Глава 5. Генрих де Гиз
Пусть лучше вам изменит женщина, чем удача.
Неизвестный автор
В коридоре было сумрачно и пыльно, и только редкие масляные лампы тускло освещали дорогу.
Генрих возвращался к себе после бала. Он отказался от сопровождения, уверив Агриппу и Лавардена, что достаточно самостоятелен и как-нибудь сам найдет свою кровать. Генрих был уверен, что отлично знает этот дворец. Однако ошибся. Лувр постоянно перестраивали, и за годы его отсутствия здесь многое изменилось.
Срезая путь, Генрих свернул из парадных галерей в узкий ход, через который прислуга могла попасть в покои высокородных сеньоров. Впрочем, и прислугой он, судя по всему, использовался редко. Коридора этого Генрих не помнил, но логика подсказывала, что впереди полагалось находиться выходу.
Он миновал просторный холл, такой же грязный и пустынный, как все здесь. За одной из дверей раздавались недвусмысленные вздохи какой-то парочки: задворки этого замка жили собственной жизнью, храня свои тайны. Генрих пошел дальше. И именно тогда, когда, по всем признакам, он должен был уже выйти в центральную галерею, наткнулся на дверь, запертую на массивный замок. Вот черт! Неужели придется вернуться?
Для верности Генрих подергал дверь – она, разумеется, не поддалась. Тогда, еще раз чертыхнувшись, он двинулся в обратном направлении. Впереди маячил холл, идти оставалось совсем недалеко.
Вдруг дверь, скрывавшая от посторонних любовное гнездышко, распахнулась, и Генрих нос к носу столкнулся с Гизом. За спиной у него стояла принцесса Маргарита, спешно застегивая лиф своего шелкового платья. Того самого, разумеется, цвета утренней зари, с жемчужными цветами.
Все трое застыли, глядя друг на друга.
Гиз пришел в себя первым. Происходящее, очевидно, не смутило, а скорее позабавило его. Впрочем, неудивительно: ему-то нечего было опасаться, в отличие от его дамы.
Герцог нахально ухмыльнулся и специально встал так, чтобы преградить Генриху дорогу.
– Приветствую, ваше величество, – глумливо произнес он, отвешивая нарочито церемонный поклон. – Во всем Париже теперь нет места, где не встретишь гугенота.
– И вправду неожиданная встреча, – ответил Генрих и быстро взглянул на свою невесту. Она уже привела себя в порядок, но на лице ее отражалось смятение. Генрих слышал, что Карл жестоко избил сестру, когда узнал об ее романе с Гизом. Если сейчас разразится скандал перед самой свадьбой, ей несдобровать.
Однако Гиза это, очевидно, интересовало куда меньше, чем подвернувшаяся возможность унизить врага. Он с любопытством смотрел, что Генрих будет делать в столь пикантной ситуации, и намеренно мешал ему пройти.
Дворянская честь требовала немедленно вызвать на дуэль возлюбленного своей невесты, но Генрих не мог позволить себе такую глупость: убить Гиза в мирное время прямо перед свадьбой. И уж тем более он не стремился умереть сам, защищая честь очаровательной, но совершенно чужой ему женщины.
– Отойдите, сударь, – сказал Генрих неприязненно, – и постарайтесь втянуть живот, он занимает весь коридор.
– О, сир, здесь и вправду негде посторониться, – ответил Гиз, радуясь назревающей ссоре. – Придется вам вернуться, откуда пришли, и поискать другую дорогу.
«А ведь здесь никого нет», – подумал Генрих. Он вдруг сообразил, что Гиз вовсе не стремится сберечь непрочный мир, считая его позором католической веры. И расправа с королем Наваррским в этом пустынном коридоре могла бы, пожалуй, повернуть события в нужное Гизу русло.
Противник был намного выше и сильнее Генриха. У худощавого и подвижного короля Наваррского было преимущество в скорости, но здесь, в узком коридоре, оно не имело значения. Доведись им подраться, у Генриха не будет шансов. А за спиной тупик.
– Отойди, – повторил он спокойно.
Гиз рассмеялся.
– А ты попроси получше, – улыбаясь, предложил он. И вынул шпагу.
– Анри, не надо, – начала Маргарита, касаясь его плеча. Генрих даже не сразу сообразил, что она обращается не к нему, ведь Гиз носил такое же имя. Герцог молча отодвинул ее в сторону. У него был собственный счет к королю Наваррскому, и виновница этого инцидента уже не имела для Гиза никакого значения.
Взгляд Генриха упал на ведро с помоями, что выставила в коридор чья-то нерадивая горничная, да забыла убрать. Он сделал шаг назад, продолжая смотреть в лицо Гизу. Быстро наклонившись, Генрих схватил ведро, и грязная жижа, смешанная с мусором и гнилыми очистками брюквы, хлынула на вождя французских католиков.
Гиз невольно отшатнулся, закрыл глаза и поднял руки в попытке защитить лицо от зловонного водопада. Тогда Генрих с силой швырнул ведро ему в голову. Краткого мгновения растерянности противника хватило королю Наваррскому, чтобы, оттолкнув его, проскочить мимо и вылететь в широкий холл. Оказавшись в пригодном для драки месте, Генрих выхватил шпагу и обернулся. Как раз вовремя, чтобы отбить брошенный в спину кинжал. Позади грузно топал герцог.
Генрих рассмеялся. Теперь у Гиза не было преимуществ. Здесь король Наваррский имел все возможности выйти победителем. Гиз больше не улыбался. Утерев помои и смахнув со лба прилипшую свекольную кожуру, он наступал на Генриха, в бешенстве сверля его взглядом.
Герцог сделал выпад, целясь Генриху в живот длинной шпагой. Тот отпрыгнул в сторону и, оказавшись слева от него, быстро ударил в бок. Противник увернулся, но, пока он восстанавливал равновесие, Генрих уже был у него за спиной.
Будучи ниже и слабее Гиза, Генрих мог справиться с ним, только внезапно нанеся смертельную рану. Но он медлил, лихорадочно соображая, что делать дальше, и поглядывая в коридор, ведущий обратно в бальную залу, в спасительную толпу. Ему не хотелось убегать, сверкая пятками, на глазах у прекрасной дамы, но другого пути не было. Главное, не дать Гизу снова отрезать его от выхода.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не появление на сцене новых участников спектакля. Из того самого коридора, к которому постепенно продвигался Генрих, неожиданно возникли Жан де Лаварден и Антуан де Гаро.
– Сир, вот вы где! А мы-то ищем вас по всему замку, – произнес Лаварден, моментально оценив обстановку. Он вынул клинок и, обойдя врага по дуге, занял позицию у него за спиной. Гаро тоже достал шпагу и встал рядом с Генрихом.
Гиз был вынужден остановиться, переводя взгляд с одного противника на другого.
– Убери слуг, Наварра, не пятнай свою честь, – сказал он, тяжело дыша.
– Не знал, что у нас дуэль, – язвительно заметил Генрих. – Я-то думал, ты решил зарезать меня в темном коридоре, пока никто не видит. Неужто ошибся?
Гиз не отвечал, с ненавистью глядя на короля Наваррского.
– Брось оружие, – приказал Генрих, – и можешь уходить.
– Шпагу не отдам, – процедил герцог, – это шпага отца.
– Ладно, черт с тобой, – согласился Генрих, – проваливай со шпагой, только руки держи на виду. Будем считать твою честь незапятнанной… В отличие от колета и рубашки, – Генрих рассмеялся.
Гиз швырнул оружие в ножны и повернулся к Гаро, что преграждал ему путь.
– Антуан, пропусти его, – велел Генрих.
Гаро сделал шаг в сторону. Гиз повернулся к ним спиной и зашагал прочь по коридору.
Генрих перехватил вопросительный взгляд Лавардена и покачал головой. Ему было понятно, о чем думает приятель: нет ничего хуже, чем отпускать живым униженного врага. Но нет, не сейчас.
Тут Генрих снова заметил Маргариту. Она молча стояла у стены и наблюдала за происходящим, не пытаясь вмешаться. Генрих подумал, что любая другая девчонка на ее месте бегала бы, кудахча, словно курица, между дерущимися мужчинами, мешаясь под ногами и не желая осознать бессмысленности своей беготни… Но эта дама была принцессой.
Генрих убрал шпагу, подошел к ней и вежливо поклонился. Она смотрела ему в лицо, ожидая, что он скажет.
– Мадам… мне жаль, что я напугал вас. И… и вы можете рассчитывать на мою скромность.
Она вспыхнула, услышав столь явный намек на компрометирующие ее обстоятельства, но возражать не стала, очевидно, понимая, что в действительности он оказывает ей неоценимую услугу.
– Благодарю… ваше величество, – сказала она только, присев в реверансе.
Генрих еще раз кивнул ей, потом отвернулся и, сделав Лавардену и Гаро знак следовать за ним, пошел к выходу из злополучного коридора.
Глава 6. Басданс и аллеманда
Все болезни человечества, все трагические несчастья, заполняющие исторические книги, все политические ошибки, все неудачи великих лидеров возникли только лишь из-за неумения танцевать.
Жан Батист Мольер
К большому облегчению принцессы Маргариты, этот инцидент не получил огласки. Она с горечью думала, что Гиз хранит молчание, заботясь не столько об ее репутации, сколько о своей собственной, ибо поражение еще никого не украшало в глазах двора. Сама же она и представить боялась, что будет, если об ее легкомысленном поведении узнает король.
Маргарита догадывалась, что Генрих Наваррский тоже не хочет скандала, ибо не за тем он ехал сюда.
«Вы можете рассчитывать на мою скромность, мадам», – сказал он ей, точно случайный прохожий, ставший свидетелем неприятной сцены, которая совершенно его не касалось. Однако в его добрые намерения она верила не слишком.
Гиз на его месте никогда не простил бы ей такого оскорбления, но своего будущего мужа она совсем не знала. Она понимала, что король Наваррский не может отказаться от женитьбы и уже убедилась в его стремлении следовать намеченному плану, а также и в умении держать себя в руках. Нет, он не сорвет свадьбу из-за своей обиды. Но что будет потом, когда они вдвоем окажутся в Наварре? Стране, где ему никто не указ?
Раньше она думала, что без труда научится вертеть своим мужем, который казался ей необразованным простачком, но теперь не была в этом уверена.
Каждый день, встречая его на балах и приемах, она настороженно наблюдала за ним, стремясь получить ответы на свои вопросы. Маргарита все время ждала, что он заговорит с ней, потребует каких-то объяснений, однако он лишь любезно кланялся издалека, словно ничего не произошло.
Однажды во время протокольного басданса она сама завела с ним беседу.
– Вы не находите, что придворные музыканты сегодня превзошли себя? У нас новый дирижер, и басданс в его исполнении особенно прекрасен. Вам нравится эта мелодия, сир? – поинтересовалась она осторожно.
– Басданс – мой любимый танец, мадам, – учтиво ответил король Наваррский, потом спокойно улыбнулся и добавил: – Особенно учитывая, что это один из немногих танцев, который я могу исполнить вполне сносно. Надеюсь, сегодня вам не придется благодарить меня за то, что я не отдавил вам ноги.
Вот как! Она мгновенно пожалела о своей недоброй шутке, которую уже успела забыть. Впрочем, жизнь при дворе отучила ее краснеть.
– Простите, ваше величество, я не хотела обидеть вас, – ответила Маргарита, стараясь, чтобы голос ее звучал высокомерно и равнодушно. – Однако сегодня вы и вправду хорошо танцуете, – заметила она, меняя тему. – Как вам это удается? Я слышала, у гугенотов не принято устраивать балов.
Маргарита всегда считала, что умеет держать удар, но король Наваррский, видно, угадал смущение, что скрывалось за ее надменностью, потому что в глазах его мелькнула насмешка. Ей стало ужасно неловко. Да, с ним следовало быть осторожнее.
Она ожидала услышать колкость, но вместо этого он оглянулся, как будто убеждаясь в отсутствии свидетелей, и, наклонившись к самому ее уху, произнес таинственным шепотом:
– Просто басданс я разучивал специально, прежде чем отправиться в Париж. На аллеманду моего терпения не хватило.
Она рассмеялась, ощутив невольную благодарность к нему за эту своевременную шутку и за то, что он не стал заострять внимание на ее промахе. Когда Маргарита подняла на него взгляд, то вдруг заметила, что сарказм в его глазах исчез, уступив место какой-то теплой необидной снисходительности. «Полно, мадам, – будто бы говорил он ей, – мы доставили друг другу неприятные минуты, но стоит ли нам враждовать?».
– Хорошо, я скажу придворному дирижеру, чтобы басданс исполняли чаще, – ответила она и подумала, что враждовать с ним ей и вправду ни к чему.
– Буду признателен, ваше высочество, – поклонился король Наваррский.
Играла музыка, вокруг двигались пары, и все было, как всегда, но что-то неуловимо изменилось. Словно тоскливое раздражение и тревога, отравлявшие мысли Маргариты с того дня, как она узнала о предстоящем замужестве, внезапно растворились в полумраке залы.
– Однако я обратил внимание, что не только я здесь не умею танцевать, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Вчера я видел, что господин де Верне тоже путает фигуры. Возможно, меня это не украшает, но я был даже рад встретить здесь товарища по несчастью.
– Господин де Верне туг на ухо, – ответила Маргарита, радуясь, что беседа ушла от опасной темы, – поэтому двор прощает ему неловкость на балах.
– Пожалуй, я лишен этого оправдания, – вынужден был согласиться король Наваррский, потом тяжело вздохнул и добавил: – Какое невезенье.
– Весьма сочувствую вам, сир, – ответила она и поймала себя на том, что улыбается.
– Благодарю, ваше высочество, вы очень добры, – с самым серьезным видом отозвался он. – Но неужели только тугоухость может спасти придворного кавалера от хореографии?
– Ну почему же? Не только. Еще хромота.
– А еще надежнее и вовсе остаться без ноги, – подхватил он, рассмеявшись. – Мне понятна ваша мысль, но уж лучше я научусь танцевать.
Маргарита вдруг подумала, что Гиз никогда не умел быть таким забавным. Любезным, галантным, сильным – да, но с ним никогда не было так легко. Да и вряд ли он захотел бы свести к шутке столь неприятную беседу. Она взглянула на Гиза, который танцевал в следующей паре, поддерживая под локоть мадемуазель де Шеврез, и обнаружила, что он тоже смотрит на нее. Герцог, видимо, уже обратил внимание, что его возлюбленная отнюдь не скучает в обществе жениха из провинции, ибо на лице его застыло странное выражение, а на щеках появились красные пятна. Она тут же перестала улыбаться и отвернулась, боясь, что король Наваррский перехватит ее взгляд. Впрочем, судя по всему, поздно.
– А еще мадам, я заметил, что некоторые парижские вельможи обладают столь изящным воспитанием, что танцуют даже лучше, чем владеют собой. Более того, лучше, чем владеют шпагой, – произнес он, внимательно глядя ей в лицо. – Посмотрите, к примеру, на господина де Гиза, как он тянет носок. Мне никогда не превзойти его в этом искусстве.
Она опустила глаза.
– Вы зря недооцениваете господина де Гиза, – сказала она наконец, – он вовсе не так безобиден, как вам бы хотелось. И умеет не только тянуть носок.
Она сама не понимала, зачем заговорила об этом. Хотела защитить любовника от насмешек? Или, напротив, остеречь жениха? За те несколько минут, что длился этот танец, Маргарита словно перестала понимать, на чьей она стороне.
– Я знаю, ваше высочество. И все же признателен вам за предупреждение.
Когда прозвучал последний торжественный аккорд, и музыка стихла, король Наваррский учтиво поцеловал ей кончики пальцев.
– Вы прекрасны, мадам, – сказал он. – Клянусь, когда-нибудь я все же научусь танцевать, ибо счастье составить вам пару, несомненно, стоит труда.
– Буду ждать с нетерпением, сир, – искренне ответила она, подумав, что на сей раз его комплимент вовсе не показался ей банальным.
Глава 7. Марс и Венера
В любви и на войне одно и то же: крепость, ведущая переговоры,
наполовину взята.
Маргарита де Валуа
Наступил август. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, но протокольных торжеств уже почти не было. Дожди кончились, стало тепло и даже жарко.
Король Наваррский ужинал со своими людьми в саду Лувра, где специально для них накрыли столы. Генрих любил такие вечера. Сидя в окружении друзей, он полной грудью вдыхал пряное обаяние уходящего дня и уходящего лета.
Агриппа д’Обинье мягко перебирал струны своей гитары, и волшебство вечера уносило их во времена славных походов, когда они, уставшие после тяжелого дня, собирались на привале, разделяя друг с другом нехитрую радость бытия.
– Вон та звезда – это Венера, – сказал принц Конде, указывая на небо, – а вот эта маленькая красная звездочка – Марс. А знаете, господа, мне недавно попался в руки трактат одного польского философа, Николая Коперника. Он утверждает, будто бы Марс и Венера такие же огромные, как Земля. И так же крутятся вокруг Солнца.
Генрих в очередной раз удивился, когда это Конде успевает еще читать трактаты философов и астрономов.
– Если Марс и Венера вправду похожи на Землю, то там, наверное, живут люди, такие же, как и мы, – сказал Агриппа.
– Что за чушь! – удивился Сегюр. – Какие еще люди? Мне кажется, мой принц, этот ваш философ совсем спятил в своих библиотеках. Всякому понятно, что Марс и Венера – это всего-навсего малюсенькие точки на ночном небосклоне. Как же они могут сравниться с Землей? Да и Солнце. Оно ведь размером с тарелку! Всем известно, что это Солнце вращается вокруг Земли, порождая на ней жизнь своим теплом.
Конде хмыкнул.
– Очень может быть, что вы правы, – не стал он спорить.– Тем более, Коперник – папист.
– А-а-а, папист… – разочарованно протянул Сегюр. – Если папист, то понятно.
Конде рассмеялся.
– Господин д’Обинье, вы не споете нам? – попросил принц. – В такой вечер петь о любви самое время.
Генрих знал, что Агриппа предпочитает на публику не петь о любви, но тот, видно, тоже поддался очарованию августа. А может, ему просто не хотелось отказывать Конде. Принц пользовался большим авторитетом среди сторонников. Он был умен и образован, однако начитанность вовсе не мешала ему отлично держаться в седле и владеть шпагой. Когда Конде узнал, что замок Этьена де Комменжа разграблен католиками, то порвал все его векселя, простив товарищу карточные долги, чем завоевал искреннее уважение друзей.
Агриппа погладил гриф гитары, потом взял несколько пробных аккордов, проверяя чистоту звучания, и запел.
Как, я изменчив? Мненье ложно,
Моя привязанность крепка.
Скажите лучше: разве можно
Построить зданье из песка?
Вас холодность моя тревожит?
О, я всегда гореть готов,
Но ведь огонь пылать не может,
Коль не подкладывают дров.
Ну что поделаю я с вами?
Вы охлаждаете мой пыл…
Поджечь не может льдину пламя,
А растопить – не хватит сил13…
Его мягкий баритон разносился над темным садом, и, казалось, пламя факелов подрагивает ему в такт. Генриху нравились эти стихи, в особенности переложенные на музыку.
Он не заметил, как из глубины парка к ним приблизились две дамы. Они стояли неподалеку, скрываясь в тени деревьев и не желая прерывать певца своим появлением.
– Браво, сударь, – сказала принцесса Маргарита, выходя из своего укрытия, когда песня смолкла, – сам Ронсар позавидовал бы искренности и необыкновенной мелодике ваших стихов.
Агриппа, как ошпаренный, вскочил со своего стула и поклонился принцессе, еще держа в руках гитару и не зная, куда ее деть. Остальные последовали его примеру.
– Мадам, не окажете ли честь разделить с нами трапезу? – спросил Генрих. – Госпожа де Невер, – кивнул он герцогине. – Мы будем счастливы, если прекрасные дамы украсят наше грубое общество. Я не сомневаюсь, господин д’Обинье согласится спеть нам еще.
– Да, сир, но… – начал было Агриппа, однако Генрих бросил на него убийственный взгляд, и он тут же замолчал.
– Благодарю, ваше величество, – ответила Маргарита, усаживаясь на принесенный слугой стул.
Музыка зазвучала вновь.
– Эту песню я впервые услышал в военном лагере при Жарнаке, – негромко сказал Генрих, склонившись к своей невесте и как бы невзначай касаясь ее руки. – Ваш брат герцог Анжуйский тогда здорово задал нам жару, и мне казалось, что теперь не до любви и не до музыки. Но битва при Жарнаке давно стала историей, а песня живет до сих пор.
– Любовь – это сама жизнь, – ответила Маргарита, и он отметил, что она не отстранилась от него. – Что, как не любовь, противостоит смерти? Но какой же музе, сколь прекрасной, столь и жестокой посвящены эти строки? – спросила Маргарита.
Она смотрела на него с любопытством, ожидая услышать романтическую историю.
– О, мадам, о музах поэтов не говорят, ведь очарование тайны легко разрушить неосторожным словом, – ответил Генрих.
– Простите, сир, я не должна была спрашивать об этом. Я знаю, вы умеете хранить тайны… и быть хорошим другом.
Он смотрел на нее, любуясь нежным изгибом ее губ, выбившимся из-под куафюры локоном…
– Я был бы счастлив предложить свою дружбу вам, – ответил Генрих с легким поклоном.
Она улыбнулась, ничего не ответив.
***
Он был совсем рядом, и в его темных глазах отражалось обаяние летней ночи. Нет, он не нравился ей совершенно. Она любила других мужчин: высоких, красивых и элегантных. А этот юноша был совсем не в ее вкусе. Она отвела взгляд, разорвав незримую нить между ними, и вдруг ощутила щемящее разочарование, будто от утраты чего-то ценного.
Когда вечер подошел к концу, и Маргарита пожелала оставить общество, король Наваррский, согласно этикету, отправился ее проводить.
– Ваш друг невероятно талантлив, – сказала она, когда они шли вдвоем по аллее сада. – Не сомневаюсь, что скоро весь двор будет петь его песни.
– Я непременно передам Агриппе ваши слова, мадам. Он будет весьма польщен этой оценкой, ведь всем известно о вашем поэтическом даровании и тонком вкусе.
Оказывается, ему известно об ее поэтическом даровании. Кто бы мог подумать. Гиз никогда не говорил с ней о стихах.
– Не нужен тонкий вкус, чтобы восхищаться тем, что и вправду трогает сердце, – ответила она.– Хорошие стихи, как море или небо, прекрасны сами по себе. Однажды мне довелось посетить Нормандию. Эти земли суровы и даже грубы, но они пленяют своею холодной красотой.
– В таком случае вам непременно нужно побывать в ля Рошели, – ответил он. – Это особенный город. Ля Рошель и вполовину не так изыскана, как Париж, но в ней есть свое очарование, которого нет более нигде. Очарование силы и свободы. Она уступает вам в изяществе, но по духу похожа на вас.
Маргарита улыбнулась.
– А вы умеете говорить комплименты дамам, сир, – ответила она. – И договариваться с крепостями тоже. Вы очень деликатно умолчали, что эта независимая и гордая твердыня теперь покорна вам.
– Покорна? – слегка удивился собеседник. – Я бы не сказал, что покорна. Ля Рошель открыла мне свои ворота лишь потому, что я никогда не оскорбил бы ее этим словом.
– Но ведь там размещены ваши войска.
– Да. Для защиты от врагов.
Она резко прищурилась.
– А Бордо и Лион вы тоже заняли для защиты от врагов? И тоже не хотите оскорбить их?
Король Наваррский посмотрел на нее с интересом, очевидно, не желая принимать запальчивый тон.
– Нет, – спокойно ответил он, – Бордо и Лион были взяты силой, вы правы. Я не апостол Петр, мадам, и далек от святости. Эти города нам нужны для того, чтобы ля Рошель, Нерак и Ажен были в безопасности. Такова логика войны. Но, уверяю вас, меня она не радует, ибо мало удовольствия иметь в своем тылу города, что ненавидят нас. Быть может, когда-нибудь нам удастся завоевать их доверие.
Они уже миновали вход во дворец и вышли в центральную галерею.
Он придержал дверь, пропуская ее вперед.
– Завоевать их доверие? – с сомнением произнесла Маргарита. – Впрочем, когда я слушаю вас, это не кажется мне невозможным.
Да, пожалуй, он был способен завоевать доверие кого угодно. Маргарита подумала, что ее будущий муж в свои восемнадцать отлично видел пределы того, что может себе позволить. Как на войне, так и в любви.
Она вдруг заметила, как он смотрит на нее, улыбаясь одними глазами, и опустила взгляд, испугавшись, что он прочтет ее мысли.
– Вот мы и пришли, – сказал он.
Она присела в реверансе и протянула ему руку для поцелуя. Он коснулся губами кончиков ее пальцев, как требовал этикет. Потом вдруг повернул ее ладонь и нежно поцеловал голубоватую жилку чуть выше запястья… По телу ее пробежали горячие токи, она хотела отнять руку, но почему-то не сделала этого. Он продолжал скользить губами по ее коже, постепенно приближаясь к сгибу локтя, и ей вдруг показалось, что время остановилось, а в огромном замке нет никого, кроме них…
Какая ошибка! Где-то рядом скрипнула дверь. Маргарита очнулась от оцепенения, выдернула руку и резко отстранилась от него. Он не стал ее удерживать, лишь еще раз поклонился, словно бы извиняясь за свою неуместную пылкость. Впрочем, он совершенно не выглядел смущенным. В его глазах светилось восхищение, приличествующее молодому провинциалу, и лишь в самой их глубине ей почудилась… да, спокойная самоуверенность. Не слишком ли много он себе возомнил!
– По-моему, вы плохо знакомы с придворным этикетом, сир, – насмешливо заметила она, пытаясь скрыть растерянность.
– Быть может, мадам, вы дадите мне несколько уроков? Чтобы в будущем я мог избежать ошибок,– голос его был исполнен смирения, но в глазах мелькнули озорные огоньки. Вот так юноша из деревни! Ей вдруг стало весело, прямо как тогда, во время басданса. И почему он так странно на нее влияет?
– Я пришлю к вам учителя, – ответила Маргарита, делая над собой усилие, чтобы не улыбнуться. – Доброй ночи, ваше величество.
– Доброй ночи, мадам, – церемонно произнес он.
***
Муза, вдохновлявшая Агриппу д’Обинье, напомнила о себе совсем скоро. Однажды, проходя мимо комнаты друга, Генрих заметил, что дверь приоткрыта.
Он постучал.
– Ну, кто там еще? – раздался недовольный голос. Генрих вошел.
– А-а, это вы, сир, – Агриппа встал, небрежно поклонился и снова рухнул в кресло. В руках он держал лист тонкой беленой бумаги, исписанный изящным почерком. Генриха одолело недоброе предчувствие.
– Опять? – спросил он, кивая на письмо. Он уже научился безошибочно узнавать эти письма, после которых Агриппа становился сам не свой.
Агриппа поднял на Генриха измученный взгляд.
– Да, ваше величество. Я должен уехать по очень важному делу.
– По важному делу, значит, – фыркнул Генрих.
Агриппа вспыхнул, но тут же сник и неопределенно пожал плечами.
– Тебе не надоело? – Генрих начал злиться. – Сколько можно бегать за этой капризной бабенкой? Ее настроение меняется, как погода за окном. От Парижа до Тура четыре дня пути, пока ты доедешь, она уже и не вспомнит о тебе. Кстати, что она там пишет? Дай-ка сюда письмо, – Генрих требовательно протянул руку.
Агриппа вскочил и отступил на шаг, спрятав бумагу за спину.
– Вспомнит, – угрюмо произнес он, больше сказать ему было нечего.
– Да когда ты приедешь, то найдешь ее с очередным поклонником, – с раздражением пообещал Генрих. – Помнишь, такое уже было.
– Помню. Я тогда убил его на дуэли. И следующего тоже убью.
– Боюсь, со следующим может не повезти. Неужели ты не понимаешь, что у тебя есть только один шанс добиться ее благосклонности – забыть о ней. Я знаю эту породу женщин, они могут любить лишь тех, кто к ним равнодушен. Тех же, кто любит их, они презирают. К черту такую любовь! Скажи, когда в последний раз ты получал от нее награду за свою преданность?
– Я рад, что вы так хорошо знаете женщин, мой государь, – с нескрываемой злобой проговорил Агриппа. – Я очень счастлив, что вы, в отличие от своего никудышного слуги, так удачливы в любви, что можете давать советы… Но я в них не нуждаюсь! – с яростью бросил он. – Я прошу вас, как моего сеньора, лишь отпустить меня на месяц от своей особы. Более не смею утруждать вас своими заботами.
– Я не отпускаю тебя, – спокойно ответил Генрих, проигнорировав язвительный выпад, – и когда-нибудь ты скажешь мне за это спасибо. Ты словно душевнобольной, которого нужно связать, чтобы он не навредил сам себе.
– Вы приказываете мне остаться? – уточнил Агриппа.
– Да.
– В таком случае мне придется ослушаться вашего приказа! Вы можете покарать меня за это, – измученное лицо Агриппы выражало обиду и упрямство, на щеках пылал горячечный румянец. Карать его совершенно не хотелось.
Генрих тяжело вздохнул, с жалостью глядя на друга, затем взъерошил себе волосы.
– У тебя деньги есть? – спросил он, сдаваясь. – Не можешь же ты ехать к ней без денег.
Агриппа с радостным удивлением посмотрел на Генриха, убеждаясь в своей маленькой победе.
– Есть. Немного, но я неприхотлив.
– Что значит «неприхотлив»? В конце концов, ты состоишь на службе короля Наваррского и едешь к даме.
Генрих отстегнул от пояса кошелек. Расставаться с деньгами мучительно не хотелось, но отступать было поздно. Он подумал, развязал тесемки и высыпал на стол пригоршню золотых монет.
– Это тебе. На дорогу.
Агриппа медлил, он все еще был обижен на своего короля.
– Возьми, – попросил Генрих, – не будем ссориться перед отъездом.
Агриппа ссыпал деньги в ящик стола и поклонился.
– Спасибо, сир. Я знал, что вы меня поймете, – глаза его были больными и блестели, как в лихорадке.
– Куда же мне было деваться, – буркнул Генрих.
– Я вернусь… скоро… не сомневайтесь.
– Я и не сомневаюсь, – усмехнулся Генрих.
Они крепко обнялись. Тем же вечером Агриппа д’Обинье выехал из города. Генрих и не подозревал, что всего лишь неделю спустя будет благодарить пагубную страсть своего лучшего друга, повинуясь которой тот вовремя покинул Париж.