Это повеление грозного отца совершенно убило моего друга. После этого тяжёлого разговора пришёл он ко мне, как всегда, довольно поздно и взглянул на меня своими грустными влажными глазами.
– Что делать, Карлуша? Я завидую тебе! У тебя всё так счастливо сложилось… Как назначите время венчания, тут же мне сообщи.
– Ну, уж это непременно.
– Ну, скажи, посоветуй, что мне делать? Утешь меня…
– Разве тут советами и утешениями обойдёшься? Я бы не сдавался. Пережди батюшкин гнев и через какое-то время сватайся вновь.
– Ну, он опять откажет. Мне в ближайшее время богатство не светит.
– Это как бог даст. Поглядим. А пока – стихи пиши, подруге посвящённые. Очень они у тебя сердечные получаются.
– Так я и пишу. Только они не столько сердечные, сколько плаксивые выходят. Вот слушай.
Николай откинулся на спинку кресла, прикрыл свои блестящие от бессонницы глаза и прочитал.
«Мне и воздух грудь стесняет,
Вид утех стесняет дух.
И приятных песен слух
Тяготит, не утешает.
Мне несносен целый свет -
Машеньки со мною нет…
Воздух кажется свежее,
Все милее в тех местах,
Вид живее на цветах,
Пенье птичек веселее
И приятней шум ручья
Там, где Машенька моя.
…Если б век я был с тобою,
Ничего б я не просил, -
Я бы всем везде твердил:
Щастие мое со мною!
Всех вас, всех щастливей я:
Машенька со мной моя».
Не смотря на свою печаль по поводу разлуки с любимой, конкурс на проект собора в Могилёве имел для Николая счастливое завершение. Все представленные прочими архитекторами проекты были императрицей отвергнуты. Вот тогда-то тонкий дипломат Безбородко и показал ей работу Львова. Показал, настоял, убедил – проект Николая был принят государыней. Вскоре была организована поездка в Могилёв на закладку храма, куда Николай Львов ехал в свите государыни. Он уже имел в дар от неё перстень с бриллиантами, за какие-то не столь ответственные свои архитектурные деяния, если мне не изменяет память, построил он что-то в Петергофе для наследников, а нынче сам император Иосиф подарил ему золотую табакерку, обсыпанную алмазами.
С этого первого проекта, так счастливо одобренного императрицей, карьера Николая как архитектора круто пошла в гору.
Но к сожалению, строительство храма в Могилёве затянулось необычайно: он был закончен только спустя пятнадцать лет, если не более.
Летом знатные господа Петербурга обычно разъезжаются по своим дальним имениям или ближайшим дачам, забрав с собой свою многочисленную челядь, и город заметно пустеет. Под каким-то надуманным предлогом сумел я избежать отъезда в имение с семейством Бакуниных, отправил с ним своего ближайшего товарища, которому вполне доверял, и почти всех своих кухонных тружеников. Обязанностями моими теперь было только кормить оставшихся немногочисленных слуг и наблюдать, как заполняются запасами на зиму кладовые и погреба дома. Наташа тоже отказалась от поездки в имение Дьяковых, сославшись на многочисленные заказы от Петербургских дам, которые уже сейчас, в начале лета готовят наряды к зимним балам. В общем, мы оба были совершенно свободны и могли встречаться и обсуждать наши планы в любое удобное время. Я приезжал днём в условленное время к дому Дьяковых, Наташа встречала меня у калитки небольшого господского сада, от которой у неё был ключ. Если погода не жаловала – был сильный ветер или накрапывал дождь, мы прятались в закрытой беседке, а если было тепло, то усаживались на широкой скамейке в саду и, держась за руки, обсуждали нашу будущую жизнь. К моему удивлению и, можно сказать к счастью, у невесты моей оказался характер не слабее моего, и она давным-давно вынашивала планы, мало чем отличающиеся от моих: Наташа тоже мечтала организовать своё собственное дело, свою артель, и стать независимой в своей жизни и делах. В ту пору в Петербурге немало портных и модисток имели свои мастерские в городе, но каждый из них занимался только своим узким ремеслом: портные шили платья и мужскую одежду, а модистки украшали их лентами, кружевами, тесьмой, бахромой и даже драгоценными камнями. Изготовляли по заказу мантильи, шали, накидки, вуали. Моя Наташа умела всё – и шить платья довольно сложных фасонов, и украшать их более изысканно, чем делали это другие: ведь она великолепно вышивала золотом и серебром, плела тонкие кружева, умело украшала платья драгоценными камнями так, что изделия её выглядели тонко, изящно и совсем необычно, что особенно привлекало её богатых заказчиц. Я был счастлив, что наш брак, заключённый по обоюдной любви, решал для неё и многие вопросы чисто житейского свойства – ведь она будет теперь не одинокой девушкой-сиротой, которую всякий может оскорбить и обидеть, а замужней женщиной, у которой есть любящий муж и покровитель. Она знала, что от родителей остались немалые средства. Необходимую часть этих денег Наташа собиралась потратить на организацию своей мастерской и приобретения всего необходимого для работы. Она нисколько не сомневалась в том, что заказы у неё будут постоянными. Мы вместе осмотрели её дом, который мне очень понравился. Он был просторный и крепкий, с несколькими большими комнатами, в одной из которых моя подруга и хотела организовать мастерскую, сделав в неё отдельный вход с улицы, чтобы посетителям не надо было проходить через жилые комнаты. Конечно, кое-что в доме надо будет подправить и подремонтировать, но это были совсем пустяшные дела, с которыми мы сможем справиться самостоятельно, не обращаясь за помощью к Николаю.
Лето подступило к концу совсем незаметно. Переделка дома была закончена. Теперь мне не нужна была комната для проживания, и мы сделали из неё ещё одну небольшую залу для посетителей с детьми. По моему впечатлению, работы были выполнены лучше, чем я мог ожидать. Николай тоже остался доволен. Я его поблагодарил, рассчитался с артелью, и тут же договорился с плотниками о ремонте в Наташином доме, который теперь был и моим. Артельщики на мои условия согласились. После чего, вполне счастливый, я получил полную свободу к действию. Как только Бакунин вернулся в Петербург из какой-то деловой поездки заграницу, я тут же попросил его меня принять. Низко поклонившись, я поблагодарил его за доброе ко мне отношение в течении всех лет, проведённых в его доме, но попросил нынче же меня отпустить. Он поначалу нахмурился, решив, как я полагаю, что таким образом я прошу повысить мне жалование. Но я поспешил откровенно рассказать ему обо всех своих делах и планах. Он внимательно выслушал меня, подумал и неожиданно заулыбался. Ему понравилось моё решение начать собственное дело и, вполне серьёзно, он спросил моего согласия присылать ко мне слуг за выпечкой и даже заказывать её на свои званные вечера. Я, конечно, заверил его, что как только начну работать в полную силу, тут же о том ему сообщу.
Вскоре мы с Наташей обвенчались в маленькой церкви в Гавани. Венчал нас совсем старый священник, такой же старый, как и его церковь. Он знавал родителей Наташи и крестил её при рождении. На нашем венчании был только дядя Ганс, который, как иноверец, стоял в глубине храма, да Машенька с Николаем, которые были несказанно рады возможности встретиться по секрету от обер-прокурора. Таинством они вовсе не были увлечены, а всё шептались за нашей спиной, держась за руки.
Следующий месяц прошёл для нас с молодой женой в хлопотах по устройству нашего жилища. Мы любили друг друга и очень скоро научились разговаривать без слов: мне стало достаточно взглянуть только в глаза своей жене, чтобы понять, нравится ей, то что я придумал или нет. Она точно так же понимала меня. Наташа очень спешила: у неё было несколько заказов от очень известных дам, которые необходимо было выполнить до сезона зимних балов, поэтому мы начали с устройства её мастерской. Из дома Дьяковых было доставлено всё имущество, что оставалось у неё в запасе: ткани, ленты, кружева, бахрома, целая коллекция блестящих пуговиц и ещё что-то, в чём я мало разбираюсь. Мы приобрели два больших стола для рукоделия, и два больших зеркала во весь человеческий рост. Дверь из новой мастерской на улицу вскоре была проложена и утеплена с большой тщательностью. Наташа вздохнула с облегчением – теперь она могла спокойно вернуться к работе. Она наняла несколько девушек себе в помощницы, и они дружно приступили к выполнению отложенных заказов.
Как только мы поселились в нашем доме, я тут же нанял кухарку – немолодую молчаливую чухонку, которая хорошо готовила, была очень чистоплотна и аккуратна, что для меня – немца было весьма важно. Сторожа мне рекомендовал дядя Ганс. Это был крепкий, здоровый детина средних лет, которому я вполне доверял. Я оставлял Наташу под его надзором и в дневное время, когда она работала одна в своей мастерской, и поздними вечерами, когда задерживался по делам в своей будущей кондитерской. Всё те же артельщики обновили по моей просьбе оконные рамы, утеплили сени дома, входные двери. Дело шло к зиме, и вопрос отопления нашего дома стоял очень остро. Я решил было установить в комнатах современные голландские печи, и на место старой русской печки, занимавшей почти всё свободное пространство кухни, установить современную металлическую плиту, что было для меня весьма важно. Но я вовремя спохватился – насчёт организации правильного отопления надо было непременно посоветоваться с Николаем. Об его интересе к устройству печей я знал ещё с юности. Знал и то, что у Львова подобный интерес никогда не был праздным любопытством: он вникал во все детали и, в конце концов, становился настоящим специалистов в той области, которой заинтересовался. Николай в то время был в Петербурге и на мою просьбу помочь с устройством печей откликнулся очень быстро. Прежде всего он зашёл к Наташе в мастерскую, приветливо поздоровался с девушками и с ней и лукаво спросил.
– Ну, что, Наташенька, друг мой, довольна ли ты своим сегодняшним положением? Довольна ли мужем своим? Не обижает ли он тебя?
Наташа засмеялась, нисколько не смутившись: с Николаем они были довольно коротко знакомы.
– Что вы такое говорите, Николай Александрович! Я сейчас так счастлива, как никогда в жизни! Дел у нас с Адрианом нынче много, но это и прекрасно!
Николай согласился.
– Это ты правду сказала: когда дел много – это прекрасно. Хуже всего без дела сидеть. А скажи мне, Наташа, что тебе более всего хотелось бы приобрести для успеха твоего дела? Может быть какие-то приспособления для шитья?
– Я пока не знаю, – ответила моя жена. – Вот начну по-настоящему работать, тогда пойму, чего мне не хватает. Время покажет.
Николай задумался на минуту, потом вдруг сказал.
– Вспомнил я кое-что… Месяц тому назад был я в Париже и потребовался мне модный галстук. Зашёл я по этой своей надобности в модный магазин, и увидел там необыкновенной красоты кукол разной величины – от самых маленьких до весьма больших. А куклы эти были одеты по последней женской моде в разные платья и выглядели просто великолепно. Подивился я этому чуду, но мне даже в голову не пришло спросить, можно ли такую вещь приобрести. Вот теперь, как снова окажусь в Париже, непременно куплю для тебя такую куклу. Будешь ты первая в Петербурге, кто такую прелесть имеет.
– Что вы, что вы, Николай Александрович! Я про тех кукол давно знаю, видела давеча в новом французском журнале, который привёз по моей просьбе из Франции опекун мой. У них имя такое необычное – «Пандора». Платья на них можно постоянно менять, показывать всем, на что ты способна в ремесле своём. Только вы даже представить не можете, какие бешенные деньги стоит эта «Пандора»!
Николай радостно засмеялся.
– Ну, Наташа, ты – прелесть! Я после Могилёвского храма нынче архитектор, что называется, нарасхват! Ты даже представить не можешь, сколько на меня заказов сразу навалилось! Знаешь ли, что я нынче богатею день ото дня! Сказал – куплю, значит будет у тебя эта красавица «Пандора». Будет тебе мой подарок для счастливого начала твоего дела!
После приступили мы к главной цели его посещения. Внимательно осмотрев все комнаты, он тут же отверг мои планы по поводу голландских печей, согласившись только с заменой русской печи на современную металлическую плиту. Николай твёрдо пообещал мне, что, как только я эту плиту поставлю, он явится ко мне со своим знакомым инженером, блестящим специалистом. Они вдвоём всё измерят и рассчитают, и сделают в моём доме совершенно новую систему отопления, которой пока нет ни в одном доме Петербурга. Он начал мне подробно объяснять, что эта система неведомых мне воздушных трубок будет экономить нам с женой немалые деньги на дровах, поскольку других печей в доме не потребуется кроме той, что будет топиться в кухне, что воздух в комнатах всегда будет тёплым и свежим без всякого дыма… Но встретив мой недоверчивый взгляд, засмеялся и оборвал сам себя.
– Ладно, дружище, не буду мозги блестящего кондитера забивать всякой технической ересью… Всё равно ты ничего не поймёшь. Просто представь себе, что ты вышел летом из душного театра на просторный воздух – вот такое дыхание будет у тебя в твоём доме, в котором ты нынче при натопленных печах задыхаешься от духоты и дыма. Вот увидишь, через два-три года, ну, через пять, во всех известных домах Петербурга будет только такое отопление! Верь мне – вот и всё.
Я, конечно, поверил – и не ошибся. Конечно, моё обучение новому принципу отопления и его устройство требовали определённого времени и затрат, но мой друг был прав – в нашем доме теперь всегда было тепло, какая погода ни стояла бы на улице. А воздух в комнатах был свеж и днём, и ночью. Могу добавить, что через несколько лет я сделал такое же отопление и в своей кондитерской. Все посетители были в восторге, и без конца приставали ко мне с вопросами, что и как, на которые я, конечно, ответить не мог. Всех отправлял к изобретателю Львову.
Только лет через семь-восемь Николай подарил мне весьма полновесную брошюру с собственными чертежами под названием «Русская пиростатика», где подробно описал своё изобретение. Конечно, ни в чертежах, ни в тексте я ничего не понял, но как память о друге храню эту книжицу по сей день. Она была издана немалым тиражом, но, к сожалению, большого успеха не имела: старые привычки домоустройства преодолеваются у нас в России чрезвычайно медленно.
Поглощённый устройством своей новой жизни, я не сразу узнал, какие произошли изменения и в жизни Николая. А случилось вот что: Александр Андреевич Безбородко всё больше привязывался к моему другу, который становился ему просто необходим, как блестящий, одарённый человек во многих областях. Секретарь императрицы, проделавший стремительную карьеру по служебной лестнице, был достаточно тонким человеком, чтобы понимать, что ему не хватает знаний, осведомлённости в вопросах культуры и образования таких, которыми обладал Львов. Теперь мой друг был необходим графу не только как дипломат, но и как архитектор, и помощник по устройству дома и дачи. Безбородко не отпускал его от себя ни на шаг. Как только они оставались наедине, он одолевал Николая своими вопросами о великих художниках и скульпторах прошлого, об их созданиях и шедеврах. Львов немало к тому времени поездивший по Европе и изучивший все известные музеи и дворцы – сокровищницы сих предметов, с удовольствием посвящал его во все тонкости искусств. Он много рассказывал мне о приобретённых его патроном огромных вазах из Рима – мраморных, с барельефами, о японском, китайском и французском фарфоре… В парадном зале дворца Безбородко стояли этрусские вазы и статуи Гудона, а также знаменитый мраморный Амур работы Фальконе. Но более всего поражала Николая Львова картинная галерея их хозяина, всё более увеличившаяся в размерах. Этими сокровищами Безбородко заполнял свой дворец бесконечно, вплоть до конца своей жизни. И всегда главным советчиком, и консультантом его был мой друг. Руководитель и подчинённый настолько сблизились, что Николаю было предложено переехать в роскошный дворец своего начальника, в такие «особые покои», о которых он и мечтать не мог. А поскольку Львову надлежало бывать по делам в течении дня в разных частях города, то в его распоряжение была предоставлена удобная карета. Отказываться от таких предложений было просто грешно, и мой друг переехал к своему патрону. Но при самых доброжелательных и даже приятельских отношениях они никак не могли быть близкими людьми: Николай имел характер строгий и аскетический, хотя и веселый. Образ жизни графа, легкомысленный и бурный, конечно, не мог быть ему по душе, хоть Безбородко умел великолепно сочетать сложнейшую работу по дипломатической части с удивительной ветреностью. За свои «особые покои» Николай ничего Безбородко не платил, но был всегда дисциплинирован, исполнителен и обязателен в их общих делах, и никогда Александра Андреевича не подводил даже в мелочах.
Тем временем моя будущая кондитерская всё больше приобретала тот вид, о котором я мечтал. Прежде всего я повесил над входом большую вывеску «Кондитерская Кальба». Пусть люди привыкают, скоро-скоро я начну радовать их своими изделиями. Внутри уже был оборудован прилавок, мебельщики привезли три первых лёгких, но практичных стола и, в таком же стиле, по четыре стула к каждому из них. В моём крохотном кабинете уже стояла удобная конторка и два табурета к ней.
Я часто задерживался допоздна в кондитерской, хоть и пусто было ещё в ней, но всегда находились какие-то дела. Так произошло и в тот вечер, о котором я должен вам непременно рассказать, мой читатель. Я предупредил Наташу, чтобы она укладывалась спать без меня: мне давно следовало составить список инвентаря для кухни, который надо приобрести в первую очередь, и посчитать, сколько это будет стоить. Но по рассеянности, увлекшись своими мыслями, я забыл запереть дверь на улицу. Усевшись за конторку и зажёгши одну свечу – свечи стоили для меня в то время очень дорого, их приходилось экономить, я углубился в расчёты. И вот, что у меня получилось. Кроме расходов на обустройство самой кондитерской необходимо было нанять помощников: искусного повара, способного научиться у меня тонкостям кондитерского ремесла, расторопную женщину, которая не только бы наводила порядок в моём заведении после того, как оно закрывалось, но и днём, по мере необходимости, мыла бы посуду и помогала в разных кухонных делах. Нужен был и хороший истопник, который занимался бы печами и в кондитерской, и в нашем доме, поскольку находятся они в непосредственной близости… И сторож здесь в ночное время тоже был нужен. Всё подсчитав, я вздохнул, поняв, что, к сожалению, без финансовой помощи дяди Ганса мне не обойтись. И тут я вдруг услышал, что к моей кондитерской подъехала карета. Была уже глухая ночь – я удивился позднему гостю. Послышались сердитые мужские голоса, какая-то возня на пороге, немало испугавшие меня, потому что я вдруг вспомнил о незапертой входной двери. Впрочем, я почти сразу узнал голос Николая, которого очень давно не видел, и немного успокоился. Взяв в руки свечу и прихватив на всякий случай тяжёлую кочергу, я вышел в зал. Дверь с грохотом распахнулась, на пороге я увидел своего друга, который крепко держал за шиворот какого-то низкорослого мужичонка, громко шмыгавшего носом и жалобно подвывавшего.
– Привет, полуночник! – С какой-то полунасмешливой интонацией произнёс мой друг. – Держи вора!
– Вора?! – Поразился я. – Да тут пока что и красть нечего…
– Это ты так считаешь, а вот он думал по-другому.
Мужичок в руках Николая дёрнулся безуспешно, пытаясь вырваться.
– Стой, стой! Ты нам прежде расскажи, что ты хотел здесь своровать?
Мужичок всхлипнул и завыл. Только тут я понял, что Николай держал за шиворот мальчишку лет двенадцати.
– Да объясни ты мне толком, что случилось?
– Изволь. Еду я в кромешной тьме по вашей Кадетской линии. Проезжаю мимо твоей кондитерской и вижу в окошке одинокий свет от свечи. Я, конечно, догадался, что это ты полуночничаешь, своими хозяйственными делами занимаешься, и велел кучеру свернуть с дороги. Подъехали. Выхожу из кареты и вижу, что на мансарде к окошку прилипло вот это чудо. Как он туда залез – мне не ведомо, но слезть никак не мог: высоко и боязно. Встал я внизу и велел прыгать. Он не то чтобы спрыгнул, но свалился со страху прямо мне на руки.
Я с недоумением смотрел на мальчишку.
– Так что ты здесь искал, скажи на милость?
– Я есть хотел…
– Есть?! Сейчас тут кроме мебели есть нечего. С чего ты взял, что тут есть еда?
– Так на дверях написано: «Кондитерская»… Я думал, что тут какая-никакая еда на ночь осталась…
–Так ты умеешь читать? – Удивился Николай.
– Умею. В монастыре дьяки научили.
– В каком монастыре?
– В Торжковском Борисоглебском…
– Так ты из Торжка?! – Разом удивились мы.
– Да отпусти ты его, Николай!
– Ну вот… А теперь поведай, как тебя родители одного в Петербург отпустили? Ты не из крепостных ли будешь?
Освободившись от крепкой руки моего друга, мальчишка тряхнул головой и выпрямился. Поняв, что ему никакая расправа не грозит, стал отвечать более внятно.
– Не… Мой батя в монастыре кузнецом был, а матушка бельё монахам стирала. В кузне мы и жили. Да пожар прошлой зимой в кузне случился, я успел на улицу выскочить. А родители сгорели. Монахи меня при себе оставили, пожалели… Только мне с ними скучно было, и всегда голодный. В пост вообще одни сухари на обед. Вот я и сбежал… На почтовую станцию пошёл, в первой же почтовой карете, что на Петербург отправлялась, под всякими пакетами и узлами схоронился. Так здесь и оказался. Только есть-то всё равно нечего – что в монастыре, что в Петербурге…
История получалась весьма занимательная. Думал я недолго.
– Знаешь ли, Николай… Идти мальчишке всё равно некуда. Пусть он до утра здесь останется. Пару пирожков я с собой прихватил, чтобы при своих математических расчётах ноги от голода не протянуть, отдам тебе, парень, своё пропитание – цени, брат! На плите чай ещё не успел остыть, кружку на полке найдёшь. Пол возле печки тёплый, прямо на пол и ложись, не помрёшь, я чай, на жёстком полу. А утром мы с тобой подробно поговорим обо всём.
Я отвёл мальчишку на кухню, отдал ему свои пирожки, показал, где лучше устроиться на ночь. Свеча моя догорела, и я зажёг сразу две, чтобы лучше разглядеть своего друга. Вернувшись к нему, только тут я заметил, что был он как-то особенно возбуждён, что лицо его светится каким-то особенным таинственным светом.
– И каким это ветром тебя занесло ночью на Кадетскую линию? Что-то случилось?
– О, Карлуша… Что случилось?! Знаешь ли, ведь часу не прошло, как я женился!
Я вытаращил на него глаза, не в силах задать ни одного вопроса. Впрочем, оно и не было нужно.
– Милый мой Карл Францевич! Ой, прости, дорогой, никак не могу привыкнуть к твоему новому имени – Адриан Францевич! Мы с Машенькой только что тайно повенчались!
И, не дожидаясь моих расспросов, он поведал мне столь неожиданную, потрясающую историю своей женитьбы. Рассказал, что всё придумал его первый друг и теперь будущий родственник Василий Капнист. Он, якобы повёз Машеньку и свою наречённую невесту Александрин на бал, а сам вместе того помчался с ними в своей карете в Гавань, в ту самую старушку-церковь, в которой венчались мы с Наташей. Николай ждал их там, обо всём договорившись всё с тем же древним священником. Венчание прошло быстро, Капнист повёз сестёр на бал, где в нетерпении их ожидал ничего не подозревающий обер-прокурор, а Николай, которому не с кем было даже поделиться своей радостью, возвращался по Кадетской линии во дворец Безбородко.
– Ты даже представить не можешь, чем Василий ради меня рисковал! Не дай Бог, узнает его будущий тесть, какую роль он сыграл в моей тайной женитьбе!
– Да как ему узнать-то?!
Я крепко обнял его и поздравил.
– Всё прекрасно! Конечно, я обещаю тебе, что эта тайна останется меж нами до тех пор, пока ты сам её не откроешь для всех. Но как ты думаешь поступать дальше?
– Очень просто! – В запальчивости воскликнул мой друг. – Буду свататься! Снова откажет – подожду месяц – и опять посватаюсь. Надоест же батюшке отказывать мне безо всякой причины. Я богатею, друг мой Адриан, богатею и известность всё большую приобретаю. Сдастся он когда-нибудь, никуда не денется! А пока что я должен найти время и, не мешкая, ехать в Никольское.
– В Никольское?
–Да, мой друг! Наши любимые Черенчицы теперь будут зваться Никольским… Матушка нисколько не возражала. Задумал я построить там новый дом, просто мечтаю о нём! В голове всё вертится то один вариант, то другой. Я хочу его сделать таким… таким…
– Фантастическим?
– Нет – удобным. Чтобы всё было рядом, всё под рукой – и дрова, и вода, да мало ли что нужно для жизни! И за обустройство усадьбы пора приниматься. Сейчас мне надобно всё на месте посмотреть, просчитать, промерить. Если Безбородко в ближайшие дни отпустит – тотчас же поеду. Я теперь женатый человек и должен о своём семействе наперёд беспокоиться. А тебя вот чем обрадую: дядюшка мой Юрий Фёдорович нынче в Конторе строений за освещение улиц будет отвечать, руководить расстановкой фонарей. Его дом-то из твоего окна видать. Я попрошу его, чтобы один из фонарей на вашей Кадетской линии он поставил так, чтобы тот и подъезд к его дому освещал, и тебе от него тоже по ночам светло было…
Николай взял свечу со стола и повертел в руках, играя светом.
– Знаешь ли, друг мой… Я ведь люстру спроектировал с фитильными светильниками и резервуаром для масла. Нижняя часть сей люстры будет в виде полушария – он очертил в воздухе полукруг, – вот этакого, чтобы масло не капало вниз… А сверху будет стеклянный зонтик, чтобы потолок комнаты не коптился…
Я недоверчиво воззрился на друга.
– Как только сделаю пару образцов для примера, один непременно тебе подарю. Хочешь домой отнеси, хочешь – на конторке своей поставь. А как наладится производство сих изделий, во всех домах эти люстры будут использоваться. И дешевле это свечей будет, и удобнее, и светлее намного.
На утро я долго беседовал с парнишкой, неожиданно оказавшемся в моей кондитерской. Так и не сумел он мне объяснить, что хотел найти в Петербурге. Когда у меня появились собственные дети, понял я, что в его возрасте все они так поступают – импульсивно, вопреки всякой логике и смыслу. Но сразу скажу – повезло не только Никитке, так звали мальчишку, но и мне. Оставил я его у себя по взаимному согласию. Кухонный мальчик мне всё равно был нужен – и воды наносить, и дров заготовить, и в погреб сбегать, и муки из кладовой принести… Поселил я его в мансарде, в комнатушке крохотной, но очень тёплой: через неё проходила труба от печки, которая топилась целый день. Был у него хороший соломенный тюфяк, ватная подушка, а также старенькие простынь и полотенце, которые, по моему указанию, кухарка меняла ему каждую неделю. Насколько я понимаю, мальчишке очень нравилось у нас, и вскоре он стал нам просто необходим: гоняли его с утра до вечера не только повар Пётр и кухарка, но даже я – ваш покорный слуга. Пётр для нас всех, работников кондитерской, готовил сытные и вкусные обеды, при этом сам учился у меня искусной выпечке, а Никитка слушал мои объяснения и, как говорится, "на ус мотал». Только через несколько лет понял я, что вместо одного надёжного помощника заимел я двоих, которые своим искусством мне на пятки наступали.
Но с женитьбой Николая всё вышло не так радостно, как ему мечталось – тайный брак затянулся на три мучительных года. Не ведая правды, к Машеньке сватались женихи из влиятельных домов, отказывала она всем бесповоротно. А годы шли. По нашим меркам Машенька была уже немолода. А Львов при наших редких встречах сетовал мне.
– Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь…
С начал восьмидесятых годов Львов был занят безмерно. Я было совсем потерял его из виду. Мелькнул он перед нашими с женой очами только однажды, когда привёз из Парижа обещанный Наташе подарок – знаменитую «Пандору». Была она средних размеров и понравилась Наташе чрезвычайно.
– Господи, – всплеснула она руками. – Какая прелестная кукла! И как вы, Николай Александрович, её рост угадали – самый подходящий рост. Большая мне вообще ни к чему, а маленькую одевать неудобно. А эта!.. На ней можно всё своё умение в шитье показать! Как я вам благодарна – слов нет!
–Так это ещё не всё, моя красавица! – Засмеялся Николай. – Вот тебе целый альбом моих рисунков для шитья и вышивания. Будет и помощницам твоим настоящая художественная работа. Надо приучать наших дам одеваться красиво и со вкусом.
Он протянул Наташе толстый альбом, заполненный потрясающими рисунками. Наташа только открыла его – и просто онемела.
– Николай Александрович, ведь эта тетрадь больших денег стоит! Как мне отблагодарить вас?! – Почти прошептала она.
–Да очень просто! – Засмеялся наш друг. – Будешь мою жену обшивать и украшать её платья вышивками по моим рисункам. Будет у нас с тобой своя артель…
В ту встречу и рассказал нам Николай о своих ближайших планах. Дело в том, что Безбородко убедил императрицу в необходимости создания отдельного Почтового департамента. Видимо, государыня и сама понимала, что почтовая служба требует особого внимания и срочного переустройства. А кто мог это сделать лучше самого Безбородко? Он тут же был назначен руководителем сего нового департамента, а Николай Львов – его правой рукой и, как официально именовалась его новая должность, «главным присутствующим в Почтовых дел правлении», оставаясь при том советником посольства.
И тут же встал вопрос об устройстве большого удобного здания для нового департамента. И, по ходатайству того же Безбородко, императрица поручила создание проекта нынешнего Почтамта Николаю Львову.
Как ни благоденствовал Николай во дворце Безбородко, который расчётливый и предприимчивый дипломат построил прямо по соседству со своим будущим департаментом, как ни удобно и вольготно было Львову в своих «особых покоях», всё-таки, как все смертные, мечтал он о собственной квартире. Пусть даже и казённой. Новый проект Почтового департамента, который он должен был предоставить на суд императрицы, предоставлял для того ему полную возможность. Несколько просторных квартир для почтовых чиновников запланировал Николай в бельэтаже. Одна из них была самой лучшей, самой удобной, конечно, он мечтал когда-то поселиться именно в ней.
Как я уже сказывал, в последующие годы он был очень занят. Чем только Львов тогда ни занимался, что только ни волновало его! Со всей своей бешенной, иначе не скажешь, энергией возводил он по всей России настоящие дворцы в родовых господских усадьбах, да что там дворцы – целые архитектурные ансамбли с парками, беседками, садами, фонтанами, прудами, каскадами и затейливыми мостиками. Насколько я помню, за эти свои достижения в 1785 году избран он был почётным членом Академии художеств. Чуть ли не в том же году открыл Львов залежи каменного угля на Валдае. Между делом изобрёл Николай какие-то строительные лаки, толь и «каменный картон», как он его именовал. Только через Наташу, которая не теряла связь с домом Дьяковых и по-прежнему была наперсницей Машеньки, узнал я, что, наконец, обер-прокурор дал согласие на брак своей дочери с Николаем. Свадьбу было решено сыграть в Ревеле у мужа старшей дочери Катеньки графа Стенбока. Ситуация была непростой. Собралось множество знатных гостей, было подготовлено роскошное празднество, но когда подошло время венчания, молодые открылись всем присутствующим, что они уже более трёх лет женаты… Можно представить растерянность родителей и гостей. Но вышли из положения: срочно выдали замуж горничную, которой до того было в замужестве отказано. И пир был проведён на славу. После чего, задержавшись ненадолго в гостях (но даже тогда Николай зря время не терял – обследовал и изучил все старые замки и крепости в окрестностях Ревеля), молодые и счастливые Львовы тут же уехали в Никольское – Черенчицы. Пробыв там достаточно долгое время, вернулись они опять во дворец Безбородко, который принял их, как всегда, радушно и приветливо.