумыт. А что мне надо?

– А давай просто поболтаем? – спросил он. – Если ты свободна сегодня. Хочется просто поговорить. Ты любишь кино? У меня из старого есть много. Давай, как в детстве, на ковре, укрывшись пледом, включим телек и будем есть мороженое. Я купил настоящее, не из фабрики вкусов.

Через неделю Василиса Прекрасная принесла Ведьме новость, что барменша русалка увела Ивана в замужество сразу после корпоратива, напоив его зельем. На что Премудрая, та что из бухгалтерии, устало заметила: « Да каким зельем, что вы гоните. Это же бред»… – потом подумала и добавила. – Она его околдовала. Точно вам говорю!» И невдомек им было, что болтовня под пледом стала самым великим открытием для обоих.

Василий Необыкновенный

 
фантюмор
 

– Ты кто?

– Я – Вася.

– И что тебе надо, Вася?

– Ничего, просто смотрю.

– Не насмотрелся еще? Уже полтора часа глаз не сводишь.

– А что, нельзя что ли? Я же у себя дома, сколько хочу, столько и смотрю.

– Лимит времени. Или спрашивай чего, или давай, дуй отсюда. Стоит все смотрит, смотрит…

– А что спрашивать?

– Вася, ты что, глупый?

– Че сразу глупый, я же не знаю, что надо спрашивать.

– Ты тогда иди, подумай, Вася, а потом придешь. И больше пятнадцати минут зеркало не занимай. Это лимит Времени. А то я тебе устрою неприятности, торчать тут по полтора часа. Давай, топай отсюда. Вася…

Два дня Вася к зеркалу вообще не подходил. После такой выволочки не очень-то и хотелось. На третий день его осенило, и он отправился в ближайший магазинчик. Купив небольшое зеркало, он установил его на тумбе в комнате, а то, которое в ванной, наглое такое, решил, как-нибудь, потом заменить. Вот только как, он пока не придумал. Побаивался немного. Это зеркало ему напоминало бабку, вредная была, все время пилила его, но он все равно ее уважал, даже любил, можно сказать. Собственно, зеркало от нее и досталось. Переняло характер, наверное, за время проживания с бабулей.

Перед сном Вася пошел умываться. Побриться решил с утра, поэтому процедура заняла немного времени. Зеркало молчало. Успокоенный Вася отправился спать.

Утреннее бритье давалось с трудом. Невыспавшийся, он всегда был крайне медлителен, а еще кто-то настойчиво звонил по телефону. Приложив полотенце к подбородку, Вася прошел в комнату. В телефонной трубке уже раздавались гудки. Хорошенькое дело людей утром донимать звонками. Вася положил трубку на стол, чтобы его больше не беспокоили, и вернулся в ванную заканчивать бритье.

Появившись перед зеркалом, первое, что он услышал, было тихое ворчание. Стараясь не обращать внимания, как будто ничего не случилось, Вася стал добривать правую щеку.

Казалось, звуки исходили отовсюду: скрежетания, шипения, покряхтывания, – они наполняли все квадратные метры его малюсенькой ванной комнаты. Наконец, зеркало не выдержало:

– Ну и кто так бреется?

Вася не ответил. Хотел сказать, не твое, мол, дело, трепло стеклянное, да передумал.

– Нет, я понимаю, конечно, я тебе советы давать не должно, но ты посмотри, на кого ты вообще похож.

– Я еще не причесался. Скоро буду на кого-нибудь похож.

– Огрызаемся, значит. Ни образования, ни воспитания.

– Пятнадцати минут еще не прошло, чтобы мне тут указывали, – разозлился Вася.

– В совокупности как раз получилось, пока туда-сюда бегал.

Вася промолчал. Что спорить, вообще непонятно, что творится. Как помыться-то, занавесить его что ли?

– Э-э, это что это ты делаешь?

– Не твое дело. В душ мне надо.

– Так шторку бы задвинул и все.

– Я лучше тебе шторку задвину, мне так удобнее.

– Ну-ну. Ишь, скромный какой стал. Раньше бегал, не стеснялся.

– Раньше «ванная» молчала, когда я тут интимными делами занимался. А теперь мне даже умыться толком не дают. И вообще, я тебя сниму сегодня. У меня новое зеркало есть, без всяких закидонов.

– Дурак ты, Вася, – обиделось зеркало и затихло.

Василий принял душ, в полной тишине растерся полотенцем и, обернув его вокруг пояса, прошел на кухню. Дверь в ванной оставил открытой – пару напустил столько, что не зайдешь – ничего не видно.

После чашки кофе, выпитого в спешке большими глотками, он быстро оделся и уже у двери услышал тихое ворчание.

– Чего бурчишь?

– Тряпку сними, ишь побёг. Понавесил тут…

Вася тряпку снял и помчался на работу. Вечером – это он твердо решил, – зеркало надо заменить. Новое как раз подходит – и по размеру меньше и без рамок старинных. Зеркало, как зеркало.

Вечер на работе затянулся – отмечали юбилей начальника их ремонтного отдела, и Вася, изрядно захмелевший, подъехал к дому довольно поздно. Вылезая из такси, больно стукнулся головой и, потирая шишку и слегка матерясь, поплелся к подъезду. До квартиры добрался уже из последних сил.

Стянув свитер, он, пошатываясь, направился в ванную, ополоснул водой пылающие щеки, и, на ходу раздевшись, рухнул на кровать.

Ночью пришлось вставать пару раз, видимо перебрал, все время хотелось пить. Наутро он встретился с зеркалом.

– Ну и рожа, – спокойно и лаконично сказало оно.

– Не твое дело.

– Да уж…

Они помолчали.

– Почем синяк?

– За бесплатно, – Вася потрогал шишку на лбу, чуть налившуюся за ночь синевой, и взял зубную щетку.

– Когда меня заменять будешь, изверг? – зеркало как будто морщилось от запаха, исходившего от Васи.

– А что, нависелось уже, хочешь отдохнуть?

– Да. Что-то мне надоело на тебя смотреть. Неубранный ты какой-то, да и в доме больше никого нет, не на кого порадоваться.

– Я тебя соседке отдам, там нарадуешься – уйма народу.

– И, пожалуйста, мне там лучше будет.

Вечером зашла соседка. Женщина простая, без особых запросов, работала поварихой, а трое ее пацанов громили подъезд каждый год. Один из них как раз пришел с маманей – посмотреть, что в дом тащить придется.

– Это что это ты удумал? – сказало зеркало, когда те вышли ненадолго.

– А что тебе не нравится?

– Неблагодарный ты человек, Вася. Это где же это видано, чтобы престарелое зеркало к таким хулиганам отдавать. Ты же посмотри, на мне ни одной осколинки нет. А рама-то какая, как у картины. Где сейчас такую найдешь? Слушай, Вась, может, передумаешь, а? Ну, вспылили, погорячились. Ты же хороший человек, Вась, даже такой… Необыкновеннейший…

– Ага! Заговорило!

– Правда, правда. Ты, Вася, – необыкновенный человек. Все в тебе ладно: и фигура, и характер не буйный, не то, что некоторые… – зеркало многозначительно помолчало, и уже как-то безнадежно добавило, – в общем, всем ты хорош, Вася.

– Слышь, ты… это… – Василию стало не по себе, – я вообще ничего не понимаю. Тьфу, ты, едрена корень. Щас, дай подумать.

Вернулась мамаша с сыном, Василий остановил их у двери.

– Знаешь, Тимофевна… короче, тут такое дело, ты погоди пока. Это бабкино зеркало, может, сестра захочет взять. Я как-то не спросил, не подумал. Так, что извини. Потом узнаю, и тогда… потом Тимофеевна. Хорошо?

– Да что ты, Вась, дело хозяйское. Потом, так потом.

– Ага. Давай, Тимофевна, пока, значит. А ты, куда поперся? – прикрикнул он на наглого мальчишку тринадцати лет, который прошмыгнул мимо него и начал строить рожицы возле зеркала.

Василий схватил его за шиворот и поволок к двери. Мамаша никак не отреагировала, видимо, сама так часто делала.

– На вот, Тимофевна, забирай своего. Все, пока.

Он закрыл за ними дверь и сел в прихожей. Дурдом.

– Спасибо, Вася, – раздалось из ванной.

– Пожалуйста, – ответил Вася и вытер рукавом вдруг вспотевший лоб.

– А ты меня куда теперь, к сестре?

– А что, и к ней не хочешь?

– Не знаю. К тебе как-то привыкло.

– Ты привыкло, а я вот… что-то никак… Ладно, там видно будем.

– А я тебе кое-что показать могу.

– Что ты мне показываешь, я и так знаю.

– Нет, не тебя. Хочешь, невесту твою покажу?

– Я еще жениться не собирался.

– Так, это сейчас. А потом… Она тебе очень подходит. Ты ее сразу узнаешь. Смотри скорей.

Василий встал перед зеркалом.

– Смотри в середку.

– Смотрю.

– И думай о ней.

– О ком, я же ее не знаю?

– Не важно, я же тебе говорю. Смотри и думай.

– Хорошо.

Зеркало затуманилось, покрылось дымкой и как будто издалека по центру появилось лицо девушки. Оно все приближалось.

– Ты только сам к ней не приближайся и не дотрагивайся, – прошептало зеркало.

– А что?

– Нельзя это. Испугаться может.

– Понятно.

– А еще стукнет, так след останется.

– Навсегда что ли?

– Ага. Навсегда. Правда, по следу потом и узнать может. Но это не надо. Зачем тебе со следами-то ходить. Все, сворачиваю картинку. Ну, как тебе?

– Ничего такая. И где ж она?

– Скоро придет. Так ты меня оставишь?

– Слушай, давай я тебя хотя бы перевешу. А то мне раздеваться даже неудобно. А потом, я вот приведу кого, а ты за свои штучки, – от меня все невесты разбегутся. И чего ты разговорилось вдруг. Висело, висело, и на тебе…

– Не знаю, молчать надоело. Да и висеть мне недолго уже.

– Да сказал же, не уберу.

– А… я не об этом. На покой скоро. Видишь, уголки уже темнеть начали. Вот, первый признак, тускло скоро станет.

– А говорило-то, никакого изъяна.

– Ну… во всяком случае, еще ничаго я. Вот новое купил, как придет время, скажу – поменяешь.

– А тебя куда?

– Я вообще-то вещь раритетная, можно и сохранить где-нибудь в теплом месте, без сырости. Опять же пригодиться смогу, так, иногда, только не наглеть, без потребы не суйтесь. Это дело такое, аккуратно надо. Чтобы, если не на пользу, так хоть не во вред. Но тебе, кажись, на пользу. Смотри-ка, разрумянился, жених.

– До чего же ты болтливое.

– Да не обижайся, Вась. Когда надо, я помолчу. Я же понимаю. Хороший ты парень, Вася, и бабуля на тебя не нарадуется. Смотрит иногда, я позволяю.

– Так это ты от нее на меня накинулось?

– Нуу… от нее, не от нее… Совпали взглядами. Пора тебе за себя браться, Вася. Распустился один тут.

– Ты не начинай.

– Да я ничего. Это от нее. Так, чего, Вась, дружим?

– Ага. И не тужим. Объявляю час тишины. Обалдеть можно.

Артистка

Верочка Глушакова мечтала играть на сцене. Ее выразительные синие глаза в обрамлении густых золотистых ресниц излучали восторг и невинность. Но почему-то на приемную комиссию они никак не действовали. У Верочки была такая же золотистая копна волос, которую она распускала, встряхивала для убедительности романтичного образа, но это почему-то тоже не пронимало грозных судей в театральных училищах.

После пятой попытки устроить свою судьбу на подмостках один из сидящих за длинным столом, светловолосый и на вид совсем не вредный мужчина, заявил ей, что для того, чтобы хотя бы сносно играть нужно что-то еще помимо внешности и умения таращиться. Так и сказал. «А где же она таращилась?» – подумала Верочка, опуская длинные ресницы, чтобы скрыть блеск выразительных глаз.

Встретив такое препятствие между ней и искусством, Верочка решила пойти обходным путем. Если искусство не идет к ней, она сама придет к нему!

В двадцать шесть лет, работая продавцом в маленьком магазинчике, Верочка копила на жилплощадь, чтобы съехать из пятиэтажки. Квартира однокомнатная с пятиметровой кухней досталась ей от дяди, а родители жили за триста километров на десятине земли и переезжать наотрез отказывались, – в такую тесноту, да и зачем? К Верочкиному неуёмному стремлению в артистки относились неодобрительно, но с надеждой, что в городе блажь дочери пройдет, и она хоть как-то устроится, а главное, найдет жениха. Но Верочка не сдавалась, женихов не искала, а настойчиво стремилась пробиться к искусству.

Она выучила еще одну басню, два стихотворения и одним прекрасным звездным вечером отправилась в ближайший театр. Как она узнала накануне, в театре несколько дней в неделю шла постановка молодого и перспективного режиссера, и такого же молодого и перспективного автора современной пьесы, которая пользовалась невероятным успехом.

Два дня Верочка наблюдала и слушала игру актеров – сначала с галерки, потом переместилась в партер. Артисты иногда выбегали в зал, занимая для игры все пространство.

С режиссером Верочке встретиться так и не удалось и устроить прослушивание в театре тоже.

Приходя домой, Верочка репетировала у зеркала заламывание рук, истошные крики и томные всхлипывания, которыми так была насыщена роль главной героини. А в третье свое посещение Верочка записала монолог героини в кульминационный момент в блокнот.

Деньги, отложенные на проведение досуга, неумолимо кончались, и пришлось устроиться уборщицей для подработки в вечернее время.

Всю неделю Верочка драила полы и тихо декламировала слова из роли. Через какое-то время она уже изящно водила шваброй по блестящему полу, грациозно выжимала тряпку и ставила ведро по центру коридора, как ценный реквизит. К нему она возвращалась, чтобы начать заново, если вдруг сбивалась и путала слова.

В субботу Верочка готовилась к выходу: мастерила длинное платье из черной блестящей материи, купленной в подвальчике магазина тканей недалеко от дома за триста сорок рублей за метр. Дорогая ткань требовала аккуратного подхода и сноровки.

Шить Верочка не умела, но в одном из журналов нашла совершенно беспроигрышный вариант – ба-ла-хон! Она просто вырезала окружность, чтобы пролезла голова и прострочила у соседки на машинке боковые швы. Все! Это фантастичное изделие, сотворенное собственными руками – пеньюар, бальное платье, да что там, наряд для модели – потрясающе смотрелось на вешалке. Верочка надеялась, что и на ней тоже.

В воскресенье, облачившись в этот «звездопад на черном небе», словно королева, Верочка прошла через фойе театра, мимо шумной толпы и заняла свое место в партере, у самого прохода, где во втором акте как раз пробегали артисты.

Первый акт Верочка сидела, не шелохнувшись, и смотрела на красивого героя второго плана. Она только сейчас обратила на него внимание. Черноволосый, стройный, чуть сутулый, но от этого еще более милый, он отличался какой-то необъяснимой нежностью среди всех этих скачущих, гомонящих людей. Хотелось их отогнать и дать ему отдохнуть.

К тому же Верочке показалось, что он незаслуженно отодвинут от главного действия. Впрочем, как и она. Верочка почувствовала невольную симпатию к юному дарованию и как будто вся потянулась к нему на встречу.

Парень заметил напряженно сидящую женщину, которая не сводила с него глаз. Она мерцала в полумраке зала необыкновенными волосами, распущенными по плечам золотыми волнами. Когда объявили антракт, и зажегся свет, он выглянул, чтобы получше разглядеть девушку. Она так и осталась сидеть на своем месте.

Нерешительно помявшись, артист удалился в гримерную.

А Верочка думала о несправедливой расстановке людей на сцене. Зачем столько шума, ведь все можно сделать нежнее, романтичнее… с тем юношей.

В начале второго акта артисты пошли «в народ», – они активно бегали по проходам, кого-то звали. Настала и очередь милого парня. Он чуть замешкался на сцене, и ускорил шаг, проходя мимо Верочки, но она уже ждала его. Вот он, звездный час!

Верочка решительно схватила его за руку и встала.

– Я вас ждала, – произнесла она первую фразу из монолога, который должна была читать героиня через пятнадцать минут.

Парень опешил.

Верочка набрала побольше воздуха и продолжила:

«Ох, как же я ждала.

Когда вот так, вы выйдете устало из этих мрачных стен,

из глупого оскала той мышки, что пленит всегда.

Она – не я. Она не я, поймите. Держите меня за руку, держите»!

В конце Верочка повысила голос и как будто приказала, а не торжественно молила, как та, на сцене. Ничего, у нее свое толкование роли. Вот он, ее герой.

Растерянный артист, решив, что его забыли предупредить о каких-то изменениях, оглянулся на сцену. Там как раз стоял потрясенный главный герой, которому и должны были посвящаться эти слова. В настоящий момент он как бы размышлял, пока все бегали, являя его мысли.

Спасая положение, юноша произнес пару реплик из роли и, осторожно высвободив руку, усадил девушку на место.

В лоджии для вип-персон появилась голова режиссера. Артист кивнул, что все в порядке, и голова исчезла.

Дальше все пошло по запланированному сценарию.

На Верочку оглядывались из зрительного зала, пытаясь понять, что за артистка такая. Монолог так гармонично лег в размышления героя и как бы его предвидение ситуации с героиней, что явного смущения зрителей не вызвал.

Громкие аплодисменты завершили действие и народ, закидав сцену цветами, поспешил в гардеробную.

К Верочке подошли две пожилые дамы и попросили автограф. И вдруг она увидела спешащего к ней сутулого артиста, чернявого принца, непризнанного героя первого плана, вынужденного прозябать на втором.

– Извините, – обратился он к ней, – с вами хотели бы поговорить. Вы только не пугайтесь, нужно выяснить недоразумение.

– С вами мне не страшно. Пойдемте, выяснять недоразумение.

Верочку ждали рассерженный режиссёр и художественный руководитель театра.

Выясняли, на каком основании, да как посмели, да как вообще… чуть не надругались над всей пьесой, не сорвали спектакль! Наконец, спросили, кто такая. Верочка подробно все объяснила, со всем соглашалась и убедительно просила не ругаться за нововведение.

Это уже наглость. Нововведение. Нет, вы слышали?! – опять разозлился режиссер и начал ругаться.

Верочка испуганно отшатнулась, пролепетала «извините» и кинулась к лестнице. Вслед ей неслось: «Да чтоб ноги вашей здесь больше не было».

Выбежав на улицу, Верочка глубоко вздохнула и смахнула слезу. Кто-то ее обнял за плечи.

– Не обращайте внимания. Это издержки профессии.

Чернявый, сутулый, с блестящими серыми глазами заглядывал ей в лицо, смахивал слезинки и, похоже, ругаться совсем не собирался.

– Позвольте, я вас провожу, – галантно предложил он.

– Позволяю, – сказала Верочка, забыв обо всем на свете.

Станислав Ежинский согнул руку в локте и подставил Верочке. Она благодарно облокотилась и зашагала. Сначала по гулким улицам, по бетонным лестницам, по мягкому ковровому покрытию. А потом и дальше, по жизни, рука об руку.

В театре Верочке играть так и не стала. Говорили, что чудная, но ей уже было все равно. Как сказал один из актеров, за кулисами разыгрываются свои спектакли, и хотелось бы оградить такую наивную и чистую душу от всего мерзкого и пошлого. «Тяжело им» – подумала Верочка, будучи совершенно счастлива.

Она с благодарностью приняла дар от театра в виде мужа. Ведь не зря же она так стремилась сюда. Значит, что-то хорошее должна была найти. И нашла. Ведь это же искусство!