Сто оттенков любви

Резкий звонок разрывает пространство и на мгновение заглушает гул движения школьников и трель буфетчицы. Такой звонок ты больше никогда в жизни не услышишь. Звонок, зовущий в класс. Он ревёт истошно, истерично, будто кого-то режут по живому. В мгновение школьники каким-то невероятным манёвром, только что мелькающие броуновским беспорядком, рассыпаются в нужных направлениях, превращаясь в потоки. Каждая струйка устремляется в свой класс. У каждого класса учительница, придерживающая дверь и пропускающая детей. Давайте, давайте, проворнее, урок начался. Школьников будто всасывают внутрь гигантским пылесосом. В коридоре почти никого не остаётся. Почти всех «всосало». Только ОН продолжает стоять. Стоять и смотреть. Смотреть в тебя. И ты, горячая от кончика затылка и до мизинца на ноге, тоже стоишь. Как вкопанная. Или парализованная. Ну, такая… когда не можешь двинуть ни одним мускулом. Даже моргнуть не можешь.

– Ну, вы ещё долго будете играть в гляделки? Давай, заходи, весь класс ждёт… – учительница не злится, она снисходительно всё понимает. Наверное, ей тоже когда-то было пятнадцать. И она помнит об этом.

В коридоре кое-кто, замешкавшись, остался, наблюдая разыгравшуюся мизансцену. Ты не видишь их. Вернее, видишь. Но не различаешь лиц. Только отчётливо понимаешь: – на вас смотрят десятки глаз. И школьники, и учителя. А он стоит посреди коридора, не двигаясь, в оцепенении охваченного чувства. Замечаешь взгляды, слышишь шушуканье. Но не можешь двинуться с места. «Тело будто налилось свинцом». Что такое свинец, ты не знаешь. Но знаешь, что так говорят, когда не могут сдвинуться от навалившейся тяжести. Сейчас такая тяжесть навалилась на тебя.

– Чёрт побери, господи… – вспоминаешь и бога, и чёрта одновременно. В душе проклинаешь всё на свете, тебе стыдно от этого внимания, хочется, чтобы скорее всё это закончилось, чтобы, наконец, он ушёл… и начался урок. Но вместе с тем в тебе поют Аллилуйя все «фибры» твоей души, стыд в сочетании с восторгом переполняют норовя взорваться.

Наконец, он поворачивается и… входит в распахнутую дверь своего класса. Ты вздыхаешь. Теперь ты можешь дышать. До этого в груди клокотал каменный огонь, мешающий вдохнуть всей грудью. Да-да, это был каменный огонь. Или огненный камень. Это было нечто, чего никогда до этого момента ты не испытывала. Тяжесть отступает. Свинец будто вытекает из тела. Ты делаешь шаг, второй. Фух.

 
                                    ***
 

Почему тебя мучили одинаковые чувства на разные душевные состояния? От желания увидеть его и от страха, что не увидишь, ты наполнялась клёкотом возбуждения, доходящим до звона в ушах и сопения в груди. Но когда ты видела его, тот же клёкот, и тот же звон, и сопение… наполняли тебя возмущением: зачем всё это? Зачем… зачем смотрит… зачем все видят…

Почему ты не видишь его? Где он? Больше не ищет встречи? Может, всё показалось? Может, он передумал… Ах, вот он, опять тут. Зачем преследует тебя. На каждой перемене старается оказаться поблизости. Ты ждёшь его… но, когда он появляется, пытаешься ускользнуть. До физической боли хочешь его снова увидеть, а, увидев, наполняешься страхом. Страшно? Чего? Его взгляда, его сумасшедшего взгляда, от которого тебя охватывает озноб, похожий на тот, какой был прошлой зимой, когда ты подхватила грипп. Но ещё больше ты боишься, что он позовёт с ним встретиться. Ты жаждешь этого до колик под ложечкой – так частенько говорит бабушка. Сама ты точно не знаешь, где эта «ложечка». Но прекрасно понимаешь, что это означает страстно чего-то хотеть. И ты жаждешь… жаждешь страстно и невыносимо, но одновременно с этим боишься. Боишься, что он не позовёт. Ещё одна, последняя перемена и вы разойдётесь по домам. И надо будет как-то пережить вечер и ночь. И снова ждать, когда наступит завтра… когда прозвенит звонок на перемену… когда, может быть… а может, нет… он опять посмотрит тебе в глаза…

Последний урок в полуподвальном этаже. Несколько маленьких комнат, где проходят занятия по английскому. Встретиться там с кем-то из других классов почти нет шансов. Спускаешься по узкой лестнице. Несколько ступенек, края которых за десятилетия оббиты тысячами детских ботинок, туфель, сандалий. Смотришь под ноги. Тоскливо думаешь: ну, вот и всё… Тебя охватывает безразличие. День прошёл. Сегодня уже не увидишь. Становится грустно. И пусто. И безразлично. Пара шагов и… дверь закроется за тобой.

Вдруг… кто-то трогает за плечо. Оглядываешься…

– Ты… можешь… сегодня в шесть…

То ли вопрос. То ли предложение.

Это ОН. Совсем близко. Дышит тяжело и часто. И горячо. Вот откуда тот жар, который охватывает, когда он смотрит на тебя. Это жар его дыхания. Тебя разрывает радость и страх. Удовольствие и ужас. И снова противоречивые чувства. От восторга до полного отречения.

Ты понимаешь – случилось то, о чём мечтала и чего боялась. Он приглашает погулять. По-гу-лять! С ним! Снова перехватывает горло тугим узлом несуществующего шарфика. И дышать становится трудно. Ты видишь глаза одноклассников, устремлённые на вас. И хочешь провалиться сквозь пол.

– Нет, – не дав ему окончить фразы, то ли выкрикиваешь, то ли хрипишь, – не узнаёшь, не ощущаешь свой голос… – и резко отворачиваешься. Делаешь шаг и прячешься в комнате, где сейчас начнётся урок.

Требуется время прийти в себя. Отдышаться. Охладиться. Только тогда начинает работать голова. И вдруг понимаешь… О-о-о, что же ты наделала! Мысль об этом такая громкая, возмущённая… кажется, ты произнесла эти слова вслух.

– Он в тебя влюблён, это же ясно… – слышишь шипящий шёпот в ухо.

Подруга возбуждена, похоже, не меньше твоего. В пятнадцать девочкам нравится нравиться мальчикам. Приятно, когда кто-то из параллельного поглядывает в твою сторону. Почему из параллельного? Потому что одноклассники скучные, неинтересные, ты их знаешь с семи лет, они как братья, с которыми в лучшем случае можно поиграть, но влюбляться в них никак не получается. Поэтому лучше, если поглядывать будут из параллельного. А ещё лучше на класс старше. Вот как у тебя. Девочкам нравится, когда происходят такие истории у подруг, если ничего не происходит с ними. Они перенимают на себя немного чужой истории. Чужого внимания. Чужих ощущений. Впрочем, не такие они уже и чужие. Ощущения у каждого свои.

– Слышишь? Ну же… чего молчишь? Почему не согласилась? Чё выделываешься? – она не понимает твои страхи.

– Я? А… ну… не хочу, – врёшь ты, пытаясь промычать что-то вразумительное.

Не говорить же, что ты хочешь, но боишься. Никто не поймёт, чего ты боишься. Объяснить ты не можешь. Ты даже себе самой не можешь этого объяснить.

– Сама говорила, что он тебе нравится. Вчера битый час рассказывала, как хочешь… переживала, что он не решается… и вот… а теперь…

– Да, нравится, но…

– Глупость какая-то… бред… что значит «но»? Что ещё?

– Хватит болтать… – одёргивает учительница, – все сплетни обсудили? От жары, что ли… Вернулись к уроку! Борисов, «open the форточка please!»

Какая форточка? Впрочем, жарко. Действительно, жарко. Хотя ведь осень…

Вечером голова забита одним. Пытаешься разобраться: почему тебе страшно? Страшно, что он подойдёт. Но ещё страшнее, что не подойдёт. Настоящая пытка. Ты понимаешь, ещё пару раз откажешь, и он может перестать «за тобой бегать» и переключится на другую… вон сколько красивых девочек… и ты вовсе не такая уж… и ноги коротковатые, и попа… Ты не понимаешь, что он «бегает» именно за тобой, потому что влюблён в тебя. И ему нужно, во что бы то ни стало добиться тебя, а ни в какую-то другую. В пятнадцать лет это всё слишком сложно. Понять, чего ОН хочет, не в твоих силах. Ты не можешь понять даже того, чего хочешь сама.

 
                                    ***
 

В пятый раз идёшь в кино и смотришь историю вечной любви. Ромео ловко взбирается по веткам густой зелени, обвивающей дом Джульетты, на балкон и… Джульетта пускает его. Не только пускает, но и целует. И вот они уже в постели. О-о-о-о, гремит гром в твоём подсознании. Она целует его. Лежит с ним раздетая. А ты не можешь заставить себя просто пойти погулять. Нет, ты даже представить себе не можешь его поцеловать. Об этом нет ни речи, ни мысли. Господи, как же быть? Вот если бы он влез к тебе в окно, как Ромео к Джульетте. Но ты живёшь в одноэтажном доме. Лезть в твоё окно… не романтично. Сон, наконец, увлекает твои мысли в сладостную негу Морфея. И ты всё-таки видишь себя на балконе. ОН тянется к тебе губами. Он, а не киношный Ромео.

И вечерние мысли, и сон заставляют принять решение. Да, ты согласна. Готова встретиться. Но в этот день в школе ты не видишь его. Когда совсем отчаялась, видишь, но он не подходит. Вон он стоит с друзьями и о чём-то болтает. Ему весело. Проходишь мимо, он даже не смотрит в твою сторону.

– Всё пропало, всё кончено… что наделала? – слёзы заполняют глаза. Обидно. Больно. Ты понимаешь, что ничего не вернуть.

– Допрыгалась… довыделывалась… ему надоело… – выносит вердикт подруга, с которой ты не можешь не поделиться своим горем.

– Думаешь?

– А что тут думать?

Ей тоже обидно. Ведь могла сложиться такая красивая история. Пусть не её история. Но она бы сопереживала. Как ты сопереживаешь Ромео и Джульетте. Но эти двое на экране или в книге. А тут всё могло развернуться в реальном измерении. И вот тебе на…

Когда перестаёшь ждать, когда кажется, что он и вовсе забыл о тебе… вдруг слышишь почти неслышное:

– Ты можешь сегодня…

– Да, – выкрикиваешь в ответ, боясь, что он передумает и уйдёт. Голос из-за волнения звучит тупой тональностью. Ты откашливаешься и повторяешь уже спокойнее, – да, могу, – но страх охватывает новой волной, и ты быстро, почти без паузы добавляешь, – но я приду с подругой…

– Хорошо, – говорит он, не пытаясь противоречить.

Видимо, ему уже всё равно, придёшь ли ты с подругой или с мамой, или «с кузнецом Степан Степанычем». Ему всё равно. Главное, ты согласилась.

– В шесть у памятника Карлу Марксу… – хрипит он, и, не дожидаясь ответа, уходит. Но результат есть! Хоть и с пятой попытки. Или с шестой?

– Вечером пойдём на свидание… Вместе пойдём…

Подруга смотрит недоумённо, но не сопротивляется.

Весь оставшийся день готовишься к свиданию. Красишь ресницы, выщипываешь брови, толстым чёрным карандашом, найденным в маминой сумочке с косметикой, рисуешь новые контуры, подправляешь старые. Сто раз переодеваешься, выбирая, что лучше подходит. Но всё не то. То юбка слишком короткая – не с твоими ногами. То блузка слишком закрытая – зачем же так себя упаковывать? То широкое платье – талии не видно, а вот что есть, то есть, её-то надо предъявить. То цвет не тот. А ведь надо, чтобы всё было правильное. Иначе будешь чувствовать себя голой.

Чем ближе к шести, тем страшнее. Если бы не подруга, локоть которой ты чувствуешь, не собралась бы духом и не пошла бы. Это ясно. Потому что и с подругой, оказывается, страшно. Вы идёте к памятнику. В напряжённом молчании. Без пяти шесть. Идти медленным шагом семь минут. Девушка должна опоздать. Немного. Чуть-чуть. Ты откуда-то слышала это правило. Тебе кажется оно разумным. Ну, право, не ждать же девушке парня, пусть он подождёт. И без этого страшно. Страшно так, что ты не можешь обсуждать свой страх. Подруга рядом. Ей тоже страшно. И она тоже молчит. Вы выходите к площади…

Памятник на месте. Он тоже. Стоит. С другом. Они смотрят в вашу сторону. Если бы не подруга, ты или упала бы в обморок, или развернулась бы и убежала. Подруга тоже на грани потери сознания. Вы цепляетесь друг за дружку руками, чтобы удержаться и… нет, вы не уходите, а проходите мимо… Как это объяснить? Как объяснить этот страх? Ты не можешь это объяснить даже спустя десятилетия. Не в силах подойти к ребятам – стыдно же, стыдно идти на свидание… вы направляетесь в фотоателье. Мальчики догоняют вас.

– Привет… – Голос тихий. Немного дрожащий. – А вы… вы куда…

Он не понимает. Почему прошли мимо?

– Да… да… нам… нам поручили узнать цену на совместное школьное фото, – несёшь чушь, первую пришедшую в голову, не глядя в его сторону.

Пара минут… все приходят в себя.

– Пойдемте в парк…

Так начинается твоя история. Твоя первая история. С твоим первым мальчиком. История твоей первой любви. Твоей ли? Или его? Любви ли? Кто знает…

 
                                    ***
 

Дождь. Осенний ливень начинался незаметно. Впрочем, возможно, незаметно для тебя. Вы с ним… он и ты… одни в этом мире.

«Только я и ты,

Да только я и ты, да я и ты.

Только мы с тобой,

Да только мы с тобой, да мы с тобой…»

Душа поёт. Душа вопит. Душа кричит слова модной тогда песни из фильма «Романс о влюблённых», ещё одного хита молодёжи, воспевающей любовь. Кажется, всё вокруг – и прохожие, и птицы, и даже облака – поют с тобой.

Пешеходы бегут. Семенят под зонтиками к автобусной остановке. Машины пролетают, обдавая брызгами собравшихся на асфальте луж. Но это всё как бы извне. Извне твоего бытия…

Вы вдвоём. Ты осмелела и пришла одна. Без подруги. Прогулки вчетвером были приятны. Болтали, сидя на лавочке в парке. Кто-то из ребят приносил сигареты и вино. Хотелось почувствовать себя взрослой. Дети не курят. Дети не пьют вино. А ты почти взрослая. Впервые пьёшь. Впервые куришь. Затянулась. Дым полоснул гортань. Справилась. Не закашляла. Глотнула красного сладкого из пластикового стаканчика. Страх развеялся. Вот оно как. Всё просто. Надо только расслабиться. Не зажимать ни пальцы в кулак, ни мысли в термоядерный страх. Фраза «расслабься и получи удовольствие» начинала проясняться. Удовольствие от прогулок стало получаться само собой. Через какое-то время захотелось большего. Присутствие подруги и его друга плюс глоток вина… расслабляли. Для пустой болтовни достаточно. Но хотелось сделать следующий шаг. Для этого нужно было остаться наедине. А как хотелось… одно маленькое движение. Движение его руки к твоему телу.

– Сегодня приходи одна… – выдохнул воздух.

Может, он и не говорил этого. Может, ты сама так решила.

…Он рядом на скамейке. Рукой придерживает тебя за спину. Зачем? Будто ты можешь упасть. Но тебе приятно это лёгкое прикосновение. Толстая шерстяная вязаная кофта, пальто с ватиновой подстёжкой. Но ты чувствуешь его руку, будто она, прожигая ткани, оказалась на твоей спине… на голой спине. Его ладонь на твоём колене, и снова ожог. Под колготками дёргается мускул. Он наклоняется к тебе и шепчет что-то на ухо. Ты не понимаешь слов, но почему-то смеёшься. Тебе весело? Скорее, нервно. И щекотно. Он не касается твоего уха, но лёгкое дуновение мурашками расползается по щеке.

Первое настоящее свидание. Ты и ОН. Ноябрь и дождь. Серый, металлический, противный. Но ты не замечаешь ни дождь, ни холод. Дождь усиливается… крошечные капельки, мелкой сеткой сыплющиеся с неба, превращаются в крупные баллончики, наполненные водой, которые, падая на землю, громко бьются и разлетаются россыпью водной пыли. Огромные фигуры, изгибающиеся неестественным для мужчин образом поддерживающие вазу фонтана чёрными тенями на сером фоне неба, напоминают картину сюрреализма. Кто придумал сделать фонтан из голых мужчин? Кто придумал по периметру поставить гигантских лягушек? Летом в жару детвора любит плескаться под струями бьющими изо рта этих чудовищ. И те вовсе не пугают их. Сейчас же под серым небом эти монстры выглядят зловеще.

Сюрреализм происходящего дополняют сцены боя полуголых бойцов, горельефом огибающие стеклянные пилоны под лобной частью здания театра, построенного в форме трактора. Мужчины, яростно кричащие… лица перекошены в призыве идти в бой. Возбуждённые кони, раздувающие ноздри. Раненые, упавшие под копыта лошадей. Всё смешалось. Люди, кони… Фигуры находящиеся на улице многие годы под дождями и снегами почернели, полуразрушены. Вместо некоторых частей тел торчат железные основания стальной арматуры…

Дождь превращается в ливень. Под боковыми пристройками театра, изображающими гусеничные колёса трактора, можно спрятаться от проливного дождя. Вы бежите туда. Кроме вас, жутких извивающихся мужчин с вазой фонтана и этих бойцов под ногами коней на стенах театра… нет никого. Толстая мраморная колонна… вы прижимаетесь друг к другу. И к колонне. Вас сотрясает… то ли от холодного проникающего внутрь осеннего ветра, то ли от возбуждения – вы впервые так рядом, впервые так близко, впервые вообще одни…

Подняв голову, пытаешься увидеть его глаза.

– Какая ты красивая, – шепчет едва слышно. – Какой же классной женщиной ты станешь когда-то…

Почему он говорит так? Как увидел в тебе будущую женщину? Он сам ещё совсем мальчик. Что он понимает в женщинах? Что-то подсказало ему… на уровне чутья… в душевном порыве… или просто произнёс красивую фразу? Зачем он это сказал? Ты не знаешь. И никогда не узнаешь. Он и сам, вероятно, не знает. Неважные слова. Для него неважные. Но ты запомнила. Ты ещё не знала себя. Не понимала, кто ты есть и кем станешь. Вот и запомнила. Ведь тебе понравилось… было приятно… как же, конечно, кому не понравилось бы… «ты станешь классной женщиной». И ОН это понял. ОН был уверен. И ты запомнила. На всю жизнь. Слова впечатались в твоё сознание. Впечатались крупным кадром, в котором навсегда остались ты, он, изгибающиеся в нелепой позе фигуры фонтана с огромными лягушками вокруг, чёрное небо, извергающее тонны воды, и та самая колонна…

Мужчины в тебя будут влюбляться, будут ради тебя совершать глупости, безрассудства. Вокруг тебя будут кипеть страсти, достойные романов. Видимо, ты, действительно, станешь «классной». Но откуда… откуда он мог тогда это знать? А может, эти его слова и сделали тебя «классной»? Ты поверила ему. И эта уверенность помогла быть той, какой ты стала. Эта мимолётная, не значащая фраза, сказанная им в тот чёрно-промозглый осенний вечер, стала твоей путеводной звездой, заклинанием, установкой: «ты будешь классной женщиной!». Будешь. Иначе не может быть. Его страстная до физической боли любовь к тебе доказывала, что и все остальные будут тебя любить. Тебя нельзя не любить.

Ты стоишь замерев. Не дыша. Его лицо всё ниже. Всё ближе. Вокруг ночь. Чёрный квадрат. Позже поймёшь гениальность Малевича. Мир вокруг – вселенная. Это и есть чёрный квадрат. Вселенная без звёзд. Звёзды, конечно, есть, но ты их не видишь. Как не видишь ни деревьев, ни дорожек усыпанных гравием, ни мелькающих огней проносящихся мимо машин. Ты видишь только чёрный квадрат бездны, потому что твои ощущения настолько огромны, что поглощают всё остальное… ты, он и ваше желание.

Он выше тебя на голову, ты щекой упираешься в его грудь. Чтобы увидеть его глаза приходится поднять свои… он опускает голову… его лицо всё ближе… губы инстинктивно тянутся… ещё мгновение и… мгновение тянется невыносимо долго. Глаза закрываются, в голове усиливается шум. Прибой? Волны бьются о берег, шурша, раскатываясь по гальке. Тебя качнуло… ты на дне лодки. Или плота… да-да, скорее, плот. Потому что нет вёсел. Ты не можешь управлять… тебя несёт куда-то по воле волн. Скоро обрыв и ты рухнешь… рухнешь вместе с тоннами воды в неизвестность…

Внезапно сотрясает взрыв. Шум прибоя заглушается раскатами грома. Или это взорвали театр, около которого ты стоишь? Нет, взрывается твоё нутро. Он коснулся губами твоих губ. Тебя словно взрывной волной отбрасывает от него. В мимолётное мгновение тебя будто выбрасывает с плота на твёрдую землю. Вон фонтан. Театр, под балконом которого ты стоишь. Ты видишь… видишь всё вокруг и понимаешь, что произошло. Чувствуешь теперь и ветер, и холод, и дождь. Будто попала в другую реальность. Вернее, не так: ты теперь в реальности. А он остался там, в мире сна, иллюзий, мечты. В чёрном квадрате, в котором кроме тебя и его, ничего нет.

Тебе снова страшно. Страшно непонятно чего. Ты страстно… безумно… безумно страстно хочешь, чтобы он тебя поцеловал. И вместе с тем боишься этого поцелуя. Откуда этот страх? Кто научил тебя бояться? Зачем ты боишься, ведь ты хочешь… хочешь так сильно, что готова умереть за этот поцелуй. Почему же… почему ты не разрешаешь ему сделать это? Почему пугаешься его приближения, будто не сладостная радость ожидает тебя, а укус ядовитой змеи? Но рассуждать некогда. Реальность, – чёрная, колющая, ледяная и безразличная охватывает тебя и ты… убегаешь. Убегаешь от этого страха. От желания. И от страха.

Ты мучила его. Мучила себя. Убегала, когда близость становилась невыносимо близкой и неизбежной. И страдала, что она – эта близость – так и не стала действительно близкой. Ты убегала. Он уходил. Почему ты не отдалась ему, как Джульетта, сразу, после двух встреч? Почему ей не понадобились долгие прогулки в сопровождении подруги? Чем ты лучше Джульетты? Или хуже её? Нет, конечно, какой-нибудь доморощенный Фрейд, наверное, смог бы рассказать тебе, расшифровать эту тайну, но стоит ли? Теперь уж точно поздно.

Первый поцелуй всё же случился. И было их ещё много. Сотни или тысячи. Кто их считал… Ты стояла с ним, подпирая колонны, стены, заборы… и вы целовались, впившись друг в друга, ненасытно, будто это был не первый, не пятый, а последний ваш поцелуй. Последний в жизни. Будто вы не гуляете каждый день, а ты провожаешь его на фронт и боишься, что никогда не увидишь больше.

Любила ли ты его? Любил ли он тебя? Или… это была игра гормонов? Пустые животные страсти. За которыми больше ничего. Никакой истории. Но ведь могла быть… могла состояться история, если бы ты вышла за него замуж. А ведь он хотел этого. И ты… ты тоже хотела… Какая девочка в пятнадцать не мечтает о свадьбе, белом платье и взрослой жизни?

 
                                    ***
 

Снова наступило лето. Он окончил школу. Днём ты маялась в юношеской неге, ночью томилась в подростковых желаниях.

– Мам, а, мам… он больше не учится… мы не видимся… что делать?

– Позвони сама…

– Как это? Я – ему? А вдруг он не захочет…

– Не хочет – скажет. Извинишься и пожелаешь всего самого… Это ж так просто.

Ты набралась сил и пошла звонить. Дома телефона не было, но будка с аппаратом на стене, куда надо сунуть две копейки, на ближайшем углу. Вошла… жарко… душно… набрала воздуха в себя и, когда услышала его голос, выдохнула:

– Это я…

Больше ничего. Только это. Дальше заговорил он. Быстро. И, как показалось, обрадованно. Мама оказалась права. Всё было просто:

– Ты где… я сейчас… бегу…

Вы встретились. У того же памятника, как в первый раз. Начался второй – или даже третий, если начинать счёт со дня, когда он подал пальто в Эрмитаже – период ваших отношений. Между первым и вторым, когда он попытался поцеловать, прошло чуть больше полугода. Между вторым и третьим, когда ты, наконец, разрешила ему поцеловать себя, прошёл ещё почти год.

Снова лето. Знойное. Южное. Когда плавится асфальт. Тонкие шпильки протыкают поверхность тротуара. Закон моды, гласящий «если сверху закрыто, снизу открыто, или наоборот, но никак иначе» – не работает. Открыто всё. И снизу, и сверху. Девочки носят короткие юбки, едва прикрывающие трусики. Сверху декольте «до пупа», как говорят бабки на лавочках. До моды ли, когда жара под сорок, ни дуновения ветерка и парит от раскалённого тела? А тебе при этом шестнадцать и нет ещё ни лишних килограммов, ни целлюлита, впрочем, о котором тогда никто не рассуждал. В стране всё нельзя. Секса нет. Но хоть одеться (вернее, раздеться), как душе угодно, можно? Можно! Если нельзя, но очень хочется…

Вы встречаетесь. ГорЯ от жАра летнего зноя и возбуждения. От распирающих чувств. Чувств чего? Влюблённости? А может, желания? А не одно ли это и тоже? Тогда казалось, что влюблённость. Теперь думается – желание. Встречаетесь и… будто соскучившиеся молодожёны, бросаетесь друг на друга.

– Что же ты… меня мучила… почему не хотела… я так ждал… мечтал… а ты… – говорит он в короткие паузы между долгими поцелуями.

– Целый год… (поцелуй в щёку) …не мог забыть… (поцелуй в шею) …искал тебя… (поцелуй в плечо) …смотрел издали… (поцелуй в губы) … следил…

– Следил… не придумывай…

– Помнишь… (поцелуй в щёку) … восьмого марта… (поцелуй в шею) … я позвонил твоей подруге (поцелуй в губы) … помнишь…

Ты вспоминаешь. А ведь правда. У тебя дома нет телефона. А у неё есть. Вы тогда собирались на дискотеку.

– Тебя, – папа подруги удивленно подал трубку.

Ты тоже удивилась. Звонил он. Пригласил пойти с ним в его компанию отметить женский праздник… но ты же уже обещала подруге.

– Я не могу…

Да, было-было…

Это ты не видела его. Его не было в школе. Где увидишь? Но он… ОН видел тебя. Знал, куда и когда ты шла такого-то числа. Рассказал, в чём ты была одета. И что снилась ему почти каждую ночь.

Вы сидите на лавочке в парке. Обнявшись так плотно, словно слепленные цементом. Потом он провожает тебя домой. Вы целуетесь… целуетесь, останавливаясь через каждые пять метров. Нет, через три. Остановились. Целуетесь. Ночь. Вы сливаетесь со стеной дома и с темнотой. Над вами тусклый свет из открытого окна, достаточный чтобы вы видели глаза друг друга.

– Сколько можно? Говорю, не кури в комнате! Чёрт бы тебя побрал! – визжит женщина.

– Не ори, как судорожная, не курю я в комнате, я курю в окно, – громкий, будто в рупор, грудной прокуренный голос прямо над вами.

Поднимаете головы. Крупная голова в жёлтом прорезе окна. Дядька освещён и отлично виден. Это вы в темноте. И он вас не замечает. Сигаретный дым струится наверх. На вас сыплется пепел. Вы смеётесь и убегаете.

Вы идёте долго. Нескончаемо долго. Потому что идти не хочется. Хочется стоять и целоваться. Подойдя к твоему дому, ещё долго стоите у ворот во двор. И целуетесь. И целуетесь. И не можете нацеловаться.

– Уже два ночи… пора…

– Нет…

– Да…

– Завтра… в восемь… нет, в семь… давай в полседьмого, я успею… – шепчет он на ухо… по коже от прикосновения его губ пробегает шершавая волна, будто гусеница проползла.

И так каждый день. Каждый вечер. Каждую ночь. Сначала сидите в парке. Потом часами идёте до твоего дома, до которого ходьбы минут десять, не больше. И целуетесь. Целуетесь, когда сидите. Целуетесь, когда идёте. Целуетесь, когда стоите у ворот…

– Как было бы здорово, если бы ты жила от меня не так близко… ну, чтобы я провожал тебя через весь город. Чтобы мы шли к тебе всю ночь…

– Я волнуюсь… ты так поздно возвращаешься, – говорит мама. Она не собирается ругать или запрещать. Не то, что эти сумасшедшие капуллетти с монтекками. Твоя мама всё понимает. Она знает, как хочется целоваться в пятнадцать лет. – У нас старое кресло… Я поставлю во дворе… не бродите по городу. Приходите… и сидите в кресле. Если буду волноваться, посмотрю в окно… Хорошо?

Ах, мама, всё понимающая мама…

Всё лето… все ночи… вы просиживаете в кресле в твоём дворе, – вернее, он в кресле, а ты у него на коленях. Когда говорят, что у влюблённых должны быть общие интересы, ты удивляешься. Единственным общим, что должно быть у влюблённых, это желание целоваться. Вы провели в долгом поцелуе целое лето. Ты сейчас не вспомнишь, говорили ли вы с ним вообще о чём-то? Нет, не вспомнишь ничего, кроме поцелуя, длинною в лето.

 
                                    ***
 

Ваша история длилась несколько лет. Путём мучений и страданий ты двигалась шаг за шагом, миллиметр за миллиметром всё ближе и ближе к кульминации. Вы уже целовались, тесно прижавшись друг к другу. Поцелуи из лёгких, едва касающихся кожи прикосновений, превратились в страстные покусывания, оставляющие следы на шее, плечах, руках. Руки двигались неосознанными движениями, словно щупальца осьминога, исследуя каждый миллиметр тела. Ты казалась себе многорукой индийской богиней, потому что твои пальцы оказывались одновременно в разных местах – то пробегающими по его руке, умудряющиеся просочиться под рукав рубашки, то вдруг, сползая вниз, проникали под кожаный ремень на брюках…

Всё то жаркое лето вы прослонялись по улицам, непрестанно целуясь… прячась от случайных прохожих в густой ночной тени домов и деревьев. Просиживая часами на выставленном мамой во двор кресле. Ты перестала бояться. Страхи отошли куда-то, даже забылись. Страха целоваться больше не было. Было лишь желание. Вы целовались до самозабвения. Но дальше… дальше у тебя был шлюз. Заграждение. Высокий забор из запретов. Дальше нельзя. Стой, а то… а что ТО? Что? «Принесёшь в подоле» – обрывок витающего в воздухе предупреждения. «Начнёшь… и всё, пойдёшь по рукам» – ещё одна метафора услышанная когда-то. По каким рукам и почему после того, как… Странно. Непонятно. Но засело в голове. И пугало. Ну, и, конечно… «мужикам только это и надо». Но ОН не мужик. ОН мальчик. Молодой парень. Юноша. Такой же чистый и светлый, как ты. ЭТО ему надо… понятно. Но ведь и тебе надо! Но уверенность в том, что если ЭТО произойдёт, то всё будет кончено, засела в тебе глубоко. И не пускала. «Только дай, и пиши пропало… сразу бросит». Ты не хотела, чтобы пропало. Может, поэтому не давала… не давала произойти следующему шагу после поцелуя.

Но гормоны кипели. Взрыв эмоций природного темперамента происходил внутри, не получая выхода… это похоже на крик, истошный животный крик человека, которому зажали рот, заклеили скотчем. Крик разрывает нутро, не имея возможности вырваться наружу…

– Холодно… может… пойдём ко мне…

Ты толком и не расслышала. Повинуясь его движениям, ведомая его губами… шла за ним. Вы, как обычно… целовались и шли, шли и целовались…

Щёлкнул замок, скрипнула дверь. Ввалились в тёмное помещение. Одной рукой он придерживал тебя, другой возился с замком. Оказавшись в помещении… прилив страха нахлынул с новой силой. В закрытом пространстве… ты в ловушке… отсюда не убежать… может произойти непоправимое. Ты хочешь? Да, конечно, хочешь. Но ты опять боишься. И опять не понимаешь чего. Ведь каждое касание его губ разливается блаженной сладостью. Касание рук сопровождается крошечными уколами тока. Дыхание сжимается, плотным комком застревает в горле. Ещё шаг, он двигается на ощупь, медленно, не выпуская тебя из рук. Свет не зажигает. Ты во сне. Или под наркозом. Будто не ты вовсе…

Легкое подталкивание и ты падаешь. Под тобой кровать. Мягкая постель, подушка… ты ещё не до конца осознаёшь, что происходит. Через окно с улицы падает тусклый свет. Ты видишь его глаза. Он смотрит в тебя. Взгляд его затуманен. Новая волна страха накрывает… голова проясняется. Зачем ты тут? Как могла допустить… привести себя… к нему? Ты помнишь, что этого делать нельзя. Чего этого? Толком не знаешь. Но нельзя…

– Не бойся, ну же… – голос странный, незнакомый, грубый, похожий на хрип животного. Как и взгляд.

Блузочка поднимается, ты чувствуешь его губы на своём животе… ниже… Сознание проваливается. Вот-вот и ты полностью утонешь в другой волне. В волне упоения. Ещё мгновение – и ты пропала. Но на излёте уплывающего сознания, успеваешь понять, что вот-вот… ещё мгновение – и ты больше не сможешь соображать. Не сможешь сопротивляться. Ни-че-го не сможешь. Ты вольёшься в «чёрный квадрат» и растворишься в нём.