Мир духовного опыта

Телесные метаморфозы

Наряду с многообразными переживаниями, захлёстывающими сознание человека, во время мистического опыта приходят и телесные потрясения, спектр которых необычайно широк. Одно из самых распространённых телесных свидетельств мистического опыта – чувство потери тела или изменения его границ. Тело может расширяться, выходить за свои пределы и становиться соизмеримым с необъятностью всего универсума, словно растекаясь по его просторам. Очевидно, читателю, не имевшему подобного опыта, будет трудно вообразить, каким образом возможно физически ощутимое разрастание границ тела, если при этом оно остаётся в пределах своего привычного размера. И всё же яркость и неподдельность трансцендентного опыта, с которым сталкивается мистик, опрокидывает устоявшиеся представления о физической реальности.

Мы можем ощутить невесомость своего тела, словно повисшего в бездонном пространстве или растёкшегося по бесконечности. В такие минуты человек как никогда прежде осознаёт независимость от своего материального футляра, понимая, что не в нём сосредоточен центр его существа. Он на собственном опыте познаёт возможность обособленной от тела, автономной жизни души и убеждается в подлинности её существования. Знаменитый мастер йоги Парамаханса Йогананда, знакомый с этим опытом, так описывал своё состояние: «Тело моё застыло, словно вросло корнями в почву. Воздух ушёл из груди, будто его вытянул какой-то огромный магнит. Душа и сознание мгновенно утратили свои физические ограничения и брызнули жидким светом из каждой поры…Ощущение собственного «я» избавилось от тесных оков тела и объяло атомы внешнего мира»²⁴⁰.

Ощущение исчезновения тела также связано с тем, что в глубоких медитативных состояниях все физиологические процессы замедляются. Тело постепенно немеет и перестает подавать сигналы о своём существовании. Известно, что йоги могут как намеренно, так и непроизвольно достигать полного прекращения дыхания и пульса²⁴¹, оставаясь в таком «замороженном» состоянии достаточно долго без всяких последствий для организма.

Порой духовный опыт наполняет нас энергией неописуемой силы, будоражащей и захватывающей всё существо. Эта волна интенсивного переживания настолько огромна, что наше ограниченное физическое «я» не в силах справиться с её наплывом. Кажется, что тело и сознание вот-вот разорвутся на части, не выдержав величественности этого натиска. На мгновение нас может посетить чувство страха, вкраплённого в блаженство, которое боится не выдержать себя, разорваться от собственной полноты. По этой причине яркий духовный опыт всегда слишком краток. Нервная система человека, неприспособленная к подобным переживаниям, не смогла бы выдерживать столь мощный энергетический поток длительное время. У.Джеймс, описывая экстатический опыт мистиков, замечает: «Такой восторг, очевидно, возбуждает и физическую природу, потому что об этом чувстве восхищения всегда говорят, как о чём-то таком, что трудно вынести и что почти граничит с физической болью»²⁴². Об этом свидетельствуют воспоминания христианской святой Мехтильды Магдебургской, с которой Бог разговаривал приходящим к ней голосом Любви. Однажды этот голос сказал ей: «Я причиню тебе страшную телесную боль, если ты будешь погружаться в меня так часто, как того желаешь…чем выше любовь, тем сильнее боль»²⁴³.

Часто можно столкнуться с таким телесным спутником мистического опыта, как чувство жара, воспламенённости тела, физически ощутимого внутреннего огня. Это поистине универсальное переживание можно обнаружить во всех религиозных традициях и мистических учениях. Э.Андерхилл приводит слова одного из христианских мистиков: «Безмерно удивился я, когда ощутил, что сердце мое горячо, как воск, и воистину пылает не воображаемым, а ощутимым огнем. Огонь этот ворвался в мою душу, принеся с собой великое утешение. И, по незнанию своему, поражённый таким обилием тепла, я стал ощупывать себя, стараясь отыскать телесную причину этого пламени. Но я обнаружил, что причина моего горения таится глубоко внутри, и не плотской любовью или страстью вызвано оно, а является великим даром Творца»²⁴⁴.

Cуфиям даже рекомендовалось пить воду, чтобы охладить возникший во время молитвы жар²⁴⁵. Для исихастских соцерцательных практик также характерно было чувство внутрененей воспламенённости, возникающей во время молитвы. Святой Григорий Палама писал: «В напряжённой молитве, когда разгорается нечувственный огонь, зажигается умопостигаемая лампада и томление ума вспыхивает воздушным пламенем духовного виденья, тело тоже странно легчает и разогревается до того, что…при взгляде на него кажется словно вышедшим из жара чувственной печи»²⁴⁶.

В еврейских мистических текстах можно найти предупреждение, что странника, идущего по духовному пути, «грозит пожрать пламя, источаемое его собственным телом»²⁴⁷. Каждый мистик проходит опыт превращения тела в «пылающие светильники»²⁴⁸, однако оказавшийся недостойным этого может сгореть. Об опасности «сгорания» предупреждает и учение Агни Йоги. Именно этой опасностью объясняется отрицательное отношение учителей-махатм к насильственным попыткам форсировать духовный рост посредством механических практик. В текстах Агни Йоги говорится, что суждённый потенциал духа естественным образом раскрывается в своё время – как правило, после 30 лет – и лишь устремлённость сердца к высшему знанию укрепляет связь с предначертанным, тогда как искусственные манипуляции с сознанием и телом могут привести к прямо противоположному результату, вызвав безумие или возгорание энергетических центров.

Если христианская, исламская и еврейская мистика оставляют феномен внутреннего жара без теоретического анализа, то индийская мистика, как нельзя лучше изучившая многообразные проявления трансцендентного опыта, объясняет его пробуждением кундалини – «змеиной силы», до определённого момента спящей в основании позвоночника. Просыпаясь, огненная энергия кундалини поднимается вверх по чакрам, ключевым энергетическим центрам человека, вызывая трансформацию сознания и тела. Описывая признаки пробуждения кундалини, индийский мистик Свами Шивананда, помимо ощущения потока огненной энергии, бегущей вдоль позвоночника, упоминает вибрации и трепет в муладхаре (нижней чакре), чувство блаженства и опьянения²⁴⁹.

В Агни Йоге упоминается ещё одно необычное телесное последствие близости с запредельной реальностью – священные боли, посещающие человека по мере раскрытия потенциала его духа. Это боли, освящаемые прикосновением высшего бытия, к которому ещё не готова грубая материальная оболочка. В текстах учения говорится о неизбежности этого этапа: «Правильно замечено, что некоторые боли называем священными; через них восходит дух, и нет другого пути. Не знаем примера, когда сознание восходило без болей тела»²⁵⁰. Боль становится следствием дисгармонии между энергиями духовного мира и материального: «Боли священные – не что иное, как несоответствие вибраций земных и надземных»²⁵¹. Они могут быть обусловлены возрастающей чувствительностью организма вследствие одухотворения сознания. Утончаясь, сознание влечёт за собой и телесное преображение. Несовершенство окружающего мира вызывает у духовно одарённого организма болезненную реакцию в силу обострённой восприимчивости к вибрациям, слишком отличным по качеству от его собственных. Такой человек с трудом переносит соприкосновение с хаотичными, замутнёнными душами. Чем выше по своему развитию дух, тем сложнее ему находиться среди скопления людей, отсюда его стремление к уединению и пребыванию на природе. Пагубные проявления внешнего мира травмируют человека с тонкой душевной организацией, ещё не закалённой на первых ступенях духовного пути.

Мучительным для нашей материальной облочки может стать и упомянутый ранее опыт новорождения. Сбрасывание «ветхого человека» и рождение нового «я» в отдельных случаях сопровождается значительными физическими потрясениями. Примеры подобного опыта можно обнаружить в жизни двух ярких мистиков XXв.: Е.Рерих и Д.Кришнамурти.

Считается, что, внося в мир учение Агни Йоги, Е.Рерих проходила «огненное крещение», запустившее трансмутацию её организма. Процесс трансмутации в Агни Йоге представляет собой раскрытие всех высших центров энергии, которое не проходит для организма бесследно. Только человек, достигший высокого уровня духовного развития, может воспринять мощное напряжение вибраций надземной энергии без значительного ущерба своему организму. В противном случае, тело может подвергнуться гибели от внутреннего возгорания. Раскрытие центров у Е.Рерих сопровождалось чувством горения, головными и сердечными болями, воспалениями конечностей и другими тягостными симптомами.

Особый интерес представляет «процесс» индийского мистика Джидду Кришнамурти. Так были названы таинственные метаморфозы, на протяжении долгого времени происходившие с его телом и причинившие немало страданий не только ему, но и его близким, наблюдавшим за «процессом». День за днём в Кришнамурти вселялась некая энергия, производившая работу над его организмом, закаляя его и подготавливая к принятию нового знания. Во время мучительной агонии «процесса» сознание Кришнамурти покидало его, а вернувшись, не могло вспомнить произошедшее. «Они» – так называл Кришнамурти тех, кто невидимым образом осуществлял его трансформацию – работали поочерёдно с каждым органом его тела. Мэри Латьенс, биограф и близкий друг Кришнамурти, приводит такие воспоминания: «Тело Кришны всё более уставало и истощалось, для других было мучительно видеть его страдания. В начале октября «они» стали работать над его глазами, вызвав ещё более ужасающие мучения. «В ту ночь «они» сказали Кришне, – писал Нитья, – что его глаза очищены и позволяют увидеть «Его». Но очищение было ужасно слышать. Мы слышали, как он говорил: «Это так, как будто ты привязан в пустыне, лицо под палящим солнцем с отрезанными веками»²⁵².

Интересно, что именно после завершения «процесса» учение Кришнамурти приобрело те зрелые черты, благодаря которым его личность запечатлелась в истории духовного поиска человечества. Кришнамурти понимал, что задачей «процесса» было сделать его проводником для загадочной силы, изъявившей волю прийти в мир посредством его личности. Пребывание этой силы в Кришнамурти часто ощущалось окружающими. Многие из тех, кто знал его лично, писали о том, что в нём завораживало не его ораторское мастерство, которое нельзя было назвать выдающимся, и не столько его учение, сколько то, что он излучал самим своим присутствием. Нечто наполняло его, своей мощью сообщая о себе всем, кто находился поблизости. Многие люди осязали некую энергию, просачивавшуюся через него в пространство. Таким было воспоминание очевидцев: «Время остановилось. Глаза закрыты. Губы движутся. Казалось, он растёт. Чувствовалось, как что-то восхитительное вливается в него. В воздухе была ощутима пульсация, заполнившая помещение. Потом он открыл глаза и спросил: «Что-то произошло. Вы видели что-нибудь?». Мы сказали о том, что почувствовали. Он ответил: «Завтра моё лицо изменится». Он прилёг, а рука упала, словно от перенаполнения»²⁵³.

Пожалуй, самыми сверхъестественными телесными метаморфозами можно считать материализацию второго тела или перенос физической оболочки. Из биографий индийских мистиков и святых мы узнаём, что, подчиняя себе материальную природу, человек способен научиться управлять атомами своего тела. Например, переносить себя за тысячи километров или, оставаясь в одном месте, материализовать своё тело в другой точке земного пространства, пребывая в двух местах одновременно. Подобный опыт описан в автобиографии Парамахансы Йогананды, изобилующей примерами йогических достижений, ошеломляющих обыденное сознание. Однажды отец Йогананды отправил его к своему знакомому, через которого надеялся передать письмо другому человеку. Придя в назначенное место, Парамаханса обнаружил сидящего в позе лотоса йога, который тут же пообещал «найти» нужного мальчику человека, после чего закрыл глаза и на некоторое время погрузился в безмолвие, оставаясь в присутствии Йогананды. Спустя полчаса в дом неожиданно вошёл тот самый человек, которому предназначалось письмо отца Йогананды. Удивлённый Парамаханса не мог понять, каким образом этот человек узнал, что его здесь ожидают. Тот, в свою очередь, поведал историю о том, как перед ним внезапно явился Свами Пранабананда – тот самый йог, сидящий всё это время прямо перед носом Йогананды – и повёл к себе домой, предупредив о приходе мальчика²⁵⁴. Так, материализовав второе тело, Свами мог пребывать одновременно в двух местах, оставаясь сознанием лишь в одном из них, поскольку, в отличие от тела, сознание не подлежит раздвоению и требует абсолютной однонаправленности для выполнения подобных йогических трюков.

Ещё один интересный феномен телесного проявления духовного опыта – явление света, распространяющегося от тела. Можно вспомнить известную встречу христианского святого Серафима Саровского с сибирским помещиком Мотовиловым, оставившим записи их совместных бесед. Мотовилов поинтересовался у преподобного Серафима, как распознать явление Духа Божьего. Он пишет: «Тогда отец Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

– Мы оба теперь в Духе Божием с тобою. Что же ты не смотришь на меня?

Я отвечал:

– Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо

ваше сделалось светлее солнца и у меня глаза ломит от боли.

Отец Серафим сказал:

– Не устрашайтесь, и вы теперь сами также светлы стали, как и я сам. Вы теперь в

полноте Духа Божьего, иначе вам нельзя было и меня таким видеть»²⁵⁵

Вероятно, этот феномен связан с усилением аурического излучения, о котором говорится в восточных учениях. Аура – это излучение жизненной энергии, присущее каждому живому существу. Цвет и диапазон ауры меняется в зависимости от уровня развития человека, его гармонии и внутренней красоты. Е.Рерих писала о том, что аура «светит всеми цветами радуги, уявляя иногда лучи из оплечий, когда дух устремлён к высшим мыслям и эмоциям. При возрастающей духовности появляются над головой и разные диадемы: сначала один сверкающий круг над головой, или два, и даже три, или сплошной диск»²⁵⁶. Этим объясняется изображение святых из разных традиций с нимбом вокруг головы, символизирующим абсолютную реализацию и приобщённость к Божественному бытию.

Из биографий духовных учителей мы узнаём и о таком удивительном явлении, как непосредственная передача мистического опыта от учителя к ученику через прикосновение. Касаясь ученика, мастер может перенести в его сознание свою духовную силу и ясное видение мироздания. В этот момент ученик обретает способность смотреть на всё существующее просветлённым взором учителя. Индийский гуру Свами Шивананда так вспоминает о своём ученическом опыте общения с Рамакришной: «Рамакришна имел свойство поднимать других до самых высоких состояний сознания, передавая им силу своей духовности. Он достигал этого или силой своей мысли или своим прикосновением. Многие из нас имели счастье уноситься на величайшие высоты духовного сознания, если были на это способны; это не было ни гипнозом, ни глубоким сном. Я сам имел счастье трижды достигнуть этого высокого духовного сознания благодаря прикосновению Рамакришны и его желанию»²⁵⁷. Подобным образом и Парамаханса Йогананда впервые испытал опыт космического сознания, когда его учитель Шри Юктешвар коснулся грудной клетки своего ученика, открыв его духовное зрение²⁵⁸.

Тело, исполняя роль храма души, становится проводником важных открытий на пути мистика, а значит, не может остаться в стороне от тех потрясений, которые его ждут. Безусловно, не каждый мистический опыт сопровождается телесными метаморфозами. Как правило, они часто посещают человека, соблюдающего аскезу и посвятившего духовной практике всю свою жизнь. В иных же случаях сознание слишком загромождено заботами мирской жизни, чтобы регулярно впускать мистический опыт, подчиняющий себе телесную оболочку.

Откровение тишины

Я погрузил сосуд моего сердца

в молчание этого часа,

и он наполнился песнями

Р.Тагор

Мистики различных традиций и эпох единогласно свидетельствуют о послании, таинственном образом озвучиваемом тишиной. Речь идёт не о той тишине, что заключается в отсутствии произносимых слов, однако и эта преамбула к истинной Тишине играет немаловажную роль на пути, избранном духовным паломником. Вспомним, что Махатма Ганди, несмотря на активную политическую и общественную деятельность, неукоснительно посвящал один день в неделю практике мауны (обету молчания, распространенному среди индийских йогов), в случае необходимости сообщаяясь с окружающими посредством записок.

Избегание речи всегда служило тропой, ведущей искателя к полноте тишины, подразумевающей также затихание речи внутренней, бесконечного мысленного диалога с самим собой. Речь – звучит ли она в разуме или срывается с губ – отвлекает нас от сосредоточения на главном. Только в пространстве тишины происходит долгожданное знакомство человека с самим собой, его встреча со своим сокровенным «я». С возрастанием тишины душа всё яснее способна видеть себя. Как заметил Экхарт Толле: «Вы никогда не бываете собой более сущностно и глубоко, чем когда вы неподвижны и безмолвны»²⁵⁹.

Молчание собирает нас воедино, образуя цельное внимающее существо из раздробленных и противоречивых черт нашей поверхности. Подлинное молчание требует тотальной вовлечённости всего сознания, это напряжение всех сил души, готовой вчувствоваться в безмолвное послание свыше. В учении Агни Йоги особенно подчёркивается сила, заключённая в подобном молчании: «Люди думают, что непроизнесение звука уже есть молчание. Но для истинной мощи молчание должно охватывать и наполнять всё существо, тогда приходит общение с Высшим Миром, и образуется усиленная энергия. Мы знаем эти часы прилива энергии. Можно утверждать, что такое молчание есть самое высокое напряжение»²⁶⁰. Молчание – это возможность отрешиться от самости, прислушаться к звучанию мира и откликнуться на него, ощутить сопричастность его пульсу: «Так сердце, напряжённое молчанием, насыщенное, как динамо, отбивает ритм мира, и личные желания претворяются в ведущую Мировую Волю. Так вырабатывается сотрудничество с дальними мирами»²⁶¹.

Молчание, как мост, ведущий к встрече с нашей душой, становится необходимым преддверием к Богообщению. Ценность тишины, которую мы устанавливаем в себе с помощью волевых усилий, молчания и созерцания, в том, что она подводит нас к Тишине иного порядка, превосходящей нас и таящей в себе неиссякаемый источник откровений. Эта Тишина – то заветное пространство, в котором рождается духовный опыт. Мы уже говорили о том, как требователен он к атмосфере души, которую посещает. Избегая шума и суеты, духовный опыт выбирает для своих семян благодатную почву молчания. Так, безмолвная настроенность сердца на единение с Высшим Началом рождает саму возможность этого единения, ибо с убыванием речи прибывает Бог. Душа, пленённая безмолвием, находит в нём звучание неведомого ей прежде мира, запечатлевшего музыку надземного бытия. Звучание священной Тишины завораживает. Величие её также прекрасно, как и сам Великий Композитор этой благозвучной мелодии.

Тишина утоляет жажду воссоединения со своей глубиной, она дарит чувство духовной сытости, невыразимой наполненности, едва удерживаемой в наших пределах. Зинаида Миркина, которую можно назвать поэтом мистической тишины – столь часто она её воспевает – так описывает это переживание:

Тишина сейчас огромна,

Точно море. Или – Бог.

Тайный дом для всех бездомных

И для всех грехов – порог.

Нет ни зла, ни ран смертельных,

Тишиною дух промыт.

Замолкает вся отдельность,

И всецелость говорит.

Здесь – ни трещины, ни щелки.

Цело всё. Лицо склоня,

Я перед Тобой замолкла,

Ты вещаешь за меня.

Я – в безмолвном океане.

Он сквозь сердце будет течь.

Чем полнее замолканье,

Тем могущественней речь.

Иногда эта священная Тишина вторгается сама, внезапно втягивая в свою орбиту всё наше существо, которому ничего не остаётся, кроме как с упоением покориться этой властно-молчаливой гостье. Движение ума неожиданно затихает, и ни единый шорох сознания не колеблет установившуюся недвижимость привычного словесно-образного потока. Как правило, это спонтанное посещение Тишины удостаивает людей созерцательного склада. Гул их мышления неизмеримо тише, чем у среднестатистического человека, им не нужно прикладывать неимоверные усилия воли, чтобы стать способными призвать безмолвное откровение, они уже приоткрыты для него в силу природных склонностей своей души.

В Тишине, ничего не содержащей для заурядного сознания (оно попросту не может услышать её), созерцатель улавливает сконденсированную суть всего бытия. Его Тишина не одинока, он разделяет её с Великим Композитором и тысячами других душ, одновременно внимающих красоте этой мелодии в разных уголках мироздания. Шри Ауробиндо писал: «..искатель обнаруживает, что всё содержится в этом Молчании или рождается для него заново, или нисходит на него через это Молчание из великого скрытого трансцендентного Существования…и тогда пустота начинает заполняться, из неё появляется или в неё низвергается вся многоликая Истина Божественного…»²⁶².

Но как легко спугнуть Тишину! Едва мы отводим от неё чуткий слух, она расплёскивается, исчезая с горизонта внимания. Возвращение из Тишины в громогласную реальность каждый раз образует пробоину, через которую благодать молчания постепенно вытекает до тех пор, пока мы не приобщимся к нему вновь. Нелегко сберечь в себе дар Тишины, возвращаясь в привычную круговерть событий и мыслей, и потому каждая душа, познавшая этот дар, стремится время от времени погружаться в Тишину, напитываясь ею снова и снова.

Тишина становится пространством интенсивного осознавания, через которое в нас вливается знание о великом и малом: о красоте Бога и неповторимости каждого человека, о законах Вселенной и чуде крошечного цветка, на который мы смотрим с любовью, о грандиозном творении мира и только что увиденной картине. Тишина может принести откровение о сидящей напротив душе, которую мы не могли бы услышать в непрерывном рокоте мысленных волн. Тишина может стать прозрением художника, увидевшего в ней совершенный образ, или писателя, неожиданно уловившего новый замысел. По прекрасным воплощениям познаётся плодоносная сила Тишины.

Погружаясь в Тишину, мы становимся открытыми. Именно эта открытость развивает восприимчивость к высшим веяниям духа, вдохновенным идеям и озарениям – светлым дарам, приносимым Тишиной. У суфийского мастера Хазрат Инайят-Хана есть чудные строки:

– Тюльпан, тюльпан! Почему открыт твой рот?

– Чтобы рассказать, чему я научился в тишине.

– Чему же?

– Искусству становиться открытой чашей²⁶³

Особое значение придаётся молчанию в духовной практике квакеров («Религиозного общества друзей») – христианского течения, вдохновлённого в XVII в. Джорджом Фоксом. Квакеры убеждены в том, что лишь в молчании можно приблизиться к Богу, поэтому оно является неотъемлемой частью их богослужения, отвергающего проповеди и ритуалы. Молчание становится центром молитвенных собраний, на которых все присутствующие вместе вслушиваются в тишину, позволяя себе высказаться лишь в случае особого наития. Пьер Лаку, представитель традиции квакеров, в своей великолепной работе «Бог есть Молчание» пишет: «Глубокое молчание – это непременное условие религиозного опыта. В глубокое молчание приходит ещё более глубокое Молчание, которое и есть чистейший религиозный опыт. Чтобы рассказать о нём, я ищу подходящие слова. И самыми богатыми из тех, что я нахожу, оказываются самые простые, самые молчаливые слова: Присутствие, Внутренний Свет, Любовь, Жизнь…Но я убеждён, что ни произнесённое, ни написанное слово никогда не может быть так драгоценно, как молчание. Ибо для души, пребывающей в молчании, сам Бог есть Молчание»²⁶⁴.

Ещё одним христианским течением, сосредоточенным на достижении внутренней тишины, является исихазм. Само слово «исихия» с греческого переводится как «тишина» или «безмолвие», а исихастская практика сердечной молитвы, упомянутая в главе «Сердце», есть не что иное, как путь к обретению этой тишины в Боге. Индийские мистики также считали, что в безмолвии спрятан ключ, открывающий доступ к постижению своего духа и законов мироздания. Вся система классической йоги и медитации построена на установлениии в сознании тишины. Так, Упанишады учат созерцателя: «Пусть приступает человек к йоге с помощью звука Ом, пусть пребывает в высшем безмолвии, ибо, благодаря пребыванию в безмолвии, возникает высшее бытие, а не небытие»²⁶⁵.

Зов Тишины не миновал и исламскую мистику. Описывая суфийскую практику зикра (постоянного поминания имени Бога), исследователь исламского мистицизма А. Шиммель замечает, что «последняя тайна поминания – полное молчание»²⁶⁶. Суфии, подобно квакерам, понимали, что лишь молчание может подвести нас вплотную к заветной черте сближения с Богом. Когда душа наполняется Им, ей больше нет нужды поминать Его в слове, теперь она молча наслаждается соприсутствием Ему. Пьер Лаку делится своим опытом о том, каково это молчаливое соприсутствие: «Бог здесь. Но молчание продолжается. И чем больше Бога, тем больше Молчания. Только те, кто практикует такой путь молчания, знают, сколько оттенков может содержать это слово, сколько разнообразного, сколько таинственного»²⁶⁷.

Восторг от встречи с Богом, привлечённой молчанием, наполняет нас ещё более полным молчанием. Изумлённая душа замирает, чтобы в речи не растерять обретённое. Руми, зная это, писал: «Молчи. Говоря, ты можешь выронить сладость из своего рта»²⁶⁸. Я уже писала о невозможности выразить мистический опыт словом в главе «Неизречённый вкус»; здесь я хотела подчернуть другое: любое произносимое слово, речь как таковая может спугнуть опыт посетившей нас Тишины. Молчание позволяет сохранить трепет каждого глубокого переживания, будь то опыт любви, восхищения прекрасным или благоговения перед чем-то священным. Оно удерживает от расплёскивания сосуд, до краёв наполненный благодатью.

Тишина – то поле духа, в котором возможно объединение верующих разных традиций. Известный афоризм Руми гласит: «Бог говорит на языке тишины, а всё остальное – плохой перевод»²⁶⁹. Именно этот неудачный, искажающий изначальную весть перевод становится причиной столь многих разногласий в религиях – разногласий, отсутствующих в созерцательной тишине. Неслучайно именно мистики, постигшие всю полноту молчания, часто находили эквиваленты своим озарениям в других традициях, в то время как богословы растрачивали «духовность» на бесконечную полемику и отстаивание исключительной истинности своих догматов. Мистики прозревали за словом породившее его молчание, единое и потому узнаваемое внимающей душой.

Каждый мистический текст – красноречивое свидетельство возвращения из Тишины. Слово, рождённое в молчании, ведёт к своему источнику и потому вызывает замолкание в читающем или слушающем его. Так, слово способно становится дверью, ведущей к молчанию. Вновь обратимся к тонкому наблюдению Пьера Лаку, он признаётся: «И если я всё-таки говорю, то лишь для того, чтобы сообщаться с теми душами, чьё молчание созвучно моему, и которые слышат Молчание Бога в моих словах. И если я опять говорю, то это затем, чтобы побудить к молчанию души, готовые принять его»²⁷⁰. Как бы парадоксально это ни звучало, речь в таком случае становится средством разделить с другим молчание.