Черный дар. Колдун поневоле

Глава 3

Беды не оставляли деревню. Поветиха, пошедшая как-то к роднику за водой для своей ворожбы, прибежала обратно сама не своя от страха.

– Ой, бабоньки, держите меня, ноги подламываются! – вопила она у колодца. – Ой, в глазах темно, ох, помру не-то!

– Да говори ты толком, не пугай.

– Как же не пугать, когда я сама со страху подол обмочила! Ой, бабоньки, пропал родник!

– Как пропал? Исчез, что ли?

– Исчезнуть он не исчез, да только не вода в нем теперь ключевая, а грязь ядовитая. А уж воняет как, уж воняет! Я только подошла кувшин налить, а он как булькнет, как брызнет прямо в глаза, да в рот. Насилу отплевалась. А в глазах и посейчас пелена кровавая. Ой, дайте-ка умыться, не то ослепну!

Женщины кинулись умывать Поветиху, а вездесущие мальчишки понеслись к роднику, посмотреть на чудо.

В самом деле, на месте родника пузырилась вонючая трясина. Густая грязь не успевала стекать по руслу ручейка, когда-то питаемого родником, и зловонная лужа расползалась по лужайке, нагло проглатывая редкие осенние цветки.

Ребятня пришла в дикое возбуждение. Камни, ветки полетели в грязь. Но этого было мало.

– А слабо вам перепрыгнуть на другую сторону? – крикнул самый бойкий мальчуган и, похваляясь своей удалью, сиганул через лужу.

Дальше произошло невероятное. Лужа вспучилась в нескольких местах, из нее выплеснулись липкие фонтанчики и, облепив на лету со всех сторон мальчишку, втянули его в грязь.

– Чпок! – смачно рыгнула лужа, а ребятенка, как и не было.

– А-а-а-а! – завопили сорванцы и ринулись со всех ног в деревню.

– Утонул, утонул! Ростик утонул!

– Что? Где? – женщины от колодца кинулись в сторону реки.

– Нет, не в реке – там, у родника, в луже!

– Ну что вы врете, пострелята, как можно утонуть в луже? Там ручей-то по колено!

– Утонул, утонул, скорее!

Выудить тело Ростика так и не удалось. Принесенные мужиками двухсаженные багры не доставали до дна. А бездонная лужа все ширилась, все новые порции грязи извергал родник. Только поздно вечером, отчаявшись нащупать тело утопленника, все разошлись по домам.

Утром на месте луга уже тяжело колыхалось смрадное болото. Вонь толстым одеялом укрывала его бурое брюхо, маслянистое и блестящее. Лишь изредка из глубины поднимался и лопался пузырек газа. Болото было мертво. Оно даже перестало разрастаться, как будто питавший его грязевой источник иссяк. Но впечатление было обманчивым.

Собиравший стадо пастух позже рассказывал:

– Сам не видел – никогда б не поверил! Буян мой, пес – умница. Он всегда мне стадо собирает. Чуть какая корова в сторону – он ей наперед и лает, в стадо гонит. А тут Зорька Поляны, видно, решила попить из болота, вот глупая скотина! Буян ей наперед забежал, а та уже у самой грязи. Собака и вскочила в жижу. И тявкнуть не успела – вытянулись из болота грязевые жгуты, опутали беднягу – и в трясину. Клянусь Богами! А грязи-то после этого как будто прибавилось: я заметил – там камушек недалеко лежал, так его грязь и накрыла. На аршин болото выросло.

Болото было живым. Стоило ему проглотить какую-нибудь живность – оно довольно чмокало и тут же увеличивалось в размерах. Пришлось срочно огораживать трясину плетнем, чтобы никто ненароком не подошел близко. Только так и удалось остановить рост грязевого чудища.

Руки Поляны так и сновали в горячей воде. Рядом на столе уже возвышалась стопка перемытых мисок. Пальцы сноровисто выуживали из шайки деревянные ложки, проходились тряпочкой по их расписным щечкам, стряхивали мыльные капли. Поляна любила, чтобы ее посуда сияла чистотой, но, как ни крути, а на полках миски пылились: семья-то невелика – она, да дочка. Вот и приходилось раз в седмицу устраивать банный день всей кухонной утвари.

– Ну вот, теперь сполоснем чистой водичкой – и готово.

Поляна потянулась зачерпнуть воды из ведра, а там – пусто.

– Ничего, колодец недалеко, Яся мигом слетает.

Поляна выглянула в сени, где ее дочка начищала большой чугун, позвала:

– Доченька, сбегай-ка за водой.

Яся живо накинула шубейку, платок и, схватив ведра и коромысло, выскочила на улицу. Молодой снежок тонким слоем покрывал землю. Воздух свежий и ароматный, как яблоки – не надышишься! Соседские ребятишки достали салазки, пробуют кататься, но слой снега еще так мал, что полозья проминают его насквозь, оставляя за собой полосы мерзлой земли.

До колодца – рукой подать. И минуты не прошло, как Яся уже заворачивала к нему за угол. Но что это? Неужели все женщины деревни разом решили устроить стирку? Пестрая толпа с ведрами возбужденно гудела у колодца.

Хотя, где же колодец-то? Яся подошла ближе и не поверила своим глазам: колодца не было! На его месте из земли торчали бревна сруба, рядом валялось привязанное к вороту ведро. Что случилось?

– А я говорю – ночью они обвалились. На зорьке за водой пошла – а колодец-то обвалился. Я – к другому, и он тоже, – захлебываясь, тараторила Ветка. – Всю деревню оббежала от колодца к колодцу, и все десять – обвалились!

– Что за черт! – басом вторил соседке дядька Ивень, – землетрясений у нас отродясь не было. И надо же когда приключиться этому – зимой! Земля-то мерзлая, как теперь новый колодец выкопаешь?

– Я, это, думаю так, – прокашлявшись и размахнув по щекам усы, начал дед Овсей. – На речку за водой ходить – далеко. На улице сейчас колодец не выроешь – землю не удолбишь. Придется в хатах копать, под хатами земля теплая. А место у нас низкое, вода недалече. Что скажешь, сосед?

– И то верно, не сидеть же без воды! Придется мужикам потрудиться.

И закипела в деревне работа. Напрасно Поветиха бегала из избы в избу и уговаривала хозяев:

– Колодец в доме – не к добру это! Лучше на речку за водой сходить, а весной новые колодцы на улице сработать.

Никто не слушал бабку.

– Ты что, старая, умом тронулась? Это сколько раз надо к речке за полторы версты сбегать, чтоб и скотину напоить, и еды наварить, и постирать, и помыться. И как мы, дураки, раньше не догадались в сенях колодцы выкопать? Не было бы счастья, да несчастье помогло: хорошо, что колодцы завалились. Сейчас потрудимся, зато потом – отдыхай, не хочу!

И довольные мужчины снова брались за лопаты и с остервенением долбили землю.

У Поляны копать колодец было некому: даже сноровистые сильные, ее руки не могли одолеть такую работу. А Поветиха из принципа запретила своему старику делать «черное дело».

– Не хочу дом свой поганить. Бесовское это место – колодец. Лучше я на речку за водой схожу, да снега в чугунке натоплю.

– Чудишь, бабка, ох, чудишь, – кряхтел на печи дед. – Ты что, самая умная на селе? В твои-то годы на речку за водой бегать! Вот посмотришь, грязью зарастем, испить нечего будет. А скотине сколько воды надо!

– Э, дурак ты, дед, сам ничего не понимаешь. Еще бабка моя, которая меня знахарским делам учила, наказывала: избегай стоячей воды в доме – мертвая она, вода эта. Чуть постоит – и уже вред от нее. Колодец в доме – это одни неприятности.

– Хм, а на улице – не неприятности! Где разница-то?

– Да в уличном-то колодце вода не больно и застаивается. Сколько людей за день по воду придет! Вот и обновляется вода. И чем больше ее черпаем, тем лучше она становится. Омолаживается.

– Ну, бабка, тебя не переговоришь! Я, конечно, всех твоих знахарских штучек не знаю, а за водой на речку весь день шастать не буду.

– А чего шастать, ноги бить? Запряги лошадь, да съезди. И Поляне заодно водички привезешь, она тоже без колодца осталась, да и лошади у нее нет.

Больше всех страдали без уличных колодцев бабы: ну где теперь с соседками встретиться, языки почесать? Просто так, без дела, ходить по гостям в будние дни на селе не было принято. Вот и выдумывали бабы себе дела на стороне.

– А пойду-ка я к Поляне за закваской, моя прокисла. Уж больно хорошее кислое молочко у Поляны!

– Ахти, соль кончилась! Надо к соседке сбегать, попросить взаймы…

– И куда это мои спицы запропастились, носок довязать нечем. Придется к Ветке сходить за другими.

Мужчины только посмеивались в усы, но и им скучно было без общения. А тут еще снегу навалило, замело избы выше окон. Не очень-то, куда и пойдешь. Вот и сидели все по своим норкам, занятые неспешными зимними делами, изредка узнавая новости.

Главным связующим звеном на селе стала Поветиха. Она чаще других наведывалась не только к соседям, но и к живущим на другом конце села. Люди звали ее то роженице пособить, то простуду полечить, а то и погадать – поворожить на суженого.

Ну, а молчуньей Поветиха никогда не была. Не успев переступить порог дома, развязывала торбу новостей и сплетен:

– Слыхали, у Житеня дочка намедни родила! Уж, какой славный мальчишечка получился – чудо. Правда, Елке помучиться пришлось с первенцем: уж больно мала сама, да неумела. Ну а я-то на что? Помогла молодке. А как муж-то ее радовался, что мальчишка родился! Аж меня расцеловал, охальник! А я-то тут причем, он же старался прошлой весной.

– Слыхали, Стешкина Рыжуха двойню принесла: телочку и бычка? Стешка и не думала, что двойня будет. Прошлой-то зимой Рыжуха мертвого теленка сбросила, видно, боком обо что-то ударилась. А в этот раз Стешка бычка приняла, сидит, ждет, когда послед отойдет, чтоб убрать его сразу. Глядь – а вместо последа копытце показалось. Она-то растерялась, как помочь – не знает, теленок неправильно лежал. Послала постреленка за мной. Ну, помогла, конечно. А телочка – красавица! Да такие крупные оба теленка-то. Вот Стешке радость!

Но не только радостные вести приносила Поветиха. Вот и в этот раз она заглянула к Поляне встревоженная, озабоченная.

– Эй, хозяйка дома?

– Дома, дома, бабушка! Где же мне еще быть в такой морозище? Вот с Ясей шерсть прядем. А ты раздевайся, раздевайся. Озябла, поди?

– Это верно, окоченела совсем. Иду, а сама уж и ног не чую, как деревянные стали. Думаю, надо зайти к Поляне погреться, а то до своей избы не добреду – замерзну.

– Вот тут и садись, бабушка, – Яся подвинула лавку к теплому боку печки.– Да спиной прижмись к горяченькому. А я тебе сейчас чайку налью с душицей и зверобоем – сразу оттаешь!

Поветиха приняла в негнущиеся пальцы дымящуюся чашку, вдохнула аромат целебных трав и блаженно прикрыла глаза.

– Ох, благолепие какое! Не дай Бог, в такой морозище в пути оказаться, особенно в поле. Хоть бы ветра не было – так нет, уж и воет, окаянный! А щеки надрал – сил нет. Спасибо, не дали бабке замерзнуть.

– Куда ж ты ходила в такой мороз, бабушка?

– Да рази ж пошла б, коли не нужда! У Любимы сынишка захворал, вот за мной и прислали.

– И сильно болен мальчишечка? Может, сосулек наелся?

– Нет, тут что-то другое. Жара нет, горло не красное.

– Может, корь или скарлатина? Сыпи на коже не видела?

– Сыпи тоже нет. А вот какой-то он вялый, как вареный. Голова, говорит, кружится, тошнит, в ушах звенит. И жить не хочется.

– Чтобы постреленку в десять лет жить не хотелось? Это что-то невообразимое.

– Вот и я думаю, какая-то странная хворь. Я уж в третий раз его навещаю. Относила ему настойки из корней девясила, да меду майского, целебного. И заговоры не помогают, и лекарства не берут. А мальчонке все хуже, да хуже. Лежит целыми днями на лавке, к стенке отвернется – и плачет. Я уж не знаю, что и делать.

– Постой-ка: может, это его порадует?

Поляна пошарила в туеске, стоящем у двери на лавке, и достала из него пару румяных свежих яблок.

– Откуда же среди зимы чудо такое у тебя?

– Да вот немного с лета осталось, в погребе в полове храню.

– Ну что ж, завтра отнесу мальцу, пусть порадуется.

А назавтра недобрая весть поползла из дома в дом. Испуганные женщины понесли ее по селу, от соседки к соседке: умер сынок Любимы. Ночью умер, не дождался дня. С первыми лучами солнца Поветиха приковыляла к страдальцу, грея за пазухой заветные яблочки. Вот – чудилось ей – увидит их мальчишка и улыбнется, прижмет бледную щечку к ароматному, пропитанному летним солнышком плоду. И отступит болезнь.

Однако на пороге знахарку встретила Любима: босая, в исподней рубахе, нечесаные волосы на обезумевших от горя глазах.

– Сыночек мой, кровинушка моя, а-а-а, – и женщина сползла у двери на пол, захлебнувшись болью.

– Пойдем, милая, пойдем в избу, – Поветиха, сразу поняв все, кинулась поднимать Любиму. – Мороз-то какой, сама заболеешь. Пойдем!

Несчастная мать отрешенно дала поднять себя, неуверенно перебирая ватными ногами, перешагнула порог. В избе было сумрачно и сыро. Нетопленная печь с недоумением взирала на хозяйку: почему не разожгла приготовленные с вечера поленья, почему не гремит чугунами и сковородками? Окошки затянуло морозным узором так, что свет еле пробивался с улицы. На лавке, вытянувшись всем своим маленьким тельцем, с серьезным и скорбным лицом застыл мальчонка.

– А-ах! – ноги Любимы подкосились, и Поветиха не смогла удержать сломленную горем мать.

Женщина упала возле лавки на колени, уткнулась головой в холодный бок сына, хотела заплакать – но не получилось. Видно, все слезы были уже выплаканы ночью, горло, как удавкой кто сдавил.

Поветиха опустилась рядом, молча сочувствуя. Да и есть ли на свете слова, которые могли бы утешить потерявшую сына мать?

В растерянности знахарка достала из-за пазухи теплые яблоки и положила их на грудь покойника.

– Вот, сыночку твоему несла, думала порадовать, да не успела.

Любима подняла голову. Вид немудреных гостинцев, словно взорвал ей грудь, выпустив на волю материнское горе.

– Соколик мой ясный! – заголосила она. – Закрылись глазоньки твои синие, не видишь ты, милый, какие яблочки тебе бабушка принесла! Ох, не попробуешь ты больше яблочек, солнышка не увидишь. Схоронят тебя в могилке, земли сырой на грудь навалят. И холодно тебе будет, а я не смогу согреть сыночка своего любимого. И за что мне несчастье такое, чем Богов прогневала? Как жить теперь буду, горемычная?

Постепенно изба наполнялась соседками. Женщины скорбно переглядывались, перешептывались, прикрыв рот ладонью. Потом, видно, решив, что пришло время, подняли Любиму с пола, увели, утешая, от изголовья сына. Другие, возглавляемые знахаркой, принялись готовить тело умершего к погребению. Позже пришли мужчины со свежевыдолбленной колодой. Отец прощался с сыном сурово и молчаливо. Все шло своим чередом, так, как было при дедах и прадедах. И не знали селяне, не ведали, что заглянет такое горе еще не в один дом. Страшная, непонятная, неведомая хворь потянет в могилы их ребятишек, одного за другим, одного за другим.

Недели не прошло, как захворали еще двое, а потом еще пятеро ребятишек. Все они лежали вялые и безразличные ко всему, отказывались есть и разговаривать. Поветиха сбилась с ног, навещая больных. Пошли в ход все запасы трав знахарки, все ее заговоры, а толку – никакого.

– Деточка, ну скажи мне, где болит-то у тебя? – уговаривала бабка очередного пациента.

Но тот только отворачивался к стене и, молча, ронял слезы.

– Не иначе, лихоманка какая-то, – судачили селяне и строго-настрого запрещали своим детям выходить со двора, общаться со сверстниками.

Глава 4

Деревня замерла. Сидя в занесенных снегом избах, люди ждали беды. И она приходила.

Однажды, заглянувшая к Поляне Поветиха, принесла нерадостную весть и Ясе.

– Эх, девонька, подружка твоя, Беляна, тоже заболела вчера. Я у них утром была – та же история, что и с другими. Чем детям помочь – ума не приложу!

– Ах, мамочка, разреши, я сбегаю к Беляне, навещу ее, – Яся просительно заглянула в глаза Поляне.

– Э, нет, – вмешалась Поветиха. – Не ходи туда. Кто знает, как эта зараза распространяется. Не хватало еще и тебе заболеть!

– И верно, не ходи, доченька. Помочь подружке все равно не сможешь, а вдруг сама заболеешь!

– Ну тогда, ну тогда… Вот, придумала!

Яся бросилась за печку, в свой уголок и принесла оттуда тряпичную куклу.

– Отнеси, бабулечка, эту куклу Беляне, она ей очень нравилась. Я уже большая, мне куклы ни к чему, а ей радостно будет.

– Ладно, ладно, отнесу, – покивала головой Поветиха.

Она вспомнила, как не успела отнести яблоки, и тяжело вздохнула.

А ночью Поляна проснулась оттого, что дочка, дрожа, залезла к ней под одеяло.

– Ох, мамочка, какой мне страшный сон привиделся! – девочка прижалась к матери, ища у нее защиты и успокоения.

– Страшный, говоришь? Ну, расскажи мне, а то снова заснуть не сможешь.

– Снилось мне, будто сижу я у Беляны в избе, а она больная на лавке лежит. И вот смотрю я, а у нее из живота вдруг какой-то светящийся шнур появляется и начинает тянуться к двери. Потом ползет под дверь, я тихонько – за ним. Дверь открыла, гляжу – а шнур в колодец, что у них в сенях, спускается. И вроде не шнур это, а как ручей светлый. И течет он из беляниного живота в колодец. А сама-то Беляна все бледней становится, все бледней. Тут дверь как хлопнет! Я от страха и проснулась.

Девочка прижалась к теплому боку матери, поджала колени к подбородку, натянув на них подол длинной рубахи. Ее била крупная дрожь. Даже зубы выстукивали – щелк-щелк – страшно!

Поляна обняла девочку, погладила ее по волосам, коснулась подрагивающей щеки.

– Ну, что ты, что ты, Ясочка моя! Чего снов-то пугаться? Сон – он и есть сон. Утро придет, ты про него и забудешь. Ишь, дрожь-то тебя как пробирает! Ничего не бойся. Я завтра к Беляне сама схожу, привет от тебя передам. А ты – спи. О страшном не думай. Лучше вспомни что-нибудь хорошее. Ну, хоть как мы летом на речку ходили. Помнишь, какая вода в ней была: теплая, прозрачная. А как она на солнышке сверкала! А стрекозки, стрекозки, помнишь, какие красивые над водой летали? А ты их все поймать норовила?..

Журчит полянин голос, то тише, то громче, как речка плавная течет. И Яся постепенно успокаивается. Вот уже и глаза прикрыла, вот уже снова она на берегу речки пересыпает из ладошки в ладошку горячий песок.

– Спи, доченька, спи, крошка моя! Пусть обойдут тебя стороной горести и страхи.

Наутро Поляна, как и обещала, отправилась к соседям проведать Беляну. Ухнув у крыльца в наметенный ночью сугроб, зачерпнув полные валенки рыхлого снега, хотела, было, вернуться, снег вытряхнуть, дорожку расчистить, да передумала. Идти-то до соседнего дома всего ничего, авось, снег в валенках растаять не успеет. А дорожку она потом расчистит. Поляна знала, с каким нетерпением ждет дочка вестей о подружке. Зачем же томить ее неизвестностью?

Вот и порог соседей. Мгновение Поляна помедлила, вглядываясь в дверную ручку: что ждет ее? Вдруг за дверью – беда непоправимая?

Тихонько отворив дверь, Поляна переступила порог, очутившись в темных сенях. И – вскрикнула от неожиданности. То, что она увидела в пропахшей плесенью темноте сеней, была словно картинка из ясиного сна. Из-под закрытой двери из горницы тянулся светлый ручеек, пропадая другим своим концом в колодце. Поляна зажмурилась, потрясла головой, отгоняя наваждение, но, когда она вновь открыла глаза, ничего не изменилось.

Женщина ринулась в горницу. Там было светло, но и в свете зимнего утра Поляна ясно разглядела текущий по полу «ручеек», начало которого – она уже знала это – нужно было искать в больной девочке.

О, Боги, что же это такое! Поляну забило крупной дрожью.

– Беляночка, дружочек, что с тобой? – кинулась она к лежащей на лавке девочке.

– Тетя Поляна, я так устала, мне так все надоело! – больная подняла подернутые оловянной поволокой безразличные глаза.

– Да что ты такое говоришь, милая? А я тебе от Яси, подружки твоей, привет принесла. Она ждет не дождется, когда ты поправишься.

– А я и не поправлюсь. Из меня силы уходят, словно водичка утекает. Мне уж и рук-то не поднять, да и не хочется.

– Водичка… Силы, как водичка… Ручеек, светлый ручеек… Силы уходят…

Поляна почему-то вдруг поняла, что источник болезни – вот этот, только что виденный ею светлый ручеек, с которым утекают силы, здоровье, жизнь несчастной девочки.

– Нет, не позволю! – Поляна неожиданно для себя взмахнула рукой.

И представилось ей, что в руке у нее – сияющий меч. Мгновение – и меч перерубил светлую полоску «ручейка».

– Ты чего это, соседка, руками машешь? – мать Беляны шагнула из сеней с ведром парного молока.

– А? Что? – Поляна очнулась и в недоумении оглянулась назад.

У порога она увидела мать девочки с подойником в руках, а вот светлый «ручеек» исчез. Вернее, конец его, обрубленный конец, мелькнул под ногами женщины и исчез за порогом избы. Поляна кинулась в сени, успев заметить, как «ручеек» скользнул в колодец и утонул в нем, растворился в темной воде.

Поляна вернулась в горницу и не поверила своим глазам: больная девочка сидела на лавке и, поддерживаемая матерью, пила из большой кружки парное молоко.

– Ты что это с моей доченькой сотворила, соседушка? – на Поляну смотрело счастливое лицо матери. – Гляди-ка, молочка она попросила! За два дня в первый раз. Сама попросила! А то и от водички отказывалась. Отвары, да настойки, что Поветиха приносила, еле-еле глотала, да и то ее уговаривать полдня приходилось. А тут говорит: «Мама, дай мне молочка парного!»

Поляна растерянно моргала глазами. Она сама не понимала, что же произошло. Хотя нет: то, что болезнь была связана со светящимся «ручейком», уносящим силы ребенка в стоячую воду колодца, это Поляна уразумела. Так же, как и то, что ей удалось ручеек этот прервать, а с ним – и утечку здоровья.

Поляна в изнеможении плюхнулась на лавку. В голове все еще мелькали обрывки каких-то мыслей, которые она пыталась выстроить в четкую последовательную шеренгу. Ей это почти удалось, но тут в избу ввалилась закутанная в платки Поветиха. И мысли Поляны вспорхнули, как стая напуганных воробьев, – ищи ветра в поле!

– Бабушка, милая, гляди, какое чудо у нас тут случилось! – мать Беляны на радостях кинулась обнимать знахарку, чуть не свалив при этом на пол неповоротливую в тулупе женщину.

– Никак, Беляна поправляться начала! – Поветиха подозрительно покосилась на Поляну. – Уж не ты ли помогла?

– Сама не пойму, как это получилось, – задумчиво произнесла Поляна. – Понимаешь, сначала Яся во сне увидела, а потом я – наяву. Будто тянется от девочки к колодцу ручеек светлый, а с ним силы и здоровье утекают.

– Так я и знала! Ведь говорила же, весь язык измозолила – не послушались.

Поветиха в досаде стукнула сухим кулачком по столу.

– Что говорила, бабушка?

– Говорила, что колодцы в доме рыть – беду в дом звать! Точно-то я не знала, какую именно беду, да только стоячая вода – она и есть стоячая! Не зря мне еще бабушка об этом говорила: жди беды от стоячей воды!

Поветиха повернула к Поляне сморщенное личико:

– А как же ты Беляне помочь смогла?

– Не знаю. Просто так захотелось помочь, оборвать этот ручеек проклятый! А как – не помню…

– Так, Поляна, собирайся, ты тут уже больше не нужна. Пойдем-ка с тобой к Ивице, я от него только что. Больно плох мальчонка! Может, и ему помочь сумеешь?

Наскоро обмотав голову платком, Поляна кинулась вслед за Поветихой. Та, даром что стара, шустро ковыляла к соседней избе. На пороге Поляна помедлила, потянув знахарку за воротник тулупа, чтобы и та остановилась.

– Постой, бабушка! Дай, я первая войду, посмотрю в сени, где колодец.

– И верно, иди вперед, а я за тобой следом. Мне тоже поглядеть охота!

Женщины потихоньку отворили дверь и с опаской заглянули в сени.

– Так и есть! – воскликнула Поляна. – Вот он, ручеек, и здесь течет.

– Где, где? – бабка Поветиха, подпрыгивая, пыталась заглянуть Поляне через плечо.

– Ничего не вижу, – пробормотала она разочарованно. – Какой ручеек-то?

– Ну, как же не видишь, вот же он, – Поляна шагнула пару раз и остановилась у колодца. – Гляди, вот он, прямо у моих ног!

– Да не вижу я ничего, темень – хоть глаз коли в сенях этих! Где ты тут чего увидела?

– Странно, а я – вижу. Погоди, дай-ка я вспомню, что делала в прошлый раз!

Поляна нахмурила брови, сосредоточилась, но вспомнить ничего не смогла.

– Да ты в горницу зайди, погляди на Ивицу, – Поветиха подталкивала Поляну в спину.

За дверью в избе звякнула упавшая на пол чашка. Женский голос, вздрагивая от страха, ударился в стены:

– Сыночек, сыночек, ты глазки открой! Ивица, мальчик мой, не уходи…

Поляна вихрем влетела в горницу. Там на лавке у теплого бока печки лежал мальчик. Его восковое личико без единой кровинки, заострившийся носик, редкое еле слышное дыхание – все говорило о том, что последние капли жизни утекают из этого хрупкого тельца. Но Поляна разглядела еще и светлый жгут, тянущийся из живота мальчика к входной двери. Был он тонок и еле заметен, но был! И последние силы утекали по нему в темный зев колодца.

– Нет, не позволю!

Опять на Поляну нашло какое-то наваждение. Опять почувствовала она в своей руке сияющий меч. Один взмах – и ручеек разрублен.

Дрожь еще била Поляну, вернее, какая-то внутренняя вибрация. На этот раз ей удалось запомнить свои ощущения, такие необычные и пугающие. Но вот гнев сменила радость, просто ликование какое-то! Женщина открыла глаза и недоверчиво взглянула на больного мальчика. Шнура уже не было. Ребенок открыл глаза, на щеках его робко проступал румянец.

Ошеломленная Поветиха стояла у изголовья больного, забыв захлопнуть рот. Мать мальчика еще сжимала его ручонки, уткнувшись лицом в одеяло, и не замечала произошедшей перемены. Поляна подошла к ней и тихонько тронула за плечо.

– Встань, принеси-ка молочка парного, напои сынишку.

Женщина подняла на Поляну обезумевшие от горя глаза:

– Какое молочко! Помирает Ивица…

– Да нет же, погляди, вот он и глазки открыл. Смотри, щечки порозовели, и губы тоже. Ивица, хочешь молочка?

– Хочу! – голос был еще слаб и еле слышен.

– Ох, – очухалась Поветиха. – Поляна, ты же его почти с того света вытащила! Как это у тебя получилось?

– Погоди, бабушка, не спрашивай! Я еще сама толком не разобралась. Одно знаю – это не случайность. Чувствую – могу помочь ребятишкам больным. Помнишь, ты говорила, будто сила во мне какая-то? Вот это она самая и есть, наверное. Пойдем-ка еще к кому-нибудь из больных сходим!

До поздней ночи ходили женщины из избы в избу, туда, где непонятная болезнь подкосила ребятню. И везде Поляна видела одну и ту же картину. Теперь она уже научилась управлять собой, сознательно вызывала в себе чувство гнева, представляя разящий клинок в руке, бесстрашно бросалась в атаку. А тем временем Поветиха рассказывала родителям детей, откуда взялась она, эта проклятая болезнь.

Мужчины, не откладывая, брались за лопаты и засыпали колодцы в сенях. Бог с ней, с водой, привезем из речки! Главное, чтобы дети больше не болели.

Вечер окутал небо звездным покрывалом. Поляне всегда казалось, что ночь надевает на небосвод черный зипун с множеством дырочек. Там, за этим дырявым покровом, по-прежнему светло и солнечно, яркие лучики пробиваются к ночной земле через прорехи, а нам кажется, что это звезды сияют.

Но сегодня небо было таким высоким, таким бездонным! Самые мелкие звездочки светились так ярко, будто это не светлые точки на черном фоне, а наоборот, сияющее небо покрыто легкой черной кисеей.

Поляна прислонилась к плетню и закинула голову. Силы почти оставили ее. Где-то далеко лаяли собаки. Одной из них, видимо, было особенно тоскливо: ее лай переходил в протяжный вой. Снег заскрипел и смолк: горячий язык Серка прошелся туда-сюда по щеке женщины.

– Ах ты, озорник! – Поляна оттолкнула навалившуюся на грудь, радостно виляющую хвостом и заглядывающую в глаза зверюгу. – Рад, что нашел хозяйку? Да перестань ты лизаться, черт лохматый! Видишь, и так еле стою.

Серок взвизгнул, восторженно принялся скакать вокруг Поляны, хватая ее зубами то за рукава, то за полы шубейки. Видно, пес решил, что сейчас самое время поиграть.

– Ну, отстань ты, Серок, в снег же свалишь сейчас! Тьфу ты, поганец! – Поляна отбивалась от разрезвившейся собаки, пока та не свалила-таки ее в сугроб.

Мгновение – или вечность лежала Поляна в мягкой пушистой снежной колыбели? Сверху на нее хлынул невесомый сияющий поток. Он остудил пылающие щеки, смыл усталость, наполнил душу ликованием. А Серок уже тыкал в бок носом, приглашая встать и продолжить игру. Поляна села в сугробе, отряхнула платок, заправила под него выбившиеся пряди волос.

– Ну, Серок, держись! Сейчас ты у меня получишь! – шутливо пригрозила она собаке.

Пес взвизгнул, запрыгал вокруг, залаял, припадая на передние лапы и виляя хвостом. Поляна поднялась на ноги и позвала собаку:

– Пошли, баловень, домой, а то Яся, поди, волнуется – куда это мамка запропастилась?

В избе большая печь исходила теплом и уютом. Головокружительно пахло свежеиспеченным хлебом. Поляна только сейчас поняла, что у нее живот подвело от голода. Лучина роняла горящие угольки в подставленную лохань с водой, и те шипели, недовольные тем, что их век так короток.

Яся сидела на лавке у лучины и, напевая немудреную песенку, крутила веретено. Увидев входящую мать, девочка отложила пряжу и бросилась к двери.

– Матушка, бедная моя, устала-то как! Сколько же ребят ты сегодня вылечила?

– Постой, Яся, кто же к тебе заходил, да все рассказал?

– А никто. Я сама узнала.

– Сама? Как это?

– Да очень просто, мамочка. Я тебе сейчас все расскажу, только дай с тебя валенки стащить. Садись к печке, погрейся, пока я на стол соберу. Ты же голодная, поди!

Дочка проворно накрыла столешницу чистой льняной скатертью и напластала источающие сытный дух ломти хлеба, налила в глиняную миску дымящиеся щи, достала расписную деревянную ложку.

– Ешь, мамулечка!

– Спасибо, дочка. Сама-то что не ешь?

– А я не голодна.

Яся устроилась у стола напротив матери, подперла щеку ладошкой.

– Ты мне рассказать хотела…

– Я сейчас, сейчас. Вот ушла ты Беляну проведывать, а я – волнуюсь, места себе не нахожу. Так бы и побежала следом! Ты же знаешь, что Беляна – моя самая лучшая подружка. Как мне хотелось пойти с тобой вместе! Села я тогда к окошку, смотрю на узоры морозные, а сама представляю, будто я с тобой рядом. Вот, думаю, мы сейчас к крыльцу подходим, вот – дверь открываем. Ручка на той двери особая – из кривого вишневого корешка сделана. Вот в сени вошли…

Тут я, и взаправду, как будто с тобой рядом оказалась. На окошко смотрю, а не вижу его. Зато вижу сени темные с колодцем, а к нему ручеек светлый из-под двери горницы бежит, как во сне моем давешнем! Потом будто вошли мы в горницу, а Беляна на лавке лежит. И ручеек тот из живота ее начинается.

Ты с Беляной разговариваешь, только я никак не пойму, о чем вы. А потом ты как рассердишься, хвать меч – откуда он взялся – не знаю. Как рубанешь мечом по ручейку – и разрубила его. Беляне сразу лучше стало. А потом бабушка Поветиха пришла, и вы с ней к Ивице отправились, а потом к другим больным ребятам…

Дальше я не смотрела: успокоилась, ведь ты Беляне и Ивице помогла. Ну, думаю, ты и остальным поможешь. Занялась хозяйством – корову доить, печку топить, обед варить.